Текст книги "Сокровищница тайн"

Автор книги: Гянджеви Низами

Речь седьмая
О ПРЕВОСХОДСТВЕ ЧЕЛОВЕКА НАД ЖИВОТНЫМ

 
На земле проживающий, нежный, как сам небосвод,
Холит небо тебя, и земля, и течение вод.
 
 
Ты ниспослан на землю, но ты и не знаешь, что дело
Краткой жизни твоей величавей земного удела.
 
 
Молока звездной вечности древле не ведал твой род,
Ибо сахаром милости был ты накормлен с высот.
 
 
И не должен ли быть ты душою прекрасен за это?
Должен быть ты прекрасен и полон великого света.
 
 
И каламом предвечности, где-то от смертных вдали,
Был прекрасный твой облик начертан для нашей земли.
 
 
Сердце смертным даруя, решили в высотах, что нужен
Для живущего стан, опоясанный нитью жемчужин.
 
 
Ничего, что ты слаб. Ты скажи: «Я на этом лугу
Отличаться от ланей и сильных оленей могу».
 
 
Все живущие твари тебе услужают покорно,
Это бедные птицы, в силках увидавшие зерна.
 
 
Ты – Хума. В каждом деле ты чести доверенным будь,
Безобидным и тихим и в пище умеренным будь.
 
 
Всех живущих на свете земная зовет мастерская,
И великих и малых к насущным делам привлекая.
 
 
Совы в сказках пугают, грядущих невзгод не тая,
И для кладов зарытых они ведь нужней соловья.
 
 
Те, которых завеса земному открыла пределу,
Душу в теле имеют, по ценности равную телу.
 
 
Хоть жемчужины эти – ничто перед морем твоим,
«О, жемчужины мира!» – порой обращаюсь я к ним.
 
 
Убивать ты не должен больших или малых, ведь виру
Ты за кровь не отдашь, и страданья не надобны миру.
 
 
И плохие и добрые чтут повеленье твое,
И в плохом и в хорошем они – отраженье твое.
 
 
Те, кого ты обуешь, дадут тебе шапку за это,
Чью-то тронешь завесу – твоя будет также задета.
 

* * *

 
Не желай, словно утро, завесы ночной превозмочь,
Будь завесы хранителем, словно глубокая ночь.
 
 
Любят осы завесу пурпуровой розы. Единой
Ты покрылся завесой, прозрачной завесой осиной.
 
 
Долго ль мошкою будешь – о, как ее участь горька! —
Ты гоняться за пищей меж тонких сетей паука?
 
 
Те, завесой укрытые, те, что миры создавали,
Многозвездной завесою тайну твою закрывали.
 
 
На путях за завесой ты все приобрел и пришел,
Отстранивши завесу, в земли новоявленный дол.
 
 
Надо сердце забыть, коль оно разлюбило завесу,
Не внимай ничему, что навек позабыло завесу.
 
 
Тот волшебник, что скрыт за завесою с давней поры,
Ткань завесы лазурной вознес не для праздной игры,
 
 
Только этой завесы касайся признательным взглядом,
Новых песен не пой, стародавним прельщаемый ладом.
 
 
О завесе услышав, пойди многомудрым вослед.
За завесою тайн стань участником тайных бесед.
 
 
Чище светлой души станет тело твое, только надо,
Чтоб его сорок дней окружала темницы ограда.
 
 
У побывших в темнице высокое качество есть.
Был в темнице Иосиф. Темница – великая честь.
 
 
Чем же высший почет, чем же ценность души обретают»
Все забвением благ – ты к забвенью спеши! – обретают.
 
 
Ты души серебро в отрешенья горнило вложи.
«Дай мне золото сердца», – отказу от мира скажи.
 
 
Ты подвижником стань, избери себе путь только правый,
Только так ты достигнешь величья и подлинной славы.
 
 
Коль себя ты смиришь, то динару блестящему дан
Будет правды твоей и смиренного сердца чекан.
 
 
Лишь поймешь, что с тобою природа в союзе и разум,
Сказ «Кузнец с москательщиком» вспомнишь, бесспорно, ты разом.
 
 
Этот веет пожаром, вздувая огонь, а другой
Овевает прохожего амброй своей дорогой.
 
 
Ты в поклаже природы спасенья не сыщешь: далеко
Птица клеть унесет, и закроется смертное око.
 
 
Ты привыкни к пути, что исполнен обмана всегда,
Будет благостный рок вожаком каравана всегда.
 
 
Чтоб главенства достичь, отказаться должны мы от страсти.
В отрешенье великом величье пророческой власти.
 
 
Покорив свою душу, ты радостным сердцем взыграй
И обуйся скорей: издалека завиделся рай.
 
 
Стань душою, что колокол, в блеске грядущего дива,
Будь служителем веры, не темным прислужником дива.
 
 
Ты в святилище веры спасайся от злого огня,
Чтоб не ведать смятения в грохоте Судного дня.
 
 
Был неверный избавлен от злого, от страшного рока
Лишь затем, что сродни приходился он роду пророка.
 
 
Взгляд высоко взнесенных не есть ли благая броня
Для исполненных веры, для полных святого огня!
 

ПОВЕСТЬ О ФАРИДУНЕ И ГАЗЕЛИ

 
Как-то царь Фаридун, при сиянье встающего дня,
Приближенных скликая, с отрадой вскочил на коня.
 
 
И, в степи предаваясь любимой охоты веселью,
Он увидел внезапно, что сам он подстрелен газелью.
 
 
Прелесть шейки и ног от вражды отклоняла стрелка,
О пощаде просили глаза, и спина, и бока,
 
 
Пусть охотника взгляд для бегущей газели – засада,
Но она, восхищая, казалось, бежала от взгляда.
 
 
Полонен был охотник, и плен был и скор и таков,
Что владыка почувствовал цепи тяжелых оков.
 
 
И, рванув повода и горя, и скача возле цели,
Спинку лука он сделал нетвердой, как брюхо газели,
 
 
И большая стрела не попала в отличную цель,
И встревоженный конь обежал неудачно газель.
 
 
Шах промолвил стреле: «Где же злое твое оперенье?»
И коню закричал: «Где твое за добычей стремленье?
 
 
О ничтожный твой бег, о ничтожность твоей тетивы!
Перед сей травоядной какое ничтожество вы!»
 
 
"И сказала стрела: «Подстрелить! Вот была бы досада!
Бессловесная эта – приманка для царского взгляда.
 
 
Твой восторженный взгляд – для прекрасной газели броня,
В цель должны попадать, но твоя не для цели броня».
 
 
Бубен видит владыка, и ждет он отрадного лада.
Лишь ладони играющих – радость для шахского взгляда.
 
 
Быть с клеймом вознесенных – завидный и сладостный рок.
Ведь с клеймом вознесенных и сам ты безмерно высок.
 
 
Для людей умудренных, чей так проницателен взор,
Нет служенья похвальней, чем крепкий святой договор.
 
 
Дланью верности крепкой возьмись ты за пояс обета.
Стражем верности будь пред лицом многолюдного света.
 
 
Много лалов имея, сокровищ немало тая,
Как служения пояс, лежит возле кладов змея.
 
 
Потому небосвод ярких звезд рассыпает каменья,
Что, над прахом поднявшийся, поясом стал он служенья.
 
 
Обладающий даром, хоть дар его светлый не мал.
Пред наставником пояс на трудном пути повязал.
 
 
И свеча, что сияет огнем золотым и веселым,
Пояс также носила, для воска покорствуя пчелам.
 
 
Ты не связан ничем, так вставай же скорей, Низами,
Чтоб связать себя службой, с поспешностью пояс возьми.
 

Речь двенадцатая
О ПРОЩАНИИ СО СТОЯНКОЙ ПРАХА

 
Распрощайся со днями. Разлуки надвинулся срок.
Встань, вперед устремись; поз будь этот хитрый силок.
 
 
Ты построй государство, которое лучше земного.
Дверь в иное раскрой, чтоб увидеть сиянье иного.
 
 
Ты и сердце и очи направь на единственный путь,
И, пролив свои слезы, в дороге о них не забудь.
 
 
Оросив эту глину, уйди в растворенную дверцу,
И побегами жизни отраду доставишь ты сердцу.
 
 
Коль с верблюдом ты схож, – запляши: ведь пустыня видна.
Если нет – то дабу не бросай ты под ноги слона.
 
 
Нету друга с тобой, и печальнее ты год от года,
Так в ничто удаляйся. Иного не сыщешь исхода.
 
 
Те, чей разум сверкал – сотрапезники наши, – ушли.
С кем ты сядешь за пир? Те, что пенили чаши, ушли.
 
 
Хоть отрада и радость порою приносятся миром,
Но коль ты одинок, то каким ты утешишься миром?
 
 
Целомудренным сердцем ищи, забывая о зле,
Ты прозрачной воды на унылой и мрачной земле.
 
 
До исхода пути все, что было с тобою в избытке,
Ты прохожим раздай. Для чего тебе эти пожитки?
 
 
Без напрасного груза легко ты пойдешь по пути,
И до нужной стоянки сумеешь ты скоро дойти.
 
 
Если ищешь ты сердце, взойти тебе на небо надо.
В этом доме земном лред тобою повсюду преграда.
 
 
Ты прорвись на дорогу! Весь край поднебесный таков,
Что сравнить его должно с сетями вседневных силков.
 
 
Разорви эту петлю, подобную петельке «мима»,
И дорога иная тебе станет тотчас же зрима.
 
 
Берегись сотен звезд – их мишенью не сделайся ты.
Не вверяйся во власть небосвода незримой черты.
 
 
Перейди за черту, где и дни пробегают и ночи.
Чтоб за этой чертой беспредельность увидели очи.
 
 
Сделай прочной тропу для движенья уверенных ног,
Чтобы быстро по ней к достиженью стремиться ты мог.
 
 
Ты, куда б ни пришел, не всегда предавайся доверью.
Дверь ты должен запомнить, чтоб этой же вышел ты дверью.
 
 
Должно зорко взирать, осторожно оглядывать путь,
Чтоб в расщелину ночью усталой ногой не скользнуть.
 
 
В наводнения час как же в кровле не сделать пролома,
Чтобы в должное время бежать из опасного дома?
 
 
Хитроумной лисице собачья повадка ясна,
Потому-то в норе два прохода прорыла она.
 
 
Но не знала она, что взирающий мрак небосвода
Уловляет лисиц и что нет им иного исхода.
 
 
Почему же ты весел? Отрады твоей не пойму.
Почему ты беспечен, беспечен во всем? Почему?
 
 
Ты промолви: «Стеная, пришел я в земную теснину,
И, стеная и плача, навеки я землю покину».
 
 
Если ты не исполнишь такой неизбежный завет,
Трудно будет душе покидать этот горестный свет.
 
 
Ты в пути, что душой после грустного пира увидел.
Оба мира отринь, ты ведь горести мира увидел.
 
 
Вниз не надо глядеть, чтобы путь не казался страшней,
И назад не гляди, чтоб тебе не страшиться теней.
 
 
Клади веры возьми, ведь в дороге не будет харчевен.
Воду глаз не забудь: путь безводен и путь многодневен.
 
 
Звездной ракушке неба жемчужину духа верни.
Будь свободен от праха, ты тяжести праха стряхни.
 
 
Там, в крутящейся выси, с тобой однородных немало,
И тебя превзошедших и звездам угодных – немало,
 
 
Но не надо враждой нарушать эту звездную тишь,
Почему небосвод ударять ты о землю спешишь?
 
 
Он ведь солнца щитом и мечами сиянья не в силах
Нам беду принести. Откажись же от мыслей унылых.
 
 
Он – веревка, что вьется. О нет, он совсем не змея.
Он – ничто. О, насколько любовь многомощней тебя!
 
 
Почему ты грустишь над хрустальною чашей? Во власти
Ты ударить ее и разбить на мельчайшие части.
 
 
Те, что алчность не чтут и не могут пред золотом пасть,
Над врагом простирают своей добродетели власть.
 
 
Ты иди на врага с благосклонностью сердца упорной
И убей его светом, как тьму губит день благотворный.
 

ПОВЕСТЬ О ДВУХ ПОСПОРИВШИХ МУДРЕЦАХ

 
Жили двое мыслителей некогда в доме одном
И полны были гнева, поспорив о доме своем.
 
 
Долго спорили мудрые. С распрею не было слада.
«Хоть премудрость одна лишь», – сказать о премудрости надо.
 
 
Правды две не нужны: лишь одной пожелают внимать,
Две главы вознесутся, – одну не придется ли снять?
 
 
Для храпенья двух сабель я кожаных ножен не видел.
Я ведь пир двух Джамшидов – ну как он возможен? – не видел.
 
 
Двое мудрых твердили об этом не раз. Потому
И решили, что дом надлежит передать одному.
 
 
Каждый в схватке слепой был исполнен вражды и упорен
И желал, чтобы дом стал удобен ему и просторен.
 
 
Не однажды в ночи голоса возвышали они,
Будто клича людей, общий дом продавали они.
 
 
И решили мужи после спора пред самым рассветом,
Что друг друга они угостят ядовитым шербетом.
 
 
Чтоб узнать, кто сильней и кто явит познанье свое
И сумеет создать наиболее злое питье.
 
 
Тотчас разума два одному они отдали делу,
Будто два устремленья вручили единому телу.
 
 
Первый муж создал яд, потрудившись немало над ним.
Этот яд черный камень прожег бы зловоньем своим.
 
 
И врагу подал враг свой состав и сказал: «Мой напиток
Укрепляет все души, и сахара в нем преизбыток».
 
 
А другой эту чашу, влекущую в царство теней,
Выпив смело, сказал: «Только сладость я чувствовал в шей».
 
 
Нуш-гия в нем таился; врагу причиняя досаду,
Прекратил бы он доступ любому смертельному яду.
 
 
Муж обжегся, как мошка, но тотчас он крылья раскрыл
И, как светоч сияя, к другим мудрецам поспешил.
 
 
На лугу, мимоходом сорвав темно-красную розу,
Он заклятье прочел, и подул на прекрасную розу,
 
 
И врагу ее дал, Словно скрытый заботливо яд
Лепестки ее нежные в пурпурной чаше таят.
 
 
Взяв заклятую розу, поддавшись безмерному страху,
Недруг взялся за сердце, и душу вручил он аллаху.
 
 
Тот премудрый отраву из тела исторгнуть сумел,
А другой из-за розы подлунный покинул предел.
 
 
Друг мой, каждая роза, горящая пурпурным цветом, —
Капля крови людской, пурпур сердца. Ты помни об этом.
 
 
Ты из сада времен: и весна и цветение ты,
Но ведь сад увядает; его отражение ты.
 
 
Острый камень всади в этот прах, взгроможденный слоями.
Прахом воду осыпь, что подвешена кем-то над нами.
 
 
Эту воду покинь, эти марева злые забудь!
Ты над прахом взлети, от притона подалее будь.
 
 
Ты от месяца с солнцем свое отстрани размышленье.
Ты убей их обоих, как их убивает затменье.
 
 
Златоблещущий месяц – его восхвалять я могу ль? —
На дорогах любви – человека смущающий гуль.
 
 
Небосвод, полный зла, наше утро призвавший к ответу,
Из великого света привел тебя к этому свету.
 
 
Если светлого сердца услышишь благой ты совет,
То из этого света возьми его в канувший свет.
 
 
Слезы лей и мечтай, чтобы слезы надежды смывали
Все, что явлено людям на этой двухцветной скрижали.
 
 
Чтобы этой надеждой ты душу смущенную спас
В день Весов, в Судный день, в неизбежный торжественный час
 
 
Укрепи свою руку, призвав благотворную веру,
тоб она на весах указала надежную меру.
 
 
Кто, печалясь о вере, возносится в светлую даль,
Тот свободный душой забывает земную печаль.
 
 
Ты, чьей жажде к земле и подлунному миру я внемлю,
Ты мне веру отдай, а себе ты возьми эту землю.
 

Речь четырнадцатая
ПОРИЦАНИЕ БЕСПЕЧНОСТИ

 
О довольный! Ты к миру, в спокойствии сладком, привык.
Ты – осел на лугу, ты к кормушке склонившийся бык.
 
 
Что тебе это солнце, лазурных высот сердцевина,
Что тебе эта синь, эта выси просторной равнина!
 
 
Это только для тех, в чьем познанье сияющий свет.
У незнающих мира – о нем помышления нет.
 
 
Подними же свой взор, не довольно ль ты тешился дремой?!
Ты назначен идти по дороге, тебе незнакомой.
 
 
Почему же ты спишь, иль засада тебе не страшна?
Смертных, полных раздумья, всегда устрашала она.
 
 
Очи вскинь, рассмотри эти синие своды печали,
На ничтожность твою не они ли тебе указали?
 
 
Твой рассудок – старик, он рассеян. Предался он снам.
Он тебя позабыл. Ну так что ж! Призови его сам.
 
 
Кто бы знал о тебе, если б разума свет величавый
О тебе не вещал? Только с ним и добился ты славы.
 
 
Разум светлый – мессия; всегда он к познанию вел.
Без него ты – погрязший в дорожную глину осел.
 
 
По дороге ума ты иди за сияющим светом
Иль домой возвратись и забудь о скитальчестве этом.
 
 
Не пьяни мирный разум, его на пирушках поя,
Разве соколом ловчим ты будешь кормить воробья?
 
 
Даже там, где вино восхваляется словом приветным,
Разум сделал его нелюбезным тебе и запретным.
 
 
О вино! В пьяной чаще людская качается честь.
Но припомни о том, что вино древней мудрости есть.
 
 
Хоть сжигает вино все земные печали, но все же
Не вкушай ты вина; ясный разум сожжет оно тоже.
 
 
Вина – разум лозы, но вкушать огневое вино
Для утехи души лишь одним неразумным дано.
 
 
Все желая постичь, не вкушай ты в томлении томном
То, что может все в мире таинственным сделать и темным.
 
 
Неразумным считай человека, вкусившего то,
Что каламом неведенья все обращает в ничто.
 
 
Ослепи ты глаза всех мечтаний непрошеных, чтобы
Вправить ноги в колодки глупцам, устремленным в трущобы.
 
 
Ты «алиф», что влюблен в свой высокий пленительный стан.
Ты безумного страстью к себе самому обуян.
 
 
Коль с «алифом» ты схож, – птицей будь, потерявшею крылья.
Ты склонись буквой «ба», своего не скрывая бессилья.
 
 
Украшая собранье, стоишь ты, «прекрасный алиф»,
И к себе ты влечешь благосклонности общей прилив.
 
 
Не подобься шипу, что в лазурь устремился спесиво,
Ты склонись кроткой розою: роза смиренна на диво.
 
 
Не стремись поиграть, будь разумен. Ведь ты не дитя.
Помни: дни пробегают, не вечно блестя н цветя.
 
 
День уходит, и радостных больше не будет мгновений.
Солнце юности гаснет, и длинные тянутся тени.
 
 
Это ведомо всем, – ведь когда удаляется день,
Все, что в мире, бросает свою удлиненную тень.
 
 
Чтить не следует тени, как чтут ее заросли сада,
Будь светильником: тень уничтожить сиянием надо.
 
 
Эту тень побори, а поборешь – и в этот же день
Твой порок от тебя мигом скроется, будто бы тень.
 
 
Что сияет в тени? Чья во мраке таится основа?
Мы в тени трепетанье источника видим живого.
 
 
О поднявший колени, в колени склонивший лицо,
В размышленье глубоком себя обративший в кольцо!
 
 
Солнце таз золотой на воскресшем зажгло небосклоне,
Чтоб омыть от себя ты свои смог бы тотчас ладони.
 
 
Если в этом тазу будешь мыть ты одежду свою,
Из источника солнца в него наливай ты струю.
 
 
Этот таз для мытья, на который приподнял я вежды,
Стал кровав, стал не чист от твоей заскорузлой одежды.
 
 
От большого огня, что в тебе злые выжег следы,
В сердце жизни твоей не осталось ни капли воды.
 
 
Если плоть нечиста и томилась алканием страстным,
Что ж! Не всякое золото может быть самым прекрасным.
 
 
Если каждый вещать будет только лишь истину рад,
То с утробой пустой ненасытный останется ад.
 
 
Прямота не защита пред холодом или пред жаром,
Но прямой не сгорает в аду, в этом пламени яром.
 
 
Если будешь кривить, будешь роком подавлен ты злым,
Беспечален ты будешь, покуда ты будешь прямым.
 
 
Будь подобен весам, будь в деяниях точен, размерен.
Взвесив сердце свое, в верном сердце ты будешь уверен.
 
 
Все крупинки, что ты будешь в жизни бегущей готов
Бросить в мир, их снимая с твоих благородных весов, —
 
 
Обретут свое место, и страшное будет мгновенье:
Пред тобой их размечут в грохочущий день воскресенья.
 
 
Надо всем, что ты прятал, суровый послышится глас.
Как немного ты роздал! Как много хранил про запас.
 
 
Так не трогай весов – все на них указуется строго —
Иль побольше раздай, а себе ты оставь лишь немного.
 
 
Стебель розы согнулся, и шип в эту розу проник,
Лишь своей прямотой добывает усладу тростник.
 
 
Водрузи прямоту, – это знамя, угодное богу,
И протянет он руки, склоняясь к тебе понемному.
 

ПОВЕСТЬ О ЦАРЕ-ПРИТЕСНИТЕЛЕ И ПРАВДИВОМ ЧЕЛОВЕКЕ

 
Жил властитель один, был с людьми он безжалостно строг.
Словно злобный Хаджадж, издеваться над всеми он мог.
 
 
Все, что ночь порождала, наследуя дню, – на рассвете
Открывалось царю. Все пред яростным были в ответе.
 
 
Неким утром к владыке явился один человек.
Был он зорче, чем утро. Учился он долгий свой век
 
 
У луны хитрым играм, у зорь – появляться с доносом
Он, с притворною злобой, горящей во взоре раскосом,
 
 
Прошептал: «Некий старец убийцею назвал тебя,
Он сказал, что ты правишь, людей неповинных губя».
 
 
И, пугая придворных своим изменившимся ликом,
Царь воскликнул: «Казнить!» И умолк он во гневе великом.
 
 
Нат мгновенно постлали, песком весь посыпали нат.
Даже дэв, ужаснувшись, бежал бы из царских палат.
 
 
В тот же час от юнца старец злое узнал повеленье,
Услыхал он: «Владыка возвел на тебя обвиненье».
 
 
Омовенье свершив, в белом саване старец пошел
Во дворец, и пред ним засверкал величавый престол.
 
 
Царь, в решениях быстрый, потер свои руки, и очи
Опустил он на землю, и был он угрюмее ночи.
 
 
Молвил он: «Я слыхал, что я очень прогневал тебя.
Ты твердишь, говорят, что я правлю, невинных губя.
 
 
Ведь известно тебе, что мой суд – мудрый суд Соломона,
Почему ж ты твердишь, что наш край полон плача и стона?»
 
 
И ответил старик: «Говорил я, о царь, не во сне.
И сказал я не все, что известно доподлинно мне.
 
 
Всюду юные в страхе, и в страхе не каждый ли старый,
Городам и селеньям грозят беспрестанные кары.
 
 
Все пороки твои я собрал воедино, но я
Только зеркало. Я – лишь неправда и правда твоя.
 
 
Ты увидел, что образ, показанный зеркалом, – верен.
Иль сломаешь ты зеркало? Будь и во гневе умерен!
 
 
Светлой правды возжаждай, и жажду твою утолю,
Иль на шею мою повели ты накинуть петлю».
 
 
И правдивого старца такое бесстрашное слово
Смелой правдой своей образумило сердце царево.
 
 
Вспомнил царь обо всем, что свершал он в подвластном краю.
И, застигнутый правдой, он понял неправду свою
 
 
И сказал: «С мудреца скиньте саван! Парчовым халатом
Вы его облачите, парчу напитав ароматом».
 
 
И в царе с той поры пламень гнева и злобы утих,
Справедливым он стал, вспомнил подданных, пекся о них.
 
 
И правдивого слова никто не скрывал, и невзгоды
Не томили правдивых, и мирные начались годы.
 
 
Ты не бойся погибнуть. Правдивым ты будь до конца.
Побеждает правдивый по воле благого творца.
 
 
Если будет правдивость всегдашней твоею повадкой,
Много горького скажешь: ведь правда не кажется сладкой.
 
 
Если к речи правдивой сердца ты захочешь привлечь,
Вседержитель поддержит твою благотворную речь,
 
 
Знай: сияние правды душой Низами овладело
И великою правдой его озаряется дело.
 

Речь пятнадцатая
ПОРИЦАНИЕ ЗАВИСТНИКОВ

 
Небосвода завесу раздвинувши, некий игрок
К беспрестанной игре принуждает находчивый рок.
 
 
Весь в цимбалах ковер, плясунов же, как видно, не стало.
В море жемчуга тьма, да ловцов многоопытных мало.
 
 
В небе сонмы дирхемов и много мечей и венцов,
Ниспослать их тебе небосвод благосклонный готов.
 
 
Если б сильной душой пожелал бы ты крыл Гавриила,
Их тебе подарила бы дивная, высшая сила.
 
 
У нее столько кладов, что, сколько бы ты ни унес,
Будет взорам казаться: их отблеск лишь только возрос.
 
 
К дивным тайнам иди и дорогу осматривай строго.
В дверь кольцом постучи, ведь за нею прекрасного много.
 
 
Этот в яхонтах путь, камень мудрости блещет на нем.
Все ты должен постичь, озаренный волшебным огнем.
 
 
Тут в руке дерзновенной калам обломился – и стали
Все сокровища тайной: их синие ткани застлали.
 
 
Но в потайном саду каждый миг новый видится плод.
Он прекрасней прекрасных, он дивного лада оплот.
 
 
Нить горящих сердец, что в жемчужнице этой зардели,—
Ожерелье, что пламенней многих иных ожерелий.
 
 
Те, что шествуют здесь, что проходят один за другим, —
Умудренней премудрых. Кого приравняем мы к ним?
 
 
Разум в мысли влюблен, на него не подействуют чары
Юных лет, и его не смутит долголетием старый.
 
 
Говорят, будто камень, когда ему много веков,
Может яхонтом стать, но иных я знавал стариков.
 
 
Чем старее они, тем настойчивей; все им помеха.
Громогласны они, как в горах многократное эхо.
 
 
Хоть ты им и знаком, но когда им подашь молоко —
«Яд, – воскликнут они, – умерщвлять этим ядом легко!»
 
 
Мало старых, что в новом отрадные чувствуют чары,
К молодому сочувственно редко относится старый.
 
 
Новой розой любуются: это отрада очей.
Старый шип только ранит. Чей взор он порадует? Чей?
 
 
Молодой виноград исцеляет глаза. Только стоны
Змеи старые вызовут: это не змеи – драконы.
 
 
Благотворные мысли, чье место – сосуд головы,
Старый мозг отвергает. Они ему чужды. Увы!
 
 
Те, что книги прочли, где созвездьям чертились дороги, —
Календарь устарелый. Указ их не надобен строгий.
 
 
Много старых собак, что прожорливей львов, и они
Рвут газелей на части. Господь, нас от них сохрани!
 
 
Коль, на старых волков взор незлобный бестрепетно бросив,
Я спокойно стою, ты скажи: «Появился Иосиф».
 
 
Что удар стариков! Это робкий, не сильный удар.
Но виновен ли я, что огонь во мне дышит и жар?
 
 
Если юность – познанье и если в ней много раздумья,
То не скрыто ли в ней также буйное пламя безумья?
 
 
Вижу много жасминов. О, ложь их седой белизны!
Это злые индийцы, их скрытые души черны.
 
 
Я, что с розою схож, я, чей клад осчастливит народы,
Я желаю быть старым уже в эти юные годы.
 
 
Тот, кто к прежнему клонится, ценит лишь только себя,
Он творцу не внимает, помоги его не любя.
 
 
Юный месяц, ты видел в его новолунье прекрасном,
Стал он полной луной; полнолуньем он сделался ясным,
 
 
Возле пальмы высокой, коль можешь, высоко ты стань.
Как иначе до финика сможет дотронуться длань?
 
 
«Это только зерно», – мне какой-то послышался голос.
Почему он зерном называет поднявшийся колос?
 
 
Морем стал водоем, бывший прежде ничтожным ручьем,
Почему ж только прежним остался он в сердце твоем?
 
 
Скрылась ночь от зари, многозвездным прикрывшись узором,
На нее новый день глянул новым внимательным взором.
 
 
Мудрый враг, что всечасно готов на тебя нападать,
Лучше друга-невежды, что всем неразумным под стать.
 
 
Если видишь тростник, что смотреть на окрестные травы!
В тростнике ценен сахар; лишь он удостоился славы.
 
 
Одаренных цени, а не тех, что желают прослыть.
Дичью быть для возвышенных – значит, возвышенным быть.
 
 
Не в воде ли вся ракушка, все же нам ведомо: нужен
Только вес малой капли для лучшей из лучших жемчужин.
 
 
Нужно сердце кружить, нужно вихрям не ведать конца,
Чтоб во тьме заприметить сверкающий камень венца.
 
 
Если знамя возникло и новым является зовом, —
Охранять это знамя иди с этим знаменем новым.
 
 
Не разрушен еще многоцветного мира рабат,
И ковров не свернули: слова и напевы звучат.
 
 
Не кори этот мир, все прими иль с отрадой, иль кротко,
Иль узнаешь, как дьявол, что значит ременная плетка.
 
 
Если ты небосвода признать не желаешь права,
У ворот непризнанья поникнет твоя голова.
 
 
Семя щедрости нашей – запас дорогой: созревая,
В Судный день он для смертных послужит в преддвериях рая.
 
 
Из сокровищ твоих ты немного, господь, устреми
В дом раба своего: покорился тебе Низами.