Текст книги "Вечные всадники"
Автор книги: Халимат Байрамукова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
***
А Марзий вдруг увидела в конце улицы то, чего страшилась увидеть: вереницу подвод с людьми, множество всадников, а впереди – белоснежная точка. Марзий покачнулась, еле удержалась на ногах и опустилась на скамейку у ворот. Схватилась за сердце, долго не могла смотреть в ту сторону. А когда посмотрела и пригляделась, то ясно различила, что Тугана не ведут по-траурному под уздцы – на нем кто-то сидит. Да, верхом ехал ее сын Солтан, а все остальные на почтительном расстоянии от победителя!
Марзий, теперь от счастья, не могла подняться на ноги даже тогда, когда белый конь и всадник в белой рубашке и серой каракулевой шапке стали перед ней.
***
Осень 1940 года для Солтана и Тугана была самой щедрой на победы и славу: они участвовали в нескольких состязаниях и каждый раз приходили к финишу первыми. О них пошла громкая молва. Даже с дальних краев приезжали конники, чтобы посмотреть на эту «крылатую» лошадь и попытаться приобрести ее.
Газеты печатали фотографии Солтана с Туганом.
Завод, конечно, не думал продавать Тугана – такой производитель нужен был ему самому. Но при виде каждого приезжего Солтан настораживался. Он бы не вынес разлуки с другом.
Солтан вытянулся, возмужал. А Туган… Пришла его зрелость! К маю 1941 года у него уже был свой косяк, начались его новые заботы: он отвечал теперь зa кобылиц, был всегда начеку, белоснежным метеором носился вокруг своего косяка, кого-то наказывал за неповиновение, настораживался при виде любой опасности. Хозяин!
Как всегда, к лету, табуны откочевали на альпийские пастбища. На Бийчесын Солтан поехал с отцом, но уже в роли заправского табунщика, а не подпаска.
В один из дней Солтан пас табун сам, отец же остался на кошу, готовил обед. С утра был дождь, но потом взошло солнце и умытые травы, как бы повеселев, заулыбались синему небу.
Солтан во все горло пел свою любимую песню «С неба полуденного» и расхаживал рядом с табуном в своих кирзовых сапогах, к которым прилипли мокрые травинки. Табун из четырех косяков пасся спокойно под охраной своих жеребцов.
Вдруг лошади шарахнулись в сторону. Солтан еще не понял, в чем дело, а разъяренный Туган уже отгонял огромного волка, бесстрашно оттесняя его от косяков. Волк, видимо очень голодный, вел себя нагло, норовил ворваться в середину табуна, чтобы вцепиться в горло какой-нибудь замешкавшейся лошади. Туган все время следовал за ним и наконец настиг, опрокинул его. Вскочив, тот трусливо помчался с вершины вниз, чтобы укрыться в скалах. Он не ждал, что его будут преследовать.
Но Туган яростно преследовал хищника и перед самыми скалами, не дав ему увернуться, затоптал его насмерть.
Солтан бежал за Туганом, не зная, чем сумеет помочь, и собственными глазами наблюдал его схватку с волком.
Немного постояв над поверженным хищником и убедившись, что тот больше не поднимется, Туган победно заржал, зарысил к табуну, даже не остановившись около Солтана. Солтан заметил большую рану на его задней левой ноге.
Туган, убедившись, что его косяк цел, понемногу стал успокаиваться, но дышал еще тяжело, грозно раздувал ноздри. Он так и не дотронулся больше до травы, без конца оглядывался по сторонам, то и дело обходил свой косяк. Рану на его ноге Солтан перевязал своей нижней рубашкой, предварительно приложив листья подорожника…
Лето на Бийчесыне было в разгаре: дикие пчелы собирали мед; довольные своей жизнью, птицы пели до изнеможения; у прозрачных родников лежали, дожевывая жвачку, овцы; бродили по густой траве сытые коровы, а доярки в белых халатах гремели ведрами, готовя их к полуденной дойке.
Кругом блаженство и покой. А небо, любуясь, смотрело на эту красоту с вышины своими ясными голубыми глазами.
Солтан никогда бы не уезжал отсюда. Но ведь школа… Придет август, и его отправят домой!
Однажды он приехал с луга на кош пообедать, оставив табун у воды. У коша он увидел оседланную лошадь, привязанную за толстую сучковатую коновязь. Да это ведь конь деда Даулета! Но что деду здесь понадобилось, в такой дали от аула?
Солтан торопливо вошел в кош, поздоровался. Гость ответил тихо и грустно. У отца тоже было печальное лицо. У Солтана екнуло сердце: может, что-то случилось с матерью?
Отец глухим голосом сказал:
– Война…
– Это как? – растерянно улыбаясь, спросил Солтан.
– Война, сынок…– повторил отец громко и с болью в голосе. – Аксакал Даулет привез эту грозную весть. Германия напала на нас! Фашисты!
Смешанное чувство охватило Солтана. Войну он видел в кино, и ему очень нравилось смотреть, как дерутся наши, как лихо они бьют белых. Сам он хотел бы воевать, бить врагов! И вот появилась такая возможность… Но сердце охватил ужас, потому что на лицах отца и деда было написано: случилось страшное.
Вдруг на нарах он увидел бумажку, таких бумажек здесь не было, здесь есть только книги и тетради Солтана. Он взял ее и прочел. То была повестка отцу в военкомат. Опять мелькнула мысль о том, что будет интересно: папа будет в такой же красивой форме, в какой ходят в Кисловодске и в Пятигорске военные. Вот бы и ему, Солтану! Но и эту мысль сразу заслонил страх перед предстоящим. Война!
Отец поднялся и строгим голосом сказал сыну:
– Ну, парень, сейчас уеду, мне послезавтра в военкомат, а там и на фронт. А ты… До школы будешь работать здесь с аксакалом, а там – учеба. Весь наш дом и забота о матери на тебе.
Отец вышел. Старик сказал Солтану:
– Вот так, брат… Печальные бумаги я привез твоему отцу и другим джигитам. И надо же было мне дожить до этого! Был бы я помоложе, помчался бы на битву. Ох и жестокая будет эта война… Вас больше всего жалко – не поживших…
Ночью Солтан не спал. Он слышал, что отец тоже не спит.
Когда забрезжил рассвет, отец поднялся, умылся, оделся и оседлал своего коня. Солтан тоже поднялся, на душе было тяжело, жизнь сразу приняла какой-то тусклый цвет, но Солтан старался держаться. Сейчас он боится больше всего одного – смотреть в лицо отцу, чтобы не разрыдаться. Как тяжко видеть великую грусть на красивом лице отца!
Если при черной вести Солтан вспомнил кино, представил себе героические схватки, как в фильмах, представил самого маршала Буденного с саблей в руке и на белом коне, то теперь перед глазами стояло иное: отец на смертном рубеже войны и плачущая мать.
Отец слегка перекусил, подтянул ремень, сказал «до свидания» лежавшему на нарах Даулету, взял бурку, башлык и выбежал из коша, Солтан – за ним.
Перед тем как сесть на лошадь, отец посмотрел на дверь, быстро прижал к себе сына, так прижал, что рукоять кинжала, висящего на поясе у отца, сделала больно руке Солтана. Прижав голову сына к груди, отец резко оттолкнул его от себя и быстро вскочил на коня.
– Будь мужчиной, сынок! – Это были последние слова отца, поскакавшего в аул, не оглядываясь.
Долго стоял Солтан на одном месте, слезы навертывались на глаза, но он не плакал, сдержал себя. Затем воздух огласил сильный двукратный свист. Солтан звал Тугана, охранявшего в это время косяк неподалеку от водопоя. Тот примчался, стал перед другом, как бы понимая его горе. Солтан прижался к голове Тугана, медленно гладил его.
Вечером он привел табун с луга, сел к очагу. Но разговаривать ни с кем не мог: слова комом застряли в горле, а слезы так и душили. Но Солтан молчал, стиснув зубы, и говорил себе, что плакать нет причины, ведь отец обязательно вернется, победив врага, вернется скоро, он сильный!
Когда кончили молча ужинать, накормили собак, пригасили жестяную керосиновую лампу и собрались ложиться, Солтан спросил:
– Дядя Даулет, а вы были на войне?
Тот не сразу ответил. Сначала расстегнул все пуговицы бешмета из домотканой шерсти, затем протянул хромую ногу, снял с нее ноговицу и лишь после этого ответил:
– Я гонялся за бандой в двадцатом году, сынок. Бандиты шли против нашей Советской власти, а могли мы им уступить? Против всех врагов устояла наша власть. Иначе и ты был бы сейчас чьим-то батраком, не умел бы даже расписываться, и отец твой тоже был бы батраком. Меня настигла бандитская пуля, раздробила колено. И видишь, старый Даулет теперь не может воевать с Гитлером. Но ничего, есть джигиты на нашей земле! Не переживай, твой отец силен, в нем кровь кипит, беды с ним не случится. Ложись да спи подольше. А утром с табуном пойду я.
…С того дня, как уехал отец, Солтан не имел никакой вести из аула, о войне тоже на Бийчесыне не знали, как и где она сейчас идет: газеты доставлялись сюда только раз в неделю, а радио не было. Солтану не терпелось ехать домой. Казалось, попади Солтан в аул, – и снова будет над головой безоблачное небо, а слух о войне развеется как кошмарный сон.
Старый Даулет ходил хмурый. Его сына взяли на фронт в первый же день мобилизации. Да и не только о сыне печалился старик, он печалился обо всем Аламате, о всей стране, на которую свалилась беда.
Однажды Солтан спросил его:
– Дядя Даулет, а таких, как я, могут пустить на фронт?
– Не-ет,– ответил он тихо.– Таким, как ты, теперь здесь надо работать как следует. Мы коней отменных должны поставлять нашей армии.
– А маршал Буденный уже, наверное, на фронте?
– А как же! Полководец.
– Каких же коней завод отправит на фронт?
– Самых первоклассных. Думаю, уже отбирают.
– Из наших косяков тоже возьмут? И Тугана? – спросил Солтан, только сейчас поняв, что это должно случиться, и добавил решительно: – Если возьмут Тугана, на нем на фронт поеду я!
Это было сказано так твердо, что дед пристально посмотрел на мальчика и не решился ничего сказать в ответ.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Когда Солтан вернулся с пастбища в Аламат, ему показалось, что здесь разучились улыбаться, что собаки перестали лаять, а петухи никогда не умели петь. Прежний веселый шум мальчишек не слышен.
Население Аламата теперь состоит, похоже, только из женщин, детей и стариков. Редко где увидишь мужчину. Тех джигитов, которые так холили коней, гарцевали на них, красовались у родника, ухаживая за девушками, уже не было.
Мать ходила грустная. За два месяца от отца была только одна треуголка, написанная чьей-то рукой, но подписанная каракулями отца. В письме не был указан адрес, отец обещал: «Ждите, напишу».
Вся их жизнь в Аламате теперь – ожидание. И днем и ночью ждут. Глаза целый день устремлены на ворота, на улицу – не идет ли почтальон? Он сейчас в ауле самый долгожданный человек… Пока он еще никому не приносил ужасную весть. Но это продолжалось недолго. Весть такая пришла: одноглазый почтальон, сам не зная того, вручил семье «А» – девочки Мариам – черную весть. И не успел он выйти с их двора, как услышал за собой горестные причитания, плач. Почтальон застыл у ворот не в состоянии сделать шага ни назад, ни вперед. А соседи уже бежали к этому двору, вбегали в ворота, обходя почтальона как чумного. Он стоял обгорелым столбом, готовым рухнуть; лицо у Одноглазого потемнело, тело сникло.
С того дня почтальон сделался сам не свой. Вручая письма, он уже знал по конверту, похоронка в нем или послание аламатца. Еще живого… Он, почтальон, стал для Аламата и желанным, и страшным человеком.
Услышав о гибели отца Мариам, Марзий помчалась соболезновать, Солтан – за ней вслед. Большой двор был полон стариков и женщин. Шайтан, растерянный и печальный, тоже оказался там. Они с Солтаном молча сели на сосновое бревно. Женщины навзрыд плакали в доме, старики сидели во дворе, опустив седые головы.
– Что сейчас с нашими отцами…-тихо сказал Шайтан.
Солтан не ответил, а вспомнил тот последний день на Бийчесыне, когда с ним прощался бледный, озабоченный отец.
В это время женщины вывели за руки во двор Мариам. Солтан и Шайтан подскочили к бледной, почти потерявшей сознание девочке, кто-то обливал ее лицо водой.
Через некоторое время она открыла глаза, провела рукой по мокрому лицу и увидела своих школьных товарищей, заплакала, причитая:
– А что же станет со мной, а как я буду жить без отца? А где мы найдем его могилу? А отомстили ли за моего отца?
Солтан и Шайтан, переполненные чувством жалости, не могли найти слов, чтобы утешить Мариам.
Уходя со двора, Солтан только и нашелся сказать ей, впервые называя «А» по имени:
– Будь мужчиной, Мариам!
Так первая трагическая весть с фронта потрясла весь аул. Но хорошие вести тоже шли. Такая весть в сентябре прилетела и в дом Солтана! Отец писал, что служит под началом генерала Доватора в кавалерийской части, был легко ранен, но снова в строю. Писал, что с ним ничего не случится, напоминал Солтану, что надо хорошо учиться, работать, помогать матери во всем. Он давал советы, чтоб именно надо сделать по дому к зиме. Это письмо окрылило! Солтан и мать ожили, работа по дому пошла веселее.
Серый служил Солтану отличную службу. Каждый день Солтан ездил на нем в лес за хворостом, за ними всегда гордо шагал «проклятый» баран, еле дыша от жира и своим устрашающим видом пугая встречных, хотя все знали, что вне дома он никого не трогает.
Пока Солтан собирал хворост, баран и Серый дружно паслись на полянке. Солтан приторочивал к ишаку – по бокам– две вязанки хвороста, туго затягивал ремни. Ишак стоял хмуро, не возражая, а у его носа скучал баран, спокойно жуя жвачку и как бы утешая друга. Затем отправлялись домой.
Так Солтан заготовил немало топлива на зиму. Привезет две вязанки дров и бежит к Тугану. А вечером домашние уроки.
Утром все сначала: чуть свет надо убирать в хлеву, выгонять скот за околицу…
В голове еще одна забота: не покидало беспокойство за сено. Он умеет косить, но когда этим заниматься? Бросать учебу никак нельзя, об этом матери и не заикнешься.
Спасибо, помог семьям фронтовиков завод: с помощью старших школьников завод заготовил понемножку сена и для этих семей.
Без Серого и без «проклятого» барана Солтану было бы скучно заготавливать хворост в лесу. А с ними не соскучишься! Однажды, когда Солтан уже набрал хворосту и собрался погрузить его, он увидел, что Серый и баран спят голова к голове мертвецким сном. Солтан всячески тормошил их, пинал, но они еле раскрывали глаза и снова засыпали. Ну и чудеса! Вдруг Солтан заметил, что от той мяты, которая росла рядом на полянке, не осталось ни кустика. И он понял причину беспробудного сна двух обжор: они объелись мяты! А все потому, что лопают подряд все, что подвернется, не раздумывая: то, что ест один, ест и другой. Пришлось дать выспаться, но и домой они брели сонные, шатаясь на ходу, как пьяницы, и удивляя прохожих.
…Наступили осенние холода. Люди перешли из летних комнат, от веселых, но ненадежных в стужу очагов, в зимние, с печным отоплением. У Лепшоковых во дворе было под навесом достаточно топлива на зиму, потому что и Марзий постаралась: запасла кизяк, сложила его рядом с дровами. Сена, наверное, при бережливом расходе хватит для коровы с теленком, перепадет кое-что и для единственного теперь барана и для ишака.
Марзий и Солтан сделали так, как советовал в письмах отец: зарезали всех семерых овец, чтобы не тратить на них сено, сдобрили мясо чесночно-соляным раствором, высушили его на солнце и ветре, затем Марзий сложила все это вяленое мясо в просторный деревянный закром и сказала:
– Этого нам хватит до возвращения отца, а там он снова заведет овец.
В большой кадке – запасенный еще с лета тузлук, масла Марзий запасла целый бурдюк.
Лишь после всего этого и полегчало у Марзий на душе. Теперь ее мальчик не будет голодать. Конечно, выручили и родители Марзий: дали про запас кукурузы и пшеницы. Ведь на рынке не купить, там сразу подорожало все.
Марзий упорно занималась хозяйством, обрабатывала вечерами овечью шерсть и ждала, ждала мужа. Она никогда не выключала круглый репродуктор, боясь пропустить что-либо о войне. Оттуда, из черной чаши репродуктора, шли тяжелые вести, они никого не радовали.
Аламат как будто оделся в траур. Сама природа надела его на аул: вот уже проходит зима, а с неба еще не упала ни одна снежинка, над голым темноватым аулом мечутся сильные ветры, их вой раздирает душу, наводит тоску.
В первую осень войны свадеб в Аламате не было. Вечно болтливая гармонь умолкла словно навсегда. Разве можно играть даже ради собственного успокоения, если у соседей горе? Обычай предков – не играть на гармони, когда у соседа беда, – соблюдался строго.
Солтан и Шайтан однажды шли по пустой Главной улице. У аулсовета сидели на завалинке несколько стариков, а перед ними стоял новый председатель, когда-то потерявший руку при падении с лошади. До ухода старого председателя в армию он, Хаджи-Сеит, работал секретарем Совета и своей левой рукой научился писать так ловко, что удивлял всех. Сейчас он обратился к старикам:
– Джамагат [23] [23]Джамагат – собрание, мир, сходка.
[Закрыть], наступает зима, нашим доблестным бойцам нужны теплые вещи: шубы, варежки, носки, шарфы…
– Что же, государство само разве не может одеть своих солдат? – сказал Кривая талия со злой усмешкой.
Старики посмотрели на него с недоумением, никто ему не ответил, а председатель продолжал:
– Так вот, дорогие мои, надо ли нам по этому поводу устраивать собрания, писать протоколы? Давайте обходить каждый дом. Объясним людям, и каждый будет рад помочь. Повернувшись к Кривой талии, председатель презрительно спросил: -А без тебя как-нибудь обойдемся. И мы, и государство!
– Можно, мы тоже пойдем по домам? – спросил Солтан у председателя, показав на друга.
– А как же! – одобрил председатель. – Дети фронтовиков…
Солтан и Шайтан взяли на себя Главную улицу, обещав привлечь для обхода весь свой класс и даже ребят постарше.
Значит, теперь у него, Солтана, еще одна забота. Да какая! Ради фронта! Уход за Туганом – это тоже для фронта. О том, чтобы готовиться к весенним конным состязаниям, на заводе уже не было речи, но весной Солтан непременно пойдет с табуном на горные выпасы – табунщиков не хватает.
Марзий замечала, что сын стал совсем взрослым: санки, альчики – все это забыто, он все время в заботах. У нее сжималось сердце, что детство у сына отнято, но она говорила себе: «Как же иначе, если каждый день, идя в школу и обратно, мальчик то и дело слышит плач и рыдания то в одном, то в другом дворе?» Похоронки не обходили Аламат стороной…
Но и жизнь брала свое: в Аламате произошла свадьба! Вернулся с фронта безрукий Батал, его любимая девушка ждала его, не отказалась от инвалида. И состоялась свадьба, но свадьба горькая – без гармони, без танцев, потому что кругом черный траур…
***
В одно из воскресений холодного декабря группа школьников во главе с Солтаном и Шайтаном приступила к сбору теплых вещей для воинов Красной Армии. Для этого Шайтан и один из школьников привели своих ишаков. Солтанова Богатыря решили не трогать, потому что за ним увязался бы и «проклятый» баран.
Начали обход Главной улицы со стороны горы. Вот дом номер один, хотя на нем никакого номера и не было. Шайтан крикнул, напустив на себя солидности:
– Эй, кто дома? – и постучал палочкой в калитку.
Собака сильно залаяла, заметалась по двору и стала царапаться в ворота.
– Хватит тебе, уходи, – сказал за воротами старческий голос, и калитка открылась.
Перед ребятами предстала пожилая, но стройная женщина со строгим морщинистым лицом и ясными глазами.
– Салам алейкум, тетя Хабий, – сказали ей хором ребята.
И когда она, приняв их «салам», пригласила во двор, Солтан начал:
– Тетя Хабий, сейчас зима…
– Вижу, сынок, что зима!
– Сейчас зима… на фронте нашим бойцам очень холодно, им трудно держать в руках оружие…
– А оно железное, – вставил Шайтан.
– Да, железное, – оттолкнул Солтан мешавшего друга. – Там все время идут снега и держатся морозы, а конникам Буденного и всем-всем бойцам обязательно надо каждый день идти в атаку. При любых морозах!
– Эх, сынок… Разве я не думаю об этом ночами и днями? Когда греюсь у печи, я думаю о своих сыновьях, о том, что им там холодно. Их у меня там трое. И хоть бы один был женат и оставил мне внуков! В этом году старший должен был жениться. И невесту присмотрели ему… Ох, заговорилась я, ребятки! А как же вы все это отправите?
– Кого? – не сразу понял Солтан.
– Теплые вещи!
– Председатель Хаджи-Сеит все знает, он отправит.
– Заходите в дом, дети мои, – сказала Хабий и, приподняв полы длинной мерлушковой шубы, пошла к крыльцу.
В доме она стала вытаскивать из большого сундука вещи.
– Я пересыпала их табаком, вы небось еще не нюхали его, расчихаетесь. Вот три крашеных полушубка моих мальчиков; они все были у меня как близнецы, рост в рост. Вот это их кожаные варежки, а это их сапоги со скрипом. Бывало, выйдут все нарядно одетые, богатыри! Глядишь им вслед – любуется душа. А сапоги у всех троих скрип… скрип… До сих пор так и стоит это у меня в ушах. А это их каракулевые шапки. Видите, какие? Их сшил лучший мастер…
Женщина продолжала вытаскивать и зимнюю и летнюю одежду, неумолчно говорила о прошлом, потому что она сейчас вся была там, в довоенном времени.
Шайтан перебил ее:
– Тетя Хабий, нам нужны только теплые вещи!
– Ну конечно! Как же это я… Заговорилась совсем…
Она аккуратно сложила вещи, связала их, а когда ребята дошли с тюком до порога, она чуть ли не закричала вслед:
– Стойте! Прочитайте-ка мне вот это письмо от моего младшего. От старших давно ничего нет, написали они мне только по одному письму. А может быть, Одноглазый затерял письма от них, вы не знаете? Говорите, если знаете!
Но что могли ответить ребята? Они знали только, что об Одноглазом ходят слухи, будто почтальон до поры до времени прячет похоронки, не каждому решается вручать их…
Хабий развернула письмо-треугольник от младшего сына, и Шайтан начал читать:
– «Пишет это твой сын Хасан, дорогая мама, который находится от тебя далеко. От братьев я все время получаю письма, они живы и невредимы, сам я тоже. Только один раз я был ранен, но это пустяки. Помнишь, в детстве я упал с чинары и не плакал, но тогда было даже больнее, чем сейчас, так что у меня все нормально. Я получил посылку от женщины из Сибири, а в ней были носки теплые, перчатки и все другое. Знай, дорогая наша мама, мы, вернемся живыми и здоровыми, победив фашистов, только ты береги себя!»
– Вот я стараюсь беречь себя, детки мои, чтобы вы возвратились не в пустой дом, не к холодному очагу, – сказала женщина, провожая ребят до ворот.
Погрузив вещи на ишака, ребята двинулись к следующему двору. Их встретила женщина средних лет, за которой выбежала целая орава детворы мал мала меньше. Двое малышей держались за подол материнского платья и робко поглядывали на пришедших. От мороза их ручки сразу стали красными.
– У меня их пятеро, – сказала женщина. – Я с ними одна, но, слава аллаху, их отец все время нам пишет, значит, и горя у нас нет! Не умрем с голоду, хотя сразу все подорожало. Готовых носков и варежек у меня нет, но я свяжу ночами, сама же и принесу к Хаджи-Сеиту. Так ему и передайте!
Когда ребята дошли до дома Мазана, оба ишака уже были нагружены. Шайтан и Солтан вошли во двор, оставив остальных за воротами. Сначала Шайтан повел друга в плотницкую. Его лицо стало сразу грустным.
– Вот, смотри, эти стулья остались недоделанными. Не успел отец… Заказчики молчат, но я хочу сам доделать стулья. Видишь – стамеска? Она лежит на том же месте, куда ее положил отец. Я ее трогать не буду, стану работать другой. А эта пусть так и лежит до возвращения отца. И почему от него ничего нет?
Солтан только сейчас заметил, как повзрослел его друг.
Потом они вошли в комнату.
– Мать, что у тебя есть из теплых вещей? Выкладывай, – по-хозяйски сказал Шайтан, глава семьи.
– Почему не с нашего дома начали? Я же тебе говорила, Шайтан ты этакий! – рассердилась Лейла, сняла с гвоздя висевшую наготове шубу, порылась и достала пару варежек.
…К полудню они добрались до дома аульного моллы.
– Он-то, думаю, рад, что кузнеца Идриса взяли на фронт и теперь никто не перебивает призывы муэдзина, – сказал Шайтан, перед тем как постучаться.
– Зато тетю Даум теперь не увидишь на крыше: ей прялось хорошо только под музыку кузнеца, – вздохнул Солтан.
– Вот уж не к добру, когда рыжий Шайтан появляется у ворот, – проворчал молла, выглядывая в щелку. – И чего это вы, бездельники, бродите по дворам, побираетесь? Чего ты хочешь, Шайтан, сын шайтана?
Шайтан за словами никогда не лез в карман.
– Я сын не шайтана, а красноармейца! Слышали, дядя молла? – сказал он и громко крикнул ребятам: – Пошли отсюда, его поповская ряса не нужна никому на фронте! В ней воевать никто не сможет…
Молла, отплевываясь, что-то ворчал им вслед, но ребята уже стучались в другой двор.
