Текст книги "Немая девочка"

Автор книги: Ханс Русенфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Феликс Турссон открыл дверь и, увидев полицейское удостоверение, пригласил Торкеля в гостиную, где сидели остальные члены семьи. Мама с дочкой, которая обнимала ее так крепко, что, казалось, вообще не собиралась ее выпускать.

– Сколько же тебе лет? – приветливо спросил Торкель, когда мать назвала свое и дочкино имена: Ханна и Корнелия.

– Девять. Так ведь, солнышко, тебе девять? – Корнелия не подтвердила и не опровергла ее слова, только крепче прижалась к матери и уткнулась лицом ей в грудь.

Торкель уселся на один из диванов напротив и извинился за то, что помешал. Они понимающе кивнули, и Торкель почувствовал в их взглядах откровенную надежду: в их глазах он тот, кто поможет им понять произошедшее. Занавески были задернуты, и ни свечам, трепещущим на покрытом черным стеклом столике между двумя большими диванами, ни зажженным светильникам не удавалось освободить комнату от темноты и теней.

Неподвижность и нюансы темноты у Турссонов навели Торкеля на мысль о нескольких картинах, которые он видел в Рейксмузеуме Амстердама, когда был там с дочерьми. Они ездили туда в прошлом году, в осенние каникулы, в основном, в качестве компенсации за то, что Торкелю редко удавалось с ними общаться. Музей как раз открылся после длительной реставрации, и Вильме удалось увлечь с собой скептически настроенную старшую сестру и менее скептически настроенного отца. Торкеля приятно удивил Рембрандт, прежде всего передачей лиц в темноте. Люди, явно имеющие что-то на сердце, едва видимые в окружающей черноте, но, тем не менее, полностью раскрывающиеся в своей человечности. Как Турссоны перед ним. Тут Феликс нарушил добровольное молчание.

– Вам что-нибудь известно? – с беспокойством спросил он. – О том, кто мог это совершить?

Торкель постарался уйти от прямого ответа. Чтобы успокоить, но не солгать.

– В настоящий момент мы пытаемся выстроить картину случившегося и ждем результатов технических исследований, но кое-какие доказательства мы зафиксировали.

– Против Яна Седера? – незамедлительно откликнулся Феликс.

Торкель знал, что в мелких населенных пунктах слухи распространяются быстрее, чем в крупных, но ему было важно постараться как можно скорее положить конец всем пересудам и не говорить ничего такого, что могло бы способствовать их распространению.

– Я не могу комментировать какие-либо имена. Мы работаем над несколькими версиями.

– Мы его не знаем, – продолжил Феликс, который явно не собирался так легко отступаться. – Но он не из тех, с кем хочется общаться, если можно так выразиться. Насколько мы поняли, его арестовали.

Торкель решил оставить эту тему и обратился к Ханне.

– Как себя чувствует Корнелия?

Услышав свое имя, девочка еще плотнее прижалась к матери. Ханна стала свободной рукой успокаивающе поглаживать ее по длинным светлым волосам.

– Так себе. Нам дали специалиста по психиатрической помощи детям и подросткам в Карлстаде, но в настоящий момент мы пытаемся просто успокоиться, – осторожно ответила Ханна.

Торкель ободряюще кивнул ей.

– Это правильно. Такому нужно дать время.

– Я хотел бы немного поговорить с мамой или папой один на один, ты не против? – обратился он к Корнелии, хотя та по-прежнему сидела, повернувшись к нему затылком.

Корнелия не шелохнулась, но папа Феликс встал.

– Корнелия, пойдем, поднимемся к тебе в комнату.

Он осторожно принял дочку от Ханны. Та незамедлительно обхватила его так же крепко и судорожно, как только что обнимала мать.

– Ханна была дома, когда это произошло, и она лучше знала ту семью, – проговорил он через плечо девочки. – Если понадобится, я смогу спуститься.

– Хорошо, – кивнул Торкель.

Феликс и Корнелия удалились на второй этаж. Торкель выждал, пока они поднимутся по лестнице, а затем обратился к Ханне.

– Я понимаю, как вам тяжелы вопросы, но мне необходимо знать чуть больше, – начал он участливо. – Например, сказала ли Корнелия что-нибудь еще, после разговора с полицией?

Ханна решительно покачала головой.

– Что бы это могло быть?

– Что угодно. Не пришло ли ей что-нибудь в голову, не видела ли она раньше кого-нибудь у Карлстенов или не говорили ли ей чего-нибудь мальчики?

– Нет, она в основном молчит. – Торкель увидел, что в глазах у Ханны появились слезы. – Я ненавижу себя за то, что не пошла вместе с ней. Раньше я всегда ее провожала, но начиная с лета ей разрешили ходить одной. Ей хотелось чувствовать себя взрослой.

Торкель замолчал. Тут он ничем особенно помочь не мог. Мать должна это пережить самостоятельно. Он как раз собирался попробовать вновь перевести разговор на Корнелию, когда Ханна перебила его.

– Вы считаете, что нам безопасно оставаться здесь жить? – спросила она, глядя на него с откровенным беспокойством. С дочерью в объятиях ей было значительно легче сдерживать страх. Сейчас ей больше не требовалось изображать храбрость.

Ответить на такой вопрос было трудно. Даже невозможно. Опыт подсказывал Торкелю, что в доме неподалеку преднамеренно убили Карлстенов. Было маловероятно, что убийца вернется и нанесет удар по семье соседей. Однако поклясться в этом Торкель, естественно, не мог.

– Я искренне считаю, что вам не угрожает какая-либо опасность. Но наверняка я не знаю. Если вам кажется, что так будет лучше, уезжайте на несколько дней. Только в таком случае сообщите мне, куда поедете.

Торкель достал визитную карточку и положил перед ней на стол. Ханна взяла ее, явно испытав облегчение от ответа. Она последует его совету, он понимал, но пока отпустить их он не мог.

– Вы хорошо знали Карлстенов?

– Наверное, я знала их лучше всех соседей, во многом потому, что Корнелия обожала мальчиков. Они были хорошими людьми, только немного особенными.

– В каком смысле?

– Они правда были очень добрыми. Я в этом уверена. Но они кое с кем в округе ссорились. Выделялись. Они ведь стокгольмцы, и некоторым казалось, что они, ну, знаете, слишком ратуют за охрану окружающей среды и тому подобное. – Ханна, похоже, была рада сменить тему. Ее лицо вновь слегка обрело цвет. – Я имею в виду ту историю, когда они засняли Седера с волком. Если живешь здесь, так поступать нельзя, – продолжила она. – Даже если тебе кто-то не нравится. А они устраивали людям такое.

– Вы подразумеваете кого-то еще, кроме Седера?

Ханна задумалась.

– Не то чтобы я считала, что он… убил их. Но Эмиль заявлял в полицию на лодочную фирму у озера. На фирму Уве Хансона. Они были немного склочными, это правда. Особенно Эмиль. Но с нами никогда не ссорились. Никогда.

Торкель достал блокнот и записал:

ХАНСОН/ЛОДОЧНАЯ ФИРМА/ЭМИЛЬ?

– Так, хорошо. Что-нибудь еще?

– Насколько я могу припомнить, нет. Уже и так звучит странно. Будто с ними было что-то не так.

– Вовсе не странно. Вы рассказали то, что знаете. Ничего плохого в этом нет.

У Ханны опять сделался печальный вид.

– Это так сложно. В принципе они были правы. Разве нет? Я тоже люблю природу. Но иногда они проявляли некоторую наивность… Ведь надо еще и здраво оценивать ситуацию.

Торкель кивнул. Прежде чем продолжить, Ханна посмотрела прямо перед собой. Она, несомненно, ощущала вину за то, что вспоминает об убитой семье нечто негативное.

– Они были такими хорошими. Очень много работали. Знаете, когда они взяли этот хутор, он был довольно запущенным. Они выстроили дом и все остальное. А теперь… теперь их нет…

Торкель не знал, что отвечать.

Но одну вещь он понял: надо получше изучить Карлстенов.

Обратно к месту преступления Торкель пошел длинным путем.

Гравиевая дорога между домами была проложена относительно недавно, и блекло-серый гравий скрипел у него под ногами. Он позвонил Эве Блумстедт из поискового отдела и попросил ее пробить Эмиля и Карин Карлстенов. Эва быстро обнаружила у Эмиля два обвинительных приговора, от 1994 и 1995 годов. Оба касались незаконного вторжения и причинения ущерба и привели к штрафам в размере дневного заработка, а также возмещению ущерба. Эмиль, очевидно, являлся – или, по крайней мере, когда-то был – активистом «Фронта борьбы за свободу животных», довольно воинственной организации защитников прав животных, и участвовал в двух акциях против норковых ферм в Эстергетланде[3]3
  Эстергетланд – юго-восточная провинция Швеции.


[Закрыть]. Им оба раза удалось выпустить из клеток сотни зверьков, обреченных на гибель. К моменту последнего приговора Эмилю был всего 21 год, а после 1995 года преступлений, повлекших привлечение к судебной ответственности, за ним не числилось. Грехи молодости. Торкель поблагодарил Эву за помощь и решил позвонить Бьерну Нурдстрему из СЭПО[4]4
  СЭПО – шведская государственная служба безопасности.


[Закрыть]. Они несколько лет назад встретились на рождественском празднике, и Бьерн тогда рассказывал, что получил новые должностные обязанности и стал отвечать за существующие в Швеции воинствующие группировки защитников прав животных. Торкель надеялся, что тот сможет дать ему немного информации об Эмиле «off the record»[5]5
  неофициально (англ.).


[Закрыть], по крайней мере подсказку, если ему потребуется официально запрашивать о нем дополнительные сведения.

Бьерн не ответил, поэтому Торкель оставил ему краткое голосовое сообщение.

Он подошел к перекрестку, где дорога в Турсбю встречалась с тремя небольшими гравиевыми дорогами, расходящимися по окрестностям. Дорога направо вела в Турсбю, налево – обратно к Карлстенам. Торкель увидел Билли и Фабиана, которые, склонившись, сидели перед ведущей в дом лестницей. Он решил не мешать им. Присутствие на месте Билли не оставляло сомнений в том, что потом он получит добросовестный обзор всех потенциальных находок. Вместо этого он решил посетить других соседей, Бенгтссонов. Они жили чуть дальше по тянущейся прямо дороге. Согласно имеющимся сведениям, они тогда находились дома, но ничего не видели и не слышали. Впрочем, допрос был чрезвычайно кратким и их отношения с Карлстенами никак не затрагивались.

Дорога туда шла через несколько больших полей, окруженных длинной прошлогодней желтой травой. Часть из них уже была распахана, а на огороженном пастбище бегало несколько лошадей, стряхивая с себя зиму. Торкель не видел ни намека на жилье, но предположил, что лошади принадлежат Бенгтссонам, и, следовательно, дом находится где-то недалеко от пастбища.

Бьерн Нурдстрем отзвонился, как раз когда Торкель завидел скопление строений – довольно большой кирпично-красный дом, окруженный двумя сараями. Они выглядели гораздо более запущенными, чем у Турссонов и Карлстенов. Бьерн извинился, объяснил, что отдыхает с семьей в другой части Швеции и поэтому не имеет доступа к своему компьютеру. Правда, он никогда не слышал ни о каком Эмиле Карлстене, так что тот, видимо, был не слишком активен и не занимал центральной позиции среди воинствующих движений защитников прав животных. Бьерн пообещал по возвращении проверить подробнее и позвонить. Или дело не терпит отлагательства? Торкель задумался. В последний раз задержан в 1995 году, никаких свидетельств активности Эрика в организациях защитников прав животных… Пожалуй, время терпит. Они еще немного поболтали. Бьерн читал новости о жестоких убийствах и пожелал Торкелю удачи в раскрытии преступления.

Закончил разговор Торкель уже находясь во дворе. Жилой дом казался пустым и темным, автомобиля перед домом не было. Во всяком случае, действующего. Сбоку от большого сарая стояли останки двух автомобилей, дверцы и передние брызговики наполовину сняты. По краям зданий росло множество крапивы, и чем дальше Торкель продвигался к жилому дому, тем отчетливее видел отсутствие ухода. Белая краска вокруг окон отслоилась, и в нескольких местах деревянного фасада виднелись явные признаки повреждения от влаги.

Торкель испробовал звонок, но тот, похоже, не работал, во всяком случае, прислонившись к двери, он не услышал ни звука. Несколько раз безрезультатно постучав, он сдался. Их нет дома. Торкель написал, в чем состоит его дело, на обратной стороне визитной карточки и, проходя мимо почтового ящика, опустил ее туда.

Уже стало по-настоящему темно. И прохладно. «Надо было взять машину, – подумал он. – Типичная для ранней весны ошибка. Всегда забываешь, насколько холодно становится с исчезновением солнца». Он застегнул молнию на куртке и двинулся в обратный путь. Ему хотелось надеяться, что Билли уже закончил поиски вокруг дома и они смогут поехать обратно.

Себастиан открыл окно и выглянул в принадлежащий гостинице «Орел» темный сад. Госкомиссия оккупировала четыре из семи номеров в желтом здании начала XX века, которое, по словам разговорчивой дамы на рецепции, строилось как внушительных размеров частный особняк и именовалось в народе «Домом пальмы», поскольку при входе стояла пальма высотой в два этажа. Потом здесь проживало несколько семей, квартировали офицеры, а в конце сороковых годов дом перестроили в гостиницу, и тра-та-та. Себастиану не хватило сил даже притвориться заинтересованным.

Вдыхая струящийся в окно чистый ночной воздух, он уселся на кровать, взял пульт и включил телевизор.

Кто-то пел.

Кто пел и что, Себастиан не знал, но разбираться не стал.

Он лег. Его взгляд упал на противоположную стену. Стены комнаты покрывали обои в мелкий синий цветочек, причем узор был такой частый и расплывчатый, что возникало ощущение, будто в комнате взорвался какой-то инопланетянин с синей кровью. Белые занавески, белый ночной столик с прикроватной лампой из латуни, письменный стол у стены напротив двери. Белая дверь в туалет. Себастиан предположил, что при обустройстве интерьера руководствовались такими словами как «уютно» и «по-домашнему».

Он не находил себе места.

Знакомое ощущение.

Простое лекарство.

Но даже секс манил недостаточно сильно. Выходить, ресторан, угощать напитками, болтать, возможно, танцевать. Слишком затруднительно, и есть риск, что толку будет слишком мало. Будь это просто, тогда пожалуй, но когда Себастиан после допроса спросил Флавию, знает ли она приятные рестораны, и если да, то не хочет ли она составить ему компанию в одном из них – если не на ужин, то хотя бы на бокал вина после работы, – та четко дала понять, что ее дома ждет муж.

Поэтому он посидел на коротком совещании, когда вернулись Торкель и Билли, узнал больше о месте преступления и убитой семье, но ничего такого, что сразу дало бы им толчок для работы. Они решили начать с утра пораньше со встречи с прокурором и отправились в гостиницу.

В машине Себастиан присматривался к Торкелю. Тот казался подавленным. Возможно, на него подействовало место преступления, но скорее дело было в Урсуле. В процессе работы ее отсутствие стало более заметным. Кроме того, во время короткого совещания Торкель сказал, что решил привлечь ее к расследованию, обеспечив ей доступ ко всем снимкам и сведениям.

Он ни с кем особенно не говорил на нерабочие темы, а Себастиану вообще не сказал ни слова не по делу.

Не пора ли разобраться с этой ситуацией? Одно дело не разговаривать об этом, когда они в принципе не видятся, а здесь им предстоит находиться в компании друг друга круглосуточно. Выиграет ли он что-нибудь, если поднимет эту тему?

Все едино.

Продолжать пялиться в стенку он не может.

Раз уж с сексом не получилось, пусть будет Торкель.

Буквально через секунду после того, как Себастиан постучался, Торкель открыл дверь, будто стоял у двери и ждал. Не говоря ни слова, он развернулся и пошел в комнату. Себастиан вошел, закрыл за собой дверь и застыл как вкопанный, не в силах толком переварить увиденное. Стены, казалось, атаковали его.

Цветы и снова цветы.

Абсолютно повсюду.

Не маленькие и неброские, как у него в номере, нет, большие, яркие букеты, наводящие на мысль о провинции Даларна с ее знаменитыми цветочными орнаментами, вплотную друг к другу, словно какой-то подражатель Карла Ларссона под кайфом дал волю кисти.

– Как у тебя тут красиво, все в цветочках, – кивая на обои, заметил Себастиан и предположил, что, оформляя эту комнату, дизайнеры руководствовались формулами «интимно» и «по-летнему».

– Что тебе нужно? – поинтересовался Торкель, продолжая распаковывать лежавший открытым на одной из кроватей чемодан.

– А ты как думаешь?

Торкель прошел мимо него с двумя рубашками и повесил их в шкаф, стоящий сразу за дверью.

– Мне подумалось, не хочешь ли ты поговорить об Урсуле, – сказал ему в спину Себастиан.

– С тобой?

Торкель закрыл шкаф и повернулся к Себастиану.

– В нее выстрелили у меня дома.

– И что же она там делала? – почти выпалил Торкель. Прозвучало более ревниво, чем он намеревался, но ему слишком хотелось знать.

Его это грызло.

Съедало изнутри.

Он любил Урсулу. Она развелась. Внезапно появился шанс для чего-то долговечного. Ему трудно было жить одному. Всегда. Он мечтал о второй половинке.

Мечтал об Урсуле.

И вот ее ранили. Чуть не отняли у него. Дома у Себастиана Бергмана – именно у него.

– Мы просто ужинали, – ответил Себастиан и посмотрел на Торкеля испытующе. Что ему сказала Урсула? Едва ли рассказала правду. Рассказывать, собственно, было особенно нечего. Они не спали друг с другом. Правда, собирались. В тот вечер. Если бы не появилась долбанутая Эллинор со своим пистолетом. Но этого она, наверное, не рассказала. Урсула умеет хранить тайны. Не хуже самого Себастиана. Возможно, даже лучше.

– Она регулярно с тобой ужинала? – поинтересовался Торкель, попытавшись сохранить нейтральный тон. Однако ревность опять дала себя знать. Он ничего не мог с этим поделать. Сколько раз он пытался пригласить Урсулу на ужин, но получал отказ.

– Нет, изредка ужинала, но регулярно… нет.

Себастиан умолк. Он начал жалеть, что не пошел в ресторан, но было слишком поздно. Торкель стоял и молча вглядывался в него, явно ожидая продолжения.

– Думаю, дело было в разводе с Микке и вот этом всем, – начал он. – Ей, вероятно, требовалось с кем-то поговорить.

– И она выбрала тебя, а не меня?

– Видимо, так было проще. Я хочу сказать, она умная. Она наверняка знала о твоих чувствах к ней, а… со мной ничего такого быть не могло. Это было… безопасно.

Себастиан пожал плечами, словно желая подчеркнуть невинность ситуации. Урсула, возможно, из них двоих лучше умеет хранить тайны, но никто, черт возьми, не лжет так убедительно, как он, подумал он и посмотрел на Торкеля наичестнейшим и самым искренним взглядом. Торкель не смог сдержать насмешливой улыбки.

– Ужин у тебя дома. Безопасно? – Он пошел обратно к кровати и достал последние вещи. – Неужели ты когда-нибудь ужинал с женщиной без того, чтобы потом не переспать с ней? Или до ужина? Или во время?

Разумеется, правда. Ужин бывал прелюдией. Иногда стимулирующим и полезным, иногда неизбежным злом. Себастиан посмотрел на опять вернувшегося от шкафа Торкеля.

Когда-то они были друзьями.

Себастиан не чувствовал необходимости полностью возвращаться к этому, но все-таки он предпочитал, чтобы Торкель не испытывал к нему откровенной враждебности. Когда Себастиан только вернулся в Госкомиссию, после нескольких лет отсутствия, Торкель искал открытости и доверия. Себастиан решил наконец их ему предоставить.

– У нас с Урсулой когда-то были отношения. – Он увидел, как Торкель остолбенел. – Такие же, как были у вас. Очень давно. В девяностых годах.

Торкель продолжал молча возиться с одеждой. Совершил ли он ошибку, затронув эту тему? Опять-таки: думать об этом сейчас поздно.

– Тогда она тоже была замужем за Микке, но… – Себастиан слегка откашлялся. – Все кончилось, когда она узнала, что я спал с ее сестрой.

Торкель повернулся к нему с таким выражением лица, будто не был уверен, что правильно понял Себастиана.

– Ты спал с ее сестрой?

Себастиан кивнул.

– Да, с Барбру.

– Они из-за этого вообще не общаются?

Себастиан снова кивнул.

– Ты же знаешь Урсулу, – сказал он и шагнул в сторону Торкеля. – Неужели ты думаешь, что после этого я мог интересовать ее с такой стороны?

Торкель не ответил.

– Ты помнишь, как она отреагировала, когда я появился в Вестеросе? – продолжил Себастиан. Уже увереннее. Он явно на правильном пути. – Одно то, что она захотела со мной поужинать, превосходило мои самые смелые надежды.

Торкель смотрел на него, пытаясь отыскать признаки лжи. Себастиан знал, что, по мнению Торкеля, он много раз его предавал, но это будет, без сомнения, воспринято как самое ужасное предательство. Этого их хрупкая дружба уже не выдержит.

– Если ты солгал, я тебя никогда не прощу, – сказал Торкель, будто подтверждая мысли Себастиана. Себастиан понимающе кивнул и решил сделать еще один шаг. Он тяжело положил руку Торкелю на плечо.

– Я сожалею, – произнес он и сам немного удивился тому, как откровенно это прозвучало. – Обо всем. О том, как все вышло.

Торкель быстро посмотрел на руку Себастиана и снова поднял взгляд.

– Ты сказал это Урсуле?

– Я только один раз виделся с ней после… ну, ты знаешь.

– Да, знаю. Она говорила.

Когда Себастиан ушел к себе в номер, Торкель опустился на кровать. Разговор был неожиданным. Неожиданным, но полезным. Госкомиссия не проводила активных расследований с тех пор, как в горах обнаружили похороненную семью. Это дало время для размышлений. Многочисленных размышлений. И эмоций.

Злость.

Тоска.

Ревность.

После краткого визита Себастиана Торкель осознал, что все, через что ему пришлось пройти, было все-таки лучше того, что явно носил в душе Себастиан.

Чувства вины.

Билли сидел за компьютером, обмотав вокруг бедер полотенце, и обливался потом. Получился прямо марафонский забег.

Когда зазвонил телефон, он стоял в душе. Выйдя, он обнаружил пропущенный звонок и сообщение от Мю. Он позвонил ей, не выслушав автоответчик. Оказалось, что она выложила разные предложения по флористическому оформлению в Dropbox и хотела знать мнение Билли.

Пока подключался гостиничный wi-fi, он кратко рассказал ей о деле, и она спросила про Ванью и Себастиана. Хотя Мю все еще не встречалась с Ваньей, ее очень интересовала приятельница и коллега будущего мужа, которой, по ее убеждению, полезно было бы получить карту на оплату терапии с суммой, равной ВВП небольшой страны. Билли сообщил ей последние новости, по-прежнему утаив свои подозрения относительно родства Ваньи и Себастиана.

Потом он открыл Dropbox. Тринадцать видов цветочного оформления, и все они выглядели как… разные виды цветочного оформления. Неужели она действительно ожидает, что он выскажет об этом какое-то мнение? Иногда у него возникало ощущение, что она спрашивает его только для того, чтобы он чувствовал свою сопричастность, а на самом деле ее вовсе не смущает, если он предоставляет ей решать самой. Как сейчас. Тем не менее, состоялось рутинное обсуждение.

Она спросила: «Точно?»

Он ответил: «Совершенно точно».

Она сказала: «Тогда решу я».

Он ответил: «Давай».

Она сказала: «Ты самый лучший».

Он согласился.

Когда они попрощались, Билли сделал все необходимые приготовления для того, чтобы Урсула могла участвовать в расследовании. Он скачал все из материалов расследования, собрал это и создал страницу, которую зашифровал и защитил паролем. Потом послал пароль Урсуле вместе с коротким сообщением, где выразил надежду на то, что она себя чувствует лучше, и написал, как им ее не хватает. Конечно, он мог позвонить, но, с одной стороны, у них с Урсулой были не совсем такие отношения, а с другой, он откровенно не знал, что ей говорить.

Покончив с этим, он бросил взгляд на часы в правом нижнем углу экрана. Ложиться спать слишком рано. С утра пораньше ему предстояло обустроить отведенную им в отделении полиции комнату, а до тех пор нет никакой работы, не терпящей отлагательств.

Его мысли вернулись к Ванье. И Себастиану. Одно дело знать, а доказать это – совсем другое. Он также не знал, что будет делать с информацией, если сумеет ее подтвердить. В настоящий момент его раздражало ощущение, что он знает, но, тем не менее, не знает. Как зуд, до которого не дотянуться, чтобы почесать. Ему хотелось ясности ради самого себя.

Он погуглил тест на отцовство.

Примерно 24300 ответов.

Билли открыл первую рекламную статью.

На экране появилось: «ДНК. Отцовство. Гарантия 100 %. 1395 крон».

Билли принялся читать. Сперва заплатить, потом получить пакет с тестом. По две палочки с ватками на каждое тестируемое лицо, которыми следует водить туда-сюда по внутренней стороне щеки в течение примерно 30 секунд. На этом план рухнул. О добровольном протирании полости рта речи быть не может. Билли свернул эту страницу и открыл другую. Здесь заманивали гарантией в 99,9 %, благодаря самой известной в мире лаборатории ДНК, но метод был тем же: протирать внутреннюю сторону щеки. Билли уже собирался свернуть и эту страницу, когда его взгляд упал на строчку меню с рубрикой:

«Альтернативный анализ».

Он кликнул туда, и первая строка текста привела его почти в восторг. «Если нет возможности воспользоваться прилагаемыми в нашем пакете палочками, можно прислать альтернативную пробу ДНК, например, зубную щетку, палочку для ушей или использованный носовой платок».

Билли продолжил читать с возрастающим интересом.

Снаружи она мерзла.

После еды стало получше, но апрельская ночь теплой не была.

Когда стемнело, она стала держаться ближе к дороге и увидела свет от бензоколонки. Зашла туда, опустив голову, и дождалась, пока парень за кассой занялся клиентом. Тогда она взяла из холодильника два завернутых в бумагу бутерброда и питьевой йогурт. Если ты голоден, надо есть настоящую еду, не сладости. Она быстро распихала еду по карманам и выскочила на улицу. Когда она вновь скрывалась в темноте, никто не кричал ей и не пытался ее преследовать.

Внутри пустота и неподвижность, казалось, увеличивались.

Или это она сама стала меньше. Хотя она по-прежнему не знала, где находится и как сюда попала, она все равно ощущала уверенность и безопасность. Холод внутрь не проникал. Даже темноте не удавалось проникнуть сквозь оболочку, защищавшую место, которое не было местом.

Было по-прежнему тихо.

Она молчала. Теперь это почему-то казалось еще важнее. Место, возможно, справится со словами извне, но с ее словами – нет. И тогда все рухнет. Тогда ей не спастись. Поэтому она никогда больше не будет ничего говорить. Никогда. Никому. Это она себе пообещала.

Внутри.

Снаружи было трудно идти через лес в темноте. Она несколько раз спотыкалась и падала.

Вставала.

Шла дальше.

Она добралась до гравиевой дороги. Большая дорога слева. Направо? Дорога ведь должна куда-то вести. Предыдущую ночь она провела на улице. Хорошо бы так больше не делать.

Она пошла по маленькой дороге, представлявшей собой по сути только две разъезженные колеи, и через несколько минут оказалась у железных ворот на двух столбах. Забора не было. Чуть дальше, за огромным рододендроном, виднелся дом. Темный. Машина рядом не стоит.

Дважды крадучись обойдя вокруг дома, она взяла камень и кинула его в стекло входной двери.

Потом быстро опять скрылась в темноте и стала ждать реакции, но ее не последовало.

В доме было холодно, но не так, как на улице.

Она уселась на пол и съела один из бутербродов, или рап, как он именовался на обертке. С ростбифом. Второй она собиралась приберечь на завтра вместе с половиной йогурта. Потом она пошла на кухню. Холодильник оказался пустым, но в одном из шкафов она нашла несколько банок консервов. Тунец, рубленные помидоры и ягоды для коктейлей. Она сунула банки в карманы куртки.

Даже не думая. Просто сунула. Она теперь вообще не особенно много думала. Временами вообще не думала.

Это хорошо. Думать она не хочет.

Помнить тоже.

Она зашла в комнату, где стояло две кровати. Пахло летним домом и пылью.

Она стащила с одной кровати покрывало, взяла подушку и одеяло и залезла с ними под кровать. Прижалась спиной к стене, насколько смогла плотно.

Сделалась маленькой.

Такой же маленькой, как внутри.

Сон.

Этот проклятый сон.

Он уже больше не снится так часто, как раньше. Иногда даже удается уговорить себя, что отделался от него. Что все позади. Но тут он опять возвращается.

Как сейчас. Только что.

Сабина сидит у него на плечах, точно сгусток энергии. На пути к воде. К прохладе и забавам. Воздух влажный и липкий. Чуть поодаль – девочка с надувным дельфином. Последние слова Сабины:

«Папа, я тоже такого хочу».

Море. Брызги. Смех.

Крики с берега.

Шум.

Стена воды.

Ручка дочери в его большой руке. Мысль, что ее ни за что нельзя выпускать. Вся его сила, все сознание сфокусировано. Вся его жизнь в правой руке.

Себастиан сбросил одеяло и пошел в туалет. Помочился в заставляющем щуриться ярком свете неоновой лампы, с болью распрямляя судорожно сжатую правую руку.

Руку, внезапно оказавшуюся пустой.

Ту, что выпустила дочку.

Он спустил воду и вернулся в комнату. Часы под телевизором показывали 04:40. О том, чтобы спать дальше, не могло быть и речи, поэтому Себастиан оделся и вышел на улицу. До восхода солнца по-прежнему оставалось около часа. Темно и пусто. Себастиан пересек улицу и двинулся к воде, шел, по возможности, по берегу, пока не добрался до шоссе. Е16/Е45. Продолжил путь вдоль воды.

Сон.

Этот проклятый сон.

Себастиан знал, почему сон вернулся. Хотя он изо всех сил держался подальше от фотографий с места преступления и почти не слушал во время передачи материалов, было невозможно полностью отстраниться от расследования или забыть, что в числе убитых есть дети.

Снова.

В точности как в прошлый раз.

Ему нельзя иметь дело с убитыми детьми. Он этого больше не выдерживает.

Примерно через полчаса он развернулся и пошел той же дорогой обратно. В номер, быстрый душ, потом в ресторан. Взяв со шведского стола еды, он прошел во внутреннее помещение. Кто-то здесь действительно обожает цветы на стенах. Тут они оказались черными на белом фоне. Он уселся у стены за раскладной столик, рассчитанный на двоих.

Когда он наливал себе вторую чашку кофе, появилась Ванья и стала оглядываться в поисках знакомого лица. Увидев Себастиана, она слабо улыбнулась ему и пошла за завтраком. У нее усталый вид, отметил Себастиан. Похоже, сейчас это для нее норма. Усталость и уныние. Разрыв отношений с самым близким человеком бесследно не проходит.

Себастиану следовало бы радоваться – с тех пор как он узнал, что Ванья его дочь, его самым большим желанием было, чтобы она отстранилась от Вальдемара, – но он держался в тени, памятуя о том, что она только предпочла поверить ему. Не будучи в силах сражаться со всеми и вся. Ситуация могла быстро измениться. Особенно если бы она узнала обо всем, что он сделал.

– Ты хорошо спала? – спросил он, когда она села напротив него.

– Так себе. А ты?

– Как младенец, – солгал он.

Они закончили завтрак за непринужденной беседой и, выходя, встретили Билли, который направлялся в ресторан. Он уже успел побывать в отделении и обустроить, как он выразился, «самую маленькую комнату в мире». Билли предложил подвезти их, если они подождут десять минут, пока он немного подкрепится, но Ванья и Себастиан отказались. Они собирались прогуляться.