Текст книги "Тысяча сияющих солнц"

Автор книги: Халед Хоссейни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

9

 К дому Рашида они подошли во второй половине следующего дня.

– Вот мы и в Дих-Мазанге, – прохрипел Рашид. В одной руке он держал чемодан, а второй открывал деревянную калитку. – Это юго-западная часть города. Рядом зоопарк. И до университета недалеко.

Мариам устало кивнула. Все-таки ей приходилось напрягаться, чтобы понять кабульский выговор мужа. Да тут еще его пуштунский акцент. Ведь в его родном Кандагаре все говорят на пуштунском.

А он, казалось, без труда понимал ее гератский фарси.

Мариам быстро оглядела узкую незамощенную улицу, тесно стоявшие дома из обожженного кирпича, заборы, за которыми прятались дворы, плоские крыши. Некоторые дома были саманные и серым своим цветом напоминали горы, кольцом окружавшие город. По обеим сторонам улицы тянулись сточные канавы, полные мутной воды. Тут и там громоздились кучи мусора.

Дом Рашида был двухэтажный, выкрашенный в синий цвет. Краска давным-давно выцвела. Двор порос пожелтевшей травой. Справа к дому примыкал сарай, слева виднелся колодец с ручным насосом, высаженные в ряд чахлые деревца. Под навесом, прислоненный к стене дома, стоял велосипед.

– Твой отец сказал, ты любишь рыбалку, – сказал Рашид. – К северу от нас есть реки. Рыбы полно. Я тебя как-нибудь отвезу.

И он отомкнул входную дверь и впустил Мариам в дом.

Конечно, у Джалиля дом куда больше. Но против хижины, где они обитали с матерью, это были хоромы. На первом этаже помещались передняя, гостиная и кухня. Рашид сразу показал ей кастрюльки, сковородки, скороварку, керосинку-иштоп. В гостиной бросился в глаза кожаный зеленый диван с тщательно зашитым разрезом на боку. Еще тут имелись стол, два плетеных кресла, два складных стула, черная чугунная печка в углу. И голые стены.

Стоя посреди гостиной, Мариам осматривалась. У себя в домике она легко могла дотянуться до потолка. По солнцу, косые лучи которого проникали в окно, можно было определить время. Мариам четко знала, на сколько приоткроется дверь, прежде чем раздастся скрип. Ей хорошо были знакомы каждый скол и каждая трещинка на тридцати половицах. Со смертью матери все, к чему она привыкла, куда-то кануло. Она в чужом городе, и от прежней жизни ее отделяют высокие горы, глубокие ущелья и пустынные равнины. В чужом доме за темно-зелеными занавесками, где пахнет табачным дымом и полно незнакомых предметов, ей и до потолка-то не достать.

И зачем ей такой простор, если он ее душит?

Мариам пронзила острая тоска по Нане, по мулле Фатхулле, по всей своей прежней жизни.

И она заплакала.

– С чего это вдруг? – недовольно спросил Рашид, полез в карман штанов, достал носовой платок, втиснул в руку Мариам, потом прислонился к стене и закурил, не спуская с жены глаз.

Мариам прижала платок к глазам.

– Прошло?

Мариам молча кивнула.

– Точно?

– Да.

Он взял ее под руку и подвел к окну гостиной.

– Выходит на север. – Рашид постучал по стеклу скрюченным указательным пальцем. – Прямо перед нами гора Асмаи – видишь? – а слева гора Али Абад. У ее подножия находится университет. К востоку от нас – отсюда не видно – горный хребет Ширдарваза. Каждый день ровно в полдень оттуда стреляет пушка... Немедля прекрати реветь. Я терпеть не могу слез.

Мариам еще раз вытерла глаза.

– Совершенно не выношу женского плача. Ты уж извини. Рыдания выводят меня из себя.

– Хочу домой, – всхлипнула Мариам.

Рашид раздраженно вздохнул. На Мариам так и понесло табаком.

– На этот раз обижаться не буду.

Он опять взял ее под руку, и они отправились наверх.

Узкий темный коридор и две спальни. Дверь в ту, что побольше, распахнута настежь. Обстановка довольно скудная – как и во всех прочих помещениях в доме. Кровать под коричневым покрывалом, комод, платяной шкаф. На стенах ничего, только маленькое зеркало.

Рашид захлопнул дверь.

– Это – моя комната. А ты будешь жить в гостевой. Ты, надеюсь, не против? Я привык спать один.

Мариам с трудом сдержала вздох облегчения.

Ее комната оказалась невелика размером, не то что у Джалиля, из мебели – только кровать и два старых шкафа, поменьше и побольше. Окно во двор, из-за забора виден кусок улицы.

Рашид поставил ее чемодан в угол.

Мариам присела на кровать.

– А ты и не заметила, – с упреком произнес Рашид. Чтобы пройти в дверь, ему пришлось нагнуться. – Посмотри на окно. Знаешь, как они называются? Я купил их перед отъездом в Герат.

Только сейчас Мариам заметила на подоконнике корзину с белыми туберозами.

– Тебе нравится? Ты рада?

– Да.

– Так поблагодари меня.

– Извини. Спасибо. Ташакор.

– Ты вся дрожишь. Ты меня боишься? Я тебе страшен?

В его словах Мариам послышалась игривость, лукавинка. Она поспешно затрясла головой.

Вот и первая ложь за время их супружества.

– Нет? Это хорошо. Для тебя хорошо. Так что теперь это – твой дом. Ты его полюбишь. Я тебе говорил, что у нас проведен свет? По ночам электричество есть всегда. Днем вот иногда отключают.

Он глубоко затянулся и сделал такое движение, будто собирался выйти. Но так и не собрался.

Мариам думала, он скажет что-то еще.

Но Рашид постоял, подумал. И удалился.

Дверь хлопнула. Мариам осталась одна со своим чемоданом и со своими цветами.

10

Первые несколько дней Мариам почти не выходила из своей комнаты. На рассвете при звуках далекого азана[10]10
  Призыв к правоверным преклонить колени и вознести молитву.


[Закрыть] она просыпалась, молилась и снова проскальзывала в теплую постель. Когда Рашид, умывшись, заглядывал к ней в комнату, перед тем как отправиться в мастерскую, она еще лежала. В окно она видела, как он проходит по двору, крепит к багажнику велосипеда узелок с обедом, выкатывает велосипед на улицу, садится и уезжает.

Днем Мариам редко поднималась с кровати. Когда становилось особенно тоскливо и одиноко, она спускалась в кухню, к замызганному, в жирных пятнах, столу, к пластиковым занавескам в цветочек, от которых почему-то пахло паленым, выдвигала ящики, перебирала разнокалиберные ложки и ножи, лопаточки и сита – все, что должно было теперь составлять важную часть ее повседневной жизни, но лишь напоминало о том, какая ее постигла катастрофа и насколько ей все вокруг чуждо.

Там, в хижине, ей хотелось есть в определенное время. Здесь голод приходил к ней очень редко. Ей хватало остатков риса и кусочка черствого хлеба. Из гостиной были видны крыши одноэтажных домишек на их улице. В соседних дворах женщины развешивали белье, баюкали детей, куры разгребали пыль, жевали свою вечную жвачку привязанные к деревьям коровы.

Ей вспоминались летние ночи в Гуль-Дамане, такие душные, что рубашка прилипала к телу. Они с Наной отправлялись спать на плоскую крышу своего саманного домика, и яркая луна освещала их. Ей вспоминались зимние утра, когда они в хижине читали священную книгу с муллой Фатхуллой, треск падающих с деревьев сосулек, карканье ворон с заснеженных веток.

Мариам слонялась по дому: из кухни в гостиную, потом наверх к себе, обратно вниз по лестнице – и так много раз. Утомившись, она опускалась на колени, а помолившись, падала на кровать и давала волю печали и скуке.

На закате Мариам делалось особенно плохо. Зубы у нее начинали выбивать дробь при одной мысли о том, что сегодня вечером Рашиду вдруг взбредет наконец в голову взяться за исполнение супружеского долга. Вся дрожа, она лежала в постели и ждала, когда муж отужинает.

После ужина Рашид обязательно к ней заглядывал.

– Как, ты уже спишь? Не может быть! Еще и семи нет. Проснулась? Ну-ка, отвечай мне.

Он не успокаивался, пока Мариам не отвечала из тьмы спальни:

– Я здесь.

В дверном проеме виднелись очертания его фигуры, большое тело, длинные ноги, крючковатый нос. Неизменная сигарета в зубах то разгоралась, то гасла. Он рассказывал ей, как прошел день. Замминистра иностранных дел оплатил пару мокасин – он заказывает обувь только у Рашида. Польский дипломат с женой заказали сандалии. Рашид расписывал Мариам суеверия, связанные с обувью: нельзя класть ее на кровать – накличешь смерть, не годится обуваться, начиная с левой ноги, – навлечешь ссору.

– Ну разве что сделал это в пятницу и не нарочно, – усмехался Рашид. – И еще плохая примета связывать шнурки вместе и вешать ботинки на гвоздь.

Сам Рашид во все эти плохие приметы не верил – бабьи бредни, больше ничего.

Еще Рашид пересказывал жене разные новости. Вот, например, американский президент Ричард Никсон подал в отставку в связи со скандалом.

Мариам помалкивала – она понятия не имела, кто такой Никсон и что за скандал заставил его уйти с поста. – и не могла дождаться, когда муж закончит болтать, затушит сигарету и удалится. Стальные пальцы, схватившие сердце, разжимались, только когда внизу хлопала дверь его комнаты.

Но однажды вечером он погасил сигарету – и не ушел.

– Ты когда-нибудь разберешь свой чемодан? Пора бы уже перестать тосковать, привыкнуть. Целая неделя прошла, а ты... С завтрашнего дня веди себя как жена. Фамиди? Поняла?

Зубы у Мариам застучали.

– Отвечай же!

– Да, поняла.

– Вот и чудесно. Что ты себе вообразила? Что у меня здесь гостиница? Что я содержу постоялый двор? Господи... что я говорил про слезы? Мариам! Ты слышала, что я сказал насчет слез?

На следующее утро, как только Рашид ушел на работу, Мариам распаковала свои вещи, повесила их в шкаф, принесла из колодца ведро воды, вымыла окна своей комнаты и гостиной на первом этаже, помыла пол, смахнула из углов паутину и проветрила дом.

Потом она замочила в горшке чечевицу, порезала морковь и картошку и тоже погрузила в воду. В уголке кухонного шкафа за грязными банками из-под специй нашлась мука, и Мариам замесила тесто, тщательно размяла, как учила ее Нана, потом завернула в мокрую тряпочку, набросила на голову хиджаб и отправилась в пекарню.

Рашид объяснил ей, где находится пекарня для жителей – пройти по улице, свернуть налево и сразу направо. Но его объяснения Мариам не пригодились – в нужное ей место направлялась целая толпа женщин и детей, и Мариам просто последовала за ними. Рубашки на мальчишках были латаные-перелатаные, штаны слишком маленькие или чересчур большие, ремешки на сандалиях истрепанные или вовсе оборванные. Некоторые палками катили перед собой старые ржавые обручи.

Их матери шли кучками по три-четыре человека (кое-кто в бурках[11]11
  Она же паранджа или чадра – самый радикальный способ сокрытия женской красоты. Экзотическое одеяние свободного покроя и яркой расцветки, укутывает женщину с головы до пят. В области глаз находится «смотровое окошко», забранное матерчатой сеточкой.


[Закрыть], кое-кто – нет), весело переговаривались, громко смеялись. Хотя, казалось, радоваться было нечему – с уст у женщин не сходили больные дети и ленивые, нерадивые мужья.

– Если бы еда сама себя готовила!

– Господи ты боже мой, ни минуты покоя!

– А он мне тогда и говорит: клянусь, это правда...

Почти одни и те же слова повторялись на разные лады на пути к пекарне и в очереди к тандыру. У кого-то муж играл в азартные игры. У кого-то всем заправляла свекровь, а жене муж не давал ни рупии. Мариам только удивлялась про себя: как это получилось, что всем до единой достались такие ледащие мужья? Или это просто бабьи разговоры, своеобразный незнакомый ей ежедневный ритуал вроде замачивания риса или замешивания теста? И скоро она сама точно так же даст волю язычку?

Стоя в очереди, Мариам чувствовала на себе любопытные взгляды, слышала шепоток за спиной. У нее вспотели ладони – вдруг все вокруг уже знают, что она харами, позор для отца и всей семьи, предавшая свою мать и обесчестившая себя?

Уголком хиджаба Мариам вытерла капельки с верхней губы и постаралась взять себя в руки.

Вроде получилось.

И тут кто-то хлопнул ее сзади по плечу.

Мариам обернулась. Рядом с ней стояла толстенькая светлокожая женщина с темными, коротко стриженными кудряшками и круглым веселым лицом. На голове у нее тоже был хиджаб. Рот у женщины был куда более пухлый, чем у Мариам, на подбородке у чуть отвисшей нижней губы темнела большая родинка, зеленоватые глаза искрились дружелюбием.

– Ты ведь новая жена Рашид-джана? – широко улыбнулась круглолицая. – Из Герата приехала? Какая ты молоденькая! Тебя зовут Мариам-джан, да? А я Фариба, живу за пять домов от вас на той же улице, у нас калитка – зеленая. А это мой сын Hoop.

У мальчика было живое веселое лицо и черные вьющиеся волосы, в точности как у матери.

– Салам, Хала-джан[12]12
  Обращение, соответствующее русскому «тетя».


[Закрыть].

– Ноору десять лет. Его старшего брата зовут Ахмад.

– Ему тринадцать, – сообщил Hoop.

– А еще одному мальчику – сорок. – Фариба засмеялась. – Мужа моего зовут Хаким. Он учитель в Дих-Мазанге. Загляни к нам как-нибудь, выпьем по чашечке чаю...

Словно по команде женщины обступили Мариам.

– Значит, ты – юная жена Рашид-джана...

– Как тебе Кабул?

– А я была в Герате. У меня там двоюродный брат.

– Кого ты хочешь первенцем – мальчика или девочку?

– Какие там минареты! Какая красота! Герат – замечательный город.

– Лучше мальчика, Мариам-джан, он сохранит имя рода...

– Ба! Мальчишка женится – и был таков. А девочка останется с тобой, будет опорой в старости...

– Мы слышали о вашем приезде.

– Рожай двойню! Мальчика и девочку! И все будут довольны.

Мариам попятилась. Дыхание у нее прерывалось, в ушах звенело, чужие лица расплывались перед глазами. Еще несколько шагов назад... Только отступать некуда, она в кольце.

Мариам умоляюще посмотрела на Фарибу. Та все поняла.

– Вот ведь набросились! Дайте ей пройти! Вы ее напугали!

Крепко прижав к груди шматок теста, Мариам двинулась прямо на обступившую ее толпу.

– Ты куда, хамшира!

Как только вокруг нее стало свободнее, Мариам сорвалась с места и побежала по улице. Только не туда, куда надо, – она поняла это на первом же перекрестке. Мариам повернулась и, низко опустив голову, бросилась назад. И – надо же! – на виду у всех споткнулась, упала и расквасила колено.

– Ты не ушиблась, хамшира?

– Да у тебя кровь!

Мариам вскочила и, прихрамывая, побежала дальше.

Поворот.

Еще поворот.

Вот она, их улица. Только где дом Рашида?

Мариам охватило отчаяние, на глаза навернулись слезы.

Попробовать сунуться наугад?

Эта калитка заперта. Эта открыта, но двор явно чужой. А здесь собака и куры, а у них нет никаких животных.

Вот вернется муж с работы, а жена собственный дом не может отыскать!

Мариам заплакала, забормотала молитвы.

Это – чужой дом. И это – чужой. А вот...

Сарай. Навес. Колодец.

Нашла!

Слава Аллаху!

Мариам захлопнула за собой калитку, повернула щеколду и, тут же у стены, осела на землю.

Никогда еще ей не было так одиноко.

В тот вечер Рашид пришел домой с каким-то свертком в руках. На чистые окна и вымытый пол он не обратил никакого внимания – Мариам даже расстроилась. А вот то, что обед его уже ждал, явно пришлось ему по душе.

– Я приготовила даал[13]13
  Чечевица с овощами и пряностями.


[Закрыть], —похвасталась Мариам.

– Отлично. Я голоден.

Рашид умылся – Мариам полила из кувшина ему на руки, – а пока он вытирался, дымящаяся чашка даала и тарелка рассыпчатого белого риса уже стояли на чистой скатерти, расстеленной на полу в гостиной. Впервые Мариам приготовила мужу поесть – только вот была сама не своя, пока готовила, вся тряслась мелкой дрожью, так подействовал на нее случай у пекарни, и вполне могла переложить в кушанье имбиря или куркумы.

Рашид погрузил ложку в золотистую чечевицу. Мариам затаила дыхание.

Что, если ему не понравится и он со злостью оттолкнет тарелку?

– Горячо, – пролепетала она. – Осторожнее.

Рашид вытянул губы трубочкой и подул на ложку, потом с опаской попробовал.

– Вкусно. Немного недосолено, ну да ничего. Просто отлично.

Мариам захлестнула волна самодовольной гордости. У нее получилось вкусно. Просто отлично, сказал он. Мариам сама удивилась, какую радость доставила ей похвала. На душе сразу стало легче.

– Завтра пятница, – сказал Рашид. – Могу показать тебе город. Что скажешь?

– Ты про Кабул?

– Нет. Про Калькутту.

Мариам недоуменно заморгала.

– Шучу. Конечно, про Кабул. Про что же еще? – Он взял в руки сверток. – Но сперва мне надо поговорить с тобой.

И Рашид достал небесно-голубую бурку.

– У меня есть заказчики, мужчины. Они заходят ко мне в лавку вместе с женами. Их женщины ходят с открытыми лицами, говорят со мной, глядят мне в глаза без капли стыда. У них намазаны губы и подведены глаза, они носят юбки выше колен. Порой приходится снимать с них мерку, и они спокойно позволяют мне касаться своих ног. А мужья – ничего, стоят рядом и смотрят, как посторонний мужчина гладит жену по голым ногам. Думают, они очень современные, очень образованные и умные, и не видят, как своим поведением выставляют на поругание свои нанг и намус – честь и гордость.

Рашид осуждающе покачал головой.

– Обычно это люди из богатых районов Кабула. Мы завтра с тобой там будем, сама увидишь. Но такие слюнтяи живут и по соседству с нами. На нашей улице. Жена учителя Хакима Фариба шляется по городу в одном платке на голове. Противно видеть, честное слово, как жены ни во что не ставят своих мужей.

Он сурово посмотрел на Мариам.

– Но я – не из той породы. У меня на родине один косой взгляд, одно неправильное слово – и кровь пролилась. В местах, откуда я родом, смотреть на лицо женщины вправе только муж. Помни об этом. Ты поняла?

Мариам кивнула и взяла из рук у мужа бурку.

Вся радость, что он похвалил ее стряпню, куда-то улетучилась. Сделалось зябко. Воля мужчины представилась ей чем-то каменным, непоколебимым, вот словно горный хребет Сафедкох, заслоняющий полнеба.

– Значит, с этим все ясно. А теперь положи-ка мне добавки.

11

Мариам надевала бурку впервые в жизни. Хорошо, что ей помогал Рашид. Головной убор оказался тяжелым и тесным, и было ужасно непривычно смотреть на мир через сетку. Мариам попробовала пройтись в новом наряде по комнате. Оказалось, она все время наступает на длинный подол и спотыкается, а накидка лезет в рот.

– Ничего, привыкнешь со временем, – успокоил муж. – Еще успеешь полюбить этот наряд.

До парка Шаринау (так назвал это место Рашид) они добрались на автобусе. Дети качались на качелях, перебрасывали мячик через старенькую сетку, натянутую между деревьями, запускали воздушных змеев. Мариам мелко семенила рядом с мужем, то и дело спотыкаясь. Обедать они отправились в кебабную, расположенную рядом с мечетью Хаджи Якуба. Пол в заведении был липкий, пахло дымом и сырым мясом, громко играла музыка. Худенькие мальчишки-повара ловко вертели шампуры одной рукой и били мух с комарами другой. Мариам поначалу показалось странным сидеть в комнате, битком набитой чужими, незнакомыми людьми. А чтобы положить кусок в рот, приходилось приподнимать край накидки, что тоже было непривычно. Робость, как тогда, у пекарни, время от времени шевелилась где-то внутри, но рядом был Рашид, и вскоре музыка, дым и даже толпа уже не раздражали. А в бурке и в самом деле было удобно: она укрывала тебя от посторонних любопытных глаз – ты все видишь, а тебя не видно. И никто уже с ходу не определит наметанным взглядом, какие у тебя в душе скрыты позорные тайны.

Когда они гуляли по улицам, Рашид называл жене все мало-мальски известные здания, попадавшиеся им на пути. Вот это – американское посольство, а это – министерство иностранных дел. Марки автомобилей он тоже называл. Это – «Волга», выпускается в Советском Союзе. «Шевроле» производится в США. «Опель» – немецкая машина.

– Какой автомобиль тебе больше понравился? – спросил он.

Помедлив, Мариам указала на «Волгу». Рашид засмеялся.

Конечно, Кабул оказался не то что Герат, точнее, тот кусок Герата, который Мариам успела увидеть. Деревьев здесь было меньше, как и повозок, запряженных лошадьми, зато автомобилей – больше. Здания были выше, на перекрестках стояли светофоры, а улицы были по большей части замощены. И говор казался странным. «Джан» вместо «джо» (дорогой, дорогая), «хамшира» вместо «хемшири» (сестра).

Рашид купил у уличного торговца мороженое. Ничего вкуснее Мариам в жизни не ела и в мгновение ока уплела весь рожок – от тертых фисташек, которыми лакомство было присыпано сверху, до рисовых шариков, выстилающих дно.

Они шагали по Коче-Морга, Куриной улице, узкому, запруженному торговцами и покупателями проезду. По словам Рашида, это была чуть ли не самая богатая часть Кабула.

– Здесь живут иностранные дипломаты, состоятельные купцы, члены королевской семьи. Не нам с тобой чета.

– А где же куры? – спросила Мариам.

– Вот уж этого добра на Куриной улице днем с огнем не сыщешь, – засмеялся Рашид.

Со всех сторон им наперебой предлагали каракулевые шапки, разноцветные чапаны, ковры. В одной лавке Рашида заинтересовал серебряный гравированный кинжал, торговец рядом расхваливал старое ружье – как он уверял, реликвию времен первой войны с Британией.

– Ну да, конечно. Тогда я – Моше Даян, – пробурчал про себя Рашид, чуть заметно улыбаясь Мариам, ей одной, и никому больше. Только жены могут постичь смысл такой тайной усмешки.

Мелькали лавки ремесленников, лотки со сладостями, с цветами, мужские и женские портновские мастерские. За кружевными занавесками юные девушки пришивали пуговицы, разлаживали утюгами воротнички. Рашид то и дело приветствовал знакомых лавочников, порой на фарси, порой на пушту. Пока мужчины лобызались и жали друг другу руки, Мариам скромно стояла в сторонке. Рашид ни разу не подозвал ее к себе и не представил друзьям.

У лавки с вышивками Рашид велел жене обождать.

– Владелец – мой знакомый. Я через минуту вернусь, только передам ему свой салам.

Мариам осталась на улице. Вокруг гомонила толпа, вопили лоточники, надрывались клаксоны автомобилей. Только ослики и не думали уступать машинам дорогу. Вот какой-то торговец утомился, закурил. Затяжка-другая – и он снова вьюном вьется перед покупателями, демонстрируя ткани или меха.

И женщины, что за женщины! Мариам глаз от них не могла оторвать. Особая порода, не то что в их бедном районе. «Современные», вот как Рашид назвал таких дам. А современные афганцы не возражают, чтобы их жены толкались среди посторонних, с накрашенными лицами и непокрытыми головами (порой даже без спутника), и заговаривали с кем ни попадя. Их розовощекие дети (обувь начищена до блеска, на руках сверкают часы на кожаном ремешке) разъезжали на велосипедах с золотыми спицами. Такое колесо и в голову не придет пустить на обруч и катать по улице палкой.

С плеч у здешних женщин свисали сумочки, ноги их обтягивали короткие юбки (одна накрашенная так даже курила, сидя за рулем машины), ногти их покрывал лак, губы их были красны, как тюльпаны. На своих высоких каблуках, в своих темных очках они мчались куда-то, будто по срочному делу, и аромат духов шлейфом вился за ними. Все они наверняка закончили университет, подумалось Мариам, и работают в конторах в роскошных зданиях, каждая за своим отдельным столом, и печатают на машинке, и ведут по телефону важные переговоры с высокопоставленными людьми. Жизнь их окутана благоухающей тайной. Куда Мариам до них, с ее-то одиночеством, невежеством и заурядной внешностью!

Рашид хлопнул ее по плечу и сунул что-то в руки:

– Держи.

Это был темно-красный шелковый платок, вышитый по краям золотой нитью. Бахрома его была отделана стеклярусом.

– Нравится?

Мариам подняла голову. Рашид заморгал и отвел глаза. Это ее тронуло.

Джалиль делал подарки добродушно, весело, широким жестом, как бы не ожидая особенной благодарности. Нана была права насчет его подношений – им недоставало искренности. Своими дарами Джалиль как бы старался замолить собственные грехи, успокоить совесть. И это чувствовалось.

А вот платок был подарен от всей души.

– Какой красивый, – сказала Мариам.

В тот вечер Рашид опять наведался к ней в комнату, но курить, стоя в дверях, не стал. Два шага – и он сел к ней на кровати, только пружины заскрипели.

Помедлив, он протянул руку, своими толстыми шершавыми пальцами погладил ее по лицу, по шее. Затем рука скользнула ниже, ухватилась за ворот сорочки.

– Не надо, – прошептала Мариам.

Яркая луна высвечивала его профиль, массивные плечи и широкую грудь, поросшую седыми волосами.

Рашид сильно сжал ей правую грудь. Послышалось сопение. И вот он уже под одеялом рядом с ней. Пальцы его задвигались – он развязал резинку на своих штанах и с коротким всхрапом взгромоздился на жену. Всхлипнув, Мариам закрыла глаза и стиснула зубы.

Боль была резкой и внезапной. Мариам впилась зубами себе в руку, другой рукой обняла Рашида и прижала к себе. Задыхаясь, он уткнулся лицом в подушку. Чувствуя у себя на плече его горячее дыхание, она устремила взгляд в потолок. Пахло табаком, луком и жареной бараниной. Его бритая щека царапала ей лицо.

Все закончилось быстро.

Лежа рядом с ней на спине, он поднес руку к лицу. В темноте сверкнули светящиеся стрелки его часов.

Супруги не смотрели друг на друга.

– В этом нет ничего постыдного, – невнятно пробормотал Рашид. – Мы ведь муж и жена. Сам Пророк со своими женами занимался тем же самым. Тут нечего стыдиться.

Немного погодя он поднялся, набросил на нее одеяло и удалился к себе.

Мариам осталась наедине сама с собой, с ледяными звездами на небе, с тучкой, закрывшей лик луны словно свадебная вуаль.

И с утихающей болью.