Текст книги "Портрет Невидимого"

Автор книги: Ханс Плешински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И еще при уборке квартиры я нашел серию фотоснимков (помимо той, что связана с лондонским парком, где снималось «Фотоувеличение»): Фолькер – с дыней на голове, в темном пальто – позирует на кладбищенской скамейке. В подобных костюмах выступали актеры, игравшие персонажей Беккета.

Телевидение и отпускные поездки (тогда, из-за отсутствия возможностей и денег, – меньше, чем в последующие годы) на время отвлекали Фолькера от литературы, от внутренней сосредоточенности и от придумывания себя самого. Импровизация часто бывает единственным способом сохранить идеальное состояние, которое человек запланировал.

В любовной сфере ничто у него не шло гладко. К тому же в ней не было ясных ориентиров. Моника – так звали молодую женщину, к которой Фолькер в 1967-м приехал в Саарбрюкен, на Рождество. Ее другой друг, очевидно, в то время отсутствовал: Она испекла пирог. Вечером речь зашла о браке. Она хотела бы выйти замуж. За меня. Мы делали вид, будто разговариваем о посторонних, однако имели в виду нас самих. Со мной, мол, она жила бы гораздо лучше, чем с Ретортой Рюдигером. Но у меня бы возникли трудности из-за недоразвитого брюшного пресса и неспособности к деторождению; может, о последнем я бы и не жалел, но как подумаю, что – в материнскую дыру! В конце концов я скис. Я ей рассказывал и об интимных вещах, только она ничего не поняла. То было время долгих, бесконечных дебатов о чувствах – даже в Саарбрюкене. Но сексуальность, видимо, тогда еще не опустилась до уровня любительского спорта. Студенту с месячным доходом в триста восемьдесят марок часто приходилось оставаться по вечерам в своей комнатке: Здесь опять поселилась божья коровка. За три дня проделала по стене путь в десять или двадцать см. Чем она питается? Общество безвременья. По вечерам – какао, сигареты: привычка, ставшая комичной. Займусь-ка я лучше Жан Полем. Не скрывается ли за его словесными волнами нехватка поэтической и человеческой фантазии? Целый день я преследовал Красную-рубашку-навыпуск. Чем все это закончится?

Я ничего не знаю о его ранних контактах с художниками. Фолькер смастерил свою первую книгу. Она была результатом загородной поездки. Когда мы еще только ехали туда и тщательно придерживались указанного маршрута, я думал, что еду с художником, увлекшимся фотографией, к скульптору, который в последнее время только рисует. И тут вдруг художник произнес: «По воскресеньям принято ездить к родственникам». Было воскресенье, 25 апреля 1968-го года.

После этого и возникла книга-протокол «День за городом», включавшая фотографии. Скульптор обитал в неухоженном старинном замке. «Мне пришлось перегородить подъездную дорогу тяжелой коровьей цепью, – говорил он, – чтобы отделить себя от соседних хуторов и вообще от внешнего мира, потому что прежде на эту дорогу часто сворачивали чужаки, в надежде обнаружить достопримечательности. А когда человек занят работой, машины мешают – ты каждый раз подходишь к окну, чтобы посмотреть им вслед».

Очевидно, что оба гостя – фотографирующий художник и Фолькер – не рассчитывали обнаружить в жизни скульптора, не названного по имени, нечто сенсационное. Этот краткий визит был для них импровизированным хэппенингом, длившимся в реальном времени два часа. К «совокупному произведению искусства», [134]134
  «Совокупное произведение искусства» (Gesamtkunstwerk) – термин, введенный Рихардом Вагнером и подразумевающий единство сценического действия, музыки и художественного оформления в музыкальной драме.


[Закрыть]каковым является мир, относятся также владелец замка и его объяснения, которые в книге не оцениваются, а только комментируются. Мир есть всё, что происходит: «Эту шляпу я поначалу должен был носить постоянно, – объяснил он нам в достопамятное воскресенье. – Она мне идет, хотя вообще я шляпы не люблю. Но какие-то паразиты обрушились с потолка мне на голову и стали причиной редкой болезни волос. От природы у меня очень хрупкие волосы, и я должен их защищать. Начавшееся выпадение волос внушало мне серьезные опасения. Однако вскоре благодаря личным связям с сотрудниками ветеринарного института я показал паразитам, кто здесь хозяин. И теперь могу наконец отказаться от ношения шляпы, потому что избрал в борьбе с паразитами научный путь. Другим путем я бы своего не добился. Зато теперь я должен бороться с последствиями. Меня об этом предупреждали. Но я хотел избавиться от болезни. И теперь должен ежедневно обрабатывать голову специальной жидкостью, чтобы приостановить необычно сильное для моего возраста выпадение волос. Раньше меня это беспокоило, но сегодня мне на это плевать. Я показываю свою голову без стеснения». Сказав это, он прошел чуть дальше и снова опустился на колени перед папкой с рисунками.

Детально описанный визит к скульптору был переходом к чему-то новому. Фолькер бросил университет.

И для него началось славное время.

Он стал одним из самых интересных галеристов Германии.

Как именно это получилось, я до сих пор толком не знаю. Рауль Потоси, его новый знакомый, был известным специалистом по настенной живописи, погребальному инвентарю и скульптуре этрусков. Разговаривал он скорее намеками, нежели обычными связными высказываниями. Каждый вопрос, касавшийся его личных дел, отскакивал от него безответно. Если, например, его спрашивали: «Как у вас дела? Вы хоть иногда позволяете себе перерывы в работе?», – он отвечал: «На все это… можно ведь посмотреть и по-другому. Вам такое не приходило в голову? Пристрастие к туфлям на платформе у нынешних женщин – это же возвращение котурнов из греческой трагедии… Вновь выныривают реквизиты античности, однако героев у нас больше нет. Где нам искать новые мифы?»

И собеседнику оставалось лишь ухватиться за предложенную Потоси цепочку ассоциаций. Он докучал торговцу произведениями искусства дальнейшими вопросами и уточнениями:

– А нужны ли нам новые мифы?

– Я не говорил, что они нам нужны. Просто мы должны как-то познавать окружающее.

Только если человек был очень решительным и сильным, ему удавалось соскочить с мыслительного парома Потоси и заставить специалиста по этрускам вступить в прямую конфронтацию с его – этого человека – идеями:

– Мне вчера пришла в голову мысль, что старейшие небоскребы в Нью-Йорке – всего лишь растянутые в длину копии типичных лондонских построек. И все же благодаря такому растяжению возникло нечто своеобразное. Вообще, Америка есть удлинение. Но допустимо ли считать удлинение чего-то, уже наличествующего… новым феноменом, новым измерением?

Такого рода рассуждениями человек мог заинтересовать Потоси, но одновременно он сам удивлялся универсуму собственных мыслей и в результате, опять-таки, подпадал под диктат свойственного его собеседнику стиля мышления:

– Вы не хотели бы чего-нибудь съесть, господин Потоси?

– Я не ем.

– Как, вообще никогда?

– Я не ем в данный момент.

– Ах, вот как.

Взгляд Потоси регистрировал всё. По ту сторону его выпученных глаз фрагменты мира соединялись в новую констелляцию. Благодаря своему интересу к этрускам и вообще ко всем проявлениям жизни в эпоху античности, он, очень может быть, воспринимал и жесты, карьеры, навязчивые идеи окружавших его людей как более или менее удачные копии дионисийского шествия к царству теней.

В то, что Потоси – чудак «не от мира сего», никто не верил. Во-первых, он был финансовым гением и всегда, как бы ниоткуда, доставал необходимые ему денежные средства. Во-вторых, своей манерой перескакивать с одной мысли на другую он только крепче привязывал к себе собеседника. Для этого человека, внешне не особо привлекательного, интеллект служил оружием, не только укреплявшим его репутацию, но и позволявшим быстро оказаться в центре внимания:

– Что вы, Потоси, думаете о Томасе Бернхарде, [135]135
  Томас Бернхард (1931–1989) – австрийский прозаик, драматург и поэт.


[Закрыть]новоявленном австрийском чуде? Как следует оценивать его комедии, построенные на поношении святынь?

– Я вам не ящик с каталожными карточками, который в любую минуту можно распотрошить…

– Мои извинения.

– Этот Томас Бернхард – важная персона… На сцене. Он показывает, что, куда ни глянь, не увидишь ничего, кроме погони за удобствами: вот ведь в чем ужас.

– Вы пойдете на его следующую пьесу?

Но Потоси уже повернулся к другому своему почитателю…

Какого-нибудь жизнерадостного, толкового, сведущего в приятном общении человека исходящее от Потоси излучение запросто могло стереть в порошок. Когда галерист-антиковед замолкал, присутствующие начинали вести себя так, будто они обязаны развлекать его разговором. Но когда беседа переходила на темы обыденные, Потоси мог неожиданно для них натянуть вожжи: «Плата за квартиру… Ее уже давно никто не в состоянии вносить… Приходится идти на обман. Да, кстати: вызовите мне, пожалуйста, такси».

Когда посреди ночи он уезжал от нас – на заднем сиденье такси, с сигаретой в розово-мясистой руке, – мы сквозь заднее стекло видели современного человека, но вместе с тем и древнеримского сенатора наподобие Чарльза Лоутона, который в фильме «Спартак» требует уничтожения восставших рабов: [136]136
  Чарльз Лоутон (1899–1962) – английский актер, с 1950 г. гражданин США; в фильме «Спартак» (1960) он сыграл роль сенатора Гракха.


[Закрыть]«Убейте их всех или самих себя».

Что Потоси держал в голове не только разницу между оттенками желтого у Мане и Моне, понятно без лишних слов. Высказывались предположения, будто он – в других городах – и случаев поразвлечься не упускал. Однако об интимной стороне своей жизни он никому не рассказывал. Все это было, казалось, побочными проявлениями его духа.

Где и каким образом Фолькер в конце шестидесятых познакомился с Раулем Потоси, я не знаю. Но, по всей видимости, их отношения быстро прогрессировали. Очень скоро Фолькер стал сотрудником Потоси, потом – совладельцем художественной галереи в центре Мюнхена.

Перед этим заведением красовались бронзовые изваяния баварских полководцев (как правило, неудачливых). А в самой галерее Фолькера окружали бюсты императоров Рима. В витрине из пуленепробиваемого стекла причесывалась нарисованная на черепке египтянка. Машинистка, работавшая в галерее, – фрау Буссар – носила вельветовые бриджи. На выходные она отправлялась в горы.

В лице Фолькера Потоси нашел смышленого ваганта, для которого стал Ментором и отцом. Урожай познаний, собранный владельцем галереи, теперь как из рога изобилия изливался на молодого веснушчатого рейнландца с роскошной рыжей гривой, плавно скользившего в своих зеленых штанах по мраморным плиткам пола. Фолькер же обрел стимулирующую его способности среду и возможность стабильного существования. Время от времени он садился в кресло времен Людовика XVI, позволял себе поболтать или наблюдал из окна галереи за прохожими перед отелем напротив.

Свою клетушку с божьей коровкой он покинул и переселился в квартиру неподалеку от жилища Потоси.

– Музей Кестнера в Ганновере [137]137
  В Музее Кестнера экспонируются египетское и греческое искусство, искусство древних римлян и этрусков, а также ремесленные изделия от средних веков до наших дней.


[Закрыть]заинтересовался нашим Нероном.

– Знаете, Потоси, из-за отсутствия носа Нерон производит еще более сильное впечатление.

– Это лишь копия копии, – пояснил помолодевший Потоси, развалившись во втором синем кресле. – Сделана, вероятно, в Передней Азии. Вы заметили следы восточного – точнее, ассирийского – влияния вокруг губ Нерона? Статуя – откуда-то с берегов Евфрата. Так педантично завитки волос вырезали только в Двуречьи. И потом, взгляд императора не направлен на толпу, но отрешен, замкнут. Астрологически-медитативен. Типичный Вавилон!

– Из-за этой отчужденности Нерон кажется исполненным тайны.

– Потому-то Ганновер и заинтересовался им… В каждой римской провинции император выглядел по-другому. Нерон в Риме, Нерон на Евфрате, Нерон в Британии – три локальные вариации образа одного человека. Как ни крути, мы блуждаем во тьме.

Фолькер согласно кивнул.

Неравная пара: галерист, уже в годах, и его партнер, совсем юный; один – крупный, массивный, другой – тонкий и гибкий, как лоза; один – малоподвижный, другой – поспевающий всюду. Друг к другу они всегда обращались на «вы».

«Закажите несколько пачек расчетных формуляров».

Потенциальные покупатели приезжали из Болоньи, Тулузы, Братиславы… и в изумлении застывали перед витринами. Это вам не случайные клиенты: такие, что долго думают, не приобрести ли им четвертинку скульптурного портрета императора Гелиогабала, того самого, которого, как солнечного бога, несли в портшезе (вслед за золотым фаллосом) всю дорогу из Сирии в Рим, а там – из-за его выходок, немыслимых даже в позднем Риме, – утопили, семнадцатилетнего, в клозете. Галерея обменивалась корреспонденцией с Британским музеем, с Новой Глиптотекой в Копенгагене, с неаполитанским музеем «Каподимонте».

Клиентов приглашали отобедать в изысканный «Шварцвальдский трактир». Если же их не было, в полдень бросали в кастрюлю с водой «польские» или «регенсбургские» колбаски, а на десерт заказывали в ближайшем кафе ягодный крем.

До появления Фолькера в зале с античными фрагментами царила полная тишина. Под сигнальными устройствами медленно кружились пылинки.

При Фолькере они закружились совсем иначе.

– Потоси, давайте займемся и современным искусством, самым новейшим.

– Тогда придется расширить верхние помещения.

– А внизу останется Агриппина с ее сыновьями.

Фолькер в модной кожаной куртке и солнцезащитных очках носился туда и сюда по Швабингу, ездил в окрестные деревни, наведывался в мастерские художников. Планы перестройки верхнего этажа успешно осуществились. И тут оно началось…

Преобразования форм, редукция форм, отказ от формы… – все это в виде льняных холстов, покрытых акриловыми красками, вторглось в галерею. Старый мюнстерский скульптор-авангардист сам устанавливал на цоколях свои стальные скульптуры: сияющие шары, находящиеся в определенном соотношении со стальными же ромбовидными рамами. Зритель мог менять угол зрения. И каждый раз видел новое статико-динамическое членение пространства. На последующих вернисажах люди открывали для себя графические работы, на которых, например, из заштрихованной тушью черной волны вертикально выпрастывалась условно намеченная человеческая фигура (или только рука). Фолькер написал о таком рисунке в одном художественном журнале: Может быть, из совокупности штрихов постепенно формируются фигуры: они выныривают из ландшафтов, в которых пребывали всегда, и теперь становятся зримыми. Важны здесь фрагменты тел, ландшафт же – лишь дополнение к ним.

Владельцам галереи приходилось самим рисовать приглашения и плакаты, потом отдавать их в печать. Придумывать, как должны выглядеть каталоги выставок. Фолькер вскоре овладел всеми секретами фотографии.

Лиза восхищалась точностью мысли Фолькера. У него же порой возникали сложности в общении с ней – из-за ее «женской импульсивности».

– Майзель – человек любезный, ты легко могла бы договориться с ним и получить более интересную роль.

– Такой театр давно пора закрыть! В искусстве любезности ни к чему. Людей волнует вопрос о размещении новых ракет, близится закат мировой истории, а Баварский государственный театр в сотый раз показывает «Слесаря Каспара и вечную жизнь». [138]138
  «Слесарь Каспар и вечная жизнь» (1975) – пьеса немецкого режиссера и сценариста Курта Вильгельма (р. 1923), представляющая собой обработку фольклорного сюжета о человеке, обманувшем Смерть.


[Закрыть]

– Я тебя понимаю.

Однажды вечером, в начале восьмидесятых, мы сидели в ресторане «Габсбургская империя», за блинным супом [139]139
  Блинный суп – мясной бульон с плавающими в нем блинами, нарезанными тонкими ломтиками.


[Закрыть]и жареной курицей, и спорили о ГДР. Лиза защищала преимущества государства реального социализма (может быть, потому, что ни разу еще там не побывала):

– На Востоке хотя бы есть программа построения общества равноправных людей. У нас же все шире разверзается пропасть между богатством и бедностью. Число безработных приближается к миллиону.

Фолькер и я приводили доводы в пользу жизни на Западе, более свободной и многогранной, но и связанной с большим риском.

Спор о двух немецких государствах постепенно сошел на нет. Но я чувствовал раздражение. Неужели Лиза стала социалисткой? Вдруг она поднялась:

– Фолькер, можно вас на минутку? А ты, Ханс, пожалуйста, посиди здесь.

Фолькер прошел за ней к барной стойке. Они сели на табуреты. Я видел: эти двое увлеченно беседуют, курят. Лиза вдруг сжала руку Фолькера, он другой рукой быстро дотронулся до ее плеча. Я не имел представления, о чем они говорят. Слышал только, как оба рассмеялись. Потом Фолькер заказал два шнапса, и они чокнулись.

Мои друзья вернулись к столику у окна веселыми, но их веселость показалась мне несколько наигранной.

– Что происходит? – спросил я.

– Мы с ним всё обговорили. – Лиза уселась и отодвинула в сторону тарелку с остатками еды. – Мы приняли решение. Конечно, я и ты по-прежнему будем друзьями. Но я препоручаю тебя Фолькеру. Оставайся с ним, тебе с ним будет лучше.

– Как, прости, ты сказала?

– Лиза препоручает тебя мне. – Фолькер сиял, но и заметно нервничал.

Тут я утратил дар речи, но, к счастью, ненадолго.

– Ладно. Только без взаимных обид. И потом, я бы сейчас тоже не отказался от фруктового шнапса.

– Посмотрим, сумеешь ли ты его удержать, – сказала Лиза Фолькеру. Тот пожал плечами. – Давай ему время от времени побурлить.

Ее слова задели меня, причем вдвойне. Я знал, что удерживать меня бесполезно. Я хотел быть открытым для новых впечатлений и не представлял себе жизни в неизменном покое. Может, поэтому я и предпочитал разновидность любовной связи, основанную на чисто формальных обязательствах – инстинктивно считая их, в долгосрочной перспективе, куда более надежным фундаментом для совместной жизни, чем полная согласованность чувств или, наоборот, бесконечные выяснения отношений. В сумятице жизни я всегда полагался на архаическое понятие этикета (приложимое и к душевным порывам). Я думал, что намеренно наносить друг другу сердечные раны – в любом случае бессмысленно.

Это всё теории… Лиза вскоре покинула Мюнхен, связав свою жизнь с театральным художником, который был еще моложе меня.

В Мюнхене же мало что изменилось. Мы с Фолькером редко ложились спать раньше трех, четырех часов утра.

Моя студенческая берлога все больше превращалась в место только для работы. Но и в квартире Фолькера ничем не нарушаемый ночной покой был редким исключением. Йенс сблизился с кружком, образовавшимся вокруг Райнера Вернера Фассбиндера. В любое время суток к нам могли нагрянуть актеры, монтажеры, осветители или просто поклонники режиссера.

– Есть здесь vino? [140]140
  Вино (ит.).


[Закрыть]

Я с трудом вынырнул из сна. Светало; роскошная женщина с пышными волосами стояла, прислонившись к дверному косяку, и вглядывалась в полутьму спальни.

– Нет. Вино… в кладовке… за кухней.

– Sorry. – И Ханна Шигула [141]141
  Ханна Шигула (р. 1943) – немецкая киноактриса, снималась в фильмах Р.В. Фассбиндера, Анджея Вайды, Вима Вендерса, Ж.-Л. Годара, М. Феррери и др.


[Закрыть]снова исчезла, на прощанье неподражаемо качнув бедрами.

Светловолосый актер Дитер Шидор [142]142
  Дитер Шидор (1948–1987) – немецкий актер театра и кино, снимался у Р.В. Фассбиндера, Сэма Пекинпа и др.; в 1977–1986 гг. жил с новозеландским актером и продюсером Полом Михаэлем.


[Закрыть]и его атлетического сложения друг – оба в смокингах – как-то появились через ту же дверь, с несвоевременным «Будь здоров, Фолькер!». Позже оба они оказались в числе первых жертв СПИДа. Дитер Шидор спустя несколько недель после смерти своего спутника жизни совершил неудачную попытку самоубийства, а вскоре сам умер от той же болезни.

Но в 1983-м мир еще полнился надеждами.

Политика, как казалось, стала управленческой и распределительной работой, которой занимаются компетентные чиновники, и теперь вполне соответствовала тезису Вильгельма фон Гумбольдта: [143]143
  Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) – немецкий филолог, философ, государственный деятель, дипломат.


[Закрыть]«Чем меньше люди замечают государство, тем оно лучше». В ситуации всеобщего благоденствия предвыборные лозунги партий уже никого не воспламеняли. Люди постепенно расслабились, в чем нет ничего плохого, но тем больше тревожила – на этом фоне – продолжающаяся гонка вооружений: оснащение армий ракетами средней дальности SS-20 и «Першинг». Ни один человек, будь то на Востоке или на Западе, не желал ядерной войны, которая привела бы к уничтожению всего живого. Тогда же обнаружились и другие разрушительные факторы, грозящие из более отдаленного будущего: земной шар, представляющийся нам все более хрупким, может погибнуть в результате истребления животных или загрязнения атмосферы. Формировались первые объединения для защиты окружающей среды. Фолькер и я поехали на «зеленом автобусе» в Вакерсдорф, где крупные промышленники при поддержке местной администрации вырубили сколько-то квадратных километров леса, чтобы построить завод по переработке плутония. Полицейские – похоже, впервые – разделяли чувства сотен тысяч возмущенных людей, не желавших подвергнуться облучению. Константин Веккер и музыканты рок-группы «БАП» [144]144
  Константин Веккер (р. 1947) – немецкий музыкант, композитор и автор песен; уроженец Мюнхена. «БАП» – рок-группа, образовавшаяся в Кёльне в 1976 г.


[Закрыть]на импровизированной сцене под брезентовым навесом исполняли песни протеста. Мы с Фолькером провели ночь под открытым небом – между лотками, торгующими люля-кебабами и самодельными свечами.

– Мне тут не нравится, – признался Фолькер.

– Да, но без таких акций не обойтись. – И я перевернулся на другой бок в неудобном спальном мешке.

Чтобы мы чаще бывали вместе, Фолькер нашел для меня подработку у себя в галерее. Я занимался уборкой, дважды в неделю. Это не требовало больших усилий. Кисточкой из перьев я обмахивал бороды и бюрократические физиономии римских императоров. Глаза императриц светились рафинированной политической расчетливостью. Готовясь позировать для вечности, Агриппина и Юлия Домна, мать Каракаллы, вплели себе в волосы драгоценности, будто желая сказать тому, кто будет на них смотреть, пусть даже через две тысячи лет: «Только с такой прической и можно править! Уничтожьте варваров! А потом посадите виноград…»

Рауль Потоси, когда-то уже смирившийся с существованием Иенса (как неотъемлемой части приватной сферы Фолькера), теперь скептически наблюдал за мной, снующим с метлой в руках по помещениям галереи. Фолькер и Потоси были больше чем деловые партнеры: они были друг для друга живым резонансом, опорой.

Потоси, думаю, воспринял мое появление как опасную помеху, нарушающую близость между ними двумя и вообще их душевное равновесие; как угрозу для «интеллектуальной невинности» Фолькера и процветания их совместного предприятия. Как и других, меня смущал и завораживал взгляд всемогущего старшего галериста, который даже сигарету зажигал не иначе как спичкой марки «Лорд»: «Лондон… Кинниус, [145]145
  Кинниус – фамилия Фолькера.


[Закрыть]срочно пошлите телеграмму в Лондон… По поводу той красной картины… «Хазенкамп» [146]146
  «Хазенкамп» – всемирно известная немецкая фирма, занимающаяся транспортировкой произведений искусства.


[Закрыть]перепутал гуаши».

Я принимал участие в их обедах, состоявших из жареных колбасок и ягодного крема. Вместе с Фолькером тащил через весь центр города двухметровые акриловые полотна. Перед открытием очередной выставки забивал в стену гвозди. Издаваемый Потоси журнальчик распространял тоже я – в разных музеях и выставочных залах. Так постепенно происходило мое врастание в жизнь галереи.

В течение трех или четырех лет мы с Фолькером почти каждый вечер ужинали после работы в кафе «Адрия» на Леопольдштрассе (куда приезжали на метро). Там – чаще всего за круглым столом у окна – собирались не только сотрудничающие с нами художники.

Прибился к ним и один приват-доцент, чья жизнь, казалось, целиком сводится к изучению верхних галерей в цистерцианских аббатствах. К нашей компании присоединилась и некая поэтесса, время от времени возобновлявшая попытки отреставрировать принадлежащее ей старинное крестьянское подворье в Андалусии. Другая, менее разбрасывающаяся артистическая натура – художница – работала исключительно в технике рисунка карандашом по пергаменту. Центром этих ежевечерних сборищ всегда был пользующийся всеобщим уважением Потоси, который прислушивался к разговорам и сам изредка подбрасывал ключевые слова: «Раушенберг… [147]147
  Роберт Раушенберг (1925–2008) – американский художник; представитель абстрактного экспрессионизма, а позже – концептуального искусства и поп-арта. В своих работах тяготел к технике коллажа и редимейда; предложил использовать мусор как материал для инсталляций.


[Закрыть]Музей Боймансван-Бойнинген, Роттердам».

За столом художников не звучали праздничные фанфары, как это в обычае у актеров. Актеры много цитируют, так что собственную их сущность распознать трудно. Живописцы же ломали голову над вещами трудноуловимыми, но тем не менее составляющими самую суть жизни и искусства.

– Жир.

– Да, компактный кусок жира.

– Но он растает. Жир ведь., это масса и движение, затрудненное.

– Бойс [148]148
  Йозеф Бойс (1921–1986) – немецкий художник, один из лидеров постмодернизма. «Жировой угол» относится к постоянным мотивам его творчества.


[Закрыть]всегда ставит глыбу жира в углу.

– И на первый взгляд это застывшее движение на помещение никак не влияет. Но жир, хоть и находится с краю, может в любой момент затопить середину. Жир – вещество субверсивное. Даже если глыба жира размещена в углу и пока не тает, в зале возникает огромное напряжение. Настроение подготовки к чему-то. Или – надвигающегося конца.

– Жир подразумевает нас?

– Как это?

– Ну, в смысле: еще сохраняющееся топливо. Загрязненный, а все же горючий материал.

– Полыхающий!

Мысли будто бродили вокруг стола. После каждой фразы кто-то повторял: «Жир – это масса и движение». Разговоры об изобразительном искусстве были неизмеримо дальше от проблемы сюжетного действия и конкретных персонажей, чем разговоры о театре или литературе. Живописцы и скульпторы давно работали с более текучими понятиями, с большей свободой, чем это позволяли жесткие слова, образующие текст. В «Адрии» речь никогда не заходила о таких категориях, как добро и зло, – там говорили об «убедительности изображения», об открытии новых пространств с помощью красок, линии, камня.

– Я уберу синий цвет в верхнем углу картины.

– Он мог бы подразумевать небо.

– Именно. В этом месте должна быть пустота. Или – умозрительная спираль.

– Слишком банально.

– Лучше заклей угол обрывком газеты.

Только музыка, пожалуй, пробилась еще дальше в область невыразимого, ибо в ней теперь могли комбинироваться все возможные звуки, а Джон Кейдж [149]149
  Джон Мильтон Кейдж (1912–1992) – американский композитор и музыкальный теоретик; экспериментировал с использованием в музыке случайных шумов, необычных инструментов и пр. Пьеса, о которой здесь идет речь, была впервые исполнена в 1952 г.


[Закрыть]даже придумал свою эпохальную пьесу «4 минуты 33 секунды», состоящую из абсолютной тишины.

Центральным понятием в современных дебатах об изобразительном искусстве стало, по моим наблюдениям, словечко «важно»: потому что никто уже не мог сказать, правильно это или неправильно, революционно или страшно, если художник хочет избежать использования синего цвета в верхнем углу картины.

– Эту пустоту в углу я считаю важным моментом…

– Жир важен, ведь раньше скульпторы использовали только статичные материалы…

– Важно сократить количество используемых красок. Иначе вы так и будете вместо самой правды изображать лишь ее кулисы.

– Что же, писать монохромно?

Смеяться тут не над чем. Можно спокойно положиться на то, что художники – с какими бы материалами они ни работали, как бы ни выглядели их произведения – имеют в виду свое время и, как правило, видят его гораздо отчетливее, чем другие люди. Сами они могут и не понимать увиденного, но они создают некий привесок к реальности – ее рентгеновский снимок. Изображение, то есть приближение к реальности, всегда этой реальности адекватно, даже если иногда кажется, что оно не несет в себе никакого смысла.

– Очень важно, что Бойсовская инсталляция «Покажи свою рану» отныне будет размещена в Ленбаххаусе. [150]150
  «Покажи свою рану» (1974–1975) – инсталляция Й. Бойса, впервые выставленная в мюнхенском подземном переходе на Максимилианштрассе. В 1980 г. она была приобретена мюнхенской картинной галереей Ленбаххаус за 270 тысяч немецких марок. Инсталляция отдаленно напоминает больничную палату и, по мысли художника, должна внушать мысль, что только та рана, которую человек показывает, может быть исцелена.


[Закрыть]Две больничные каталки слева, пустые таблички на стене, пробирка – пространство, напоминающее о смерти…

Пока происходил обмен мнениями, иногда принимавший форму длительного молчания, кто-нибудь подзывал кельнера и заказывал к тальятелле пармезан. Кельнер, голландец, был посланцем из обыкновенного мира. Он при случае нас обжуливал, но, если его фокусы обнаруживались, тут же начинал раболепствовать.

Мы жаловались хозяину.

– А вы бы сами попробовали поддерживать порядок в ночном кафе…

Привлекательными (в общепринятом смысле) художники, как правило, не были. На их лицах словно лежал слой пыли. Долгие размышления в мастерской, возня с тюбиками акриловой краски, поиски подходящего камня – все это даром не проходит. И все же эти люди казались ночным дозором, непрерывно несущим свою службу. Внешний шик не играл для них никакой роли, они привыкли довольствоваться малым. Подолгу прислушивались, потом делали свои выводы. Каждый из них, если выражаться высоким слогом, будучи человеком, постоянно искал возможность проявить себя как человек.

Я сидел рядом с Фолькером, чья темно-зеленая кожаная куртка обычно лежала на соседнем, пустующем стуле. Он хорошо ориентировался в разговорах здешних завсегдатаев, мог сослаться и на давние работы своего собеседника: «Года три назад, Курт, ты уже присматривался к синему цвету. Помнишь ту серию с плащами Богоматери? Там синий означал защиту, покров, тьму, но вместе с тем – изоляцию».

Наряду с вопросом, откуда наши друзья черпают ночную энергию, постепенно потонул в безответности и другой вопрос: из каких средств они оплачивают счета. Благодаря особой интенсивности жизни (так мне казалось), благодаря жесткой самодисциплине всё как-то функционировало и каждый худо-бедно сводил концы с концами. Я видел: существует некое братство по ту сторону царства бюрократии и налоговых деклараций. Дело художников – предлагать обществу превращения и новые мысли. Художники еще не опустились так низко, чтобы вести растительное существование, а потом подыхать, не рассчитывая на вмешательство волшебства.

Я был намного младше большинства присутствующих и иногда задавал неуместный вопрос:

– Эта стела из благородной стали… Какое послание она несет?

Вопрос кого-то возмущал, кого-то веселил. О «послании», то есть «инструкции для домохозяек» по использованию того или иного произведения искусства, здесь давно не спрашивали.

– Разве стела сама по себе не достаточно выразительна, чтобы быть посланием? – настаивал я.

– Форма. Все дело в форме, в определенной оптике, – одернули меня.

Но в те годы я, сталкиваясь с абстрактными произведениями искусства, испытывал такое же чувство неприятия, какое внушали мне «пропащие» персонажи Беккета: я не хотел, чтобы мне с самого начала навязывали позицию, которая, по моему мнению, выражает беспомощную растерянность перед жизнью. Оставленный белым холст, онемение музыки тоже казались мне позициями, высказываниями художника, а отнюдь не жизненной правдой, и уж тем более – не окрыляющей поэтической утопией.

Недовольство, часто оправданное, искусством, которое (мне трудно подобрать нужные слова) отказывается предлагать человеку что-то утешительное или, если воспользоваться старинным выражением, «возвышающее душу», испытывал, разумеется, не я один. То было время, когда в живописи «новых диких» [151]151
  «Новые дикие» («новые фовисты») – течение немецкого постмодернизма в живописи, возникло в конце 70-х гг. Дистанцируясь от концептуализма и минимализма, «новые дикие» вернулись к фигуративности, цвету, экспрессивности, спонтанным методам создания произведений. Они ориентировались, например, на живопись Анри Матисса, на опыт немецких экспрессионистов.


[Закрыть]вдруг появились отчетливо различимые лица, хватающие руки, иногда даже – у художника Саломе [152]152
  Саломе (псевдоним Вольфганга Людвига Циларжа, р. 1954) – немецкий художник. Здесь, возможно, имеется в виду его серия «Танцовщики» (1986).


[Закрыть]– танцующие человеческие фигуры. Спустя годы после того, как Джон Кейдж создал свою композицию беззвучия, Филип Гласс и Майкл Найман [153]153
  Филип Гласс (р. 1937) – американский композитор классической музыки, часто относимый к минимализму. В молодости сотрудничал с индийским композитором Рави Шанкаром, который стал для него учителем и повлиял на все его дальнейшее творчество. Приобрел всемирную известность в 1983 г. после создания саундтрека к фильму Годфри Реджио «Коянискацци». Майкл Лоуренс Найман (р. 1944) – английский композитор-минималист, музыкальный критик и теоретик; получил широкую известность благодаря своей музыке к фильмам Питера Гринуэя. В 1976 г. создал камерный оркестр «Майкл Найман бэнд», где средневековые инструменты соседствуют с современными, а репертуар составляют музыкальные темы Наймана и мировая классика.


[Закрыть]снова отважились работать с ритмами (пусть архаичными) и с красками оркестра.

Фолькер брал меня под защиту, когда мне плохо удавалось выразить свою мысль:

– Ханс имеет в виду, что… А почему, собственно, он не мог спросить о «послании»?

«Ну и фрукт ты себе отыскал», – читалось в глазах поэтессы, которая на следующий день собиралась лететь в Андалусию, ремонтировать крышу.

Домой мы возвращались под утро, на такси. Фолькер рассказывал мне о жизни разных художников, об их внутреннем становлении, а заодно подвергал анатомическому анализу мои доморощенные представления об искусстве. Он подводил меня к картине Клода Лоррена, пронизанной лучами заходящего солнца, – такую игру красок импрессионистам пришлось изобретать заново. Показывал он мне и современное искусство: объяснял, как, начавшись с единственного черного мазка Макса Бекмана, [154]154
  Макс Бекман (1884–1950) – немецкий художник и график; в 1909–1911 гг. был членом Нового Берлинского Сецессиона. В 1937-м эмигрировал в Амстердам, где жил во время Второй мировой войны; в 1947-м переехал в США, преподавал в университете Сент-Луиса.


[Закрыть]оно деградировало до уровня декоративной кафельной плитки и прочей скучной чепухи. «Давай сходим посмотрим «Туннель духов» Споэрри [155]155
  Даниэль Споэрри (настоящее имя Даниэль Исаак Файнштайн, р. 1930) – уроженец Румынии, швейцарский танцор, режиссер, художник и скульптор, один из основателей парижской группы «Новый реализм» (1960).


[Закрыть]». Мы встроились в длинную очередь перед пространственной инсталляцией швейцарского художника. Потом ползли через длинную темную трубу вслед за теми, кто встал в очередь раньше нас. Пробираясь на ощупь в темноте, каждый нащупывал какие-то предметы и гадал – сплошные «Хм» и «Ах»! – о том, что же попало ему в руки в этой «трубе ощущений». Шелковые ленты. Огурец! Стол с тремя нормальными и одной отпиленной ножкой? Это было волшебно…