Текст книги "Осколки"

Автор книги: Ханзарифа Гутиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Картонные пирамиды

На углу Большой Никитской улицы располагалась одна ушлая контора или, как нынче принято говорить, офис. Рядом с ней на том же углу, к несчастью, были расположены наши контейнеры для мусора.

Передвинуть ни офис, ни контейнеры возможности не было, и их трагическое соседство приводило нашу бригаду к головной боли, будучи регулярно причиной неожиданного сокрушительного опустошения карманов, и без того тощих.

В сумерках, ближе к ночи, когда вся страна блаженно расслаблялась после трудов праведных, из этого, так сказать, офиса выползало неуловимое странное существо, нагруженное горой пустых картонных коробок. Крадущимися, осторожными прыжками оно молниеносно достигало контейнеров. Голубушки, уже убранные и вылизанные, стояли в своей невинной пустоте в ожидании следующего дня.

Лишение девственности происходило мгновенно, и так же мгновенно охальник растворялся в сгущающейся мгле.

Поутру растерянный дежурный утыкался прямо носом в картонные пирамиды, бесстыдно торчавшие в поруганных бедняжках.

Ещё хорошо, если успевал быстро убрать следы преступления, и они опять начинали сверкать своей непорочной чистотой. Ну, как хирургическая операция по превращению женщины в девушку для особо привередливых мужчин.

Однако иногда некоторые извращенцы в администрации ДЕЗ'а из любви к искусству стращать и наказывать, опережая события, успевали объехать территорию с инспекцией раньше. Ну и дальше, сами понимаете, – выговор, лишение крупной части зарплаты и т.д. по отработанному сценарию.

Однажды место начальника нашего ГРЭП'а приглянулось родственнице какой то усатой «шишки», далее именуемой «усы», из этого самого ДЕЗ'а. Как-то он углядел наше слабое место в виде торчащего картона и ранним утром, опередив дежурного, – а им как назло в этот день была я, – потирая руки от удовольствия, вызвал к поруганным контейнерам нашу начальницу.

Я застала разгар битвы. Силы противников были неравны. Усы зловеще шевелились, а бедная Лосинова, поражённая приступом нервного словоблудия, орошала их Ниагарским водопадом оправданий. Она захлёбывалась, спеша объяснить необъяснимую ситуацию, обречённо сознавая, к какому краю пропасти своей карьеры приблизилась в это роковое утро. Усы были молчаливы, лишь изредка решительно и непреклонно встряхивались от брызг оправданий и продолжали зловеще шевелиться.

Взвалив на себя неподъёмную, хотя и благородную задачу, я наивно решила, что спокойная беседа подействует убедительней. Надо просто ласково, главное интеллигентно, не тараторя, в доходчивых словах донести печальную истину. Мы же все люди, в конце концов.

Речь свою начала торжественно, не торопясь, щедро разбавляя предложения словами: «видите ли, в чём дело», «как вам сказать», «извольте обратить внимание», «несомненно», «да, да, это концептуально, это существенно концептуально», и т.д. и т.п.

Усы замерли. Но только на мгновение. А потом с удесятерённой неистовостью зашевелились опять, почти перпендикулярно став к лицу. В их планы вовсе не входило уяснение ситуации, как раз напротив. И уж тем более с неизвестно откуда выскочившей сумасшедшей.

Пара, забыв обо мне, опять погрузилась в бурный диалог-монолог, понятный только им обоим.

Они в смертельном вихре стали удаляться подобно неразлучным Паоло и Франческе и вскоре скрылись из виду. Помчались к другим мусорным кучам.

Тут– то и стало ясно, что с бесстыжим офисом пора поквитаться. Если гадят, так пускай заплатят.

Чем занималась эта картонная фабрика, мне было неинтересно. Главное, разузнав код от неприступной двери, надо было неожиданно с моими трудягами ввалиться прямо в кабинет к Самому.

Что и было сделано. Предварительно, весьма заинтересовав их намечающейся возможной наживой, провела инструктаж – как стоять, когда говорить и когда улыбаться.

Боевой отряд выстроился в каре перед большим столом Самого, очень колоритно выделяясь своими лохмотьями на фоне богатого интерьера и его солидного хозяина. На картонных коробках, оказывается, можно хорошо существовать.

Моя вступительная речь с упоминанием тяжёлого труда простого человека была выслушана со снисходительным терпением. Он немножечко напрягся, когда я коснулась к слову несправедливого распределения земных благ как неистребимого бича человечества. Но он ещё не понял, что к чему, и продолжал беззаботно взирать на отверженных.

– Кстати, позвольте Вам представить моих дворников, – перешла я к тяжёлой артиллерии в своём выступлении, – Рудольф Аркадьевич. Первый электромеханик международного судна. Во время пожара на нём в открытом океане организовал оперативное тушение, чем спас жизни членов экипажа.

Рудольф сделал шаг вперёд, учтиво наклонил голову и осклабился.

– Туляева, его супруга, преподаватель математики, – не унималась я.

Галина Николаевна сделала решительный шаг вперёд в своих изодранных, обрезанных сапогах с отваливающейся подмёткой, но не осклабилась и даже не кивнула. Это уже было нарушением инструктажа.

Вместо этого очень суетливая и велеречивая особа Галина Николаевна чуть было не сорвала представление, бросившись объяснять, как нехорошо картонные коробки выбрасывать, куда ни попадя.

Пришлось прервать её строгим покашливанием.

– Будущая знаменитость, талантливый художник и по совместительству зять небезызвестной Вентцель.

Будущая знаменитость инструктаж освоила хорошо и тоже осклабилась, держа в руках метлу.

Он только что кончил уборку и не успел с ней расстаться.

– Вы, конечно, слышали это имя? Нет?! Ну, полноте, батенька. Может и про теорию вероятностей не слышали? Жаль, жаль, – здесь по сценарию тяжёлый вздох и задумчивая пауза, но недолгая.

А то вдруг опомнится.

Дальше в несусветном треухе и рваной телогрейке выпрыгнул внук знаменитого революционера Нариняна. За артистические способности выпускника ВГИК’а я не беспокоилась. Всё было проделано с нужным изяществом, приведя глаза хозяина в состояние близкое к выскакиванию из орбит.

Потом пришла очередь скромного студента ГИТИС’а Нагаева. Бесхитростный киргиз, впитавший с молоком матери периферийную провинциальность в великой семье народов, выходить постеснялся, но изобразил свою киргизскую улыбку, из-за которой его глаза вообще куда-то исчезли. С ним поговорим потом.

Хозяин был в глубокой оторопи. Я поняла, что клиент готов и нанесла решающий удар.

Короче, паря, плати деньги за своё свинство, которое ты регулярно учиняешь над такими уважаемыми людьми.

И, что бы Вы думали, заплатил. Очнувшись от свалившейся на него информации, лощёный господин вызвал свою секретаршу с бооольшим кошельком.

Деньги мы потом поделили поровну, по-братски. А мусорные контейнеры, оправившись от учинённого насилия, опять заблестели первозданной чистотой. И больше их не трогали.

Мы бяки буки

«… с паршивой овцы хоть шерсти клок…»

Оказалось, я умею воровать и грабить. Это несложно. Главное – обосновать надобность воровства и грабежа. И когда их необходимость очевидна, всё остальное – уже дело техники.

Поэтому, когда плачущая Рафига рассказала об учинённом над ней обмане, план сложился сам собой.

Обычно человек испытывает дефицит мотивации или, скажем, пассионарности.

А вот как в голову ударит – тут в тебе и просыпается некая целеустремлённость.

У Рафиги больше не было ни копейки. Зарплата грошовая, а двух сыновей надо кормить.

И нанялась она убирать, мыть, скоблить – ну, в общем, вылизывать квартиру на Калашном, арендованную неким Русланом со товарищи для своих тёмных делишек. И это в дополнение к своей и без того тяжёлой работе уборщицей.

А этот прохиндей вдруг перестал ей платить и всё кормил обещаниями. Затем намылился съехать – и с концами.

И мы пошли.

Никогда в жизни мне не приходилось больше так чётко осознавать, что с пустыми руками я не уйду, и страстно жаждать своровать хоть что угодно у проходимца. Как это делать, не знала, но решительность клокотала вместе с гневом.

Словом, не знала сама, что буду петь, но только песня зрела.

По нагромождённым коробкам в квартире скорый отъезд банды сразу стал очевиден.

Все вещи собраны – воровать нечего. Но я не отчаивалась и по-хищному внимательно присматривалась исподтишка.

В дальнем конце коридора молодая секретарша с удивительно порядочным и грустным лицом, скорее похожая на заложницу, объяснила, что Руслана нет и, когда он появится, неизвестно.

Этих доморощенных контор и всяких прочих забегаловок в Центральном округе в девяностых было пруд пруди. С сожалением и недоумением встречала я там молодежь лет двадцати. Что делали они там, зачем так бездумно проводили свои самые плодотворные годы? Вместо учёбы сидели все дни на телефонах, подносили чай и кофе дутым авторитетам, красились, маникюрились, болтали, таскались по магазинам.

Невольно вспоминалась моя институтская молодость. В эти годы и часа свободного не было.

Столько оболваненных юных душ в погоне за миражом обогащений и дешёвого гламура и не подозревали, что за устойчивым, длительным успехом стоит всегда фундаментальное образование.

Богатые и успешные своих детей в такие конторки секретаршами не устраивали.

В соседней комнате рядом, развалясь в креслах, сидели подельники Руслана. Все как на подбор в цепях и с бандитскими рожами. Компания резалась в карты и еле скользнула взглядом по двум убогим существам.

« Ваш начальник придёт сегодня?»

«Может быть придёт», – с некоторой паузой и через плечо.

«Ну когда, через час?», – пытаюсь уточнить.

«Может быть через час», – небрежно и не переставая играть, отвечает один из бугаёв.

«Может быть через два?» – тянула я время.

«Может быть через два», – уже издеваясь, лениво отвечает мне в тон другой.

«Может через три? А может вообще никогда?»

Мои вопросы повторяли в издевательски-предположительной манере, эдак с ленцой, без поворота головы в нашу сторону. В общем, неторопливая игра в пинг-понг. Я медлила.

И тут-то милая секретарша изволила на свою голову предложить нам кофею. Ну, прям, как в лучших домах ЛондОна.

Пройдя на кухню, мы чинно сели за сервированный французским сервизом стол.

Ба! Вот это мне и нужно было. Вот он, родненький. Меня дожидался.

Сервиз бандиты убрать ещё не успели.

Секретарша ушла, а мы, не торопясь, вкушали заграничный напиток.

Бедная Рафига даже не догадывалась, что последует после. Ей нельзя было раскрывать коварный план, чтобы по причине испуга наивная женщина, ещё верившая в возвращение Руслана, всё не испортила.

Всё допили – не мочить же мне сумку. А затем на глазах растерявшейся Рафиги, раскрыв свою торбу, я туда весь французский сервиз и сгребла. Поместился.

Дальше Рафига следовала за мной к выходной двери как сомнамбула, а я на ходу благодарила сидевшую вдали секретаршу – спасибо, кофе вкусный – и обещала прийти позже. Шли чинно, не торопясь.

И вот уже заветная дверь. Открываем, выходим на лестничную площадку. Здесь-то и командую резко, выводя обомлевшую Рафигу из оторопи: «А теперь бежим!»

Надо было успеть выскочить на улицу по крутой лестнице, скорее туда, где люди.

За нами гнался охранник и кричал: «Верните чашки, не то хуже будет!»

А я, убегая с сервизом, тоже кричала на весь Калашный, что если он посмеет связаться с женщинами, то все тёмные делишки его банды и его начальника-проходимца будут разбирать в милиции.

Очередь в посольство Нидерландов на Калашном с изумлением слушала нашу перепалку, и он отстал.

Мы выиграли.

Конечно, чашками и блюдцами, пусть даже французскими, детей не накормишь, но отвоёванный сервиз был хотя бы слабым утешением за украденные деньги.

«Спасибо» от Рафиги не дождалась. Она была смертельно напугана и хорошо себе представляла, что ждало нас, не успей мы выскочить из этой берлоги.

Щит и Меч

На Нижнем Кисловском в девяностых была контора с претенциозным, опереточным названием

«Щит и Меч». Зная нашу национальную склонность от всех обороняться и всех лупить, я приблизительно представляла, что это за ведомство.

У входа в убогое здание всё время стояли молодые парни с широко расставленными ногами и с чем-то наперевес. На лице у них была чёрная маска с прорезями для рта и глаз. Кажется, известная как балаклава.

«…Хорошо, утратив речь, взять ружьё, чтоб гроб стеречь …».

Ну, да бог с ними. Может они больше ничего не умеют.

Территорию вокруг убирал мой дворник Сенечка. Безобидный юноша и безотказный.

И вот однажды Сенечка вбежал ко мне с расширенными от испуга глазами.

Он жаловался, что вблизи офиса «Щит и Меч» к нему подошёл странный тип и ни с того, ни с сего ударил его, когда бедный юноша убирал мусор. Мы помчались на разборку.

Подонок был ещё там и сидел в своём мерседесе.

Разъярённая, я рванула дверь авто и потребовала объяснений.

– Я те щас объясню, – на меня уставились бешеные глаза со странным блеском.

Они принадлежали тщедушному парню лет двадцати пяти с землистым цветом лица и угрюмым выражением.

– Знаешь, с кем связываешься? – и он ткнул мне красную ксиву, недвусмысленно обозначив свою принадлежность к вышеупомянутой конторе.

И меня понесло, как быка на красную тряпку.

Я пригрозила оглаской перед его начальством, – он обещал выйти из машины и тАААкое со мной сделать.

Я пригрозила криком собрать всю улицу, – он ещё раз огрызнулся.

Я побежала в хвост машины, чтобы записать её номера.

В этот момент дверь авто с шумом захлопнулась, и белый мерседес сиганул с бешеной скоростью по Нижнему Кисловскому переулку. И был таков.

Тут до меня дошло: мчащийся сейчас по улицам Москвы подонок – обкуренный наркоман.

Номер машины был передан участковому.

Через несколько дней он сказал: «Не лезьте, оставьте. Это ФСБ-эшный номер».

Всю сцену Сенечка наблюдал в стороне, смертельно напуганный.

Он проработал у нас недолго. Жил в предоставленной ему служебной комнате с двумя девицами, его подругами. Получал грошовую зарплату и, чтобы выжить, покупал на все деньги хлеб и сушил сухари. На них троица и жила до следующей зарплаты. Молодые, одинокие, никому не нужные.

Сенечка ушёл в шоу бизнес, приглянувшись какому-то в то время известному продюсеру.

Продюсер организовывал группу под названием, кажется, «Манхеттен».

Что уж там Сенечка делал, могу только догадываться.

Когда-нибудь вспомнят и напишут об этом потерянном поколении девяностых.

Возможно, появятся свои «Травиата» и «Богема», свои романы о загубленной молодости и о космическом одиночестве отверженных в большом городе.

Протокол

Власть – это тебе не хухры-мухры.

В каких академических вузах на лекциях научат поднимать бровь в нужный момент, устремлять испепеляющий взгляд на свою жертву, небрежно усмехнуться на взволновавшее тебя известие, будто тебе наплевать, да и вообще осуществлять свой план так, чтобы никто не догадался, пока он неожиданно для всех не реализуется.

И здесь интеллигентные папа с мамой могут только помешать, навешивая на тебя вместе с крахмальными воротничками массу рефлексий.

Да ещё к ним впридачу всяких Блоков, Ахматовых, походов в шахматные и художественные кружки, театры и литературные вечера.

Всё это, наконец, так замутит твоё животное начало, что ты уже не отличишь, что тебе действительно нравится, а что тебя заставляют «нравиться».

Короче, в итоге ты, конечно, Пушкина любишь, но не читаешь.

С классической музыкой то же самое – любишь, но слушаешь дешёвый шансон, где хриплым голосом Вася, разрывая на голой груди тельняшку, безыскусно исповедует тебе своё разбитое сердце.

Для Власти лучше в первой жизни быть НИКЕМ и чтоб звали тебя НИКАК, то есть незащищённым и незамутнённым воспитанием.

Вот тогда оттуда, с самого низу, и чем раньше, тем лучше, можно разглядеть, из чего сделано человеческое существо, и научиться им управлять.

Путь опасный, и выдерживают единицы.

Ещё Власть должна быть загадочной и непредсказуемой. Вот отдубасили тебя сегодня, и ты уполз зализывать раны, а завтра даже незначительный кивок покажется долгожданным прощением, и ты опять ползёшь к монаршей руке и с удвоенной рьяностью спешишь вернуть расположение.

Так в состоянии маятника держать отлупленных не очень просто. Нужна особая сметка, чтобы не перегнуть. Поэтому Власть иногда должна как бы расслабляться и расстёгивать верхнюю пуговицу рубашки – смотрите, ребята, я такая же, как вы. А если чо было – ну так все мы люди.

Ещё Власть должна быть щедрой. Ну, потому как скупые люди вообще противны и любить их сложно, и Власть это знает. А Власть надо любить, ну хотя бы чуть-чуть. Иначе твоя фальшь рано или поздно вылезет наружу. И Власти это не понравится.

Власть должна быть упрямой и не давать себя смущать. Вот, например, слушает она, слушает твои разглагольствования о рядах Фурье или трёхмерных интегралах. А на фиг они ей нужны. Здесь главное не пойти у тебя на поводу.

– Вот что. Вы там перестаньте мне фурькать, мне это не надо. А лучше возьмите краску и покрасьте контейнер. Он у вас совсем заржавел.

И наконец, Власть должна быть артистична. Так, чтобы дух захватывало от её лицедейства.

Здесь очень важно не лениться, потому что спектакль надо проводить каждый день и менять репертуар, не закисать.

И вот стоит она, Власть, простая русская баба, чем только не битая.

Но как стоит!

Ты хоть всего Шекспира вылижи, а так не встанешь.

Короче говоря, когда простая русская баба Танька Лосинова соскучилась по новому спектаклю, она решила устроить его прямо в своём рабочем кабинете. По сценарию ведомствам и другим домам не на балансе ГРЭП'а надо было разъяснить, что бывает, когда на голову падает сосулька, и предложить им организовать самостоятельную очистку крыш от нашей вечной напасти.

И вот к назначенному часу в контору, где не соскучишься – «…иль это только снится мне…», – на Брюсов переулок потянулось почтенное общество.

В светлейший кабинет, где простая русская баба Танька Лосинова сосредоточенно что-то писала, не поднимая головы, гуськом вошли будущие статисты.

Пришёл председатель Союза журналистов, с виду непритязательный мужичок с лицом «чего изволите?», Попов.

Пришла председатель ТСЖ богатого дома с Калашного. Всегда готовая к борьбе мадам с поджатыми губами, такая же ухоженная как её дом и закалённая в битвах Товарищества – палец в рот не клади.

Пришла рассыпающаяся старушка-общественница, возраст которой вызывал опасение, переживёт ли она заседание. Из тех старушек, которым всё надо знать.

Пришёл корректный голландский дипломат, двухметровый Ван Брюгге, или как его там. Прямой как жердь.

Пришли еще другие сошки помельче.

Все расселись в почтительном молчании.

Высокий, поджарый голландский дипломат Ван Брюгге, или как его там, скромно притулился на краешке дальнего стула. Весь он превратился в слух. Его небесные голландские глаза светились ответственностью.

Слушать, правда, было нечего. Простая русская баба Танька Лосинова продолжала сосредоточенно писать при полной тишине. Длилось это очень долго, и те, кто посмел переступить порог кабинета в легкомысленном настроении, успели давно с ним расстаться, перейдя в напряжённое состояние ожидания.

Наконец в трактате о бункеровозах поставлена точка. Авторучка отложена, и усталые карие глаза зорко вперились в притихшее общество, как бы впервые его увидев.

И как у домовитой хозяйки, заглядывающей в духовку, чтобы проверить готовность пирога, – достаточно ли поднялся и подрумянился, – оценивается состояние присутствующих.

Вот, кажется, этот, председатель Союза журналистов. Что-то во взгляде настораживает. Ну да ничего, быстро обломаем.

Пирог готов, господа! Заседание Совета Безопасности ООН началось.

Председатель СЖ с лицом «чего изволите?» Попов, мадам с поджатыми губами, рассыпающаяся старушка-общественница, двухметровый дипломат Ван Брюгге, или как его там, и другие сошки помельче как опытные спринтеры на старте перед выстрелом выгнули спины и подались вперед к сиятельному креслу во главе стола.

Мне уготована была скромная роль протоколиста. Узнала я об этом прямо на заседании, потому что простая русская баба Танька Лосинова очень любила экспромты. Как-никак, натура артистичная.

Ужасу моему не было предела. На глазах высокого собрания я обнаружила полное незнание, что это такое. Сердобольные участники действа помогли, а у Косиновой на лице не дрогнул ни один мускул.

После короткого вступления обществу разъяснили, как опасно, когда сверху падают сосульки. Особенно неприятно, если она упадет остриём на самое темечко прохожего. Может быть и смертельный исход. Конечно, жизнь каждого человека бесценна, даже если это бомж из злачной тусовки с Арбата. Но представьте себе, если жертвой окажется какой-нибудь дипломат. Взгляд в сторону Ван Брюгге, или как его там. Ведь это может изменить весь ход мировой истории.

Двухметровая жердь вздрогнула и начала лихорадочно что-то записывать в свой голландский блокнотик. Ему и в голову не могла прийти такая причинно-следственная связь.

А вот простая русская баба Танька Лосинова её проследила. Даже не читая «Кандида».

Председатель СЖ с лицом «чего изволите?» Попов, мадам с поджатыми губами, рассыпающаяся старушка-общественница, двухметровый дипломат Ван Брюгге, или как его там, и другие сошки помельче застыли в ожидании спасительных советов.

И они не заставили себя ждать.

Чтобы избежать удара судьбы, надо к нему подготовиться – своевременно очистить крышу.

Какими силами? А нашими, грэповскими, если сами не можете. Разумеется, это не бесплатно.

И тут началось.

Недаром простой русской бабе Таньке Лосиновой не понравился этот журналист. Именно он начал бузить первым и сказал, что сосульки на его здании ему совсем не мешают. И вообще у него нет времени. Нельзя ли побыстрее изложить суть оставшихся вопросов.

Тут, будто очнувшись от спячки, зашумели все. А голландский дипломат Ван Брюгге, или как его там, поняв, что дело упирается в деньги, сразу полез за кошельком.

Но не такая простая русская баба Танька Лосинова.

Пришлось объяснить иностранцу, спокойно и с достоинством, что в России денег из рук в руки не берут, а платят по закону безналом через кассу. Дипломат опять понимающе закивал.

Мадам с поджатыми губами сидела молча. В бурных склоках своего Товарищества она научилась предвидеть, чем всё начинается, как продолжается и чем закончится. Мадам явно скучала.

А журналист всё не унимался. Въедливый оказался, хоть и с таким лицом.

А рассыпающаяся старушка была счастлива. Вокруг спорили, возмущались, возражали друг другу, наступали и отступали, аргументировали, разбивали аргументацию контраргументами, что-то требовали и всё записывали, записывали…

Она только успевала поворачивать голову из стороны в сторону, откуда слышался звук.

Жизнь вокруг опять кипела, возвращая её к славным общественным делам боевой комсомольской молодости.

Потом, когда страсти немного поутихли и каждый решил для себя, самому ли лезть за сосульками, или нанимать грэповских слесарей, наступил последний аккорд содержательной речи.

Оказывается, сосульки – это верхняя часть айсберга, а за ними съезжают с крыши мощные наледи.

Непосвящённые не смогут правильно очистить крышу, поэтому настоятельно рекомендуется обратиться к помощи специалистов – нашим слесарям Васе и Пете, а не устраивать отсебятину.

Двухметровый дипломат Ван Брюгге, или как его там, последнее слово не понял и нервно дёрнулся. Забыв в пылу спора о его готовности всё оплатить, простая русская баба Танька Лосинова восприняла это как легкомысленное небрежение.

Недоразумение послужило поводом для пространного описания метеорологических особенностей России.

– Это вам не какая-нибудь Голландия. Это – Россия! – гордо прозвучало в завершение лекции.

Ван Брюгге, или как его там, с готовностью закивал в ответ, не понимая, что его вместе с его Голландией только что ткнули в помойку. Бедный, бедный Ван Брюгге, или как его там.

И вот сидит перед председателем СЖ с лицом «чего изволите?» Поповым, перед мадам с поджатыми губами, рассыпающейся старушкой-общественницей, двухметровым дипломатом Ван Брюгге, или как его там, и перед другими сошками помельче простая русская баба Танька Лосинова, чем только не битая.

Ай да Танька! Ай да молодец! Чем не Шекспир?

В конце спектакля председатель СЖ с лицом «чего изволите?» Попов, мадам с поджатыми губами, рассыпающаяся старушка-общественница, двухметровый дипломат Ван Брюгге, или как его там, и другие сошки помельче расходились молча.

Они мучительно размышляли, – кто кого оставил в дураках?

Зато мои потуги принесли результат – впервые в жизни я написала протокол.