355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хана Тук » Неправильные дети » Текст книги (страница 1)
Неправильные дети
  • Текст добавлен: 1 февраля 2022, 20:01

Текст книги "Неправильные дети"


Автор книги: Хана Тук



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Хана Тук
Неправильные дети

Моей замечательно странной семье

Hana Tooke, Ayesha L. Rubio (ill.)

THE UNADOPTABLES

Text copyright © Hana Tooke

Illustrations copyright © Ayesha L. Rubio

First published by Puffin Books, 2020

The moral right of the author and illustrator has been asserted

© Смирнова Д., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

0

ПРИЮТ «МАЛЮТКА-ТЮЛЬПАН»,

АМСТЕРДАМ, 1880 год

Приют «Малютка-тюльпан»

Правила отказа от детей

ПРАВИЛО ПЕРВОЕ: младенец должен быть завёрнут в хлопковое одеяло.

ПРАВИЛО ВТОРОЕ: младенец должен лежать в плетёной корзине.

ПРАВИЛО ТРЕТЬЕ: младенца следует оставлять на верхней ступеньке.

За все те годы, что Элинора Гассбик была директором сиротского приюта «Малютка-тюльпан», правила отказа от детей ни разу не нарушались. Вплоть до лета тысяча восемьсот восьмидесятого года. В последующие месяцы пятерых младенцев оставили на пороге «Малютки-тюльпана», и, несмотря на то что правила висели прямо при входе, ни один из них не был оставлен корректно.

Первый ребёнок появился ясным утром в конце августа, когда роса блестела на мощёных улицах города.

Брошенный младенец (надо сказать, что это была девочка), завёрнутый в розовое хлопковое одеяло, лежал на соответствующей ступеньке. У малышки были глаза цвета какао-бобов, а на голове топорщился светлый пушок. Однако тот факт, что второе правило форменным образом проигнорировали, не оставлял шансов на прощение. Младенца уложили в перевязанный изумрудно-зелёной лентой жестяной ящик для инструментов, как будто в подарочную упаковку.

– Фу! – скривилась Элинора Гассбик, с отвращением глядя свысока на кроху в жестяной коробке, а затем жестом приказала одной из сирот унести ребёнка. – Помести её где-нибудь наверху.

Сиротка кивнула.

– Какое имя написать на кроватке, хозяйка?

Директриса скривилась. Давать имена детям – утомительно, но необходимо.

– Хозяйка, у неё что-то с пальцами! Как так получилось?

Малютка сосала большой пальчик, издавая громкие чавкающие звуки, от которых у Элиноры Гассбик мурашки поползли по спине. Она сосчитала пальцы подкидыша. Действительно, на каждой руке оказалось по одному лишнему.

– Назови Лоттой.

Второй младенец появился неспокойным сентябрьским вечером, когда многочисленные деревянные ставни на окнах приюта гремели под порывами буйного ветра.

Сиротка зашла в столовую, где горели свечи: в руках девочка осторожно несла ведро из-под угля, словно это был букет цветов. Там что-то поскуливало. Заглянув внутрь, директриса к своему неудовольствию обнаружила младенца с чёрными волосами, завёрнутого в заляпанный сажей платок. Увидев Гассбик, малыш часто заморгал.

– Бедняжку бросили рядом с угольной ямой, – сообщила сиротка.

– Отвратительно! – каркнула Гассбик, имея в виду нарушение сразу второго и третьего правил. – Унеси его.

– Как назвать его, хозяйка? – нервно спросила сиротка.

Элинора Гассбик снова окинула недовольным взором ребёнка в ведре, его перепачканный углём носик и видавший виды платок, в который младенца заботливо укутали. Судя по всему, хлопковый платок прежде был ярким и красивым. Но теперь он приобрел мутно-серый оттенок, и на нём едва просматривался узор из чуть более тёмных серых овалов. «Как будто тухлые яйца рисовали на грязном мольберте», – подумала директриса.

– Назови Эгбертом.

Третий ребёнок появился неожиданно тёплым октябрьским полднем, когда дамы с лёгкими зонтиками фланировали по залитым солнцем улицам.

Сидевшая на скамейке во дворе Элинора Гассбик, одетая в самое лучшее платье с рукавами-буфами, открыла корзинку для пикника и, к своему ужасу, обнаружила младенца, ёрзавшего среди бутербродов с сыром и кусков миндального пирога. У малышки была копна рыжих вьющихся волос, и она беспрестанно гукала.

Ни хлопкового одеяла. Ни плетёной корзины. О верхней ступеньке и речи не шло.

Директриса зашипела пронзительно и громко, точно кипящий чайник. Младенец в корзинке сразу умолк, бровки сошлись вместе, когда он в страхе зажмурился. В окнах высоких узких кирпичных домов по всей улице замаячили любопытные лица, а дамы с зонтиками прервали променад. Элинора Гассбик, собравшись с силами, натянула на лицо улыбку, чтобы не смущать соседей. Сиротка пробилась к ней сквозь толпу.

– Минуту назад её здесь не было, – убеждённо сказала девочка, осторожно взяв кроху на руки.

– Унеси её, – процедила Элинора Гассбик сквозь стиснутые зубы.

– Да, хозяйка. А… имя?

Сиротка качала притихшую малютку и аккуратно выбирала семена фенхеля у неё из волос. Директрису пробрала дрожь.

– Назови… Фенной.

Четвёртый ребёнок появился сумрачным ноябрьским утром, когда покрывало тумана клубилось над каналом.

Раздалось дребезжание колокольчика: звонили из лодки и оповещали о том, что прибыли поставки. С помощью лебёдки, закреплённой снаружи, сиротка подняла бадью в дом. Как только груз показался из тумана, у Элиноры Гассбик задёргался левый глаз. В бадье лежал малыш в мешке из-под муки и с хмурой гримаской на личике. Внизу мешка были прорезаны две дырки, из которых торчали неестественно длинные ножки ребёнка.

Директриса втащила мешочного малыша внутрь, проклиная бедлам, постигший её приют.

– Одень его во что-нибудь, – гаркнула она стоявшей рядом сиротке.

Она посмотрела на хлипкие уши подкидыша, на его несуразно долговязые конечности, на выпачканные мукой волосы, торчавшие из головы под невообразимыми углами. На мешке оказались отпечатаны следующие слова: «МУКА СЕМОЛИНА»[1]1
  Крупа из твёрдой пшеницы. (Прим. ред.)


[Закрыть]
. Директриса застонала.

– Назови его… Сем.

Пятый и последний ребёнок появился в декабре, при полной луне, когда созвездия ярко сияли на небосклоне Амстердама.

Элинора Гассбик отправила сиротку на крышу приюта, чтобы выяснить, что там за странный шум. Малышка, укромно оставленная за дымовой трубой, в корзинке, по форме напоминавшей гроб, лежала и радостно ворковала, уставившись в звёздное ночное небо. Волосы её были черны, словно полночь, да и глаза оказались почти чёрными.

Сиротка бережно унесла корзинку в дом, где кроха тотчас начала хныкать. Директриса протянула руку и ловко, даже не коснувшись младенца, выхватила игрушку, которую малютка сжимала в руках: тряпичную кошку, сшитую из мягчайшего амстердамского хлопка и одетую в отличный лионский шёлк.

Изнутри игрушки доносилось слабое тиканье, но директриса слишком громко выражала своё негодование, чтобы услышать его.

– Да это просто нелепость!

Она швырнула игрушку обратно в корзинку, на чёрное бархатное одеяло, в которое кто-то запеленал младенца. В углу одеяльца белой нитью было вышито имя: «Милу».

1

ПРИЮТ «МАЛЮТКА-ТЮЛЬПАН»,

АМСТЕРДАМ, ЯНВАРЬ, 1892 год

Приют «Малютка-тюльпан» представлял собой на редкость высокое здание, втиснутое в середину длинного ряда тоже на редкость высоких домов. На самом верхнем этаже девочка с удивительными тёмными глазами смотрела из маленького окна на замёрзший канал.

Милу следила за падающим снегом, который оседал на затейливых крышах, точно слой глазури на торте. На льду внизу собрались толпы людей, их лица с покрасневшими носами лучились радостью. На смену велосипедам и башмакам пришли санки и коньки, весёлые крики звучали вперемешку со ржанием запряжённых в повозки лошадей.

Чем дольше Милу дышала на холодное стекло, тем более туманным и размытым становился городской пейзаж. Тяжело вздохнув напоследок, девочка отвернулась от окна. В тот же миг замёрзший кусок отслоившейся краски на стене с хрустом упал на пол. Деревянный пол в спальне был покрыт тонким слоем инея: у Милу мёрзли даже глаза, и ей стало больно моргать. Небольшой камин у соседней стены оказался пуст и тёмен, как и всегда.

– Замёрзшая сирота, – сказала Милу рыжеволосой девочке, сидевшей на кровати напротив. – Звучит, как название необычного десерта, верно, Фен? Я думаю, не новый ли это план хозяйки: раз уж из нас не удались потенциальные сыновья и дочери, она, наверное, надеется продать нас в качестве мороженого.

Фенна скорчила рожицу, закатила глаза и снова принялась кормить зачерствелыми крошками серую крысу, устроившуюся у неё на коленях.

Милу сморщила нос и поджала губы, сложив их клювиком.

– Замёрзшие сироты! – каркнула она, в точности подражая визгливому тону директрисы. – Подходите и покупайте замёрзших сирот! Лучшие сироты в Голландии! Всего пять центов за порцию!

Хмурый лоб Фенны разгладился, а уголки рта дёрнулись. Милу сразу ощутила, как приятное чувство согревает её изнутри.

– Нам лучше поторопиться, – добавила она серьёзным тоном.

Девочка вытерла запотевший кружок на окне и, прищурившись, посмотрела на часовую башню на другой стороне улицы.

– Проверка начнётся через четыре минуты, Гассбик нам волосы из подмышек повыдирает, если мы снова опоздаем и не сдадим бельё…

Лёгкое покалывание, начавшееся от кончиков ушей, спустилось на шею Милу. Это мурашки не от холода, а самое настоящее предчувствие.

В коридоре послышались шаги. Девочки испуганно переглянулись. Милу спрыгнула с подоконника. Фенна перекатилась на кровати, прижав крысу к груди.

Милу схватила в охапку бельё для стирки, лежавшее на краю кровати, а Фенна спрятала крысу в корзинке с едой: всё это было проделано прямо за мгновение до того, как дверь спальни распахнулась.

Сначала в комнате появилась мальчишеская голова с двумя несуразно расположенными ушами и всклокоченным чубом светлых волос. Следом показалось долговязое тело с тонкими длинными конечностями.

– Вот вы где! – выдохнул мальчик, теребя пальцами край заляпанной жиром рубашки.

– Сем, это всего лишь ты, – облегчённо выдохнула Милу. – В чём дело?

Сем криво ухмыльнулся.

– У нас посетители.

Он произнёс это с такой затаённой надеждой, что Милу почувствовала, как у неё в груди тоже затрепетало что-то неуловимое. Случайные посетители не могли привести Сема в сильное волнение.

Только те, кто готов забрать детей с собой.

– Посетители, – повторила Милу, а Фенна едва слышно вздохнула.

Минуло несколько месяцев с тех пор, как визитёры в последний раз приходили в «Малютку-тюльпан», чтобы посмотреть на сирот. Вдруг сегодня наступил тот самый день и родители наконец-то заберут её? Конечно, она их не помнит, но у неё есть некоторые теории. Целая «Книга теорий», если быть точнее, которая в данный момент спрятана в левом рукаве платьица.

Абсолютно во всех случаях её родители оказывались храбрыми и умными. Во всех, кроме одного, когда они отчаянно пытались вернуть её. Может быть, спустя двенадцать долгих лет ей улыбнулась удача?

– Милу, – напомнил Сем, – нам нужно спешить.

– Да, сейчас.

Она перелезла через три кровати, чтобы добраться до той, которую делила с Фенной и Лоттой, и вытащила из-под неё корзинку в форме гроба. Там всё всегда лежало на своих местах. Простая необходимость. На самом верху покоилась тряпичная кошка. Милу провела пальцем по лапке, на которой красной нитью было изящно вышито имя: «Брэм Поппенмейкер, кукольник». В лапах игрушечная кошечка держала прядь рыжих вьющихся волос, перевязанных изумрудно-зелёной лентой. Девочка отложила её в сторону и передвинула лежавшие в корзине листы бумаги: портрет углём маленькой Милу и афишу с рекламой знаменитой парижской цирковой труппы Цирка де Люмьер. Под этими сокровищами скрывалась аккуратно сложенная ткань: отличный чёрный амстердамский бархат.

Сем сел на кровать рядом с Милу и упёрся локтями в колени.

– Милу…

– Одну минуту.

Он пристально посмотрел на неё. Девочка знала, что означает этот взгляд: он считает, что с её стороны глупо цепляться за надежду, будто мама и папа придут за ней. Он не питал подобных чаяний: своих кровных родителей Сем, похоже, презирал. Милу полагала, что, если бы её оставили в мешке из-под муки, наверное, она бы чувствовала то же самое.

Сем не понимает: она просто-напросто знает, что однажды найдёт свою семью.

Вопрос лишь в том, когда это произойдёт. И никаких но.

Милу надела чёрное бархатное платье поверх приютского, хлопкового и пожелтевшего. Если на сей раз действительно приехали её настоящие родители, они, конечно же, узнают её старое детское одеяло. Платьишко оказалось довольно тесным: все эти годы Сем часто перешивал его, но скоро оно станет совсем ей мало.

Мальчик хмуро оглядел её наряд, после чего аккуратно поправил воротничок. Она опять положила вещи в корзинку, взяла в руки тряпичную кошку и прижала её к колотящемуся сердцу. Когда Милу была крохой, то была уверена, что у кошки есть собственное сердце. Её пульс согревал девочку в течение долгих холодных бессонных ночей, пока несколько лет назад он не остановился: вот тогда Милу поняла, что, пожалуй, сама всё выдумала.

Может быть, сейчас придёт конец холодным бессонным ночам. Вероятно, сегодня наступил тот день, когда она покинет приют.

– Нам надо поторопиться, – нетерпеливо сказал Сем, вместе в Фенной направляясь к двери.

Милу последовала за ними. Спальня находилась на пятом этаже старого узкого дома, построенного у канала. Здание практически целиком состояло из густых теней и расшатанных досок, едва державшихся вместе под пластами отслаивающейся краски. Дети бежали вниз по крутым, коварным лестницам, мимо мастерской на четвёртом этаже, прачечной – на третьем и классных комнат – на втором. Сем буквально летел впереди остальных, перепрыгивая через три ступеньки зараз. Фенна ступала плавно, двигаясь быстро и бесшумно.

Во всём приюте только первый этаж не выглядел так, будто мог рассыпаться от простого чиха. Пол в вестибюле оказался вычищен до блеска, стены выкрашены в чудесный фиолетовый цвет, а в углу размеренно тикали высокие часы с маятником. Вдоль стены самостоятельно выстраивалась в шеренгу пёстрая компания детей: младшие – с одной стороны, старшие – с другой. Все лихорадочно пытались привести себя в порядок: оттирали грязные пятна, заправляли рубашки, одёргивали юбки, подтягивали носки. Но этим никак нельзя было скрыть их настоящее положение: здесь собрались грязные, голодные, отчаявшиеся сироты.

Сем и Фенна скользнули в шеренгу, и три коричневые крысы сразу же побежали налево и направо по мраморному полу. Девочка в безрукавке, надетой поверх синего хлопкового платьица, стояла рядом с мальчиком с ярко-чёрными волосами и пыталась отчистить рукав его рубашки. Она метнула на Милу встревоженный взгляд.

– Чего вы так долго? – спросила Лотта, но тотчас заметила платье Милу и тряпичную кошку у неё в руках. – Понятно. Быстрее, помогите мне счистить уголь с рубашки Эга.

Милу взялась за другой рукав Эга и принялась тереть его. Уголь размазывался, отчего ткань на манжетах приобретала любопытный сероватый оттенок.

– Гассбик захотела ещё один портрет, – заявил Эг взволнованным голосом.

Он высвободился и осторожно поправил заляпанный сажей платок, обвивавший шею.

– Не переживай, – сказала Милу. – Это просто…

Кончики ушей снова начало неприятно покалывать. Ощущение всё усиливалось, пока девочке не стало казаться, что тысячи иголок впиваются ей в мочки. Милу потянула Лотту за собой и толкнула её в шеренгу, где уже стоял Сем. Едва она успела встать рядом с Лоттой, как по коридору, ведущему в Запретную зону, разнёсся знакомый звук.

Цок-цок-цок.

Все двадцать восемь детей вытянулись, словно их дёрнули за невидимые ниточки.

Цок-цок-цок.

Раздались двадцать восемь резких вдохов.

Цок-цок-цок.

Двадцать семь пар широко раскрытых глаз были прикованы к противоположной стене. Милу из-под полуопущенных ресниц наблюдала за тёмным коридором слева.

Цок-цок-цок.

Туфли госпожи Гассбик появились мгновением раньше её самой. Узконосые, сделанные из гладкой кроваво-красной кожи и с низкими зауженными каблуками… они казались такими же хищными, как и выражение лица директрисы, когда она вошла в вестибюль.

Все чудовища, которых Милу придумывала для своих сказок на ночь, так или иначе вели происхождение от Гассбик: грубая ухмылка горгульи, бездушные глаза оборотня, пробирающий до костей визг призрачных плакальщиц банши. Не будь директриса преисполнена ненависти и злобы, она бы, конечно, выглядела как обычная женщина средних лет, но в её чертах сквозило нечто зверское, а виной тому был желчный характер.

Гассбик два раза мучительно медленно прошла вдоль шеренги. Попеременно она то кривила губы, то сдвигала брови. Милу опустила взгляд и держала спину прямо, не сутуля плечи, но и не вздёргивая их к ушам, которые до сих пор покалывало. Наконец директриса недовольно цыкнула и топнула ногой.

ЦОК!

Все двадцать восемь детей вздрогнули.

Динь-дон! Это задребезжал дверной колокольчик.

– Наши гости уже здесь, поэтому не разочаруйте меня! – каркнула директриса, по виду которой можно было заключить, что она в высшей степени разочарована в каждом воспитаннике.

Гассбик процокала к входной двери, помедлив, чтобы поправить волосы, скрученные в тугой узел, и натянуть на лицо омерзительную улыбочку.

Дверь распахнулась, и в помещение ворвался снег. Милу не могла удержаться и вытянулась, стоя в дальнем конце шеренги, когда посетители переступили порог: два тёмных силуэта в снежном облаке. Девочка прижала тряпичную кошку к груди, прямо к лихорадочно колотящемуся сердцу. Покалывание в ушах возобновилось, дыхание стало частым и поверхностным.

Дверь захлопнулась, и снежинки упали на пол, предоставив всем возможность лицезреть две высокие фигуры в чёрных плащах с накинутыми на головы капюшонами. Даже со своего места Милу видела, что одеяния сшиты из амстердамского бархата: приятный глазу блеск яснее ясного свидетельствовал об этом.

Её пальцы нащупали метку на лапе игрушечной кошки. Может, это Брэм Поппенмейкер? Он привёл её маму? Милу не сомневалась, что узнает их. Они будут похожи на неё. И нисколько не похожи на других.

Когда оба посетителя подняли руки, чтобы снять капюшоны, Милу почудилось, будто у неё в животе затрепетало целое кладбище призраков. Но из-под капюшонов показались вовсе не чёрные, как полночь, волосы и не почти такие же чёрные глаза.

Призраки в животе Милу превратились в плотные, тяжёлые надгробия.

Две головы с волосами соломенного оттенка.

Две пары светло-голубых глаз.

Две до отвращения радостные улыбки.

2

Золотоволосые незнакомцы отряхнулись от снега и повернулись к шеренге. Милу старалась не думать о своём разочаровании и крепче сжала тряпичную кошку, вперившись взглядом в свои ботинки.

Это – не её родители.

– Welkom![2]2
  Добро пожаловать (нидерл.). (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть]
 – проверещала Гассбик, улыбаясь, точно простодушная кукла. – Kindjes[3]3
  Дети (нидерл.).


[Закрыть]
, это господин и госпожа Фортёйн. Давайте все вместе поздороваемся! Goedemorgen![4]4
  Здравствуйте (нидерл.).


[Закрыть]

– Goedemorgen, – проскандировали двадцать восемь тоненьких голосков.

У Милу было ощущение, что её язык облеплен паутиной. Она оттянула воротник бархатного платья, теснота которого теперь стала почти удушающей. Чья-то рука обвила её ладонь и сжала: девочка слабо улыбнулась Лотте.

– Проходите сюда, у нас тепло, – сюсюкала Гассбик, мельтеша вокруг посетителей и ведя их в глубь помещения. – Kindjes так рады вас видеть.

– А мы так рады видеть их, – сказал господин Фортёйн.

Это был высокий мужчина, а жена его оказалась ещё выше. Они стояли в центре вестибюля и шныряли глазами туда-сюда по шеренге, будто изучали витрину магазина.

– Восхитительно! – произнёс господин Фортёйн.

– Восхитительно… ваша правда, – скривилась Гассбик, и её радушие на мгновение улетучилось. – Нет никаких сомнений в том, что я предоставляю наилучших сирот. Послушные, работящие и хорошо воспитанные. А старшенькие умеют читать и писать.

– Ах, Барт, здесь такой большой выбор! – умилённо заулыбалась госпожа Фортёйн.

Улыбка Гассбик медленно, но верно расползлась по напудренным щекам. Милу сильнее вонзила пальцы в мягкий хлопок тряпичной кошки.

– В таком случае всенепременно начинайте смотреть, – опять просюсюкала Гассбик. – Начнём с самых юных.

Первая сирота, девчушка со светлыми кудряшками и целым созвездием веснушек на личике, поспешно сделала шаг вперёд. Директриса опустила очки на кончик носа и уставилась в свой блокнот.

– Это Джанника, – проскрипела Гассбик. – Около трёх лет. Умеет считать до десяти и понемногу начинает понимать, как пользоваться швейной иголкой и не исколоться при этом в кровь. Джанника идёт в комплекте с плетёной корзинкой и жёлтым хлопковым одеялом.

Фортёйны осклабились малышке.

– Hallo, liefje[5]5
  Здравствуй, малышка (нидерл.).


[Закрыть]
.

Милу почувствовала, как её тянут за рукав. Она покосилась на Лотту, которая с задумчивым видом разглядывала Фортёйнов.

– Готова поспорить на носок без дырок, что они возьмут Джаннику, – прошептала Лотта. – В семи случаях из восьми забирают самых маленьких. А если у ребёнка веснушки, то шансы возрастают. Выражаясь математически, мы её уже потеряли.

– Может, оно и к лучшему, – прошептала в ответ Милу, посмотрев на Фортёйнов, которые неспешно шли к ним вдоль шеренги. – По-моему, они похожи на расхитителей могил.

Лотта вопросительно вскинула брови, и Милу придвинулась к ней чуть ближе.

– Чёрные ботинки, тёмные плащи. Одежда прекрасно подходит к тому, чтобы красться в ночи и выкапывать трупы, которые можно продать медикам на опыты. Может, они выберут Сема: у него руки – просто идеальные, чтобы лопатой орудовать.

Сем выразительно посмотрел на них, и Милу уткнулась взглядом в ботинки.

«Книга теорий» вдруг мёртвым грузом оттянула ей рукав. Вдруг её родители приедут, когда минуют самые сильные холода? Звучит разумно. Зимой трудно путешествовать, напомнила себе Милу. Ей просто следует быть терпеливее.

– А как тебя зовут, liefje? – спросил господин Фортёйн, обращаясь уже к Фенне.

Внутри у Милу снова всё затрепетало, и она увидела, что Фенна мнёт край передника.

– Итак, Фенна, – гаркнула Гассбик, сверившись с записями в блокноте. – Около двенадцати лет. Абсолютно грамотна, почерк разборчивый. Её кулинарные навыки потрясающи. Идёт в комплекте с корзинкой для пикника, но, к сожалению, без одеяла.

– Какие чудесные рыжие волосы, – изрекла госпожа Фортёйн, схватив девочку за подбородок. – Они напоминают мой любимый оттенок губной помады. Скажи, Фенна, ты поёшь?

В вестибюле внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только щёлканьем шестерёнок в часах. Госпожа Фортёйн кашлянула. Плечи Фенны поникли, и она крепко зажмурилась.

– Ох, не стоит задавать ей вопросы, – вздохнула Гассбик. – Она, видите ли, не говорит. Однако, – и директриса повысила голос, – сиротка умеет издавать чудный тихий смех.

– Не говорит? – задумчиво повторил господин Фортёйн. – А это не так уж плохо – завести тихого ребёнка…

– Ох, Барт! Конечно, не стоит! – вскричала его жена. – Что скажут наши друзья?

Фенна попятилась, а Эгберт смело шагнул вперёд. Вытерев запачканную углём ладонь о штаны, он протянул её посетителям. Фортёйны даже не попытались пожать её.

– Эгберт, – доложила директриса. – Около двенадцати лет, азиатского происхождения, подробности неизвестны. Он может назвать все столицы мира и демонстрирует многообещающие успехи в каллиграфии и картографии. Идёт в комплекте с угольным ведром и… – она мрачно посмотрела на мальчика сверху вниз, – вот с этим платком.

– Художник? – уточнил господин Фортёйн.

Он скривился и указал на кусок угля, заткнутый за левое ухо воспитанника.

– Ну… у Эгберта есть художественная жилка, – проронила Гассбик таким тоном, будто признавала, что мальчик любит есть дохлых лягушек. – Так или иначе, он может быть очень полезен, если требуется нарисовать портрет или…

Господин Фортёйн поднял руку.

– Мы бы предпочли взять ребёнка с разумными профессиональными задатками.

– Искусство неряшливо, – добавила госпожа Фортёйн, подчеркнуто глядя на угольные пятна на рубашке Эгберта. – И вульгарно.

И они двинулись дальше.

Сем шагнул вперёд, споткнулся, словно пол внезапно содрогнулся, и Фортёйны попятились. Мальчику удалось устоять на ногах, после чего он прижал обе руки к бокам. Его нос приобрёл ярко-красный оттенок.

– Это Сем, – продолжила Гассбик. – Около тринадцати лет. Эксперт кройки и шитья. Почерк… скажем так, почерк у него с характером. Сем идёт в комплекте с мешком из-под муки, но без корзины и без одеяла.

– Я думал, шитью учатся девочки, – удивился господин Фортёйн.

Его жена повернулась к Гассбик.

– Если ему почти тринадцать, почему его не отдали в ученики?

– Трёхногий осёл и то ловчее будет, – вздохнула Гассбик. – Я находила Сему работу, но хозяева всегда отсылали его обратно! Кстати, благодаря своему росту он стал моим лучшим смахивальщиком паутины. Очень удобно, правда? На него я могла бы сделать скидку.

Сем сконфуженно покраснел, его улыбка увяла.

Госпожа Фортёйн покачала головой.

– Вряд ли. Барт, посмотри на него. Как я найду подходящий костюм для такого мальчика, это ведь не ребёнок, а каланча пожарная! А про его кошмарные волосы я вообще молчу. Нет.

Сем шагнул в строй, плечи его поникли и перекосились. Милу тихо зарычала, не обращая внимания на невидимые иголки, вновь вонзившиеся в уши: они предупреждали, что следует держать себя в руках. Девочка набросила волосы на лицо. Глядя сквозь завесу чернильных прядей, она увидела, как посетители бойко подошли к Лотте.

Госпожа Фортёйн пару раз дёрнулась при виде безрукавки воспитанницы, но прекрасные золотистые кудри, перевязанные изумрудными лентами, похоже, обелили Лотту в глазах женщины.

– Лотта, около двенадцати лет, – сказала Гассбик монотонным голосом и сверилась с записями. – В возрасте четырёх лет освоила таблицу умножения вплоть до числа двенадцать. Она знает множество терминов, теорему Пифагора и число пи. Идёт в комплекте с пустым ящиком для инструментов, розовым хлопковым одеялом и тремя рулонами изумрудно-зелёной ленты.

Господин Фортёйн фыркнул.

– Какой смысл девочке знать теорему Пифагора?

Лотта, державшая руки по швам, сжала кулаки.

– Ох, не волнуйтесь, – быстро проговорила Гассбик. – Уверяю вас, она хорошая, послушная и хозяйственная, как и подобает девочке.

Милу почувствовала, как Лотта напряглась, и подруги искоса обменялись взглядами, выражавшими явное презрение к словам Гассбик.

– Эту отвратительную безрукавку нужно выбросить, а на платье должно быть больше рюшек, – госпожа Фортёйн наклонилась так низко, что её нос оказался на одном уровне с Лоттиным. – Какая же ты миленькая куколка!

Лотта сощурилась.

– Лотта, поздоровайся, – предупреждающе произнесла Гассбик.

– Hallo, – сказала Лотта голосом сладким, как сироп.

Подняв руку, она помахала шестью пальцами. Потом подняла вторую и медленно помахала сразу всеми двенадцатью.

Последовала долгая пауза, во время которой Милу слышала, как Фортёйны бормочут себе под нос. Затем оба поспешно отошли в сторону, и, несмотря на чёрный занавес волос, закрывавший лицо, Милу почувствовала, как их взгляд остановился на ней. Настал её черед.

– Милу, – объявила Гассбик и кашлянула, но девочка не убрала волосы с лица. – Около двенадцати лет, может наизусть рассказать сказки братьев Гримм. Обладает довольно приятным голосом. Идёт в комплекте с гробиком, странным маленьким платьем, которое сейчас на ней, и тряпичной игрушкой.

– А лицо идёт с ней в комплекте? – поинтересовался господин Фортёйн.

– Милу? – и директриса цокнула каблуком. – Убери волосы сейчас же.

– Милу-у, – задумчиво протянула госпожа Фортёйн. – Что за имя такое… Милу-у?

– Я бы такое точно не выбрала, – посетовала Гассбик. – Но вы всегда можете подобрать ей подходящее.

ЦОК!

– Убери волосы, девочка.

Милу опять ощутила покалывание в левом ухе, как будто его проткнули иглой из ледяного воздуха, но не обратила на это внимания. Ей не требовалось предупреждение интуиции, чтобы понимать: она рискует навлечь на себя гнев директрисы.

– Она глухая? – осведомилась госпожа Фортёйн.

– Нет, – заявила Гассбик. – Не глухая.

Покалывание в ушах усилилось, когда директриса схватила в кулак волосы Милу и запрокинула ей голову. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы скорчить рожу. Девочка сморщила нос и оскалилась: она знала, что сейчас, когда лицо не на свету, её почти чёрные глаза будут выглядеть тёмными, пустыми провалами.

Фортёйны ахнули.

Милу улыбнулась. Совсем не приятной улыбкой. Не было хорошеньких ямочек. Этой улыбке она научилась у директрисы: сплошные зубы и ни на грош душевности.

– Goedemorgen, – прорычала Милу своим лучшим «волчьим» голосом.

Ошеломлённый взгляд посетителей медленно переполз с её лица на тесное чёрное платье, а потом обратно. Милу посмотрела на них из-под длинных тонких ресниц. Фортёйны переглянулись, одновременно насупились и покачали головами, даже не пытаясь скрыть отвращение.

– Мы возьмём вот этого, – произнесла госпожа Фортёйн, указав на темноволосого мальчика, стоявшего в центре шеренги. – Он очень мил.

Сердце Милу исполнило короткий победный танец.

Гассбик ещё раз дёрнула Милу за волосы, отпустила и нацепила на физиономию елейную улыбочку.

– Замечательный выбор! – восторженно вскричала она и зацокала к столику у стены, на котором лежал фолиант в кожаном переплёте. – Позвольте, я выпишу вам свидетельство об усыновлении.

Её улыбка исчезла, стоило ей обернуться к сиротам.

– А вы… марш заниматься… уроками.

Часы с маятником тикали, крысы скреблись в тёмных углах вестибюля, а воспитанники бесшумно отправились выполнять свои изнурительные обязанности.

Поднимаясь по лестнице, Милу мысленно поздравила себя с удачным представлением. После чего искоса посмотрела на друзей. Лотта хмурилась, Сем был растерянным, Эг пытался стереть уголь с ладоней, а Фенна, похоже, хотела слиться с многочисленными тенями и навсегда в них спрятаться. Улыбка Милу сразу зачахла.

– Она тебе этого не забудет, – тихо произнёс Сем. – Бритой головой и отбитыми пальцами не отделаешься.

Милу сглотнула.

– У меня не было выбора. Я не могу допустить, чтобы меня удочерили, ты же знаешь. Что бы Гассбик со мной ни сделала, я выдержу.

Судя по всему, Сема её слова не убедили, но он слабо улыбнулся.

– Надеюсь, оно того стоит.

Милу крепче сжала игрушечную кошку и провела пальцами по метке на лапе, игнорируя тонкое жало сомнения, которое пыталось прогрызться ей в сердце.

Она тоже надеялась, что оно того стоит.

Надежда – вот и всё, что у неё было.

«Книга теорий» Милу

Лотта говорит, что каждая теория должна основываться на фактах, а сила дедукции способна разгадать любую загадку. Со мной оставили больше личных вещей, чем с любым другим сиротой из всех, кого я знаю. Моя семья никогда бы не бросила меня без веской причины.

Теория «Охотникина оборотней»

Мои родители охотились на оборотней (интуиция, следы когтей и полная луна). Оборотни гнались за ними, поэтому мама и папа быстро нашли укрытие (крыша). Они боялись, что я могу пострадать (из младенцев получаются неважные охотники на оборотней), поэтому решили спрятать меня где-нибудь, пока не смогут спокойно вернуться за мной (выбрали приют). И они оставили доказательства своей любви – подсказки, по которым можно узнать, кто я и кто они. Мама вышила моё имя на одеяле, второпях уколов палец (нитка и капли крови), а отец дал мне дополнительную наводку, чтобы я была в курсе, что он Брэм Поппенмейкер (тряпичная кошка). Они обязательно вернутся за мной, когда я буду достаточно взрослой, чтобы учиться ремеслу охотников на оборотней.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю