355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Харлан Эллисон » Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио » Текст книги (страница 9)
Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 00:29

Текст книги "Миры Харлана Эллисона. Том 0. Волны в Рио"


Автор книги: Харлан Эллисон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Рецепт для выносливых

Причина, по которой Максим Хирт оказался в камере смертников, была достаточно простой. Он скверно провернул убийство. А причина этой его ошибки была еще проще. Максим Хирт отличался невероятной тупостью.

Он воображал себя актером и до поры до времени смог кое -кого убедить, что так дело и обстоит. Потом началась эра телевидения, и он взялся за дело с размахом, каждую неделю появляясь перед всей нацией. Сущность его таланта стала мучительно очевидной для каждого, кто видел его серию "Клиппер", в которой он изображал наемного пилота скоростного авиалайнера, благо трансляционные сети были озабочены тем, чтобы эта роль не досталась кому-нибудь из "Искателей Фортуны", снятой для известного пивного концерна.

Прошло всего тринадцать недель, но признаки того, что заказчики согласятся продлить сериал, становились все более смутными. Вот тогда-то Максим Хирт взялся за телефон и прнялся названивать критикам.

– Хэлло, Сид!

– Кто это?

– Это Макс, Сид, старина Макси Хирт, прямиком из Колдвотэ-Каньон.

– Привет, Макс. Чем могу?

– Да просто захотелось позвонить и сказать, что пошла моя новая серия "Клиппер". Может, знаешь?

– Угу, Макс, знаю.

– Так вот, хочу тебе сообщить, что та стюардессочка, ну, которую показывали в прошлый вторник, настоящая. Все снималось по пути в Бальбоа. Кисочка, скажу тебе! Ну, помнишь, в той серии, где у нее еще объявляется дядюшка, который нашел клад...

– Слушай, Макс, чего ты хочешь? Рекламку? Тогда порядок, рекламку я тебе сделаю. А пока... Позвони как-нибудь потом, Макс, я занят.

– Нет, больше ничего, Сид. Просто хочу поблагодарить. Я... Мне необходима эта реклама, Сид.

– Ладно, Макс, порядок. Считай, все о'кей. Пока!

В обзоре под псевдонимом, напечатанном автором суперприключенческих романов, рассчитанных на журналы, специализирующиеся на мужиках с поросшей волосами грудной клеткой, говорилось:

"Прошлой ночью мы наткнулись на новый сериал Максима Хирта, именуемый "Клиппер". Мы даже смогли понять, что речь идет о молодом красивом парнишке, который сдает в наем свой самолет и свои таланты тому, кто больше заплатит. Теперь, когда свет "ящика для дураков" померк, мы не понимаем, почему именно такое толкование пришло нам в голову, поскольку коротышка с брюшком, которого изображает Хирт, демонстрирует полнейшее отсутствие каких-либо талантов. К счастью, эту мерзость не собираются возрождать, так что Хирту предстоит подыскать себе другую работенку".

И так далее. Использование слова "изображает" являлось чуть ли не обязательным, когда речь шла о Максиме Хирте.

Это и послужило причиной, из-за которой он убил обозревателя Сиднея Гросса, уже после того, как "Клиппер" свернул свои паруса и отбыл в небытие, за что и бьыл арестован. Это также являлось причиной, которая свела насмарку все старания защитника, так что в камере смертников он оказался благодаря исключительно своим заслугам.

В ней он и пребывал теперь, держа в руках блокнот и карандаш и прикидывая, что бы ему хотелось заказать для своего прощального ужина.

Являясь тем, кем он был, и отличаясь невероятной тупостью, Максим смог представить пока что лишь один деликатес для своей последней трапезы – печеные бобы.

Он сидел на зачехленном матрасе, сосредоточившись, пытаясь выдумать хоть что-нибудь еще из еды, когда воздух у него перед носом задрожал, замерцал и уплотнился в фигуру, напоминавшую призрак человека. Человек был одет в плотно облегавшие джинсы, черный свитер с высоким воротником и плетеные сандалии. Его бородка была определенно взята напрокат у Мефистофеля.

– Ай! – воскликнул Максим, когда хвост, пропущенный сквозь прорезь в седалище джинсов, стегнул его по ногам.

– Ах, прошу прощения, человек, – сказал бородатый. Это инстинктивно, лихорадит каждый раз, как прибываешь по вызову. Рефлекс Вайдсвилла, знаешь ли, человек.

Максим Хирт был не из скородумов, но и он узнал дьявола, хотя тот скорее напоминал досужего бездельника.

– Сгинь! – взмолился Хирт.

– Ах, прости за эту одежонку, приятель, но я только что с визита к одному композиторишке с Тин Цан Элли. Он, видишь ли, шлягер пожелал. Черт побери, его душонка стоит немногого, но что поделаешь, бизнес есть бизнес.

– Я тебя не вызывал, – с трудом выговорил Максим.

– Ты уверен? А как же эта штучка? – бородатый ткнул острым грязноватым пальцем в блокнот. – Как же этот священный символ, дружок, напоминающий ягоды шиповника?

– Я просто так чиркал, – возразил Максим.

– Не пачкай мозги, папочка, – сказал дьявол. – Кстати, тот музыкантишка тоже не знал, что делает заказ, и изрядно удивился, узнав, до чего древние руны похожи порой на рок-нролльские песенки.

Максим Хирт почувствовал, что ему становится зябко.

– Чего тебе от меня надо?

– Мне? – Шея в свитере дернулась вверх-вниз. – Приятель, мне ничего не надо. Полагаю, что ты вроде как пригласил меня своими рисуночками в блокноте. Что угодно тебе?

Некоторое время Максим Хирт криво улыбался.

– Не так уж много ты можешь для меня сделать, но как бы там ни было, имя-то у тебя есть? Или ты Сатана?

Бородатый согнулся вдвое от хохота, сполз на бетонный пол и принялся колотить по нему. При этом его хвост с ужасным щелканьем хлестал по стенам, полу, табуретке. Наконец, он успокоился, уселся поудобнее, уперся ногами в стену и пробормотал:

– Ну, парень, ты даешь! Сатана! Надо же! Проклятье, да мы отправили старикашку на свалку тысячи лет назад, спустили с лестницыи перевели на канцелярскую работу. Дьявольщина, да его теперь на оперативную работу и силой не выволокешь. И скажи ему за это спасибо, а то бы он показал, как это делали по-старинке. Я, к примеру, занимаюсь этим сам, без всяких там кошек и прочих, подъемных не требую, сговорились – и шлеп, все на мази.

– Но вы-то кто? – настаивал Хирт.

Он все еще до конца не проникся ощущением противоестественности происходящего.

– Ах, парень, если уж тебе так необходимо на все навешивать ярлыки, то нацепи на меня, скажем, Скидуп. Усек?

– Да. Вроде бы, да...

– А теперь, папаша, раз уж я вышел на сцену, чего же тебе угодно? Ты заказываешь, я исполняю. Порядок?

– Как я уже сказал, нет ничего такого, чем бы ты мог быть для меня полезен, разве что ты в состоянии забрать меня отсюда. – Хирт страдальчески прижал руки к груди. – В противном случае, застра утром я отправлюсь в газовую камеру.

Скидуп покачал головой и поглядел в потолок.

– Не ной, дружок. Я могу почти все, но не это. Тогда бы изменилась твоя судьба, а это уже е г о ведомство. – Он ткнул пальцем куда-то вверх. – Мы тут со всей нашей чертовой лавочкой в прогаре. Вот если бы ты с самого начала обратился к нам...

– Ладно, тогда чем же ты можешь быть полезен?

Казалось, Скидуп расстроился.

– Дружок, я начинаю чувствовать, что ты впадаешь в тоску. А почему бы тебе не попытаться подумать, покопаться у Камю, Гете, Керуака, Рексрота и прочих умников?

– Гм... – проговорил Хирт.

– Ясненько. Ты слишком далек от того, чтобы принимать участие в маскараде. Но, как говорил мой дядюшка Моисей, дельце есть дельце. Значит, что же я могу тебе предложить, верно?

– Вот именно. Что ты можешь мне предложить?

– Мы всегда можем ввести смягчающие обстоятельства, только и всего. Против этого законов нет. Я ввожу смягчающие обстоятельства, а потом видно будет, чего тебе захочется. Как тебе такое?

– Прекрасно! Но каким образом я смогу это сделать?

Скидуп подергал себя за бородку, бормоча что-то невнятное, но явно ругательное, потом торжествующе воскликнул:

– Придумал! Ты тут расписывал свою последнюю кормежку. Вот и отлично. Я наделю тебя способностью есть, не отрывая морду от тарелки, без всяких там расслабляющих побочных эффектов, и они никогда тебя не траванут.

– Не отравят газом? Почему?

– А где это видано, чтобы парня прикончили во время его последнего завтрака? Такого не может быть. Это же варварство! Так что все гарантировано.

Солидное, словно у коммерсанта, лицо Максима Хирта исказилось гримасой, означавшей задумчивость.

– Ты уверен, что это сработает? Я смогу есть неограниченно, и это мне ничуть не повредит?

– Ни на йоту, – небрежно махнул рукой бородач.

– Слыхал я о сделках с вашим племенем, – заявил Хирт. Сперва я должен получить бессмертие. Ты можешь сделать так, что я буду есть и есть до самой своей смерти. А бессмертие вместе с этим ты можешь мне дать?

Скидуп ненадолго задумался, затем произнес:

– Хорошо, можно включить в договор и этот пункт. Не исключено, что так или иначе они постараются угробить тебя. Если нет – ты получаешь свое бессмертие. Если же да, то какого дьявола я стану тратить на тебя драгоценные жизненные силы, если ЕГО воля в любом случае окажется сильнее, и тебя не газом заушат, так другим способом прикончат.

– Значит, если эти оправдательные мотивы срабатывают, я становлюсь бессмертным, так?

– Точненько, – согласился Скидуп.

Он нащелкивал пальцами контрапунктическую вариацию. Хирт снова насторожился.

– Чем это ты занимаешься? Я слышал, что ваши ребята всегда гипнотизируют клиента.

– Все это досужие вымыслы бульварной прессы, дружок. Ничем таким мы не занимаемся, только вкалываем на НЕГО, как проклятые. Да разве смогли бы мы так долго оставаться при деле, если бы не гарантировали качество обслуживания?

– Что ты хочешь взамен?

– Твою душу, приятель. Стандартная цена.

Хирт почувствовал, что бледнеет, и с неистовой активностью замотал головой из стороны в сторону.

– М-м... – выдавил он, отвергая предложение.

Скидуп молитвенно сложил руки.

– Ну, будь добр, успокойся. Спрячь зубки. Ты хоть знаешь, что такое душа?

Хирт снова замотал головой.

– Это всего лишь твое воображение, и ничего больше. Представляю: наболтали тебе того, сего, душа, мол, жизненные силы и все такое прочее. А ведь любому дураку ясно, что это просто твое воображение.

– Всего-то?

– Всего-то, папаша. Давай-ка посмотрим фактам в лицо, хотя наши Адские Профсоюзы и не одобряют такие методы. Сам я от твоего вызова ничего не получу. Мне кажется, если говорить честно, с воображением у тебя не густо.

– Значит, больше ничего?

– Больше ничего.

– Честное слово?

– Чтоб мне провалиться!

– О'кей, договорились. Но не мог бы ты еще раз...

– Ладно, повторяю от начала до конца. Я наделяю тебя способностью неограниченно много есть до тех пор, пока ты жив, и, если они тебя не убьют, то в конечном результате ты обретаешь бессмертие. В обмен за все это я забираю твое воображение.

– А где ручка, чтобы подписать бумагу? – обеспокоенно спросил Хирт.

– Бумага? Ручка? Ах, дружок, эти современные сказочники только и способны, что эксплуатировать легенды. Мы сделаем это кровью: добрый, старый, испытанный метод. Никаких контрактов, простое смешивание гемоглобина, дружок.

Хирт был удивлен.

– Кстати, какая у тебя группа? Тогда я буду знать, не заскочить ли к нотариусу, чтобы заверить лишние кровяные шарики, а то еще придерется ОКБ – Общественная Кровяная Бухгалтерия.

Хирт повспоминал, затем сказал:

– У меня группа "ноль".

– Порядочек, – пропел Скидуп.

Он царапнул себя по запястью. Потекла кровь. Он вытянул острый коготь к Хирту и нанес осужденному ранку на предплечье. Они смешали свою кровь.

– Готово!

Скидуп хихикнул, обеими руками схватил воображение, небрежно свернул его и исчез со сцены.

Максим Хирт сидел на табуретке и знал, что все будет хорошо, все его неприятности позади.

Как и оказалось в действительности.

Потому что когда к нему пришли с завтраком, он начал есть, есть, есть...

Он ел, не переставая, так что его приговор был заменен на пожизненное заключение, ибо кто же отправит человека в газовую камеру, если он еще не закончил свой последний завтрак.

Может, это было бы и не худшим из способов времяпрепровождения, если бы не одна мелочь: когда Скидуп забрал у Хирта воображени, одновременно лишил его возможности представить себе какую-либо другую пищу, кроме печеных бобов.

Таким образом, последний его завтрак состоял исключительно из печеных бобов. Тарелка за тарелкой, тарелка за тарелкой...

Этот рецепт оказался для выносливых.

Во многом такая судьба была х у ж е, чем смерть.

Ветер с гор

Так сказано в Книге Предков, и

это правда. Рускинды знают

только один дом. Дом этот

Руска, поскольку дом может быть

только там, где лежит твое

сердце. Звезды не для рускиндов,

так как они знают, что их сердце

лежит там, где находится дом.

Буммел видел, как опустился блестящий предмет. Он находился возле зарослей шишкокустов и наблюдал оттуда, как заостренный предмет сверкнул в небе, перечеркнув красное солнце. Ярко светясь, он пронесся над землей и быстро исчез.

Буммел почувствовал себя встревоженным. Его вытянутое лицо задрожало, а раздвоенный язык то нервно показывался, то снова исчезал во рту. Это не было прицей, что очевидно. Не было и каким-то сухопутным чудовищем. Но чем бы это ни было, в нем, Буммеле, оно пробудило странные чувства.

Он подумал о давно отсутствовавших братьях, которые некогда ушли к предгорьям и возвращаются наконец-то домой после долгого отсутствия. Но это не могли быть они: он никогда раньше не видел подобный металлический предмет.

Такое зрелище не могло не взволновать его.

Впервые за всю свою жизнь Буммел наполнился страхом, был невероятно испуган. Он припал к земле, скрестив под собой трехсуставчатые ноги, присел и продолжал наблюдать за небом. Если светящийся предмет появится еще раз, он должен находиться там, где его можно увидеть.

Ждать пришлось недолго. Солнце заползло за блеклое пятно на сером небе, когда сверкающий предмет вернулся. Он снизился, словно приманиваемый лесом, и пошел к земле сквозь тянувшиеся вверх кроны деревьев с желтыми листьями.

Буммел видел, как острый клюв падающего предмета погрузился в лес, но потом все скрыли ветви.

Беззвучный гром ударил по рогам-ушам Буммела, толстый столб едкого дыма пополз в послеполуденное небо. Рев возрос до невыносимого и внезапно оборвался. Вновь опустилось приглушенное молчание леса, словно ничего в нем не разбивалось.

Возобновились трели лесных сверчков. Стоило предмету умереть, вновь послышалось рычание и пофыркивание лесных животных. Желто-полосатый бродячий кот пронесся по деревьям вдоль опушки. Ветер нежно засвистел среди желтых иглолистьев, и лес снова выглядел так же, как и всегда.

Только Буммел, а значит, и все рускинды, знал, что там находится предмет, знал, что лес стал не тем, чем прежде.

Он тут же развернулся и, торопливо перебирая копательными пальцами и трехсуставчатыми ногами, поспешил к рускиндам с вестью. Конечно, он мог бы послать мыслесообщение Единому, который передал бы его остальным, но как бы там ни было, такие известия следовало доставлять лично. Буммел скрылся в подлеске.

А в лесу, возле предмета, прекратившего извергать пламя, начиналось движение.

* * *

– Селлерс, прогуляйся со своим отрядом вон к тому участку леса. Может быть, обнаружишь кого-нибудь из тех, кто выстроил деревню. Гален, тебе давно хотелось полетать, так что будь добр, смотайся вон к тем горам и проверь, не населены ли они.

Он был олицетворением Космонавта, высокий, бронзовый от лучей многих солнц, с хорошо развитыми мускулами, крепкими, умелыми и послушными руками. Глаза голубые, как моря, над которыми он пролетал, резко очерченный рот, привыкший говорить резко, но никогда недоброжелательно. Человек, черты характера которого запечатлелись на лице, не на жалкой пародии на лицо, которое способно лишь улыбаться и издавать звуки, но на лице, знающем и печаль, и трудные времена. Человек, знавший скуку, но не поражения, ищущий свой идеал.

– Этот поиск оказался на самом деле хорошим, Чарли, сказал Капитан своему Первому Помощнику. – Вернемся домой, и пойдут разговорчики, что Картографическим Группам слишком много дозволено. Нас могут даже запихнуть в торговую гильдию. Вот уж там жарко не бывает.

Он говорил серьезно, но за словами скрывался более глубокий смысл. Первый Помощник почувствовал сильное желание прикоснуться к этому человеку, положить руку ему на плечо и сказать: "Мы сделаем это, Верн" или что-нибудь менее банальное. Но он не мог себе этого позволить. Вместо этого он заметил:

– Ты выглядишь утомленным, Верн. Не с той ноги встал?

Капитан покачал головой и ухмыльнулся, хотя в глазах его плавала усталость.

– Ты ведь знаешь меня, Чарли. В Академии меня дразнили: "Не моргает, не мигает, головою не кивает". – Потом, хотя на губах застыла все та же ухмылка, он веско произнес: – Подумай хотя бы немного, Чарли. Подумай как следует – необходимо, чтобы нам повезло. Вернувшись домой, мы должны заставить кое-кого прозреть. Мы должны доказать им, что способны не только порхать по всей галактике, но способны возвращаться с полезной информацией. Мы должны доказать, что наша Служба окупается. Я ждал этого момента тридцать лет, Чарли, так какого же черта мы должны терять свой шанс! Чарли, это нам необходимо. – Затем, уже отворачиваясь, он добавил негромко, скорее самому себе: – Необходимо до крайности.

* * *

Они шли по лесу – их было девятнадцать – и двигались странно. Они перемещались в вертикальном положении, руки болтались по сторонам. Руки тоже были непохожими. Как можно жить без копательных пальцев? Как можно слышать при помощи этих странных маленьких плоских наростов, которые так близко к голове? А их глаза… Ну и диковинные же глаза! Водянистые, злые разрезы.

И они направлялись к Дому-Деревне.

Мысль пришла от Единого, адресованная другим рускиндам:

– Будьте внимательны, дети мои. Их поведение не предвещает ничего дурного, но они не с Руски, они не рускинды, не из стран, не из морей, не из воздуха, которые нам известны. Будьте бдительны.

Буммел услышал мысль и забрался поглубже в заросли шишкокустов. И все же в этих странно передвигающихся существах было что-то такое, что притягивало его.

Может, это потому, что я первый их увидел, с удивлением подумал он, или причина в чем-то другом? Я чувствую, я ощущаю глубинную связь с этими странными созданиями. Они не кажутся мне совершенно незнакомыми.

Он нежно продолжал изыскания, ища ответ в своем мозгу, осторожно пощипывая его, как струны хрупкого музыкального инструмента. Слабая дрожь скрытой расовой памяти. Общее зарождение, пламя, вращающаяся туманность и взмах вспыхнувших рук. Один предок, один мир, существовавший так давно, что само понятие о нем ушло далеко из памяти.

Он наблюдал за их продвижением, за тем, как они углублялись в лес. Лес укрыл многих из народа Буммела. Рускинды ушли из Дома-Деревни, пока чужаки не покинут планету.

Острые глаза Буммела улавливали мельчайшие движения их тел, малейшие напряжения, чтобы сделать шаг, любую мысль у них в голове. Дикие, неуравновешенные и неуверенные существа, путаные и беспорядочные, как тонкие хрупкие руки севланских лиан. Их разум никогда не знает покоя. Они не могут разговаривать между собой мысленно, для общения им приходится напрягать особые органы своего тела. Возможно, один мог что-то передавать другому путем движений своего рта, в таком случае становилось понятным хотя бы приблизительное общение.

Они были странниками по натуре, вся их жизнь состояла из ходьбы, бега и гонки. Ни отдыха, ни покоя, только спешка и спешка.

– Отец, – распустилась мысль, – я хочу пойти к ним, я хочу больше услышать о них.

И мысль вернулась:

– Будь бдителен, сын мой.

* * *

Они обнаружили его в деревне. Они осматривали тростниковые хижины, когда его увидел Первый Помощник. Он следил за ними с лесной опушки, и Первый Помощник уловил краешком глаза движение его покрытого зеленым мехом тела.

Он распорядился, чтобы его люди кольцом окружили существо, и теперь они настороженно приближались к нему. Когда люди оказались примерно в двадцати футах, существо попыталось убежать. Но ружья Молассеса стремительно выбросили эластичные нити, существо было оплетено ими и пленено.

Небольшое создание лежало спокойно, пока они осматривали его – деформированный, компактный меховой шар, сплетенный множеством клейких нитей. Они вытащили его из леса и положили перед Первым Помощником.

Существо лежало спокойно, когда они толпой обступили его. Оно глядело на них желтыми глазами величиной с блюдце, и гладкий зеленый мех на его боках подрагивал под их пристальными взглядами.

– Это животное, растение или… – начал было один из новичков, но Первый Помощник движением руки заставил его замолчать.

– Кто-нибудь что-нибудь чувствует?

Окружающие замотали головами, но Первый заметил, что глаза одного из людей затуманены, а брови сдвинуты от напряженного внимания, словно он прислушивался к голосу, доносившемуся издалека.

– Забавно выглядит эта малышка, – произнес кто-то. Интересно, что она есть и можем ли мы есть ее?

– Заткнись! – резко оборвал его Первый, лицо его странно поблескивало, словно сквозь тоненькую пленку пота старалось побиться понимание. – Я… я… – Слова не приходили на ум. Он знал, что хочет сказать, но не мог.

Существо перед ним было обитателем леса, глухой тварью, лишенной разума и культуры, и все же – он был в этом уверен, как ни трудно было сформулировать эту мысль – оно разговаривало с ним.

Странные слова со странными интонациями. Слова и мысли миллионолетней давности. Мысли целой расы, которая некогда покинула свой мир, обратившись в пыль, а здесь достигла высочайшего счастья, привязавшись к этому миру и желая мира всей вселенной.

Первый Помощник восемнадцать лет провел в космосе. Ему приходилось жить тяжелой жизнью сотрудника Картографической Службы, и прошло слишком много лет, чтобы он мог вспомнить, когда плакал в последний раз. Но он чувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. Мысли были такими приветливыми, такими чистыми, такими требовательными своей образностью.

– Заберем его на корабль, – сказал он и повернулся к лесу. – Я хочу, чтобы Капитан взглянул на него.

Маленькое существо подняли и понесли сквозь заросли.

Первый Помощник шел в нескольких футах впереди, голова его была низко опущена.

* * *

Они решили забрать Буммела на Землю. Он слышал, как они переговаривались об этом в тайниках своих мозгов. Наиболее сильные мысли шли от человека, которого они называли Капитаном. Он размышлял, его размышления доходили до Буммела, и Буммел слушал.

– На Землю, – говорили мысли, – отряд будет спасен, наши странствия не прекратятся, и мы сможем двигаться через космос, пока не достигнем самой последней планеты. Вот тогда мы вернемся. Но пока эта планета не будет достигнута, движение не прекратится.

Эти мысли были упрятаны глубже, чем простые, скрытые так, что даже нервные волокна не могли знать, на что реагируют, спрятанные настолько, что Капитан никогда в действительности и не предполагал о них, а только ощущал их наличие в своих конечностях. Ведь он двигался, постоянно двигался без передышки.

Постоянно в бегах, без сна, без отдыха, без конца. Буммел чувствовал, что сердце Капитана вновь тянет этих странных созданий в бесконечное ночное небо. Было что-о ужасное в их непреодолимой тяги к странствиям. Даже родной мир был для них не более, чем базой, на которую они время от времени возвращались.

И теперь они хотели увезти его из дома.

Буммел обдумывал это, и холодок бродил по позвоночнику. Он знал, насколько сильно прирос к Руске, так же, как севланы, как шишкокусты. Разве можно постигнуть то, что он уйдет отсюда и никогда не вернется?

Иногда Буммел ощущал, что в его мире жить нелегко. Сухопутные животные были громадными, прожорливыми и свирепыми. Бродячие коты и ситазиллы ни на миг не прекращали охоту, и народ Буммела в совершенстве изучил, как избегать их.

Но сухопутные животные были не просто тупыми тварями. Они обладали мозгом, душой, как представлял Буммел, и поступки их не всегда могли быть предсказуемыми. И это было хорошо.

Существовали еще долины трясин, куда натекла пыль со стен каньонов, сдуваемая в Период Ветров, и образовала достаточно толстый слой, чтобы поглотить любого неудачника. Было много такого, что делало жизнь рускиндов нелегкой, и это тоже было хорошо.

Хорошо, когда восходят три луны – голубая, пламенно-красная и белая. Хорошо, когда наступают холода, когда длинные бутоны алоэ резко взрываются и взлетают на многие футы в воздух, усыпая собой все холмы, и тогда все рускинды радуются яркости и сочности красок. Но больше всего Буммел любил вздыхающие, нашептывающие, посмеивающиеся ветры, которые прилетали к нему с гор. Он всегда мечтал отправиться к окоченевшим черным горам, чтобы увидеть Повелителя Ветров, чье благословенное дыхание и образует ветер.

Они хотели забрать его отсюда, от всего этого, и с шумом пронести сквозь тьму, смерть и ночь, настолько глубокие, что ни один человек, ни один рускинд не мог бы даже вообразить их конца.

Он знал о звездах, он видел их. Его народ рассказывал о них. Но отправиться к ним? Ни за что!

Они хотят сделать из него скитальца, хотят показать его и изучить в их собственном мире-базе на Земле. Они хотят оторвать его от родимого дома, приучить его – как они сами странствовать по звездной дороге, которая никогда не кончается, а только петляет и вьется среди бесконечных могил, поскольку все странствия завершаются в итоге смертью.

Слезы, обильные и маслянистые, покатились из глаз Буммела, когда земляне наглухо задраили крышку люка, отрезая свет Руски. Болты разлучили его с домом.

Потом он почувствовал дрожь, рев, голодное нетерпение самого металла, когда корабль, исполняя волю людей, с грохотом устремился в путь. В путь, откуда не возвращаются.

Никогда больше не будет остановки в этом мире трех лун, голубых морей, острых, как бритвы, горных хребтов, и ветров, которые стекают вниз, омыв эти горы. Ему уже не вернуться вовеки!

* * *

Старт прошел неряшливо, однако, как бы там ни было, «Драйвмейстер» уходил теперь от крошечного мирка.

Капитан стоял, повернувшись спиной к небольшой клетке. Он стоял и наблюдал через иллюминатор, как разноцветная планета уплывет вдаль, хотя это было просто изображение, проецируемое на экран.

Он почувствовал, как вспенились в нем мысли, нехотя повернулся и посмотрел на маленькое зеленое существо, свернувшееся в шар и наблюдавшее за ним огромными глазами. Существо дрожало, словно передразнивая вибрацию самого корабля. Капитан чувствовал, как мучительно больно обладателю этих глаз, как он силой заставляет их не закрываться.

Мысли путались и кружились, как масляные пятна на разбушевавшемся море, и он почувствовал страстное желание, подкатившееся к горлу, желание, о существовании которого он никогда раньше не подозревал.

Он узнал в удивительной вспышке прозрения, что было написано к Книге Предков, узнал о рускиндах и о корнях, которые уходят глубже, гораздо глубже, чем просто корни расы. Он узнал, что сам он – скиталец, и все его люди – скитальцы, и какой конец они найдут. И еще он узнал то, что сделал с Буммелом.

Он наблюдал, как желтые глаза маленького существа подергиваются изморозью, как стихает подрагивание меха.

* * *

Первому Помощнику не хотелось подниматься на мостик. Он знал, что там находится существо, и не получал удовольствия от идей и беспокоящих мыслей, которых это существо навевало.

Но это был его долг, так как он знал, что текущий рапорт должен быть отдан. В любой момент Капитан должен знать, как далеко они ушли, какова их скорость и когда следует ожидать прибытия на место – всю информацию о полете.

Когда он поднялся на мостик, то увидел лишь спину Капитана и слепой, матовый, темный лик иллюминатора. Капитан отключил его. Пространство было отрезано впервые с тех пор, как корабль вступил в строй.

– Капитан…

Ответ был мягким, словно тонкое стекло, как паутин тишины, которая оплела их и могла лопнуть от малейшего шума.

– Оно умерло, – сказал Капитан.

Он продолжал смотреть прямо перед собой в пустоту.

– Умерло? Зверушка? Как? Почему?

– Оно не могло жить вдали от своей планеты. Мы разбили его сердце. Это же так просто! Если хочешь, можешь смеяться. Мы разбили его сердце, и оно умерло, вот и все. А теперь мы летим домой.

Последнее слово он произнес странным. хриплым голосом, словно что-то такое, что он знал много лет назад, а потом забыл, подобрал для него другое значение, а теперь вдруг вспомнил, что же оно означает, и теперь он проклят, потому что это останется вечно недосягаемым для него.

– Но Служба!.. Тогда ведь торговцы проглотят ее… запинаясь, начал Первый.

Капитан повернулся. Лицо у него было полураздраженным, полуумоляющим.

– Неужели ты не понимаешь, Чарли? Неужели ты не знаешь? Ты же избегал его, так что должен был слышать, что оно говорило. Неужели ты не видишь? Служба, торговые гильдии, Земля, поиски, постоянная жажда обладать все большим и большим…

Он резко замолчал, словно сказал уже все, что намеревался. Пустые слова.

И тут он произнес единственное, в чем был смысл. Он сказал, что во всем услышанном – он это знает – только одна истина была несомненной, единственная истина, из-за которой умер Буммел, так как знал, что отныне лишен ее:

– Не может быть дома, если нет отдыха. И не может быть отдыха, если нет Дома.

Он отвернулся к иллюминатору. Первый Помощник намеревался уйти, но тихие слова, произнесенные Капитаном прямо в умершее окно в мир, заставили его остановиться. Глядя в пустое пространство, Капитан пробормотал:

– Он умер и последнее, что он чувствовал… – Он помолчал. – Он жалел нас, Чарли. Он нас даже не ненавидел за то, что мы его убили. Он просто-напросто нас жалел.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю