Текст книги "Подводный флот Третьего рейха. Немецкие подлодки в войне, которая была почти выиграна. 1939-1945 гг."

Автор книги: Харальд Буш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

«Но в самом ли деле он нас видит? – подумал Прин. – Похоже, что нет». Субмарина продолжала бороться с прибоем, и от винтов, которые на предельных оборотах мучительно месили воду, за кормой вскипали предательские белые буруны. Но если сбросить скорость, прилив отнесет лодку обратно в Скапа-Флоу.

Подлодка «U-47» медленно продвигалась вперед. Шло время, и двигатели небольшого судна не могли преодолеть силу прилива. «Если подвести баланс, – подумал Прин, – то он в нашу пользу: линкор за подводную лодку. И если бы этот эсминец хоть чуть-чуть сменил курс… Он не может проскочить мимо нас – он должен нас видеть… должен!»

Но в этот момент эсминец в самом деле сменил курс, и Прин увидел, как он внезапно резко пошел к западу. Ходовые огни скрылись в ночной мгле. Подводная лодка уже была у выхода из Кирк-Саунда. Ее встретила сильная приливная волна, и она продолжала напрягать все силы, пытаясь вписаться в узкий пролив; ей пришлось, ободрав обшивку, скользнуть мимо деревянного пирса на самом фарватере, пробраться мимо двух затопленных на течении судов и, наконец, никем не замеченной, выйти в открытое море.

Лишь когда Прин вернулся на базу, он смог оценить оставшуюся за спиной операцию. Она была проведена с образцовым мастерством и отвагой. Подводная лодка ни разу не подверглась нападению. Но успех, на который надеялся и он, и команда субмарины, был достигнут лишь частично, потому что часть выпущенных торпед оказалась с дефектами (к этому мы еще вернемся), хотя это не умаляло ни его блистательного подвига, ни морального престижа, который он придал новому военно-морскому флоту Германии.

Операция в Скапа-Флоу была особенно важна для немцев, ибо именно туда в конце Первой мировой войны был загнан немецкий флот открытого моря. Позже Прин признавался, что помнил об этом, нанося зияющие раны британскому флоту.

Практически не было сомнений, что, оставайся корабли в Скапа-Флоу, Прин добился бы успеха. Вечером 12 октября, то есть за день до рейда, воздушная разведка донесла, что на якорях в Скапа-Флоу стоят авианосец, пять линкоров и десять крейсеров, не говоря уж о массе более мелких судов. И хотя Прин опоздал, у него все же было время найти путь к якорной стоянке, а если бы попытка была отложена всего лишь на несколько дней, можно считать, что ему никогда не удалось бы преодолеть пролив Кирк-Саунд.

Дело было в том, что за несколько недель до этой операции британское адмиралтейство, сочтя существующую систему обороны недостаточной, приняло решение затопить в Кирк-Саунде и третье судно. Для этой цели оно наметило купить старый корабль, стоявший в гавани Лондона. На первых порах казначейство отказалось платить цену, запрошенную владельцем судна, но затем уступило настойчивости адмиралтейства, хотя за это время уже наросли проценты за буксировку. И снова казначейство отказалось платить оговоренную сумму, и снова адмиралтейству пришлось изложить все свои доводы, пока, наконец, покупка не была одобрена и адмиралтейство смогло вступить во владение своим приобретением. Буксир с судном ушел из Лондона к Кирк-Саунду 13 октября – в тот день, когда флот вышел из Скапа-Флоу, и в ту ночь, когда Прин, войдя в пролив, преодолел его систему обороны. Враг благородно признал мастерство и отвагу его подвига, который остается уникальным в анналах морских войн.

На волоске

Герберт Шульц был одним из первых командиров подводных лодок, который обрел известность. Как и Прин, он получил под свое начало субмарину «U-48» перед самым началом войны.

И теперь его длительный морской опыт подвергся испытаниям. «U-48» висела на хвосте двух сухогрузов, окруженных мощным эскортом. Когда, маневрируя, суда ушли за горизонт, он нырнул, готовясь к атаке, и двинулся на перископной глубине. Через тридцать пять минут после погружения он незамеченным прошел сквозь строй конвоя и отдал приказ: «Аппарат первый – огонь!» Через десять минут после взрыва английское грузовое судно «Навасота» водоизмещением в 8000 тонн исчезло из виду. Второму удалось уйти. Пришлось скрываться и Шульцу, потому что конвой пустился на поиски погрузившейся подлодки, и продолжать преследование он был не в состоянии.

Через полчаса вражеские силы оставили его в покое, и он смог поднять перископ. Вокруг – никаких признаков жизни. Едва лодка всплыла на поверхность, он первым выскочил на ходовой мостик, заливаемый волнами. И как всегда, прежде чем вахта приступила к своим обязанностям, командир внимательно осмотрелся. По правому борту из-за горизонта показался конвой. Он приказал вахте внимательно следить за его движением и направил лодку в ту сторону, где слабо виднелись дымки. Через несколько часов настало время уходить под воду и готовиться к атаке – опускаться на перископную глубину и вести преследование. Вахта уже спустилась вниз, и Шульц (командир всегда оставляет мостик последним) уже собрался задраивать верхний люк конической рубки, готовясь к погружению. Но перед этим он бросил последний взгляд на море – все чисто, посмотрел наверх и… Немедленно вниз! «Сандерленд» пикировал прямо на лодку.

Шульц захлопнул люк, задраил его, и еще не успели смолкнуть колокола боевой тревоги, как в центральном посту был опущен рычаг, открывший клапаны цистерн погружения. Раздалось шипение вытесняемого воздуха, и лодка тут же стала погружаться, но, как казалось командиру, слишком медленно.

Чтобы ускорить процесс, главный механик скомандовал: «Всем ухватиться руками!» И те, кто не успел закрепиться на своих боевых постах, скользя и кувыркаясь, головой вперед полетели по центральному проходу (который тут же обрел легкий наклон), через все кают-компании, пока не налетели на водонепроницаемую переборку хранилища торпед, отделенного другой переборкой от отсека торпедных аппаратов.

Глубиномер показывал пятнадцать футов, надстройки только успели скрыться под водой, когда лодку тряхнули и потрясли четыре мощных разрыва – это «сандерленд» сбросил бомбы. Лодка резко пошла вниз. Из-за повреждения или потому, что вся нагрузка легла на нос? Но порядок восстановился, и ни один пост не докладывал о повреждениях.

Затем раздался новый звук – частая пульсация корабельных винтов. Наверху появился эсминец. Как охотник, уверенный в успехе, он стал неторопливо описывать круги над ползущей субмариной; звуки его «асдика», нащупывавшие рубку, звучали то громче, то тише. Луч «асдика» о чем-то сообщил, эсминец остановился и чуть продвинулся, уточняя позицию.

Винты замерли, и рубки снова коснулся звук «асдика». Затем винты сделали несколько оборотов, и эсминец опять замер. Работа «асдика» мучительно действовала на нервы. Наступило молчание – полное молчание, – и наконец пришла очередь глубинных бомб! Первая взорвалась прямо над лодкой с таким оглушительным грохотом, что все невольно пригнулись, а подлодка содрогнулась, дернулась и качнулась, как маятник, едва не выйдя из-под контроля. Затем второй разрыв – еще ближе.

Шульц решил уйти на глубину, но тихо и осторожно, чтобы акустики наверху услышали лишь то, что они должны услышать. Разворачиваясь на доли градуса, он попытался отползти от того курса, на котором держался эсминец. Через двадцать минут после первой серии рядом с подлодкой взорвались еще три бомбы, снеся рули глубины и антенну.

Надежный корпус выдержал сотрясение, и из отсеков в центральный пост пошли донесения: «Все в порядке». Экипаж перевел дыхание. Это было ужасное испытание – лежать на глубине слепыми и неподвижными в ожидании очередного взрыва, тем более что шли первые дни войны, когда еще никто не знал пределов надежности рубки.

В относительно мелких водах Северного моря подлодка почти касалась дна. Хотя рядом лежали глубины, в которые лодке было опасно опускаться, Шульц решил проползти еще дальше и лечь на самое дно, где разрушения от глубинных бомб будут не так губительны; во всяком случае, лодка окажется вне пределов досягаемости «асдика». Можно будет выключить моторы и поберечь электричество. Придется заглушить почти все вспомогательные механизмы, чтобы свести к минимуму звуки: и основной гироскоп с его непрестанным низким гудением, и вентиляторы, и насосы. Может быть, таким образом они заставят преследователя проскочить мимо.

Но через несколько секунд они снова услышали эти страшные звуки: вот винты эсминца продвинули его вперед, остановились, и снова раздался оглушительный грохот глубинных бомб. Сколько это может длиться? Сколько еще им под силу выдержать? Умывальники и туалеты вышли из строя, электролампочки полопались, в боевой рубке отказал указатель разворота.

Неужели они должны и дальше так ждать, загнанные в ловушку и беспомощные, пока корпус не разворотит очередным взрывом и они, захлебываясь, не встретят свой жалкий конец? Что сделает командир? Все зависит только от него. Почему он ничего не делает, почему не отдает приказов? Неужели он бессилен? Или он считает, что все в порядке, пока лодка лежит здесь, пришпиленная к океанскому дну?

Им не оставалось ничего другого, кроме как ждать, надеясь на зимнюю темноту, которая в этих широтах наступала около шести часов. И тогда подлодка сможет осторожно подняться на поверхность – если к тому времени она вообще сможет подниматься…

«В 18.00, – гласит запись в бортовом журнале «U-48», – оторвались от дна, подвсплыли на двадцать футов. Взрывов не последовало…»

Хотя эсминец все еще вел поиск, подводной лодке удалось незамеченной оторваться от него. Сорок пять минут она с убийственной медлительностью ползла под водой. Отойдя от врага на две мили, командир убедился, что наверху все тихо, – похоже, им удалось уйти от преследования.

Осторожно поднявшись на поверхность, Шульц по трапу вскарабкался на ходовой мостик, чтобы наконец осмотреться, и увидел, что он всплыл как раз в середине группы кораблей вражеского конвоя. А он-то думал, что их всего два! Сумерки сгустились, но ночь была ясной и видимость отличной. Волнение было умеренным, а ветер стих. Низкий пологий корпус подлодки легко покачивался на поверхности, а вокруг были четко видны темные силуэты вражеских кораблей.

Шульц насчитал, что всего их было двадцать четыре. Двадцать четыре корабля сторожили свою жертву, которая, как они были уверены, все еще лежит на дне моря. Часть из них неторопливо курсировала в этом районе. Останавливаясь, они прощупывали дно «асдиком».

Чтобы производить как можно меньше звуков, Шульц отключил электроприводы и дизель-мотор и перешел на ручное управление. Лодка еле заметно сдвинулась с места, и он нацелил ее носом в проход между двумя кораблями – самый большой, который он только смог найти…

«Мы буквально выползли оттуда», – потом рассказывал командир. «Поднялись на поверхность, – лаконично записал он в бортовом журнале. И не в силах скрыть нотку торжества, добавил: – И ушли!»

Я спросил его о расстоянии между судами. «Когда мы проходили между ними, – прикинул он, – дистанция была ярдов восемьсот – девятьсот, при максимальной видимости. Могу сказать тебе, что после всех этих глубинных бомб мы еле держались. Вот это было хуже всего. Спустя какое-то время нам удалось запустить дизель, но сначала…»

Первым делом надо было заделать протечки. По всей лодке повреждения оказались куда серьезнее, чем сначала сообщалось. Все клапаны внешнего корпуса были вырваны из своих гнезд, вентиль воздухозаборника не действовал, вся система приводов, гирокомпас и магнитные компасы вышли из строя. Работы в лодке для ремонтных команд более чем хватало, но во время долгих тренировок мирного времени они научились справляться с аварийными ситуациями, и наконец самое главное оборудование заработало.

Боцман приказал не жалеть сока, а на ужин команда получила отменные бифштексы, которые всегда пользовались популярностью у моряков-подводников. Тем не менее, на лодке царило не лучшее настроение, все были под впечатлением того, что еще недавно смотрели в лицо смерти. Тем более, что экипаж еще не успел обрести ту уверенность в себе и лихую бесшабашность, которые свойственны опытным подводникам, – именно ими и объяснялись их удивительные успехи.

За ночь, когда подлодка «U-48» постаралась оставить между собой и врагами максимальное количество миль, на море началось волнение, ветер усилился, и видимость резко ухудшилась. Наступил тусклый рассвет, над морем повисла сетка дождя, который порывами бил в мокрые лица людей на мостике.

Скоро в поле зрения появился вражеский конвой, но чиф и его циклопы, как зовут машинную команду, все еще продолжали исправлять повреждения, и лодка не была готова к действиям, хотя Шульцу удалось поднять боевой дух команды. Он отлично понимал, как они себя чувствуют, потому что и сам испытывал то же самое. Их первый длительный опыт глубинной бомбежки, когда остается лишь беспомощно ждать вроде бы неизбежного конца, вымотал нервы и лишил инициативы. Панацеей от такого состояния могло быть только одно – успешная атака.

Чуть спустя, когда дождь внезапно усилился, мимо, буквально в ста ярдах, проскочили два эсминца; подлодку они не заметили. Вскоре на горизонте показались танкер и еще один корабль – скорее всего, они оторвались от предыдущего конвоя.

Хотя лодка в таком состоянии ни в коем случае не была в боевой готовности, Шульц взвесил свои возможности и атаковал. Первая торпеда – мимо! Вторая тоже прошла мимо цели: угол атаки был не самым лучшим. «Приходилось слишком полагаться на прикидки и на Бога», – уточнил потом командир.

Шульц предпринял третью попытку. На этот раз торпеда врезалась точно в середину тяжело груженного корабля, разорвав его пополам. Судно занялось пламенем и взорвалось: английский флот потерял танкер «Сан-Альберто» в 7379 тонн водоизмещением.

Так что психоз боязни глубинных бомб был излечен; команда отомстила за полученный ими жестокий опыт подводной войны.

Галерный раб

Мы выходим на боевое патрулирование. Пять минут назад отданы швартовы, и мы стоим в шеренге на борту, в последний раз прощаясь с нашими близкими, остающимися на пирсе: жены, подруги, портовые рабочие, которые готовили лодку к походу, девушки из гостиницы подводников в Лориенте – они тоже решили не упускать возможности в последний раз пожелать нам удачи.

День клонится к вечеру, и, пока мы неторопливо скользим на запад к устью гавани, фигуры на пирсе тают и расплываются в сгущающихся сумерках безрадостного февральского дня; трубы и литавры военного оркестра сливаются с плеском волн, стихают и остаются за кормой.

Пока я стоял на палубе, провожая взглядом тающую полоску земли, ко мне подошел свободный от вахты механик. Он был первым человеком, которого я встретил несколько часов назад, когда прибыл на судно. Пока я расспрашивал, как пройти к командиру, механик перехватил мой чемодан, когда я балансировал на шатком трапе.

– А вот кок, – сказал он, подходя, – и вам надо немедля с ним подружиться.

Я увидел широкое улыбающееся лицо, копну волос, глаза как черные вишни. Юноша был довольно полноват.

– Мы прекрасно договоримся, – сказал он. – Только дай знать, если захочешь спустить в гальюн какой-нибудь мусор. – И он расхохотался низким рокочущим басом.

Стали собираться и другие. Кто-то увидел висящую у меня на шее «лейку».

– Ну, классно, парень! Она твоя?

– Меня зовут Франц, – сообщил другой и добавил, словно в том была необходимость: – Я из Вены, а вот он Пепи, из Штирии.

Пепи вышел вперед и пожал мне руку.

– Как видишь, мы тут отовсюду, – сказал механик. – Потерянные немцы, как мы их называем, фольксдойчи. Вот он из Польши, а Биллем – из Нижней Силезии…

Меня окружали незнакомые лица – крепкие, раскованные и непринужденные парни. Многие из них недавно побрились, во всяком случае, не далее чем вчера, но скоро их облик изменится. Пройдет не так много времени, и они будут выглядеть настоящими бандитами.

Их дружелюбие выражалось в желании помочь мне. Ведь я был всего лишь гостем на борту, значительно старше их, резервистом.

Почти стемнело. Перед закатом солнца сгрудившиеся на горизонте облака на мгновение разошлись, и последний луч упал на пологую береговую линию у входа во внутреннюю гавань, оставив в памяти очертания древней церкви на высоком утесе. Когда мы миновали остров Ле-Груа, лежащий в нескольких милях от берега, эскорт, оставив нас, вернулся в гавань, и мы очутились одни в открытом море.

Стоя на мостике рядом с впередсмотрящим, я слышал ровный рокот дизеля, который доносился из открытой горловины люка; мягко мерцала подсветка приборов, и я ощущал странный запах, которому было трудно подобрать определение – запах подводной лодки, который старые члены команды воспринимали как дыхание родного дома, привычного настолько, что его даже не замечаешь.

На крохотном камбузе кок готовил ужин. Сегодня он будет подан на пару часов позже из-за позднего отхода. Когда еда будет готова, дежурный стюард пройдет по центральному проходу, готовя стол для моряков; младшие офицеры будут есть у себя, над центральным постом; в одной руке у стюарда будет бидон с кофе или свежезаваренным чаем, а в другой – напоминающий ведро контейнер с едой. Когда лодку качает на морской волне, стюардам приходится нелегко – локтями они упираются в переборки, ищут за спиной опоры, а команда то и дело подхватывает и поддерживает их, чтобы ужин в целости и сохранности дошел до моряков. Те же, кто не может вынести такую жизнь… что ж, им приходится очень плохо. Тех, кто не в состоянии жить на подводной лодке, довольно быстро списывают на берег.

Пока стюард ждет на камбузе, на столах ставят бортики, чтобы при качке тарелки не слетали на палубу. В старшинской кают-компании тоже в ожидании ужина стоит возбужденный гул голосов.

Из дверей камбуза показывается распаренное, лоснящееся лицо кока, и, прежде чем начать раздачу тарелок, он предупреждает:

– Вареные яйца, по три каждому! – затем, отсчитывая каждое, укладывает их в контейнер.

После яиц идут корнишоны, и стюард из матросской кают-компании, «эмиссар народа», снова пускается в путь, минуя старшинскую кают-компанию, пролезая сквозь овальное отверстие люка. Далее идут контрольный пост, еще один высокий комингс, каюта командира, где он сидит за чтением. И наконец он попадает в матросскую кают-компанию, расположенную ближе к носу.

С младшими офицерами обхождение повежливее. Яйца им выкладывают каждому на свое блюдо, на отдельных тарелках – корнишоны, масло на металлическом блюде; перед ними – толстые ломти бекона и сосиски. В чай по желанию можно подливать лимонный сок, буханки хлеба покачиваются в сетках над головами, откуда каждый может брать их.

Внезапно в середине трапезы из их кают-компании доносится возглас:

– Музыку! Эй! Центральный пост! Где этот лентяй-телеграфист?

Любитель музыки с силой бьет кулаком по столу, ножи и вилки подпрыгивают.

– Эй! Центральный пост! Вилли! Запусти музыку, ладно? Скажи этому бездельнику! Радио, какие-нибудь пластинки, только заведи чего-нибудь!

Послание доходит до акустика, который сидит в своем отсеке напротив каюты командира; в его распоряжении – радио и проигрыватель. И через несколько секунд непонятно откуда по лодке разносится мелодия: «Не унывай!» С ней сплетается голос певца:

 
Не унывай! И не смотри на жизнь так хмуро!
Плохие времена пройдут!
Ведь все равно наступит утро.
Не унывай, мой милый…
 

– Кок! – рычит Эдвин. – Что у тебя за яйца? Только посмотри на них! Да это же муравьиные яйца, вот что они такое! Гони мне еще полдюжины, а лучше восемь штук. Чтобы тут же было восемь яиц, а то я…

На борту любят грубовато подшучивать друг над другом, и человеку без чувства юмора делать тут нечего.

Подключается и Пауль, штурман (мичман второго класса):

– Кок, мои яйца пахнут дизельным маслом. Ты что, жаришь на нем? Вот, можешь попробовать их, – обращается он к телеграфисту второго класса. Тихий спокойный человек, он, как считает штурман, – лучший специалист по яйцам. – Как, ты чувствуешь в них что-то странное? Конечно, масло сквозь скорлупу не пройдет, но все же…

– Да. Да, боюсь, что так и есть, – изображая из себя арбитра, говорит эксперт. Чтобы утвердиться в своей оценке, он берет себе еще три яйца и с серьезным видом изучает их.

Кок обеспокоенно ждет вердикта и спешит приготовить еще несколько яиц для Пауля, чтобы успокоить его.

В матросской кают-компании обычно едят голыми руками, как только что Эрвин. Яйца просто берут с подноса и запихивают их в рот или же кладут на ломоть хлеба и расправляются с ними без помощи ножа и вилки. Что же до последующего мытья рук… «Чего? – удивятся матросы. – В середине ужина? Слишком много хлопот. Хватит раз в день сполоснуться масляной водой из цистерны!»

С камбуза, где опять уединился толстяк, доносится шипение: на сковородке последние яйца. Кто возьмется их съесть? Решается только Эрвин. И куда только при его маленьком росте в него столько влезает?!

Даже по окончании ужина у кока хватает работы. Горячей водой вымыть всю посуду из кают-компаний. В старшинской кают-компании уже начинают собирать остатки ужина в мусорные корзины, опускать бортики на столах и протирать их, чтобы они не выглядели как поле боя отступившей армии.

Пока дневальный промывает в теплой морской воде приборы и посуду, младший командный состав разбредается по своим койкам.

Подводная лодка уже ушла далеко в залив, и ее длинное тело прорезает волны Биская. Над двойными рядами коек, висящих по всем переборкам, неторопливыми маятниками покачиваются сетки с буханками. За три недели они покрываются плотной зеленовато-белой плесенью. Экипаж зовет их «белыми кроликами», когда снимают сетки, держа их за «уши». Потом, когда хлеб кончается, в дело идут сухари и печенье.

Восемь склянок. В 20.00 отдежурившая вахта спускается вниз поужинать. Покончив с едой, они еще остаются немного посидеть, а потом уходят. Когда подводник засыпает, какой бы грохот ни стоял вокруг, он вряд ли оторвется от подушки. Радио хрипит, свистит и завывает на пределе громкости – идет вечерняя программа из Германии, которую тут называют «тысяча веселых известий»…

Но рабочий день у кока еще не окончен. Ему не надо стоять вахты, это да, и он может спокойно спать по ночам, но рано утром ему уже нужно быть на ногах и готовить завтрак.

Если вахтенный, который стоит вахту от полуночи до четырех утра, захочет что-нибудь перекусить или выпить кофе, то он должен будет сам позаботиться о себе. Прежде чем покинуть камбуз, у кока остается последняя обязанность. Вооружившись ключами и карманной лампой, он приносит из хранилища консервы и свежее мясо из холодильника. Возвращаясь, он осторожно балансирует в проходе, минуя его шаг за шагом, – в руках он держит набор консервных банок и телячье филе.

– Завтрашний обед, – улыбается он мне, проходя мимо.

Внезапно отдергивается темно-зеленая занавеска у одной из коек, и из-за нее высовывается голова.

– Что ты там тащишь? Кровельный материал?

– Blanquettes de veau, – высокомерно говорит глава камбуза и разъясняет особо тупым: – Телячьи отбивные.

– Одеяла? [1]1
  Игра слов. Французское слово blanquettes звучит как английское blankets, то есть одеяла.


[Закрыть]У нас дома бывали какие угодно отбивные, но уж матушка никогда не заставляла нас есть одеяла.

Кок поворачивается и возмущенно глядит на остряка: задета его профессиональная гордость.

– Меня не интересует, что там твоя мамаша делала, а вот мояклассно готовила blanquettes de veau, и, если ты не возражаешь, я буду готовить по ее рецепту. Она имела дело с кусками в двести девяносто фунтов, так что кому, как не ей, знать…

Преисполненный гордости, кок стоит во всей красе, готовый к бою, и, когда его встречает оглушительный хохот, на лице его отражается откровенное изумление; он стоит весь в испарине, крутя в руках шмат мяса, и тыльной стороной ладони убирает упавшую на глаза прядь волос. Вот он, наш невоспетый герой…

Долгая пауза и затем, наконец, с одной из коек доносится спокойный голос:

– Все в порядке, приятель. Все в норме. Мы все знаем, что ты чертовски хороший кок. А теперь – спокойной тебе ночи. Спокойной ночи всем.

Лодка «Красный дьявол»

Мало кто из экипажей подводных лодок мог действовать лучше их или держаться столь же гордо, чем команда «U-57», одной из маленьких «прибрежных» субмарин в 300 тонн водоизмещением, хотя с каждым рейдом шансы на успех все уменьшались.

На своей конической рубке она несла эмблему в виде двух вздыбившихся демонов, каждый из которых держал пылающий факел. Их приказал нарисовать первый командир подлодки, и именно из-за них «U-57» обрела свое прозвище «Красный дьявол». Но это было позже, когда она стала знаменитой. А когда на ее командный мостик поднялся Эрих Топп, она была обыкновенной «U-57».

В пятницу, 13 февраля 1940 года, лодка была готова выйти на патрулирование – первое под началом нового командира. Пятница, 13-е число! Так что Эрих Топп, храня верность старым суевериям, отплыл в четверг. Он переправился через акваторию гавани, снова пришвартовался на другой стороне ее, кончил загрузку и на рассвете бесшумно вышел в море прежде, чем судьба успела кинуть на него взгляд.

Над Северным морем продолжал висеть непроглядный туман, из которого вынырнула плавучая мина. Качнувшись, она с жутким скрежетом проползла вдоль обшивки и, не причинив вреда, пустилась в дальнейшее плавание. (По международным соглашениям, мина, сорвавшаяся с места постановки, должна была автоматически подрывать себя, но за это никогда нельзя было ручаться.)

В Норвегии Топп пополнил свой запас дизельного топлива и пустился на поиск вражеских кораблей. Едва только он оставил Корс-фьорд, как один из вахтенных на мостике заметил, что ровную шелковую поверхность моря прорезал пузырчатый след: две торпеды с двигателями на сжатом воздухе шли прямо на лодку.

– Право на борт! – рявкнул вахтенный офицер. – Полный вперед!

Взлетев на мостик, Топп еще успел увидеть, как торпеды прошли мимо лодки, которая успела увернуться от атаки британского противника. Попытка преследовать и настигнуть вражескую субмарину не удалась из-за поломки гидрофонов, и «U-57» пришлось отказаться от нее.

Первая часть патрулирования длилась пять дней, и за это время было израсходовано все то небольшое количество торпед, которое лодка прибрежного типа могла иметь на борту. Топп потопил одинокий транспорт, который шел в Англию с грузом строевого леса на борту, и еще одно судно с боеприпасами, отбившееся от конвоя. Несмотря на то что работа гидрофонов оставляла желать лучшего, он смог увернуться от дождя глубинных бомб, которые обрушили эсминцы конвоя, и получил благодарность от Деница: «Хорошо сработано, «U-57»! Так держать!»

Краткий заход в Берген для пополнения запасов – и «U-57» снова в море. В тумане, стоявшем у северо-западного побережья Шотландии, в поле зрения попал гигантский конвой, но в решающий момент новый стармех не смог переложить рули, и Топпу пришлось упустить конвой; его походный порядок был самым большим из тех, что командиру доводилось видеть за всю войну.

В северной части Ла-Манша, у самого входа в Ирландское море, подлодка наткнулась на судно в 5 тысяч тонн и после отчаянной погони с четвертой попытки потопила его. Но субмарина слишком поздно заметила самолет и не успела погрузиться. Самолет сбросил бомбы, но, к счастью, все они прошли мимо.

Затем Топп зашел в Лориент, чтобы снова пополнить запасы. По пути на север подлодка опять подверглась атаке с воздуха. Пулеметный огонь оставил в ее борту пятнадцать пробоин, но никто не пострадал. Самолет сбросил одну бомбу, которая не взорвалась.

Не прошло и недели, как лодка снова оказалась в северном Ла-Манше. Десять дней маленькое судно боролось с постоянными штормами. Десять дней она ничего не видела и не слышала, кроме ударов волн, скорбного неба и свиста ветра. Гидрофоны удалось отремонтировать, но в первый же штормовой день они снова вышли из строя, лишив командира единственного контакта с внешним миром, когда лодка шла в подводном положении.

На одиннадцатый день после выхода из Лориента, когда шторм достигал шести баллов, в поле зрения появился теплоход. Лодку швыряло на волнах, как теннисный мячик. Она просто не могла держаться на перископной глубине, чтобы при свете дня нанести удар из-под воды. Скользнув пониже, она подняла нос и снова подвсплыла так, чтобы на поверхности появился конус ее рубки. То и дело проваливаясь в расщелины волн, она наконец смогла подобраться поближе к уходящему врагу. На корме чуть просматривалось его название – «Керамик». Но при таком состоянии моря преследование было невозможным. Топпу повезло. Шестнадцать тысяч тонн – вот это посудина! Еще в Первой мировой войне «Керамик» благополучно пережил три нападения подводных лодок; мало кто обладал таким опытом.

Тринадцатый день в море. Из низких облаков внезапно вывалился самолет. На этот раз бомбы упали в опасной близости, и лодка содрогнулась. Один из дизелей сорвало со станины, погнуло распределительный вал; был разбит почти весь пульт управления. Лодка нырнула, так как, к счастью, водонепроницаемый корпус не пострадал, и, поскольку находилась на мелководье у берега, легла на дно.

Пока шел ремонт повреждений, командир обсудил положение со своими офицерами. Главный инженер, как человек, отвечающий за техническое состояние лодки, настойчиво потребовал возвращения на базу. Дизели практически вышли из строя, а остальные повреждения с трудом удастся залатать в надежде, что лодка с трудом как-то доползет до дому. С другой стороны, Рейхенбах, младший вахтенный офицер, предположил, что они не могут вернуться домой, не выпустив ни единой торпеды: весь их запас продолжал находиться в торпедных аппаратах.

Командир согласился. Но каким образом покалеченная лодка может подойти на расстояние прицельного выстрела? Ведь на поверхности он могла давать максимум девять узлов. Единственная возможность заключалась в том, чтобы оставаться на месте в какой-нибудь точке, мимо которой рано или поздно долженбудет пройти вражеский корабль, и ждать развития событий. Возражал только чиф. Было принято решение: возвращаться на север Ла-Манша.

Так что в ночных сумерках «U-57» медленно и осторожно двинулась по узостям проливов, проскользнув незамеченной мимо нескольких эсминцев. На берегу продолжали подмигивать навигационные огни. В Первой мировой войне Ирландское море было основным охотничьим угодьем подводных лодок, но теперь, с их тщательно продуманной системой морского и воздушного патрулирования, с эффективно действующей системой противолодочной обороны, англичане были уверены, что можно не гасить навигационные огни. Подводные лодки? Так глубоко во внутренних водах? Исключено! Так что благодаря маякам «U-57» могла с предельной точностью держаться на фарватере.

В надводном положении Топп осторожно полз в самой глубине логова льва. Пока его никто не заметил, когда он проходил мимо вражеских патрулей. Но сколько это может продолжаться, он не мог знать.