Текст книги "Кризис либерализма"
Автор книги: Гюнтер Рормозер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)
Часть 1
Означает ли крушение социализма кризис либерализма?
Можно ли понимать конец социализма как кризис либерализма?
Конечно, можно спорить по поводу того, считать ли привилегией то обстоятельство, что нам довелось быть свидетелями столь глубочайших, драматических всемирно-исторических процессов, несомненно, эпохального значения. Но без преувеличения можно сказать, что такая привилегия выпадает в истории редко. Вновь и вновь ставится вопрос: не измеряется ли масштаб современных событий мерками десятилетий или даже столетий? Высказывается даже такое мнение, что оценку нынешних событий мы должны производить в масштабах тысячелетий, чтобы постичь всю глубину произошедших перемен.
Быть может, из-за того, что мы находимся слишком близко к этим событиям, мы забываем о том, что фундаментально изменяются не только экономические и политические реалии, но рушится и прежняя картина мира. А смена мировоззрений – верный признак того, что происходят процессы революционного характера, возникают качественно новые явления.
Это произошло прежде всего вследствие тех перемен, которые имели место после 1989 года. Мы до сих пор не уделяем этим событиям того должного внимания, которое они заслуживают. Когда рушится прежняя картина мира, теряет смысл и вся система старых понятий. А если не действуют понятия, то не функционирует и язык, посредством которого мы могли бы интерпретировать нашу историческую ситуацию. Тогда отсутствуют необходимые категории для понимания новых реальностей и, естественно, нет возможностей для духовной и политической ориентации. А без ориентации невозможно осуществить самое необходимое для такого времени – руководство.
Только философы, наверное, могут чувствовать себя счастливыми в такие моменты исторических перемен, поскольку тогда наступает обычно звездный час для философии. Философия переживала всегда наивысший подъем в периоды всемирно-исторических кризисов. Еще во времена Платона [1]1
Платон (427-347 до н.э.) – античный философ, ученик Сократа
[Закрыть] философы понимали свое предназначение как своего рода помощь в кризисных ситуациях. Философы могли бы, да, пожалуй, и должны были бы быть экспертами по кризисам духовных ориентаций.
Что касается многочисленных событий, переживаемых нами сейчас, то мы почти уже забыли о том, что именно вызвало все эти процессы: крушение реального социализма. Или, по выражению Гельмута Шмидта, социализма, влачившего нищенское существование. Отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся, что после того, как это событие свершилось, мы можем перейти теперь к текущим делам, так, словно историки и политологи давно уже ждали наступления этого события в ближайшее время.
В действительности же дело обстояло как раз наоборот. Еще несколько лет тому назад весь политический класс ФРГ и, хуже того, все интеллектуалы, выступавшие в роли стратегов нации, были единодушны в том, что о каком-либо предстоящем крушении социализма вообще не может быть и речи. Во всяком случае, если не ожидали, то надеялись на постепенную эволюцию социализма на протяжении жизни ряда поколений. Надеялись, что в один прекрасный день социалистическая система сама претерпит видоизменение и тогда наступит подлинное сосуществование между восточной и западной "системами". Такой взгляд был для социальных наук на Западе почти неоспоримой догмой. По существу, так же интерпретировали перспективы социализма и политики ФРГ. Они тоже утверждали всего несколько лет тому назад, будто объединение Германии – дело истории.
Примечательно, что у нас вновь заговорили об истории, понимая это дело таким образом, будто история что-то принесет нам. Карл Маркс, на которого мне хотелось бы сослаться в этой связи, справедливо выступал против подобных рассуждений, говоря, что история не есть некое "определенное лицо", которому можно было бы перепоручить какие-то задачи или решение своих проблем, не имея собственных решений или не интересуясь решением этих проблем. В действительности же история представляет собой результат сознательной воли и деятельности миллионов людей.
Что же, собственно говоря, претерпело крушение вместе с реальным социализмом? Расхожее мнение таково, что отказала система централизованного государственного управления экономикой с ее государственным контролем и бюрократией. Поскольку эта система уже не функционировала, она должна была рано или поздно рухнуть. Мы с полным основанием были убеждены в превосходстве и более высокой эффективности свободной экономики по сравнению с плановой экономикой, с ее централизованным управлением. Тезис этот подтверждался самой жизнью. Не будь реальный социализм экономически неэффективным, нам еще долго пришлось бы ждать, когда закончится его существование.
ГДР тоже потерпела бы полный крах и пришла бы к катастрофическому концу просто вследствие экономической неэффективности самой системы, если бы "история" отпустила ГДР еще два-три года жизни. Быть может, так было бы в итоге даже и лучше, ибо тогда мы вернее поняли бы психологически и успешнее решали бы многие проблемы, доставшиеся нам в наследство от ГДР, чем это мы делаем сейчас, когда апологеты социализма и старой системы уверяют, будто в чудовищных проблемах, обрушившихся на нас, виноват не социализм, а вторжение капитализма в ту идиллию, которая была организована на социалистических началах.
Второй тезис относительно крушения социализма гласит: рухнула утопия. Создание бесклассового общества, общества равных и свободных людей, которое кроме всего прочего обеспечит полное осуществление основной добродетели социализма – солидарности, в форме братства, – все это мы, без сомнения, по праву считали утопией. В этой связи важно напомнить о том, что социалистическое общество имело своей целью осуществление великих идеалов Французской буржуазной революции, а именно принципов свободы, равенства и братства. Утверждать, что социализм потерпел поражение из-за своего утопизма означает ничто иное, как мысль о неизбежности его поражения. Ибо суть утопии характеризуется именно тем, что осуществление вневременной и безграничной идеи, основанной лишь на фантазии ума, обречено на поражение априори. Само понятие утопии предполагает, что она не может быть воплощена в действительность.
Далее высказывается еще один, третий тезис, который более касается нас самих, и он неизбежно вызывает противоречивые оценки. Для самосознания немцев в воссоединенной Германии, для осмысления решений наших нынешних проблем этот тезис имеет между тем решающее теоретическое значение. Речь идет о том, закончилось ли с крушением реального социализма также и существование социализма как такового. Опровергнут ли он во всех своих мыслимых вариантах или именно теперь только и стало насущным требованием времени создание подлинного, демократического социализма. Я хотел бы предостеречь от того, чтобы ту несказанную нищету, которую оставил после себя социализм, мы приняли бы как уже готовое опровержение самой социалистической идеи.
Обращаясь к идее социальной справедливости, социализм всегда выступает с притязанием на роль одной из великих идей человечества. Поэтому важно помнить, что одними лишь голыми фактами идею как таковую опровергнуть невозможно, будь то даже столь грубые факты, противоречащие притязаниям этой идеи. Даже христианство, которое многими понимается как некая идея, хотя в действительности не является таковой, или другие значительные религиозные движения или мировоззрения никогда не находили опровержения в фактах самих по себе, в реалиях, за которые они в свое время и несли, казалось бы, ответственность.
Бывший президент ФРГ Рихард фон Вайцзекер сказал в одной из важных своих речей, произнесенной в цюрихском университете именно в момент падения берлинской стены, что капитализм будет нуждаться в будущем в идее социализма еще более настоятельно, чем когда-либо. У капитализма есть свои недостатки, и в обществе должны быть определенные силы, которые постоянно указывали бы ему на его недостатки, делали бы его способным к реформам, чтобы он усваивал уроки исторического опыта... Тезис этот поразителен, он исходит из того, будто вообще немыслимы какие-то иные духовные традиции и силы, способные указать общественной системе на ее недостатки и поддержать ее способность к реформам и к усвоению уроков исторического опыта.
Никто из крупных немецких экономистов и социологов ХIХ века, давших критический анализ социализма еще до того, как он появился в повестке дня истории, и подумать не мог о том, что капитализм может нуждаться для корректировки своих недостатков и для поддержания в себе способности учиться на уроках прошлого именно в социализме. Мы просто-напросто забыли о том, что в истории общественной мысли в Германии уже было понято и осознано еще в XIX веке. Тем самым мы пренебрегаем всем духовным опытом немецкой истории и остаемся в тени вульгарного материализма, взращенного марксизмом.
Мой тезис заключается в том, что идея – если мы будем трактовать социализм как определенную идею – оказывается преодоленной только тогда, когда в сердцах людей исчезает вера в нее. В странах Восточной Европы идея социализма стерта из сердец людей, вероятно, более основательно, чем в старой ФРГ, где веру в нее сохраняют еще многие. До тех пор, пока на остающиеся проблемы, в какой-то мере верно обозначенные марксизмом, не будет другого ответа, социализм будет сохранять за собой способность очаровывать и соблазнять людей. Если нет лучших идей и лучшей философии, чем те, на почве которых был создан марксизм, социалистические движения будут возрождаться и укрепляться снова, это лишь вопрос времени.
До сих пор западному обществу было просто оправдывать свое существование и объяснять смысл своих усилий. Достаточно было постоянных ссылок на необходимость противостояния альтернативе реального социализма в любом ее виде. Мы настолько жили в духовном, идеологическом отношении, а тем самым и политически за счет самого факта существования социализма, что даже не задумывались над тем, что произойдет, если мы лишимся возможности оправдывать наше собственное существование ссылками на несказанную нищету реального социализма. Так что ныне западное общество оказалось перед небывалым философским вызовом. Либерализм должен теперь представить свое обоснование и оправдание исходя из своего собственного существа и собственной деятельности. Не на кого больше сваливать вину за собственные ошибки и упущения. Ссылками на истощенный социализм подменяли ведь до сих пор отсутствие собственного мышления. За последние десятилетия мне приходилось часто убеждаться в том, что люди жили не задумываясь над смыслом и правильностью собственной общественной модели, поскольку казалось, что социализм демонстрирует это со всей очевидностью. Однако такая ситуация ушла в прошлое.
Поэтому вопрос нужно сформулировать нам более глубоко. Что именно отличало этот реальный социализм от всех других форм осуществления социализма, которые представлялись более эволюционными и реформистскими?
Социализм вступил на историческую арену с притязанием создать нечто такое, чего до него еще никогда не было в истории, а именно "нового человека", человека социалистического типа. В этом и заключался утопизм социализма. Социализм рассчитывал создать человека с совершенно новыми потребностями, с совершенно другой этикой и новым образом жизни. Этот человек нового типа призван был раз и навсегда преодолеть материалистичность, эгоизм и индивидуализм, типичные для западного, так называемого либерально-капиталистического общества. Человек социалистического типа должен был преодолеть расхождение между индивидуальными и общими интересами. Новый человек должен был найти воплощение своих сил в обеспечении общих интересов, интерпретация которых была прерогативой государства, ориентированного философией марксизма-ленинизма, конкретным же представителем воли государства выступало политбюро. Социалистическая модель привлекала обещанием преодолеть все историческое прошлое с его неисчислимыми страданиями. Отныне социализм должен впервые в истории установить власть, которая одна лишь представляет подлинную гуманность. На ее основе должно было впоследствии объединиться и все человечество.
Эту концепцию нового человека социалистического типа невозможно понять без знания христианства. Рассуждения о новом человеке составляют специфику и основное содержание Нового Завета. В этой связи становится ясно, что марксизм характеризовался не только утопизмом и ориентацией на определенную экономическую систему, но это была, кроме того, некая форма религии эпохи Нового времени. Его огромная способность мобилизовывать в нужный момент духовные силы людей, их коллективную веру определялась главным образом тем, что марксизм был своего рода эрзац-религией.
Реальный социализм всегда выполнял также функции религии. Обещанием этой религии было создание "нового человека". И если вести речь о действительном, духовном преодолении этой религии, то оно возможно лишь путем утверждения другой религиозной или подобной ей силы. Иначе после утраты всякой веры остается лишь интеллектуальный цинизм, а в конечном счете – нигилизм.
Самые значительные экономические достижения в новых землях ФРГ ничего не изменят в этом глубочайшем нигилизме, оставшемся в наследство от рухнувшей религии социализма. Либерализм до сих пор был не в состоянии заполнить образовавшийся здесь духовный вакуум. Поэтому не следует удивляться, если нам доведется еще пережить повсеместное пробуждение ностальгической тоски по погибшему социализму.
Вспомним о том, что происходит в других странах Восточной Европы. Если западный капитализм не выполнит в обозримом будущем своих обещаний, то здесь всерьез может быть заново поставлен вопрос: а не попытаться ли нам еще раз пойти по пути социализма, только используя новые методы и другие организационные формы? Не достать ли нам труп из подвала и не воскресить ли его?
Эта притягательная сила социализма обусловлена не его собственной природой. Она является следствием того, что люди не видят иной альтернативы больной либеральной системе, не знающей ничего другого, кроме бессмысленного материального воспроизводства, осуществляемого к тому же несправедливым образом. Либеральный капитализм не чувствует никакой ответственности за то, чтобы дать людям образ будущего, определить перспективу. Его занимает только касса. Поэтому исходя из всех вышеназванных обстоятельств так важно, чтобы мы не забывали о крушении социализма, а вновь задались вопросом: почему же он, собственно, потерпел крах? Что было решающей причиной?
Мы на Западе не верили в возможность его краха. Еще двадцать лет тому назад, когда Ричард Никсон посетил Москву в 1972 г., Соединенные Штаты признали за Советским Союзом статус равноправной державы такого же ранга – второй великой гегемониальной державы в мире. Благодаря этому признанию Советский Союз достиг своей важнейшей цели, которую он преследовал десятилетиями, проявляя удивительную выдержку и настойчивость. Менее двадцати лет назад тогдашний глава внешнеполитического ведомства США Киссинджер предсказывал, что пройдет, вероятно, еще лет пятнадцать, пока марксизм не завоюет и Западную Европу.
Не будем забывать также о том, как очарованы были марксизмом интеллектуалы Франции и Германии. Говорят, Брежнев сказал как-то, что к началу девяностых годов Германия упадет к ногам Советского Союза как созревшее и загнивающее яблоко. Такой взгляд вовсе не был пустой выдумкой. Достаточно вспомнить в этой связи, что в крупных университетах ФРГ марксизм был своего рода доктриной. Не забуду, как меня порицали тогда как идеолога капитализма на том основании, что я выступал за права человека. Идея прав человека, говорили мне марксисты, это мелкобуржуазная идеология, которую капиталисты поддерживают потому, что она соответствует их интересам.
Иногда полезно еще раз вспомнить и представить себе, какую картину представляла собой ФРГ, когда будущее страны представлялось в духе некоего подлинного социализма, который должен принести освобождение человека. Уже по одной только этой причине немцы в западных землях ФРГ должны были бы проявить больше самокритичности и снисходительности по отношению к людям из новых земель, которым довелось все-таки испытать социализм на собственной шкуре. Сегодня с поразительным лицемерием, с чувством собственной непогрешимости и предав забвению историю некоторые люди ведут себя у нас так, будто Запад, с полным осознанием своих ценностей, добродетелей и принципов, стойко противостоял тогда искушениям, исходившим от социализма. Так вот, это чистая легенда.
Отсюда и вопрос: почему же социализм потерпел теперь крушение? А потерпел он крушение в конечном счете только вследствие своей собственной природы. Он лопнул. Социализм рухнул как карточный домик или как обваливается вдруг сгнивший дом. Когда Михаил Горбачев начал обосновывать необходимость реформ, то первое его заключение касалось того, что реальный коммунизм превратился в неподвижную систему, блокирующую и парализующую саму себя. Коммунизм потерял способность к обновлению. Аналитические исследования, в которых советские ученые вскрывали ошибки и недостатки системы и давали предложения по ее исцелению, не могли помочь делу, потому что система была против изменений. Так она была устроена. Она не была способна учиться и извлекать уроки из опыта. Сколь бы насущным ни было верное понимание ситуации, оно не имело уже практических последствий. Этот факт должен был бы вызвать у нас самый жгучий интерес, потому что может случиться, что не только коммунистическая, но и наша либеральная система окажется в таком же состоянии.
Михаил Горбачев обращал также внимание на то, что самой глубокой причиной того жалкого состояния, до которого дошел социализм, является кризис морального сознания. Признание, которое само по себе весьма примечательно, если вспомнить, что согласно марксизму в обществе должны господствовать социально-экономические факторы, а не мораль, которой отводилась лишь роль слабого рефлекса на обстоятельства.
Впрочем, именно этот вопрос показывает, в какой значительной мере вульгарно-материалистическое мышление получило распространение также и на Западе. Ведь для нас мораль тоже перестала быть чем-либо иным, как рефлексом на социальные условия. Когда у нас задумываются над причинами определенных явлений, сомнительных в моральном отношении, то интересуются прежде всего именно социальными причинами. Причину находят как правило, – точно так же, как марксисты – в неудовлетворительных социальных условиях. Так, например, после покушений, направленных против иностранцев в Германии, единодушное мнение сводилось к тому, что молодых людей, совершивших эти акты насилия, побудили к этому лишь невыносимые социальные условия. Однако, как выяснилось позднее, к большинству этих молодых людей данное обстоятельство не имеет отношения, они происходят из сравнительно зажиточной среды немецкого бюргерства.
Но тогда тем более важно понять, что и Горбачев вразрез со всем социалистическим учением пришел к выводу, что решающей причиной гибели реального социализма был упадок морали. Он имел в виду при этом то обстоятельство, что исчез дух личной ответственности, готовности взять на себя ответственность и риск за принятые решения.
Сюда же относятся жалобы Горбачева на упадок трудовой морали, на преступность, достигшую невероятных размеров, на распространение в стране такой повсеместной эпидемии как алкоголизм. Социализм потерпел крушение, потому что, несмотря на осознание роли морального фактора, являющегося причиной также и экономической неэффективности, сама система уже не располагала средствами, чтобы противостоять упадку морали или преодолеть его.
Мы знаем ныне, какие духовные силы надобны даже для того только, чтобы выявить сам факт распада морали и дать ему оценку. Противостоять моральному разложению можно было, обратившись к русскому национальному самосознанию или напоминая о великой всемирно-исторической миссии Советского Союза, других духовных сил для такого противодействия не было. Во всяком случае, в идею социализма, призванного спасти мир, советские люди давно уже не верили.
Россия еще очень далека сегодня от решения проблем, доставшихся ей в наследство от потерпевшего крушение социализма. Будет ли создана в России демократия, как на Западе, и либеральная рыночная экономика, пока это только надежда или мечта. Есть опасение, что тут мы снова можем допустить ту же ошибку, что и прежде.
Почему мы так существенно ошиблись раньше в оценке жизнеспособности социализма? Почему мы жили такими представлениями о социалистических странах, которые больше соответствовали нашим желаниям, чем реальности? Одну из важнейших причин этого мы можем сегодня назвать: потому что западные социологи и политологи полностью утратили историческое сознание. Тем самым ими была потеряна способность к пониманию мощных сил, двигающих в конечном счете историю и определяющих судьбу народов и общественных систем, их выживание или гибель.
Не страдаем ли мы от той же близорукости и в отношении ФРГ, а именно от фантастической веры в то, будто можно постичь судьбы общественных систем, наций, культур и народов, пользуясь одними лишь социологическими категориями.
Ситуация в России удивительным образом напоминает положение в Германии эпохи Веймара, тогдашний кризис демократии. Аналогий и совпадений немало, вплоть до того, что в случае провала либеральных реформ, планов создания правового государства России угрожает гибельный альянс бывших коммунистов с новыми националистами, то есть своего рода национал-социализм.
Процессы, развивающиеся в России, касаются нас, немцев, самым непосредственным образом. Однако мы столь глубоко заняты проектом "Европы", что не способны постичь в достаточной мере, какое судьбоносное значение имеет для нас ход событий в России. Осознав это, мы отнеслись бы к происходящему в России с совершенно другим пониманием. Наш интерес к событиям в России и участие в них были бы совершенно иными. У нас появился уникальный шанс – возобновить духовный и культурный диалог между русскими и немцами, который в прошлом был исключительно плодотворным и привел к образованию определенной духовной общности. При всей важности инвестиций в российскую экономику для будущего страны эти инвестиции не принесут пользы, если одновременно нами не будут сделаны также духовные инвестиции в создание новой России.
С понятием "Веймара" у нас связаны такие ассоциации, что нашу нынешнюю ситуацию в Германии мы тоже вновь и вновь сравниваем с веймарской. "Веймар" стал символом первого крушения либерализма в Германии. Все чаще можно услышать, что Германия сползает, кажется, к веймарской ситуации. "Тени Веймара над Германией сгущаются" (Хильдегард Хамм-Брюхер). Бульварная пресса давно уже приводит сравнения, в каких отношениях наша ситуация напоминает веймарскую или приближается к ней.
Мое мнение по этому поводу совершенно четкое: Бонн – не Веймар и никогда не станет им. Представление, будто кризис и возможный крах свободной парламентарной демократии в Германии может привести к тем же последствиям, что и в 1933 г., совершенно неверно. Однако я добавил бы к этому следующее замечание: есть такие проявления внутреннего упадка демократии, для которых у нас нет исторических параллелей. Вполне может случиться и так, что при сохранении всех форм демократии испарится сам дух демократии и возникнет такое болото, в которое будет проваливаться всякая попытка обновления.
История не повторяется. Верность этого положения, однако, относительна, поскольку мы должны в этом случае добавить, что, как говорил Гегель, [2]2
Гегель, Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) – немецкий философ
[Закрыть] история повторяется до тех пор, пока люди не усвоят уроки, которые они должны извлечь из истории. Не только положение в Европе, но и вся современная ситуация в мире в целом напоминает то соотношение сил, которое было в двадцатые годы. Освободившись от привычных шаблонов мышления, мы установили бы следующее: Европа периода после первой мировой войны, вместе со всеми угрозами того времени и кризисом либерализма, вновь предстает перед нашими глазами в полном своем обличье.
Почему это происходит? Какие же уроки истории мы не усвоили? Неужели многомиллионные жертвы тоталитаризма двадцатого века оказались совершенно напрасны? И неужели все они привели лишь к повторению той же ситуации, которую нам теперь приходится преодолевать?
Югославия – один из выразительных примеров тому. Англичане и французы проводили там всегда политику, направленную на вытеснение с Балкан немцев или на противодействие немецкому влиянию на Балканах. Таков политический фон трагедии, которая разыгралась ныне на Балканах. Начало этому было положено еще в девятнадцатом веке. Если мы вспомним о том, как реагировали Маргарет Тэтчер и Франсуа Миттеран, когда встал вопрос об объединении Германии, мы придем к тому же заключению. Меня беспокоит то, что, быть может, мы так и не усвоили уроков истории и повторяем все прежние ошибки. Мы движемся ныне навстречу второму кризису либерализма. И снова кризис либерализма выступает не только как немецкий, но и как общеевропейский феномен.
Призрак Веймара все еще не укрощен. Одна из основных аксиом для ФРГ звучала когда-то следующим образом: шести-семи миллионов безработных не будет больше в Германии никогда. А если это и случится, то у нас будет такая совершенная социальная система, что связанного с безработицей обнищания, как это было в Веймарской республике, в любом случае не наступит. Сегодня число безработных у нас не достигает, правда, шести миллионов. Однако в обозримом будущем, как считает Эдзард Ройтер, кое-что понимающий в этих вещах, у нас будет их, вполне возможно, и шесть миллионов, даже независимо от того, произойдет ли оживление конъюнктуры.
Проблема безработицы коренится в структуре экономики. Экономическая политика, направленная на изменение существующих структур, означала бы в Германии своего рода социальную революцию. Это нужно осознавать со всей ясностью. И без такой социальной революции мы не сможем приспособить существующую структуру немецкой экономики к новым требованиям мирового рынка. Но тогда нельзя будет больше рассчитывать на финансирование социального государства в прежних размерах, к чему мы так привыкли.
Тем самым мы оказались бы перед второй проблемой. Спросим себя: что же обеспечило внутреннюю сплоченность Германии, что было причиной беспримерных достижений немецкой демократии после 1945 г.? Это было социальное государство, которое постоянно осуществляло перераспределение таким образом, что каждый человек в этой стране мог рассчитывать в принципе на удовлетворение его социальных потребностей. Если не сегодня, то завтра, но тенденция была именно такова. Федеральная Республика Германия реализовала идеи марксизма, пожалуй, в большей степени, чем какая-либо другая страна Запада, не говоря уже о странах реального социализма. Сюда относится и решение социального вопроса в такой фантастической форме, как это осуществлено в ФРГ. Однако предпосылкой решения социального вопроса является высокоэффективная, конкурентоспособная экономика, производящая ту массу продукта, которую можно было бы распределять.
Между тем ныне внутренний долг ФРГ составляет уже 2000 миллиардов марок. Социальное государство все более финансирует в кредит, а не соразмерно реальной результативности экономики. Решающее внутриполитическое обстоятельство заключается в том, что социальное государство в его нынешнем виде уже невозможно финансировать по-прежнему. Необходимо не только сделать паузу. Нет, нужна фундаментальная перестройка всей системы нашего социального государства. Одни лишь демографические перспективы свидетельствуют о том, что придется расставаться с этим типом социального государства, которое было до сих пор гарантом стабильности и демократии в ФРГ.
Говоря о "кризисе либерализма", я имею в виду из всех упомянутых проблем прежде всего кризис либеральной культуры. Мы отдаемся в полную власть либерализму и его извращенной форме – либертаризму – столь безудержно, что это привело к индивидуализации, к расщепленности общества, к господству гедонизма в угрожающей мере: мы постоянно сталкиваемся в результате с симптомами внутренней эрозии и даже распада общества. Идет речь о гибели ценностей, о кризисе культуры. Неустойчивость сознания неизбежно сказывается также и в политике.
Германия не в состоянии быть действенным и надежно предсказуемым членом международных организаций, которые принимают решения о применении вооруженных сил для поддержания мира и правопорядка на всех континентах. Какой-либо единой политической воли, готовности взять на себя обязательства, вытекающие из принадлежности Германии к международным организациям, я между тем не замечаю. Германия очень хотела бы стать чем-то вроде пункта Красного Креста по приему пострадавших от войн и их последствий со всего мира. Однако, как показывают нынешние политические дискуссии в стране, Германия не готова предпринять для предотвращения войн такие шаги, которые предпринимает каждое нормальное государство. Германия не в состоянии даже определить свои национальные интересы, не говоря уже о том, чтобы представлять их и добиваться их осуществления.
Моральный распад влечет за собой определенные политические последствия. Задумаемся над тем, какова эффективность нашей политической системы и ее партий. Сильный "центр" политического спектра, чем мы всегда гордились, тает как айсберг под горячими солнечными лучами. Массовые, или как их называют народные, партии все более теряют свою прежнюю роль. Бывшие избиратели этих партий уходят, и их место занимают те, кто вообще не участвует в выборах – таковых 30 %, а также еще одна категория лиц – те, кто отдает свои голоса таким образом, чтобы выразить свой протест по отношению ко всем большим партиям. Это еще 10-15 % избирателей. Обе категории избирателей образуют вместе новую общественную силу, потенциал которой весьма значителен. Таким образом, почти половина населения страны недовольна существующей политической системой. Возникает вопрос: как долго сможет выдержать наша демократия такое напряжение?
В Канаде страной правят партии, которых еще шесть лет назад вообще не существовало. Весь спектр прежних политических партий изменился внезапно. У консерваторов от 152 мест в парламенте осталось два. Столь же крутые перемены произошли и в Италии, где социалисты и христианские демократы в течение короткого времени утратили прежние позиции, а ошеломляющего успеха на выборах достигли левые радикалы и фашисты. Представить себе, что все это могло бы произойти и в Германии, мы не в состоянии, у нас на это фантазии не хватает. Между тем речь идет о реальной ситуации, когда люди драматическим образом теряют доверие к политическим партиям, к их способности принимать решения и действовать. Демократия Веймарской республики рухнула не потому, что немцы были охвачены какой-то неодолимой страстью к Гитлеру, а потому что они отчаялись, разуверились в этой демократии, в способности тогдашних партий сформировать дееспособное правительство, выражающее волю большинства. Именно отчаявшиеся немцы сделали в 1933 г. ставку на Гитлера. Они были убеждены, что либеральная демократия не в состоянии решить главные проблемы общества.
