Текст книги "Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945"

Автор книги: Гюнтер Бломертц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 8

Боевые потери никогда ранее не были столь тяжелыми. Оставшиеся в живых пилоты эскадрильи пришли на завтрак в угнетенном состоянии. Новый Staffelkapitän приветствовал их, но они лишь неохотно отвечали:

– Доброе утро.

– Хинтершаллерс! – позвал «папа», наш советчик, философ и друг.

Дежурный по столовой сержант с подобострастным видом подбежал к новому командующему узнать, что тот хотел от него.

– Тебя зовут Хинтершаллерс?

– Нет, герр гауптман. Просто некоторые хотят меня так называть.

Командующий задумчиво покачал головой:

– Ладно, Хинтершаллерс, будь любезен, приноси мне только хлеб. Видеть больше не могу этот щенячий корм. Ничего, кроме белого хлеба. Каждый день!

Толстый сержант печально пожал плечами:

– К сожалению, мы получаем белый хлеб только на flugzeugfürher. От хлеба из продовольственного пайка пучит живот, а это вредно для летчиков.

Мы ухмыльнулись. Хинтершаллерс всегда был таким. Kapitän изумленно взглянул на него.

– Газы вредны для летчиков? – скептически повторил он, повысив голос. – Кто-нибудь слышал о таком?! Ты всегда так выражаешься?

– Так точно, герр гауптман; с профессиональной точки зрения я особенно тревожусь, чтобы мои слова воспринимались серьезно. Не говоря уже о том, что газы могут действительно кое-кому испортить жизнь.

Мы грохнули. Только Хинтершаллерс оставался серьезным и принял позу оратора.

– Прими таблетку Хинтершаллерса, – хором присоединились мы к нему, – и не будешь выпускать газы отчаянно, только случайно!

Как всегда в подобных случаях, Хинтершаллерс достал свой бумажник с таким видом, словно хотел окончательно повергнуть безмолвного Kapitän в шок. Красочные фотографии и благодарности из благословенных мирных лет рекламировали фирму семейства Хинтершаллерс по производству препаратов, улучшающих пищеварение, чьим наиболее удачливым представителем когда-то был наш Хинтершаллерс.

– Подъем, господа! – наконец скомандовал Kapitän. – А то опоздаем на летное поле!

– Будьте любезны, разрешите мне, – вмешался с глубоким поклоном Хинтершаллерс, – пока подготовить для господ багаж.

– Какой багаж? – крикнули мы в ожидании новой шутки.

Лукаво, но с большим самоуважением влиятельного и знающего человека он ответил:

– Разве эскадрилья не вылетает на отдых на юг Франции, в город Перпеньян около Средиземного моря, где пальмы?..

– Откуда ты это взял? – перебил его Kapitän, и Хинтершаллерс начал рассказывать, насколько система слухов среди служащих столовой совершеннее официальных каналов информации.

Наконец Kommandeur подошел к телефону.

– Да. Приказ только что пришел. Готовьтесь к отъ езду!

Глава 9

Редкий свежий бриз давал нам единственную передышку от жгучей южной жары. Мы почти могли прикоснуться к великим громадам Пиренеев позади нас, а впереди простиралось ярко-синее Средиземное море, уходящее за горизонт и сливавшееся там с голубизной неба. Перед нами лежал городок, построенный из желтого камня, такого же цвета, как пляжный песок. Архитектура домиков напоминала о мавританском нашествии.

Ландшафт и все живое на нем молчаливо страдали под жгучим солнцем, едва осмеливаясь вдыхать раскаленный воздух. Перед городскими воротами, между хибарами, в которых жили испанские беженцы, в тени тополей или дырявых крыш на земле возились дети и собаки. Неторопливо подойдя к отелю в своих форменных ботинках люфтваффе, шортах гитлерюгенд, рубашках с вышитыми знаками ВВС и в шлемах африканского корпуса, мы наконец смогли перевести дух в прохладном стеклянном фойе.

– Ребята! – крикнул слегка охладившийся Ульрих. – За дело!

Придав своему лицу выражение большого дружелюбия, которое обычно характерно для французов, он без малейшего смущения обратился к молоденькой блондинке, пившей лимонад за одним из столиков:

– Простите, мадемуазель, не располагаете ли вы хотя бы одним свободным вечером?

Француженка взглянула на моего друга, положила соломинку на стол и ответила:

– Нет, месье, мадемуазель не встречается с незнакомыми молодыми людьми.

Она продолжила пить лимонад, словно разговора не было вовсе.

Ульрих колебался. Он тщательно копался в своем словарном запасе французского языка. Мы с Вернером пошли к себе. Сцена выглядела слишком нелепо. Однако когда вскоре Ульрих поднялся в наш номер, его глаза сияли, а улыбка выражала презрение.

– Трусы! – воскликнул наш друг и тут же перешел на нормальный тон: – Ее зовут Симона. Сегодня вечером торжественный ужин. Буду ждать трусов в восемь часов в фойе. Вечерние костюмы, белые рубашки!

– Пожалуйста, не называйте меня все время мадемуазель. Зовите меня мадам, – сказала Симона.

Мадам было двадцать четыре года, и выглядела она необычайно миленькой. Ее муж был пилотом гражданского самолета, но погиб во время грозы над Пиренеями. Молодая вдова была из благородной семьи и сейчас изучала медицину. Когда мы трое начали выдавливать из себя французские слова, чтобы поддержать беседу, она облегчила нашу задачу.

– Говорите по-немецки. Я с удовольствием послушаю и поговорю на вашем языке.

Мы рассмеялись, и молодая женщина вместе с нами. Симона давала комментарии к каждому блюду, которое нам приносили. Мы переходили от лука к Гитлеру, от Гитлера к войне и от войны к нашему будущему.

– Мне нравятся немцы, – заметила Симона, – но Германия проиграет войну.

Мы перестали есть и с недоумением взглянули на девушку.

– Англичане и американцы скоро высадятся во Франции. Так они говорят.

Мы улыбнулись этой наивности.

– Вы никогда не слышали об Атлантическом вале? – спросил Вернер, не ожидая услышать положительный ответ.

– Да, это укрепления для нескольких орудий. Много бетона и гораздо больше вымысла.

Вернера это явно задело.

– Откуда вы взяли? Вы же не видели Атлантический вал.

– О нем так говорят. А вы видели его?

Это был трудный вопрос, потому что мы тоже никогда не видели укрепления близко, хотя часто летали над ними сотни километров вдоль побережья. Вернер закусил губу.

– Да бог с ним! – Симона подняла свой бокал. – За окончание войны и возвращение мирных времен.

– Аминь! – отозвался Ульрих.

Куда нам теперь идти, вот в чем был вопрос. Ульрих предложил устроить вечеринку в нашем номере.

– Пойдемте выпьем чаю у меня дома, – предложила Симона.

Мы не могли отказаться от такого предложения и последовали за ней.

Когда мы с легким удивлением подошли к небольшой вилле на окраине городка, мадам остановилась:

– Когда войдете, вы должны обещать мне прислать большую и красивую картину для моей галереи.

Мы беспомощно переглянулись, поскольку явно не рассчитывали на такую нечестную просьбу.

– Входите.

Мы вошли в просторную, со вкусом декорированную гостиную, на стенах которой висели, наверное, две дюжины фотографий летчиков, вставленных в аккуратные рамки и расположенных рядом друг с другом.

– Спросите любого из тех, чью фотографию я здесь повесила, и он расскажет вам о Симоне.

Все это было очень любопытно. Под верхним рядом портретов британских и французских летчиков висели снимки хорошо известных немецких пилотов. Рыцарские кресты под крестами ордена Виктории. В нижнем ряду были пустые рамки.

– В эти я тоже собираюсь вставить портреты. Это будут англичане и американцы, которые вскоре придут сюда, чтобы освободить Францию.

Наступило неловкое молчание.

– И все-таки я всех вас люблю, – продолжала Симона, – французских, английских, американских и немецких летчиков. Когда передают сообщения о сбитых самолетах, я часто плачу, потому что вам приходится убивать друг друга.

Симона сразу стала для нас загадочной. Почему ее, молодую миловидную женщину, так интересовали эти люди, которых она часто оплакивала?

Пока мы стояли возле фотопортретов, она словно прочитала наши мысли.

– Он любил небо гораздо больше, чем меня. Но он разбился. Во имя его я люблю самолеты и всех людей, живущих небом так же, как жил он.

Мы молча сели в кресла, испытывая к хозяйке глубочайшее уважение. Она завоевала наши сердца.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Эта тема слишком грустная! Давайте развлекаться!

Вдруг распахнулась дверь.

– Это Даниэль, моя подруга, ее мать была немка. Благодаря Даниэль у меня дома всегда полно гостей. Она большая любительница веселья.

Мы галантно поднялись, инстинктивно воодушевившись, когда живая, темноволосая девушка впорхнула в комнату. Симона представила нас гостье.

– Даниэль не так больна самолетами. Она предпочитает летчиков. – Хозяйка повернулась к своей подруге: – Пожалуйста, никакой политики, Даниэль. Я пока пойду приготовлю чай.

Девятнадцатилетняя девушка скорчила гримаску:

– Ты говоришь прямо как моя прабабка. «Я пока пойду приготовлю чай». Фу!

Симона ушла, а мы стали слушать музыку. Даниэль смеялась и пела. Индивидуальность девушки, наивная непосредственность поведения делали ее еще более привлекательной. Вскоре вернулась Симона и принесла чай. Мы танцевали и смеялись. Жизнь была прекрасна.

Вдруг Даниэль бросилась к радиоприемнику: Би-би-си передавала выпуск новостей. Словно погрузившись в молитву, девушка опустилась на колени перед динамиком, когда короткие удары барабана с тревожной последней нотой пронеслись по комнате.

Стоя на коленях, Даниэль сжала свои кулачки и, казалось, задрожала, хотя мы и не могли видеть ее лица. Хрупкое тело девушки подалось вперед, и пряди длинных темных волос соскользнули с плеч и повисли. Мы затаили дыхание, потому что волнение, с которым Даниэль ждала сообщение диктора, заставило заинтересоваться новостями и нас.

Вдруг девушка начала что-то шептать, а когда снова раздались удары барабана, произнесла в полный голос:

– Свободу Франции!

Мы ждали еще одной барабанной дроби, когда Даниэль вдруг повернулась к нам. Ее глаза переполнились ненавистью, рот был перекошен.

– Убирайтесь! – хрипло прошептала она. – Убирайтесь из нашей страны!

Мы с Вернером от неожиданности вскочили на ноги. Симона стояла перед своей подругой со слезами на глазах, умоляя ее замолчать. Музыкальная отбивка Би-би-си закончилась, и диктор начал читать новости.

Симона беспомощно оглянулась на нас.

– Простите ее… она сама не своя!

– Нет! – крикнула Даниэль, сверкая глазами. – Нет, убирайтесь! Вся Франция вас ненавидит! – И она упала в кресло, содрогаясь в рыданиях.

Мы словно вросли в пол.

– Глупая девушка, – пробормотал Ульрих в тишине.

Мы с Вернером быстро вышли из комнаты, не попрощавшись.

– Я остаюсь! – крикнул Ульрих, наполовину смущенный, наполовину растроганный. – Хочу ее переубедить.

– Простите ее и забудьте об этом! – крикнула нам вслед Симона. – У нее истерика. Забудьте, пожалуйста! Она больше никогда не придет, когда вы будете здесь!

Подавленные, мы спустились и вышли на улицу. Стоял прохладный вечер. Симона неподвижно замерла на пороге позади нас. Были видны только ее силуэт и тень, но мы знали, что она плакала. Мы пожали ей руку.

– Мы придем к вам еще, мадам.

Вернер и я направились в отель, оставив Ульриха с Даниэль.

Глава 10

– Подъем, на выход! Вторжение! На выход, подъем!

В такие моменты я ненавидел Хинтершаллерса и с удовольствием приказал бы ему убраться. Но сейчас, когда он орал, ему не было прощения. Я перевернулся на другой бок, но Хинтершаллерс был неумолим.

– Подъем, на выход! Вторжение!

Он сорвал с меня одеяло. Такого он не делал никогда.

– Ты совсем безголовый!

– Вторжение! – опять заорал Хинтершаллерс и бросился в следующую комнату, повторяя одно и то же слово.

– В чем дело?

– Они высадились в Нормандии!

Час спустя мы сидели в своих самолетах, причем Ульрих был в своей парадной форме, которую не успел сменить после вечера. Под фюзеляжем каждой машины висел тяжелый бак с дополнительным топливом. Снова белый городок под нами скользнул вниз. Все это напоминало детскую книжку с картинками. Мы могли смотреть вниз между фюзеляжем и крылом только несколько секунд, потому что наши машины летели всего в нескольких метрах друг от друга. Однажды два самолета столкнулись в воздухе над Перпеньяном и рухнули прямо на госпитальную кухню.

Перпеньян казался нам сказочным городком, возможно, из-за того, что мы покидали его. Сам городок и окрестности словно находились в волшебной стране: черноглазые, темноволосые девушки, похожие друг на друга домики и дешевые кафе, уличная пыль, пальмы, сосны и виноградники, голубизна неба и моря, песчаный берег.

Сделав широкий разворот, мы прошли над Пиренеями, едва не задев их склоны. На скале стоял крошечный, разрушающийся монастырь. Чтобы спуститься в долину, монахам, видимо, требовались часы. У нас же это заняло секунды.

Ворота Испании остались позади. Мы летели сквозь облака, одинаково висевшие над таможенниками, контрабандистами и беженцами.

Мы забрались вверх в мирные массы ваты – к этим ангелам-хранителям, спасавшим, когда враг сидел у тебя на хвосте. В облаках можно было спрятаться. Они напоминали небесную гортензию с тысячами цветков и гигантских лепестков.

На облаках самолет плавно покачивается, как на мягком пуху. Летчик, играющий с ними, сидящий на них, пробивающий в воздушной вате отверстия, ныряющий и выныривающий, – счастливый человек. А когда облака поднимают свои подолы, давая ему возможность снова взглянуть на землю, пилот еще и человек изумленный.

Облака рождены для полетов. Однако если птицам, насекомым и людям нужно учиться летать, необходимо для этого прикладывать усилия, то для облаков полет является жизнью. Они поднимаются вверх, как душа, как воля, презирающая все грубые преграды, которая тайно покидает прозаичную землю и высоко воспаряет над ней, а затем двигается легко или удрученно, танцующая или бушующая.

Сейчас облака снова сделали нас счастливыми, помогая забыть, что мы были, по сути, летающими снарядами, людьми-ракетами. Наши самолеты отделились друг от друга. Белые стены, через которые мы беспрепятственно проносились, отвесно поднимались над нами. В этом молочном паре движение не выглядело стремительным. Кабина стала для каждого из нас целым миром, а ее крохотные размеры – мерой всей материи. Время превратилось в вечность, но вдруг снова появилось солнце, коронованное светящейся радугой. Тени от наших самолетов упали на слой облаков под нами.

Итак, наше путешествие по окрестностям Франции подходило к концу. «До поры до времени дети неба», как могла называть нас матушка-земля, мы опять летели низко над реками и лесами, городками и деревнями. Наша цель находилась к югу от Парижа, но только один Kapitän знал, какой это был аэродром.

Когда Эйфелева башня наподобие иглы пронзила скопление облаков над французской столицей, мы поднялись выше, а затем во главе с командиром эскадрильи, добавив скорости, нырнули вниз.

– Приземляемся здесь, – сообщил командир, когда мы низко летели над сухим полем аэродрома.

– Все-таки очень далеко от Парижа, – пробормотал кто-то из наших ночных гуляк. Но мы все равно сели.

Блестящие корпуса американских бомбардировщиков показались в небе над нами.

– Где же наш боевой дух, герр майор? – крикнул Kapitän из кабины, увидев приближающегося начальника аэродрома.

Этот пожилой офицер за всю войну едва ли видел хоть один самолет, приземлившийся на его поле. Сейчас он многозначительно указал на бомбардировщики:

– Вот наш боевой дух.

– Мы должны сохранять его, герр майор. Повторяю – боевой дух! Иначе мы проиграем! – Наш Kapitän со злобным видом выпрыгнул из машины. – У меня приказ проводить вылеты на операции против войск союзников с вашего аэродрома. Для этого у вас есть восемьдесят тысяч литров топлива. Мой самолет должен быть заправлен в течение часа. Для первой операции у нас есть боеприпасы, а для последующих их привезут из Ле-Бурже.

– Да, у меня есть восемьдесят тысяч литров бензина «А3». Можете заправляться.

– Что?! «А3»? Восемьдесят тысяч литров «А3»? Это безумие! Вы можете заправлять им свою машину, герр майор, а самолеты на нем даже от земли не оторвутся.

Мы стояли в смятении, словно измученные жаждой люди перед отравленным водоемом.

Так мы никуда и не полетели.

Несколько дней мы оставались без топлива и ждали прибытия необходимого багажа из Перпеньяна. Наконец, когда союзники заняли плацдарм, мы смогли вылететь. Нашей задачей было не подпускать тяжелые самолеты к линии фронта, где нашу пехоту засыпали бомбами.

Баки с дополнительным топливом весом в семьсот килограммов висели под нашими машинами: расстояния были огромными, и нам приходилось пользоваться ими. Вскоре Париж остался справа от нас, а еще через некоторое время последние укрепления к западу от Версаля растаяли позади.

Мы смотрели вперед. Всего тридцать минут отделяли нас, летчиков, от фронта, от казавшейся нереальной битвы на земле. Маленькая речушка, городок справа, железная дорога, крошечная, как игрушечная, а потом впереди показалась сияющая поверхность. Там, где Сена впадала в море, Ла-Манш образовал глубокую бухту.

– Над нами четырехмоторные бомбардировщики, – сообщил кто-то из наших. Мы посмотрели наверх, но Kapitän продолжал придерживаться первоначального курса.

– Двадцать четырехмоторных бомбардировщиков справа, – доложил еще кто-то, но мы продолжали лететь вперед.

– «Мародеры» [7]7
  «Мародер» – так называли американский средний бомбардировщик «В-26».


[Закрыть]впереди и сверху.

Очертания двухмоторного бомбардировщика промелькнули прямо над нами и исчезли. Бомбовые отсеки самолета были открыты. Несколько истребителей кружили вокруг него, словно почетный эскорт.

– Спокойно! – крикнул командир эскадрильи. – Они нас не интересуют.

Мы действительно легко могли ввязаться в бесполезный бой, а наша задача состояла в том, чтобы помочь своим обороняющимся товарищам.

Кан уже лежал позади нас минутах в пяти-пятнадцати лета. Точно мы не могли сказать. Мы поднялись на пять тысяч метров. Со всех сторон сверкало море.

– Смотрите, вон там, впереди, далеко!

Мы стали вглядываться в береговую полосу. Да, они действительно были там: бесчисленные жирные точки и черточки, точки поменьше и ромбики – вражеский флот! Черный дым плотными кудрявыми массами стелился над береговой зоной. Первые бомбардировщики скоро должны были приблизиться к нам.

– Achtung! «Тандерболты» сверху!

Около двадцати американских истребителей, заняв оборонительную позицию, кружили в каких-то пятистах метрах над нами. Они покрасили кожухи моторов, как и мы, желтой краской: все по-настоящему уважающие себя люди поступают одинаково. Неприятель с почтением несколько лет называл нас «желтыми носами», и вдруг появились новички из США, пытающиеся раздразнить нас нашей же боевой раскраской!

– Будут нас атаковать.

– Не будут, – ответил Kapitän. – Это оборонительная позиция.

Мы тоже начали свой «хоровод», кружа в противоположном относительно противника направлении. Если ничего не произойдет, так может продолжаться несколько часов. Время покажет, кто дольше продержится. Неприятель должен был сорваться. Мы только и ждали, когда они бросятся вниз. Но вражеские летчики, похоже, не собирались ничего предпринимать.

– Под нами четырехмоторные бомбардировщики!

В это мгновение наш командир попал в затруднительное положение. Если атаковать бомбардировщики, американские истребители тут же ринутся на нас. А если не атаковать, мы не выполним свое задание.

Поэтому мы бросились на бомбардировщики.

– Сбросить дополнительные баки!

«Широкоплечие» «Боинги» впереди нас становились все крупнее. Мы продолжали оглядываться назад, потому что вражеские истребители мчались за нами.

Они приближались очень быстро, быстрее, чем мы думали.

– «ЛДв-217», часть «Д»! – заорал Ульрих. – При приближении неприятеля считать его враждебные намерения вполне вероят…

Он не успел закончить, потому что первые дымовые хвосты из стволов зениток промчались совсем рядом. В это самое мгновение бомбардировщики впереди выросли до гигантских размеров. Мы продолжали вести огонь, а орудия противника замолчали. Нельзя же было стрелять по своим бомбардировщикам.

Одна, две секунды, и мы промчались мимо них.

– Сбросить скорость, правый поворот! – приказал Kapitän.

Я обеими руками потянул штурвал на себя и резко поднял машину. Кровь хлынула мне в ноги, позвоночник под воздействием перегрузок согнулся, словно лук. Чтобы не потерять сознание, я наклонил голову к коленям. Так наверняка сделал каждый из нас, лихорадочно надеясь, что огромная сила его не расплющит. Кожухи моторов поднялись высоко над горизонтом. Наши ребята зависли в воздухе впереди надо мной. Сзади не осталось никого.

Вдалеке группа бомбардировщиков продолжала полет. Совершенно невредимая.

– Повторяем атаку!

Наш дорогой новый Kapitän был оптимистом – он приехал с Восточного фронта. Но здесь, на западе, ты не мог сбивать самолеты пачками. И все-таки он отчаянно погнался за бомбардировщиками. Их необходимо было догнать!

Наши старые приятели «Тандерболты» снова выписывали свои круги над нами.

– Achtung! Сзади и сверху «Спитфайры»! – крикнули несколько наших ребят практически одновременно, и мы стали лихорадочно оглядываться.

По меньшей мере три эскадрильи мчались за нами на огромной скорости. Разворачиваться им навстречу не имело никакого смысла, поскольку их численный перевес был очень велик, не говоря об американских истребителях, которые, словно стервятники, поджидали свои жертвы.

– Летим прямо на них! – тихо приказал командир эскадрильи. Метров шестьсот – семьсот отделяло нас от британцев. – Буду считать до трех, а потом мы резко развернемся! Раз, два…

– Это безумие, герр гауптман! – крикнул Фогель.

– Безумие! – повторил Майер 2-й. На слове «три» английские орудия уже стреляли.

Носы наших самолетов опустились, и мы рассыпались, направляясь к земле на огромной скорости. Мы спасались на небольшой высоте, взяв курс на Париж.