Текст книги "Раны Армении"

Автор книги: Хачатур Абовян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Часть третья

1

Армянская страна много раз подвергалась притеснениям и опустошениям, но на сей раз превзойдено было все. Горы и ущелья стали обиталищем воров и разбойников. Со всех сторон внезапно поднялись персы, и сила их была такова, что не было уже возможности противостоять им. Но эти же притеснения придали армянам духа. Их народ всячески попирали, но и они не отставали и высасывали кровь врага.

Вся Персия сорвалась с места, восстал весь Кавказ. Сын царя Ираклия, Александр [140]140
  Стр. 185. Сын царя Ираклия, Александр– сын грузинского царя Ираклия II, Александр (1780–1852). После присоединения Грузии с Россией бежал к персам и турам. Приложил немало усилий для предотвращения влияния русских на Грузию и Армению.


[Закрыть], после занятия Грузии бежал. Он искал помощи у персидского двора и не переставал о камень головой биться, чтоб только вернуть в свои руки страну свою, – не было горы, через которую он не прошел бы, чтобы как-нибудь добиться исполнения заветного желания.

Лезгины, чеченцы, черкесы, мусульмане Казаха, Борчалу, Шамшадина, всех областей прикаспийских потирали себе руки, хной красили, крылья у них выросли, – все стремились налететь на русских, захватить русские владения.

Армянскому народу сулили огонь, меч, резню. Сколько было у них яду, изливали на голову нашего народа. Либо обещали почести, величие, стараясь привлечь обманом, либо всячески наказывали, подвергали жестоким карам, чтобы армяне испугались и отступились от русских.

От шаха и от сардара шли фирман за фирманом, но душевная справедливость армян, искренняя любовь к русским и тогда не покидала их, когда над головой их играла шашка, когда сыновей их и детей на глазах у них, на собственной груди, предавали мечу или живыми сжигали.

Дела армян в персидскую войну богу известны, всемилостивейший император тоже много раз награждал их действия изъявлением благодарности и грамотами, крестами и орденами.

Пусть какой-нибудь глупый, безбожный человек попробует опорочить армянский народ, подставить ему ногу, – ежели люди не знают, камни могут засвидетельствовать.

Вероятно, когда-нибудь некий справедливый и беспристрастный человек напишет историю Грузии, и тогда будет видно, что сделали в ту пору армяне, какую выказали преданность государству и сколько пролили своей крови.

Всякому известно, что когда Гасан-хан с запада, а Абас-Мирза [141]141
  Стр. 186. Аббас Мирза (1789–1833) —персидский престолонаследник и главнокомандующий войсками в русско-персидской и турецко-персидской войнах, наместник Атрпатакана (1783–1833). Избрав в качестве советников английских и французских дипломатов и военных специалистов, повел решительную борьбу против России и приложил все усилия для изгнания ее из пределов Закавказья (угрозы, подкуп, провоцирование мятежа местных мусульманских племен и т. д.).


[Закрыть]с востока, внезапно, по-разбойничьи, бросились в наши пределы, – у нас никто ничего не знал.

Пока русские собрали войска, персы могли бы всю Грузию попрать ногами, если б армяне повсюду не преградили им дорогу.

Достаточно одного того, что сделали епископы Нерсес [142]142
  Епископ Нерсес– Нерсес Аштаракаци (1770–1857). Родом из с. Аштарак. – Армянский духовный и политический деятель, пользовался большой популярностью, епархиальный начальник армян в Грузии (1814–1828) и Бессарабии (1828–1843); католикос всех армян (1843–1857). С начала века развернул энергичную деятельность за присоединение Армении к России, лелеял идею возрождения армянской – государственности под надежным крылом северного соседа. Имеет бесспорные заслуги в деле освобождения Восточной Армении, призывая армян всемерно содействовать русским войскам. С весны 1827 г. принимал участие в военных действиях. Впоследствии был главным организатором переселения армян из Атрпатакана в Армению. Из писем и воззваний Нерсеса за эти годы можно составить тома.


[Закрыть]и Григор [143]143
  Епископ Григор– Григор Манучарянц (ум. в 1835). Родился в селе Ахум Шамшадинского района. Несмотря на духовное звание, он, начиная с 1804 г., собирал вокруг себя армянских храбрецов, и как воин, участвовал в закавказских походах России, за геройство и отвагу был награжден орденами: Георгия, Владимира и Анны. Еще при жизни о нем слагались легенды. В русско-персидскую войну 1826–1828 годов воевал против врага и содействовал возвращению угнанных в плен армян и других подданных России.


[Закрыть]или Мадатов [144]144
  Мадатов (Мадатян) Валериан (Ростом) Григорьевич(1782–1829) – военачальник русской армии, родился в селе Аветараноц Варандинского уезда Арцаха. С детства уехал в Россию и служил в армии. Храбрость его и непреклонная воля к победе сформировались в русско-турецкую (1808 г.) и Отечественную (1812—13 гг.) войны. С 1816 г. в Карабахе служил начальником округа. Блестящие военные способности Мадатова проявились в Шамхорской (3 сентября 1826 г.) и Гандзакской (13 сентября) битвах, когда он, во главе небольшого войска, разбил отлично вооруженные персидские полки и отбросил их по ту сторону Аракса, укрепив тем самым позиции России в Закавказье и обеспечив победу в последней русско-персидской войне.


[Закрыть]и Бебутов [145]145
  Бебутов Василий (Барсег) Осипович(1791–1858) – генерал. С 1812 участвовал почти во всех походах русских войск: против Наполеона, Ирана, Турции. Особенно прославился при взятии крепости Ахалцих (август 1828 г.). Был управляющим вновь завоеванного Ахалцихского уезда, а потом, в 1830-38 гг. – начальником Армянской области, затем занимал высокие военные и гражданские должности.


[Закрыть], чтобы мир узнал, каков был в то время дух нашего народа.

Первый, с крестом в руке, произносил проповеди, собирал войско, убеждал, чтоб армяне пошли и пролили кровь за свой народ.

Второй, по просьбе Ермолова [146]146
  Ермолов Алексей Петрович(1777–1861) – известный русский военачальник и дипломат, главноуправляющий Грузией и командующий Отдельным Кавказским корпусом (1816–1827).


[Закрыть], снял свои епископские одеяния и оделся по-черкесски, весь увешался оружием, взял в руку щит. Когда проходил он по Тифлису, по Казаху или Борчалу, народ встречал его как спасителя.

В то время, как Шамшадинский уездный начальник с целой сотней людей доехал только до Матушкиного моста и, ужаснувшись, повернул обратно, не смог проехать дальше, этот богатырь епископ всего с двумя людьми разгромил тысячи кровопийц и разбойников, пробился через Казах и Борчалу и явился в Шамшадин, на родину, к своей семье, а графа Симонича [147]147
  Стр. 187. Граф Симонич Иван Осипович (1794–1851) —родом из Далмации, в 1816 г. поступил в русскую армию, служил большей частью в Закавказье. В 1826 г. – подполковник и командир грузинского гренадерского полка. В 1832–1838 гг. – полномочный министр России в Иране.


[Закрыть], отступившего из-под Гянджи, со своим войском через Шамшадин, принял в своем доме и долго у себя удерживал. Тут же, по предписанию Ермолова, получил он в руки и управление уездом, до времени, пока из Тифлиса не подойдет помощь.

Когда персы однажды напали на село… [148]148
  В оригинале пропуск. Не указано название села. (Ред.).


[Закрыть]в семьдесят с лишним дворов, разрушили его и увели жителей, он с тридцатью людьми ринулся, как лев, на пять тысяч человек, освободил сынов своего народа, отбил и возвратил пленных.

Как раз подоспел и Ермолов. В один из постных дней он как-то обратился к епископу с просьбой в военное время не обращать внимания на пост, а тот и ответь по-богатырски: зачем нам есть говядину, когда под рукой персы?

Как раз в это время Александр-Вали [149]149
  Александр-Вали —вероятно, царевич Александр (см. примеч. к стр. 185).


[Закрыть]и Зохраб-хан [150]150
  Зохраб-хан– командир канониров персидской армии. Против русских сражался в Казах-Шамшадине и битве при Ошакане (17 августа 1827).


[Закрыть]вторглись в Шамшадин и чуть было все вверх дном не перевернули. Доблестный епископ с отборными армянами отрезал им тыл, перебил их войско и пятерых персов собственноручно доставил к Ермолову и подарил ему. Ермолов поцеловал его в лоб и много раз просил сказать, какую награду испросить для него у государя. Бессмертный епископ попросил об одном: освободить армян Шамшадина, Казаха и Борчалу из рук неверных, ибо много натерпелись они всяческих притеснений.

Просьба его была уважена, и сам он был удостоен царской награды и пенсии.

И удивительное дело: когда брат его Галуст [151]151
  Галуст —брат епископа Манучаряна, в русско-персидскую войну содействовал русским войскам.


[Закрыть]попал в плен к Гасан-хану и уже хотели отсечь ему голову, Наги-хан заступился за него и заставил освободить. Сардар с тем условием и отпустил его, снабдив фирманом, что даст ему власть над Шамшадином, Казахом и Борчалу, из рода в род, ежели только сумеет он так расположить сердца армян и обратить их, чтобы они служили персам. Приказ был составлен в том смысле, что если он в четырехдневный срок не принесет нужного ответа, то голова его на тысячу кусков разлетится. Но Галуст, хоть и знал, что может поплатиться головой, явился к Мадатову и передал ему сардаровы бумаги. Гасан-хан обещал тысячу золотых тому, кто принесет его голову, две тысячи тому, кто его живьем доставит. Горы и ущелья Шамшадина днем и ночью кишели ворами и разбойниками, стремившимися поймать его и получить за то положенную награду, да только многие сами послужили шашке его наградой!

Так именит, так доблестен был этот род, и все же, кто видел епископа Григора, ему предпочтительно перед всеми отдавал душу, – до того изумительным сердцем, сладостной речью, приятным нравом он обладал. Как ребенок, мог он подолгу сидеть и рассказывать всякие события из своей жизни.

Да что долго говорить? – Пока стоят на своих местах Кавказские горы, век будут помнить и говорить о деяниях Мадатова и об их деяниях.

Разве не епископ Нерсес, – когда он вместе с графом Паскевичем [152]152
  Стр. 188. Паскевич Иван Федорович (1782–1856) —генерал-фельдмаршал, командир Кавказским отдельным корпусом и управляющий Грузией (1827–1830). С 1828 года – граф Эриванский, с 1832 года – наместник царства Польского, пользовался доверием царя и довел до победного конца русско-персидскую и русско-турецкую (1826–1829) войны. О нем в свое время слагались песни, в которых, однако, более воспевается могущество русского государства, чем личность Паскевича.


[Закрыть]вступил в Армению, – своими проповедями и увещаниями большею часть армян склонил к русскому подданству? Сколько городов и сел опустело тогда в персидской и османской земле и сколько в Армении и Грузии наполнилось армянами!

А как не сказать о тех наших великолепных знатных баязетцах – о господах Барсеге, Мануке, Мкртиче [153]153
  Барсег, Манук, Мкртич– баязетские богачи, прославились в годы русско-турецкой войны, в частности, во время июльских сражений 1829 г., защищая крепость Баязет от турок. Летом 1830 г. вместе со своими крестьянами переселились в русские земли и обосновались на берегу озера Севан. Барсег Арцруни (1805–1875) впоследствии (1837—38 гг.) возглавил выступления крестьян Ново-Баязетского уезда против налоговой политики царизма.


[Закрыть]? Об известном на весь мир доме Тиграняна из Карса [154]154
  О… доме Тиграняна… из Карса… —Родоначальник этого дома Аво Мкртичевич Тигранян, оставив в Карсе все свое имущество, утверждается на русской земле, в Гюмри. 29 мая 1835 года в его доме остановился X. Абовян с бароном П. Ганом, которым он рассказал о событиях своей жизни.


[Закрыть].

Все они, как отцы родные, тратили, расточали богатства свои, поддерживая свой бедный народ, и привели его на русскую сторону. И теперь еще стоит помянуть их имя, как баязетцы и карсцы крестятся, – так бесчисленны был отеческие благие их деяния на пользу народа.

2

Через несколько дней после взятия Баязета нашей армией, когда ванский паша внезапно нагрянул с большим войском и окружил город со всех сторон, разве не храбрые армяне-баязетцы, скрепив сердца, стиснув зубы, столько выказали мужества, что многие из них еще до прибытия в Ереван награждены были чинами и крестами? И теперь эти бедняки, работающие в Тифлисе мушами или при банях, как только зайдет разговор о том времени, – достают из разодранных своих одежд полученные когда-то кресты и с гордостью показывают эту цену собственной крови.

История всегда была слепа к армянам, она служила лишь великим народам. Может быть, она вновь пройдет мимо армян, – но армянин, любящий свою родину, как может он не преклоняться перед беспримерной храбростью и мужеством, скажем, Манука-аги из Арцапа [155]155
  Манук-ага из Арцапа —историческое лицо, о котором слагались легенды. Абовян слышал их летом 1844 г., путешествуя по Баязетскому пашалыку. Манук сообщил русскому командованию важные сведения о персидско-турецких сношениях и помог армянам, изгнанным из Еревана и окрестных деревень в Турцию. Убит в середине 1827 г. заговорщиками. В этнографическом исследовании «Курды» Абовян писал о нем: «Армянин Арцапци Манук, прославившийся в Баязетском пашалыке, и любимец паши, своею храбростью и геройскими делами обратил на себя такое внимание персидского, турецкого и, позднее, русского правительства, что начал играть довольно важную роль в последнюю персидскую войну. Персидский губернатор Эривани Гусейн-хан-сардар несколько раз начинал с пашею переговоры о выдаче Манука как человека, явно бывшего на стороне России и неоднократно ходившего к русским лазутчикам. Паша, зная, какой позор может навлечь на себя исполнением воли своего могущественного соседа, постоянно отказывал Гусейну и только старался на время удалить от себя любимца, но все было напрасно…» и т. д. (т. VIII, стр. 368).


[Закрыть]? Еще до взятия Баязета он с сорока храбрыми, как львы, армянами, обратив взор на гору Масис, припоминая былое величие своего народа, окрылился, попирал горы и ущелья, защищал пашу и весь Баязетский уезд, разгонял и преследовал курдов.

Так более десяти лет распоряжался он в своей стране. Сколько раз с шестью десятками молодцов бросался он на две, на три сотни курдов, громил их и возвращался назад. А когда началась персидская война, он, как орел, перенесся по эту сторону Масиса и, где только мог, бил и уничтожал войска Гасан-хана, так что хан вынужден был отписать паше, чтобы тот как-нибудь уничтожил Манука либо же готовился к войне, так как ему, хану, ничего другого не остается, как с ним воевать.

Храбрый, но злополучный Манук-ага был как раз в городе, когда дошла туда эта весть, пришел купить пороху. И вот паша, любивший его пуще глаз, призывает его к себе и умоляет с горькими слезами, чтобы он непременно уехал и скрылся. Храбрый Манук, полагаясь на свое мужество, пропускает, однако, слова его мимо ушей. Подходит к одной лавке, вступает в разговор, но вдруг ватага персов – человек с десять – нападает на него. Он убивает шестерых, но вскоре и сам, как мученик, испускает дух. И ныне еще, вспоминая о его гибели, баязетцы приходят в ярость.

Да святятся могила твоя и прах, непобедимый богатырь! Ах, когда же, когда душа твоя низойдет на народ наш, чтобы и мы свой народ защищали, как ты, как ты за него умирали!

Как умолчать нам о деяниях карабахцев, ереванцев, лорийцев [156]156
  Стр. 189. Как умолчать нам о деяниях карабахцев, ереванцев, лорийцев?..– В годы русско-персидской войны 1826—27 гг. своими смелыми поступками прославились: карабахцы – Асри бек Багатурянц, Мелик Вани и Акоп Атабекяны, Сафар и Ростом Тарханяны, госпожа Хатун, ереванцы – канонир Акоп Арутюнян, гонцы Ованес Асланян, Арутюн Манукян, Мкртич Костандян, Амазасп Есаян, житель Норка Аствацатрян, лорийцы – староста села Арум Дали Казар, житель села Чочкан Хули, армянин из Гюллубага по прозвищу Доигузгран, ардвеец Пето, шногец Вранн Бекбашян, Арутюн Ерзинкян и Бадал Паронян из Ахпата, каракилисец Аветик, армянка из села Амамлу Манушак и другие. О них долгое время рассказывались легенды, сохранились исторические документы.


[Закрыть]? Они омыли камни и землю персидской кровью и сами пролили кровь. Пусть не было уже в то время тех замечательных прежних меликов, но дух их во многих местах еще был жив. Много поистребили персидского войска.

Ах, как можно забыть шулаверцев Соси-агу и мелика Оганджана [157]157
  …шулаверцев Соси-агу и мелика Оганджана…– Калантарян Соси-ага и Мелик Саргисян Оганджан – исторические лица. Погибли в ночь на 14 августа 1826 г. при оказании помощи плененному персидскими и курдскими разбойниками населению немецкой колонии Екатериненфельд.


[Закрыть]? – богатырскую их наружность, прекрасный образ, сладостную речь, беспримерное мужество их и смелость?

Как огненные драконы, бросились они в кашветские и болнисские горы – преградить путь врагу, не допустить его. Тут застает их весть, что немецкую колонию отдали [158]158
  …немецкую колонию отдали…– находилась в Борчялу на левом берегу Машавер и называлась официально Екатериненфельд, а местными жителями – Большой Ратеван. Ее основали немцы, переселившиеся из Вюртенбурга (1819). Напал на них не Окюз-ага, а предводитель карапапахов и курдов Гусейн-ага со своим сыном Гайраманом. Убитым в бою был последний, а не сын Окюза-аги, и то – от пули борчалинского пристава князя Орбелиана. Абовян спутал лица (более подробно смотри: О. Туманян, Собр. соч., т. VI, стр. 291–293).


[Закрыть]. И вот они, во главе сорока удальцов и вместе с уездным начальником, поспевают лишь тогда, когда курд Окюз-ага давно уже успел разрушить колонию и во главе трех тысяч воинов перебил половину пленных, а половину гонит впереди себя. С налитыми кровью глазами бросается горсточка храбрецов в погоню за этим несметным множеством. И что же, – курды и карапапахи отдают пленных в руки нескольких человек а сами возвращаются. В это время уездный начальник, забрав армянское войско, бежал, спасая свою голову. Только храбрый Соси со своим удалым товарищем мелик-Оганджаном засели за камень и сказали друг другу:

– Неблагородство и слабость – позор для мужчин. Умрем храбро! Пусть знают сыновья наши, что и у нас было сердце, что и мы защищали честь нашей страны, ради любви к ней умирали. На что нужна эта дрянная кровь, если не пролить ее в такой день? Умереть на поле – вот что достойно мужчины!

А знакомые тюрки меж тем кричали:

– Соси-ага, мы ли не часто ели твой хлеб-соль? Разве мы позволим себе поднять на тебя шашку? Мы тебя уведем и отпустим целым и невредимым. Перестань, не обрекай себя на смерть. Мы тебя жалеем, – пожалей же и ты сам себя?

Но богатырь Соси, подозревая, что его заманивают, а на деле схватят и уведут в плен, не поверил их словам, – и вот от первого же его выстрела сын Окюз-аги первым падает на шею коня. Пока взбешенные разбойники успели добраться до них, эти храбрые богатыри пристрелили еще пятнадцать противников, а когда порох кончился, обнажили шашки! как львы, устремились на зверей. Перед смертью они еще человек десять зарубили шашкой и сами отдали богу душу.

Мир светлому праху вашему, доблестные мученики! Ваша молодая кровь, о храбрецы, разжигает мне сердце. Какой армянин, услыхав ваше имя, не помянет добром светлую вашу могилу, не запечатлеет память о вас в сердце своем?

Не думайте, что драгоценная кровь ваша пролилась даром. Она, эта благородная кровь, умилосердила сердце божие, освободила нашу страну и сейчас еще из-под мученического надгробия вашего гласит:

– Армяне, умрите, как мы, и тем имя вечное обретете! Подобных примеров тысячи. Но мы – продолжим наше повествование.

Попечительное правительство, видя, что страна попираема ногами врагов, отдало приказ, чтобы жители Памбака и Шурагела перекочевали, ради своего спасения, в Лори [159]159
  Стр. 190. …жители Памбака и Шурагела перекочевали… в Лори…– Переселение армянских деревень Памбака и Шорагяла (ныне равнина Ширака) происходило в конце июля 1826 г. по приказу русского командования. Сначала они пришли в Караклису, затем, с местным населением, со 2 по 12 августа переселились в Джалалоглы (ныне Степанаван).


[Закрыть]. Не дай бог, что творилось с народом! Кто брата, кто отца потерял, кто сыновей, кто мать.

Караклис, где имел пребывание князь Саварзамирза, превратился в дом скорби, в притон воровской. Безбожные персы и тюрки среди бела дня, на глазах наших, являлись из ущелий и с гор, приближались на ружейный выстрел, набрасывались, как дикие звери, угоняли скот, а людей брали в плен и уводили либо отсекали им головы.

Ни днем, ни ночью мы не знали сна. Едва доносился из лесу топот конских копыт или ружейный выстрел – все приходило в смятение и ужас. Тут уже и отец о сыне не думал: только и ждал, потупя взор и согнув шею, что вот-вот появится разбойник и зарежет.

Партия солдат и несколько казаков, отправившихся преградить дорогу, вернулись до того разбитые и израненные, что при виде их волосы дыбом становились.

Однажды таким образом нагрянул Наги-хан, сжег селение Кишлак и двинулся на Караклис. Все войско, – сколько было его в Караклисе, – забрав с собою пушки, вышло в поле и преградило доступ в город. Народ же, побросав дома и имущество, забрав детей, укрылся под защиту пушек.

Храбрый дух русских спас нас.

Мы давно уже причастились и ожидали черного своего дня. Народ не хотел переселяться: избавившись от меча, боялись попасть в когти голода. А еще не хотелось и со своей сладостной землей расставаться.

Не забыть мне тот скорбный день, когда пришел приказ перекочевывать в обязательном порядке. Кто без боли сердечной зажжет своей рукой дом, где жили отец и мать, где кормили его молоком, воспитывали, растили, где они скончались? Кто сам разорит сад, горьким его потом орошенный, трудом его взращенный?

Сожгли все: орудия, украшения, домашнее имущество. Когда увидели дым, подымающийся от русской церкви, собственноручно подожженной начальником, стали, плача и причитая, целовать могилы своих родных и любимых, прощаться со своей землей и водой. Потом, под защитой солдат и пушек, стали переходить на другую сторону горы Двал.

Мы были еще на полпути, когда Наги-хан со своим войском вступил в Караклис, и каждый, видя с горного склона свой полыхающий дом, тяжело вздыхал и закрывал глаза, чтобы не лицезреть этого горя. Один конец шествия достиг уже Джалал-Оглы, другой был еще по сю сторону горы. Неверные, словно хищные волки, кружили вокруг нас и стреляли в нас с гор и из ущелий. Да сгинет тот день и не возвратится! Что с нами творилось!

Плач и стенания достигали неба, сжигали, в пепел обращали сердца всех, кто слышал и видел. Люди набились в горы и ущелья кучей, один на другого. Не было ни дома, ни пристанища, ни хлеба, никакого жилья. У кого нашлись друзья или знакомые в Лори, те остановились у них. Кто был побогаче, те кое-как перебивались. Иные, повстречав боголюбивого человека, находили на селе хоть теплый хлев какой-нибудь для своей семьи и помещали ее там, а кто не находил, тог в горах, в ущельях, в пещерах, между скал устраивал себе логово, забирался туда и приваливался головой и спиной к голому камню.

Лорийское ущелье из конца в конец полно было народу. Лежали вповалку. Кто вырыл в земле яму и в ней устроился, другие сколотили бревна и, согнувшись, сидели под ними. Но где было несчастным взять хлеба, во что одеться, на что жить? Кот хлеба стоил семь-восемь рублей, да и то трудно было его достать. В горах не осталось даже съедобной зелени, никаких годных в пищу трав: все собрали, все съели. А ловлей рыбы или охотой разве можно было прокормить целый дом, когда в семье по меньшей мере десять душ? Дохлую скотину – и ту всю перерезали и съели.

Многие отцы, многие братья не в силах были выдержать жалоб своих домашних, особливо малых детей: они собирались человек по десять, по двадцать и, подвергая жизнь свою прямой опасности, тайком пробирались в Памбак, лишь бы достать хлеба и принести своим, но, увы! – одни попадали в плен, другие отдавали жизнь врагу и тем разоряли свой дом. А тут как раз и зима нагрянула. И люди, и скот болели от голода и холода. Не дай бог, в каком состоянии были эти несчастные. Что ни камень – то тебе и могила, что ни земля – под ней лежат цветущие, лучшего возраста ребята, не евшие по три, по четыре дня и погибшие от слабости. Где только запахнет хлебом – там стоит уже у дверей, согнув шеи, тысяча нищих. Не дать – жалость берет, дать – собственные дети голодными останутся. Стосковались мы о хлебе – хоть им одним досыта бы наесться! Если у кого были украшения, драгоценности, серебро, жемчуг, те все частью продали, частью заложили. Многие отвели сыновей в Шулавер или в Борчалу и там отдали в рабство.

Хозяин дома, где мы жили, был портной. Когда он уходил на заработок и через несколько недель возвращался и приносил нам хлеба, нам казалось, что это ангел сошел с небес.

Так тысячами умирали люди – погибали от голода, – однако большая часть добралась все же до грузинской земли и тем спасла себе жизнь.

Так армянин тысячу лет прожил достойной жалости жизнью и до того себя довел, что стоило подняться врагу, как голова размозжалась, дом и имущество оказывались разоренными.

Каким же безбожным, безжалостным должен быть человек, чтобы заедать армянина и не жалеть его!

Но довольно, пойдем к нашему любезному Агаси, посмотрим, где он остался и что с ним станется дальше.

В это смутное, тяжкое, неспокойное время наш смельчак Агаси целых пять лет скитался по горам и утесам. Из пяти товарищей потерял он за эти годы троих. С двумя оставшимися – одного звали Каро, другого Муса, – да взяв себе в соратники еще десятка два курдистанских армян, рыскал он, гулял по горам и ущельям. День в Ани, другой в Кошаванке, – то тут, то там совершит набег.

Так жил он, страстно желая одного: отомстить или на худой конец хоть прикончить тысячу-другую человек и потом уж сойти в могилу, чтоб в сердце горечи не осталось.

Чаще живал он в Ани – и больше ста персидских голов снес там своей шашкой. Вот отсюда-то и напал он в свое время на злейшего врага своего Гасан-хана и захватил его. Но молодость и чувства христианские сбили его тогда, он жестоко обманулся и пойманную уже добычу выпустил из рук.

Наши читатели, вероятно, хорошо помнят, что, когда Агаси порубил в Канакере сардарских феррашей, сам он остолбенел перед совершенным им и не знал, как быть с милой Такуи.

Товарищи же его не стали терять времени. Они знали, что теперь один конец – смерть, тут уж было не до отца, не до матери. Они привязали Агаси к коню и умчались в Апаранские горы, чтобы оттуда бежать в Памбак либо в Карс, либо в Ахалцых и таким образом спасти свои головы.

А что стало твориться в Канакере через два часа – не приведи бог! Плач и стоны, не переставая, раздавались по селу. Персы разрушали дома, нещадно избивали людей палками, разыскивали бежавших. Их отцов, матерей, жен, детей сгоняли шашками в кучу и запирали куда придется, – и все это за какой-нибудь час. Потом, одному накинув на шею веревку, другому скрутив руки за спиною, гнали перед собой, как стадо баранов, прямо во двор сардарского дворца.

Подбегал ли сын броситься на шею отцу, сказать ему свое последнее прости, дочь ли бросалась к матери на грудь, готовая отдать ей душу, врывалась ли вдруг невестка, зять ли обнимал колени – они кого шашкой рубили, кого избивали прикладами. Камень попадался под руку – камнем в них швыряли, попадалась палка – били палкой по головам.

Многих дома привязывали к столбу и так лупили по ногам, по голове, что крик их доходил до неба, проникал в глубь земли.

Все село сорвалось с места: бежали простоволосые, босые, израненные, кто с переломанной рукой, кто весь в крови, раздирали себе щеки, ударяли по голове, колотили себя в грудь, кто в воду хотел броситься, кто скрыться наверх, в скалы.

А старейшин, связанных друг с другом за руки, столько били ногами и прикладами, что на теле их живого места не осталось.

Так пошли они в Ереван, так дошли до крепости. Женщин отогнали камнями и палками, а мужчин ввели внутрь – ненасытная Ереванская крепость вновь наточила зубы, готовясь и этих вновь прибывших гостей уместить поплотней в свое брюхо и там переварить.

Долго еще голоса их переплетались, мужские – из крепости, женские – снаружи, долго еще оплакивали они друг друга, пока, наконец, ветер не заглушил все голоса. Мир успокоился – палачи разъярились. В это время весть о происшедшем дошла до Саака-аги – этого спасителя армян, деды и прадеды которого стольких людей, столько семейств спасли от тюрьмы, смерти, меча и шашки. Оседланный конь стоял как раз наготове. Саак-ага вскочил на коня и со слугами и челядью впереди помчался к крепости. Он поспел в тот миг, когда женщины и домочадцы пленных собирались уже вырывать камни и скрести землю, чтоб разбить себе голову, но и камни не были так бессовестны, как безбожные ферраши!

Он погнал коня на одного из них и так хлестнул его нагайкой по голове, что тот раз десять перекувыркнулся и повалился навзничь.

– Сию же минуту я выпотрошу тебя, паршивая собака, – сказал он. – Как смеешь ты подымать руку на женщин! Связать сейчас же этих собак! Сейчас же пущу прах их по ветру, – да будет род их проклят!

При этих словах слуги не стали терять времени, набросились на феррашей и многих уже схватили было за горло и собирались связать по рукам и ногам, как вдруг из крепости показался Сванкули-хан. Среди местных тюрков никто, может быть, так не благоволил к армянам, как этот благословенный хан.

Как тюрки, так и армяне, едва увидели, что он выходит из крепости, остолбенели на месте.

– Кто же мог в эту минуту связать по рукам и ногам жен бедных, несчастных пленников?

Толпа вскрикнула, все бросились в ноги его коню:

– Хан, молим тебя! Мы прах ног твоих, за край одежды твоей ухватились. Бог наверху, ты внизу. Поведи, брось нас в воду, убей на месте, предай мечу, растопчи копытами коня своего, – что хочешь с нами делай, но окажи нам помощь!

Добросердный хан потянул за повод коня, прогнал нагайкой феррашей, одних приказал тут же повалить и набить им рот землей, другим голову потоптать кованым сапогом, зубы выбить, а остальных погнал в крепость, сам же, приложив платок к глазам, запустил руку мелик-Сааку за пояс и заговорил:

– Ах, заросла бы колючкой и тернием дорога этих проклятых каджар, – чтоб не вступили они в нашу землю. Всю страну разорили. И бог не бросит камня им в голову, чтоб сдохли они, околели! До чего довели этот бедный народ! Ну можно ли из-за одной девицы разорить столько домов! Как только бог это терпит! Бог когда-нибудь вонзит наш же меч нам в сердце. Такого бедствия и камень не перенесет, не то что человек. Пойдем, мелик, пойдем. Если мы запоздаем на полчаса, они успеют погубить этих несчастных заключенных, – либо глаза им выколют, либо голову отрубят. Молодец Агаси! Будь он сейчас здесь, я бы в глаза его поцеловал. Смелый юноша должен быть таким. Но как тут быть, когда мы в руках у этих безбожников? Пойдем, времени терять нельзя…

Так говорил этот достопамятный тюрк, всякий час готовый заступиться за армян.

Он приказал слугам отвести женщин и Такуи к нему в дом, пока он не придет, а сам вместе с Сааком-агой вошел в крепость. Караульные, увидев их, застыли на месте.

Местные ереванские тюрки, вместе с армянами выросшие и обращавшиеся с ними по-братски, понемногу стали расходиться, проклиная сардара и Гасан-хана, плюясь и скрежеща на персов зубами. Уходя, они говорили друг другу:

– Господи боже! Когда смилуешься ты над нами? Когда избавимся мы от этих проклятых персов?

Будучи местными уроженцами, они и дня не желали служить персам и много раз, соединившись с армянами, прогоняли их вон. Но те вновь возвращались и силою оружия захватывали страну.

– Сардар, свет нашей жизни, – сказали Сванкули-хан и Саак-ага, рука об руку вступая в диван-хану как раз в ту минуту, когда бедных армян со скрученными руками и завязанными глазами поставили на колени, намереваясь отрубить им головы.

Палачи, наточив шашки, уже стояли над ними.

– Сардар, отруби зараз и наши головы, – сказали они и хотели уже собственноручно завязать себе глаза. – Дом наш, имущество, достояние, семьи, родственники, братья наши – в твоем распоряжении. Возьми нас за руки и брось в воду, отыми души наши, но этих неповинных людей не вели казнить. Гора перед тобою не смеет поднять головы, море при виде тебя немеет. Тряхнешь ногой – и земля на крыльях полетит. Весь мир покорился мечу твоему, имя твое громыхает до неба. Куда ни ступишь, там цветы распускаются, куда ни кинешь взор, там солнце всходит! Как это ты, сардар, из-за одной какой-то бесстыжей девки, по слову двух-трех слуг, столько разоряешь домов? Где же твое милосердие и великодушие – не весь ли мир их видел и дивился? Подобает ли честным устам твоим отдать приказ о пролитии их крови? Твой дворец – врата милосердия, зачем обращаешь его в место казни? Пожалей их, они старики, пожалей их, бедных сирот. Что они сделали, что ты из-за одного парня, щенка, разбойника – губишь их?

Само небо принадлежит тебе, не то что земля. Весь мир преклоняется перед тобою. Что такое одна девица, что ты из-за нее взялся разорить свой народ? Девицу хочешь – так тысячи их. Какая тебе ни приглянется – все твои. Души наши потребуй, и мы отдадим.

А что такое девка? – стоит ли о ней говорить? Не ты ли честными своими устами твердишь ежедневно, что армяне для тебя – что правая рука, что от них богатеет твоя страна, что они умножают казну твою, что через них меч твой остр и лицо твое ясно? Обрушь гнев свой на нас, а их пощади. Велика ли слава для льва – размозжить голову ягненку? Ведь они питомцы твои, они молятся за твою жизнь, зачем понапрасну губить их? Виновника, вот кого нужно поймать, а они чем виноваты? У кого руки в крови, тому и нужно выколоть глаза, – а эти, что они сделали? Сардар, властитель неба и земли, сардар, если ты не перерубишь нам шею, мы сами вонзим шашки себе в сердце. Если наша кровь дорога тебе, подари нам их жизнь. Мы дворовые псы твои, не губи нас…

Так умоляли они на коленях, взяв свои шашки и положив перед сардаром, облобызали пол под ногами его и край одежды его, потерли им лица и коснулись головами земли, ожидая, чем разрешится дело. Уста сардара открылись:

– Вы, хан и мелик, связываете меня по рукам, – начал он. – Что мне теперь делать? Что не пришли вы чуть-чуть позже? Как бы я ни был разгневан, при виде вас шашка моя опускается. Однако до каких же пор этот огонь будет сжигать нашу страну? Армянский народ не боится ни шашки, ни ружья, ни пушки. В огонь их бросаешь, – а они все по-своему веруют, на дерево их вешаешь, вырываешь у них мясо и в их рот суешь, – а они все своему кресту поклоняются, своего Христа поминают! И что в нем, в этом кусочке дерева, что они так на него уповают? Сына в огонь тащишь, – и отец с ним бросается, отца хватаешь, – и сын лезет на смерть. Им полагается одна жена, а по нашему закону – сколько душе угодно. Они землю обрабатывают, трудятся, одеваются в шерсть, нуждаются даже в хлебе сухом, а мы предлагаем им и ханство, и бекство, и целые области, почет, богатство, величие – что ж они никак не образумятся, почему не одобрят учения нашего, не примут нашей веры, богу нашему не поклонятся?

Если их всех истребить, так страна разорится, – страна от них богатеет, они дают ей хлеб. Под солнцем и дождем, с барщиной да оброком они все иссохли, стали как щепки, а попробуй тронь у них хоть волос, – превращаются в львов, живьем кого хочешь раздерут.

Сколько наш народ их перебил, сколько увел в плен и страну-то их разорил, а они все не образумятся. Если и шахство им сулишь, они все равно голову подставляют, – ну что тут поделаешь? Конечно, если человек вместо плова да мяса жрет траву и овощи, постится целыми месяцами, сидит на одном сухом хлебе, откуда же в голове его быть разуму? И какой дьявол залез им в сердце и совратил их с пути?

Наш пророк Магомет говорит: «Выколи глаза врагу своему», а их Христос велит любить врага, свой глаз вынуть и ему отдать, благословлять его, когда он тебя преследует. Да разве ж это сообразно с разумом? Курица и та цыпленка своего коршуну не отдаст, так как же они собственных детей своими руками в жертву приносят?

Решись они принять нашу веру, увидели б, какой славы удостоил бы их наш шах. Поглядели бы на Джафар-хана. Кем он был? – сыном карабахского батрака, когда я взял его в плен, а теперь – из первых людей на свете. Чьим был сыном тот же Хосров-хан [160]160
  Стр. 198. Хосров-хан (1875–1858) —сын священника тифлисской церкви Бедхеем Самуила Кайтмазянца. В 1804 г. был взят в плен, увезен в Иран и обращен в магометанство. В 1815 (или 16) назначен губернатором Гилана и постепенно приобрел большое влияние при персидском дворе.


[Закрыть]или Манучар-хан [161]161
  Манучар-хан– представитель известного в Тифлисе рода Ениколопянов. В 1804 г. во время Ереванского похода был взят в плен, увезен в Персию и обращен в магометанство. Достиг высоких государственных постов, став вторым лицом после шаха. Умер в 1847 г.


[Закрыть]? А теперь – всем Ираном завладели – они тебе и шах и шахов наследник. Шах весь в их руках: скажут «сядь» – сядет, скажут «встань» – встанет. Сотни таких, как я, сардаров и ханов и сыновей шахских в глаза им смотрят.

Уедет в Стамбул простой армянский парень, а там, глядишь, стал визирем либо пашой. В Тегеран попадет – он тебе и визирь и хан. Чего еще желать человеку? – а они, как каменные, ничего не признают.

Рука наша устала их избивать, шашка наша об них иступилась, а они – как плеть огуречная; с одной стороны срежешь, а она с другой росток даст и разовьется и займет место срезанных.

Все люди хотят жить, наслаждаться, а они сами жизнь свою предают смерти, сами жизнь свою губят. А умрут в своей вере – попадет в ад, в руки сатане.

Кусок сыра съесть, выругаться, не сознаться в своем грехе – да что в том? Почему они думают, что достанутся дьяволу, если не будут всего этого соблюдать?

По нашей вере – ешь, круши, отымай, убивай, кути, наслаждайся миром! Жена у тебя нехороша – прогони, возьми другую. Никакого поста, никакого воздержания – ешь, что тебе любо, наряжайся – носи да изнашивай! Обругал кто тебя – выпусти ему кишки; поглядел косо – выколи ему глаза.

Опять-таки, когда умрешь, когда отправишься на тот свет, какой там ад, какое возмездие? И там перед тобой тысячи мальчиков и девушек будут плясать и услаждать тебя. Вода из роз будет литься тебе на лицо, золотые потоки будут течь под тобой. Какой тебе еще славы? Но всем этим пренебрегая, душу и веру они, глупцы, потеряли, на этом свете мучения терпят, а о том нечего и говорить. Ключ от рая – в руках у нашего пророка.

Ни меча они не боятся, ни славой не прельщаются. У них каждый грудной ребенок, только услышит имя мусульманина – уж хочет его на куски изрезать.

Ну как же тут терпеть? Терпеть можно день, два… Весь Иран сотни раз на них обрушивался, а они опять выползут, наберутся духа и при удобном случае сами готовы человека живьем заесть. Кто ж стерпит все, что они делают?

Вот и теперь. Какой-то холуй убил моих слуг – что же велишь мне делать? Сердце из груди наружу рвется, – ну как не изрубить их на куски? А он – детеныш этих змей. Пока матери не убьешь, детеныш разве попадет тебе в руки?

Хан и мелик, повторяю вам: того, что они сделали, терпеть нельзя. Но вот вы пришли ко мне – что же мне делать? Разве могу я вернуть вас обратно? Вы знаете: пожелайте сердца моего – и выну, отдам. Я дарю вам их жизнь. Пусть наденут на них колодки и закуют им ноги в кандалы, и пусть остаются в крепости, пока преступник не заявится сам. Кровь отца и матери сладостна, сладка земля и вода родины. Пусть напишут они сами своим сыновьям, образумят их, чтоб те вернулись, – не то худо будет. О как хотел бы я того… того самого беспутного Агаси еще разок повидать, еще раз полюбоваться на стройный стан его, а потом – замучить… Авось, тогда отлегло бы у меня от сердца. Пусть он и другие все знают, что приказ сардара нельзя на землю швырять. Надо чтить его, как святыню, чтоб никто не осмеливался творить такие дела. А не то армяне вовсе в волков превратятся и нас загрызут. Тогда в этой стране и жить нельзя будет.