Текст книги "Старики "

Автор книги: Густав Хэсфорд

Посвящается «Пенни» – капралу Джону Пеннингтону, военному фотокорреспонденту, военнослужащему 1-ой дивизии морской пехоты США, павшему на поле боя 9 июня 1968 г.

Прощальное слово солдату

 
Прощай же, солдат,
С тобой мы делили суровость походов,
Быстрые марши, житье на бивуаках,
Жаркие схватки, долгие маневры,
Резню кровавых битв, азарт, жестокие грубые забавы,
Милые смелым и гордым сердцам, вереницу дней, благодаря тебе и подобным тебе
Исполненных войной и воинским духом.
Прощай, дорогой товарищ,
Твое дело сделано, но я воинственнее тебя,
Вдвоем с моей задорной душой
Мы еще маршируем по неведомым дорогам, через вражеские засады,
Через множество поражений и схваток, зачастую сбитые с толку,
Все идем и идем, все воюем – на этих страницах
Ищем слова для битв потяжелее и пожесточе.
 

Уолт Уитмен, «Барабанный бой», 1871

Дух Штыка

Я думаю, Вьетнам заменил нам счастливые детские годы.

– Майкл Херр, «Депеши»

Морской пехоте нужно несколько хороших парней...

Рекрут сообщает, что его зовут Леонард Пратт.

Комендор-сержант[1]1
  Gunnery Sergeant – воинское звание между первым сержантом и штаб-сержантом морской пехоты.


[Закрыть] Герхайм бросает мимолетный взгляд на тощего деревенского пацана и тут же перекрещивает его в Гомера Пайла[2]2
  Гомер Пайл (Homer Pyle) – главный герой комического ТВ-сериала (150 эпизодов с 1964 по 1969 гг.) про солдата морской пехоты. Увалень и недотепа, которого пытается перевоспитать сержант-инструктор.


[Закрыть].

Похоже, он так острить пытается. Никому не смешно.

Рассвет. Зеленые морпехи. Три младших инструктора вопят: «СТАНОВИСЬ! СТАНОВИСЬ! НЕ ШЕВЕЛИТЬСЯ! НЕ БОЛТАТЬ!» Здания из красного кирпича. Ивы с ветвями, увешанными испанским бородатым мхом. Длинные нестройные шеренги потных типов гражданского вида, стоят навытяжку, каждый на отпечатках ботинок, которые желтой краской ровно проштампованы на бетонной палубе.

Пэррис-Айленд, штат Южная Каролина, лагерь начальной подготовки рекрутов морской пехоты США, восьминедельный колледж по подготовке типа крутых и безбашенно смелых. Выстроили его посреди болот на острове, ровно и соразмерно, но выглядит он жутковато – как концлагерь, если б кто сподобился построить его в дорогом спальном районе.

Комендор-сержант Герхайм сплевывает на палубу.

– Слушать сюда, быдло. Пора вам, гнидам, уже и начать походить на рекрутов корпуса морской пехоты США. И не думайте даже, что вы уже морпехи. Пока что вам всего лишь синюю парадку выдали. Или я не прав, дамочки? Ничем помочь не могу.

Маленький, жилистый техасец в очках в роговой оправе (его уже успели прозвать Ковбоем) произносит:

– Джон Уйэн, ты ли это? Я ли это? – Ковбой снимает серый с голубым отливом «стетсон» и обмахивает вспотевшее лицо.

Смеюсь. Проиграв несколько лет в школьном драмкружке, я научился неплохо подражать голосам. Говорю в точности как Джон Уэйн[3]3
  Джон Уэйн (John Wayne) – американский киноактер, более 150 ролей в кино. В период 1950-69 гг. его имя стало символом 100-процентного американца и супергероя – до такой степени, что во Вьетнаме его имя использовалось и как глагол для описания человека, добровольно подвергающего себя опасности.


[Закрыть]:

– Что-то мне это кино не нравится.

Ковбой смеется. Выбивает свой «стетсон»[4]4
  Stetson – ковбойская шляпа.


[Закрыть] о коленку.

Смеется и комендор-сержант Герхайм. Старший инструктор – это мерзкое коренастое чудище в безукоризненном хаки. Целясь мне пальцем промеж глаз, говорит:

– К тебе обращаюсь. Вот-вот – к тебе. Рядовой Джокер[5]5
  Joker – шутник (англ.).


[Закрыть]. Люблю таких. Такой вот запросто к тебе домой припрется и сестренку трахнет.

Скалится в ухмылке – и вдруг его лицо каменеет.

– Тебе говорю, гандоныш. Ты мой. Весь – от имени до жопы. Приказываю. Не ржать. Не хныкать. Учиться всему на раз-два. А научить я тебя научу.

Леонард Пратт расплывается в улыбке.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока.

– Если вы, дамочки, выдержите курс начальной подготовки до конца, то уйдете с моего острова как боевые единицы, служители и вестники смерти, вы будете молить господа, чтоб он даровал вам войну – гордые воины. Но пока этот день не наступил – все вы отрыжки, гандоны и низшая форма жизни на земле. Вы даже не люди. Куча говна земноводного – вот вы кто.

Леонард хихикает.

– Рядовой Пайл думает, что я шучу. Он полагает, что Пэррис-Айленд – штука

посмешнее сквозного легочного ранения.

Лицо деревенщины застывает с тем невинным выражением, какое происходит от вскармливания овсяной кашей.

– Вам, гнидам, будет тут не до веселья. От построений вы тащиться не будете, и самому себе елду мять – удовольствие так себе, да и говорить «сэр» типам, которые вам не по душе – тоже радости мало. Короче, дамочки – это жопа. Я буду говорить, вы – делать. Десять процентов до конца не дотянут. Десять процентов гнид или сбегут отсюда, или попробуют распрощаться с собственной жизнью, или хребты переломают на Полосе мужества, или просто спятят к чертовой матери. Именно так. Мне приказано выдрать с корнями всех чмырей с некомплектом, из-за которого им нельзя служить в возлюбленном мною Корпусе. Вы – будущие хряки. А хрякам халявы не положено. Мои рекруты учатся все преодолевать без халявы. Я мужик крутой, и вам это не понравится. Но чем сильнее будете меня ненавидеть, тем большему научитесь. Так, быдло?

Пара-тройка из нас бормочут:

– Да. Ага. Так точно, сэр.

– Не слышу, дамочки.

– Так точно, сэр.

– Все равно не слышу вас, дамочки. ОРАТЬ ТАК, КАК ПОЛОЖЕНО МУЖИКУ С ЯЙЦАМИ.

– ЕСТЬ, СЭР!

– Задолбали! Упор лежа – принять.

Валимся на горячую палубу плаца.

– Мотивации не вижу. Слушаете, гниды? Слушать всем. Мотивацию я вам обеспечу. Чувства боевого товарищества нет. Его я вам обеспечу. Традиций тоже не знаете. Традиции я вам преподам. И покажу, как жить, дабы быть их достойным. Сержант Герхайм расхаживает по плацу, прямой как штык, руки на бедрах.

– ВСТАТЬ!

Обливаясь пoтом, поднимаемся. Колени содраны, в ладони впились песчинки.

Сержант Герхайм говорит трем младшим инструкторам: «Что за жалкий сброд!» Затем поворачивается к нам:

– Гандоны тупорылые! Резкости не вижу. Упали все!

Раз.

Два.

Раз.

Два.

– Резче!

Раз.

Сержант Герхайм переступает через корчащиеся тела, плющит ногами пальцы, пинает по ребрам носком ботинка.

– Господи Иисусе! Ты, гнида, сопишь и кряхтишь, прям как твоя мамаша, когда твой старикан ей в первый раз засадил.

Больно.

– ВСТАТЬ! ВСТАТЬ!

Два. Все мышцы уже болят.

Леонард Пратт остается лежать плашмя на горячем бетоне.

Сержант Герхайм танцующей походкой подходит к нему, глядит сверху вниз, сдвигает походный головной убор «Медвежонок Смоуки»[6]6
  Smokey the Bear – форменная шляпа, носится также патрульными офицерами полиции штата.


[Закрыть] на лысый затылок.

– Давай, гандон, выполняй!

Леонард поднимается на одно колено, в сомнении медлит, затем встает, тяжело втягивая и выпуская воздух. Ухмыляется.

Сержант Герхайм бьет Леонарда в кадык – изо всей силы. Здоровенный кулак сержанта с силой опускается на грудь Леонарда. Потом бьет в живот. Леонард скрючивается от боли. «ПЯТКИ ВМЕСТЕ, НОСКИ ВРОЗЬ! КАК СТОИШЬ? СМИРНО!» Сержант Герхайм шлепает Леонарда по лицу тыльной стороной ладони.

Кровь.

Леонард ухмыляется, сводит вместе каблуки. Губы его разбиты, сплошь розовые и фиолетовые, рот окровавлен, но Леонард лишь пожимает плечами и продолжает ухмыляться, будто комендор-сержант Герхайм только что вручил ему подарок в день рожденья.

Все первые четыре недели обучения Леонард не перестает лыбиться, хотя и достается ему – мало не покажется. Избиения, как нам становится ясно – обычный пункт распорядка дня на Пэррис-Айленде. И это не та чепуха типа «я с ними крут, ибо люблю их», которую показывают всяким гражданским в голливудской киношке Джека Уэбба[7]7
  Джек Уэбб (Jack Webb) – американский кинорежиссер, в 1957 г. снял фильм «Инструктор», оцененный критиками как «реалистичный фильм с хорошей актерской игрой о лагере начальной подготовки рекрутов морской пехоты США». Действие фильма происходит в Пэррис-Айленде.


[Закрыть] «Инструктор» и в «Песках Иводзимы» с Мистером Джоном Уэйном. Комендор-сержант Герхайм и три его младших инструктора безжалостно отвешивают нам по лицу, в грудь, в живот и по спине. Кулаками. Или ботинками – тогда они пинают нас по заднице, по почкам, по ребрам, по любой части тела, где не будет видно черно-фиолетовых синяков.

Тем не менее, несмотря на то, что Леонарда мудохают до усрачки по тщательно выверенному распорядку, все равно не выходит выучить его так, как других рекрутов во взводе 30-92. Помню, в школе нас учили по психологии, что дрессировке поддаются рыбы, тараканы и даже простейшие одноклеточные организмы.

На Леонарда это не распространяется.

Леонард старается изо всех сил, усерднее нас всех.

И ничего не выходит как надо.

Весь день Леонард лажается и лажается, но никому никогда не жалуется.

А ночью, когда все во взводе спят на двухъярусных железных шконках – Леонард начинает плакать. Шепчу ему, чтоб замолчал. Он затихает.

Рекрутам запрещается оставаться наедине с самим собой.

В первый день пятой недели огребаю от сержанта Герхайма по полной программе.

Я стою навытяжку в чертогах Герхайма – это маленькая комната в конце отсека отделения.

– Веришь ли ты в Деву Марию?

– НИКАК НЕТ, СЭР!

Вопрос явно с подлянкой. Что ни скажешь – все не так, а откажешься от своих слов – сержант Герхайм еще больше навешает.

Сержант Герхайм резко бьет локтем прямо в солнечное сплетение.

– Ах ты, вонючка, – говорит он, и ставит точку кулаком. Стою по стойке «смирно», пятки вместе, взгляд перед собой, глотаю стоны, пытаюсь не выдать боли.

– Ты, гандон, меня от тебя тошнит, язычник хренов. Или ты сейчас же во всеуслышанье заявишь, что исполнен любви к Деве Марии, или я из тебя кишки вытопчу.

Лицо сержанта Герхайма – в дюйме от моего левого уха.

– РАВНЕНИЕ НА СЕРЕДИНУ! – Брызгает слюной в щеку. – Ты ведь любишь Деву Марию, рядовой Джокер, так ведь? Отвечать!

– СЭР, НИКАК НЕТ, СЭР!

Жду продолжения. Я знаю, что сейчас он прикажет пройти в гальюн. Рекрутов на воспитание он в душевую водит. Почти каждый день кто-нибудь из рекрутов марширует в гальюн с сержантом Герхаймом и случайно там поскальзывается – палуба в душевой-то мокрая. Рекруты вот так случайно поскальзываются столько раз, что когда выходят оттуда, выглядят так, будто по ним автокран поездил.

Он уже за моей спиной, и я слышу его дыхание.

– Что ты сказал, рядовой?

– СЭР, РЯДОВОЙ СКАЗАЛ «НИКАК НЕТ, СЭР!» СЭР!

Мясистая красная рожа сержанта Герхайма начинает раздуваться как кобра при звуках чарующей музыки. Его глава буравят мои, они соблазняют меня на ответный взгляд, бросают вызов, чтобы я на какую-то долю дюйма повел глазами.

– Узрел ты свет? Свет истины? Свет великого светила? Путеводный свет? Прозрел ли ты?

– СЭР, ТАК ТОЧНО, СЭР!

– Кто твой командир отделения, гандон?

– СЭР, КОМАНДИР ОТДЕЛЕНИЯ РЯДОВОГО – РЯДОВОЙ ХЕЙМЕР, СЭР!

– Хеймер, на середину!

Хеймер несется по центральному проходу и замирает по стойке «смирно» перед сержантом Герхаймом.

–АЙ-АЙ, СЭР!

– Хеймер, ты разжалован. Я произвожу рядового Джокера в командиры отделения.

Хеймер сразу и не знает, что ответить.

–АЙ-АЙ, СЭР!

– Пошел отсюда.

Хеймер выполняет «кругом», проносится обратно по отсеку, возвращается в строй перед своей шконкой, замирает по стойке «смирно».

Я говорю:

– СЭР, РЯДОВОЙ ПРОСИТ РАЗРЕШЕНИЯ ОБРАТИТЬСЯ К ИНСТРУКТОРУ!

– Говори.

– СЭР, РЯДОВОЙ НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ КОМАНДИРОМ ОТДЕЛЕНИЯ, СЭР!

Комендор-сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Сдвигает своего «Медвежонка Смоуки» на лысый затылок. И тяжело вздыхает:

– Никому не хочется командовать, гнида, но кто-то это делать должен. У тебя мозги есть, яйца тоже – потому тебя и назначаю. Морская пехота – это тебе не пехтурный сброд. Морпехи погибают, для того мы здесь и есть, но Корпус морской пехоты будет жить вечно, ибо каждый морской пехотинец – командир, когда придет нужда – даже если он всего лишь рядовой.

Сержант Герхайм поворачивается к Леонарду:

– Рядовой Пайл, теперь рядовой Джокер – твой сосед по шконке. Рядовой Джокер – очень умный пацан. Он тебя всему научит. Даже ссать будешь ходить по его инструкциям.

Я говорю:

– СЭР, РЯДОВОЙ ХОТЕЛ БЫ ОСТАТЬСЯ С ПРЕЖНИМ СОСЕДОМ, РЯДОВЫМ КОВБОЕМ, СЭР!

Мы с Ковбоем подружились, потому что когда ты далеко от дома и напуган до усрачки, то ищешь друзей, где только можно, и пытаешься найти их как можно больше, и выбирать особо некогда. Ковбой – единственный рекрут, который смеется, когда слышит мои шутки. У него есть чувство юмора – неоценимое качество в таком месте, как здесь, но когда надо, он относится к делу серьезно – на него можно положиться.

Сержант Герхайм вздыхает.

– Ты что, страстью голубою воспылал к Ковбою? Палку его лижешь?

– СЭР, НИКАК НЕТ, СЭР!

– Образцовый ответ. Тогда приказываю: рядовому Джокеру спать на одной шконке с рядовым Пайлом. Рядовой Джокер глуп и невежествен, но у него есть стержень, а этого достаточно.

Сержант Герхайм шествует к своим чертогам – маленькой комнате в конце отсека отделения.

– О'кей, дамочки, приготовиться... ПО ШКОНКАМ!

Запрыгиваем на шконки и замираем.

– Песню запевай!

Мы поем:

 
Монтесумские чертоги,
Триполийцев берега
Помнят нас, где мы как боги
Смерть несли своим врагам.
Моряки и пехотинцы,
Заглянув на небеса,
Там увидят – мы на страже,
Божья гордость и краса.
 

– Так, быдло, приготовиться... ОТБОЙ!

Обучение продолжается.

Я учу Леонарда всему, что умею сам – от шнуровки черных полевых ботинок до сборки и разборки самозарядной винтовки М-14.

Я учу Леонарда тому, что морские пехотинцы не шлепают. Они не ходят, а передвигаются бегом. Или, когда дистанция велика, морские пехотинцы топают, одна нога за другой, шаг за шагом, столько времени, сколько потребуется. Морские пехотинцы – трудолюбивые ребята. Это только говнюки пытаются увиливать от работы, одни засранцы халявы ищут. Морские пехотинцы содержат себя в чистоте, они не какие-то там вонючки. Я учу Леонарда, что винтовка его должна стать ему так же дорога, как жизнь сама.

Я учу его, что от крови трава растет лучше.

«Это ружье, типа – страшный кусок железа, в натуре». Неловкие пальцы Леонарда собирают винтовку.

Моя собственная винтовка вызывает у меня отвращение – сам вид ее, и даже трогать ее противно. Когда я беру ее в руки, то чувствую, какая она холодная и тяжелая. «А ты думай, что это просто инструмент, Леонард. Типа топора на ферме».

Леонард расплывается в улыбке. «О'кей. Верно, Джокер». Поднимает глаза на меня. «Я так рад, Джокер, что ты мне помогаешь. Ты мой друг. Я знаю, что я тормоз. Я всегда был таким. Мне никогда никто не помогал...»

Отвожу глаза в сторону. «Это уж твоя личная беда». И усердно разглядываю свою винтовку.

Сержант Герхайм продолжает вести осадные действия в отношении Леонарда Пратта, рядового корпуса морской пехоты. Каждый вечер он прописывает Леонарду дополнительные отжимания, орет на него громче, чем на остальных, придумывает для его мамочки все более живописные определения.

Но про остальных он тем временем тоже не забывает. И нам достается. И достается нам за проколы Леонарда. Из-за него нам приходится маршировать, бегать, ходить гусиным шагом и ползать.

Играем в войну среди болот. Рядом с местом «бойни у ручья Риббон-крик»[8]8
  Ribbon Creek Massacre – в ночь на 9 апреля 1956 г. в учебном центре морской пехоты Пэррис-Айленд пьяный сержант-инструктор Маккеон «в дисциплинарных целях» заставил роту новобранцев ночью переправляться через вздувшуюся после сильных дождей реку. В результате утонуло шесть солдат.


[Закрыть], где шесть рекрутов утонули в 1956 году во время ночного марша, предпринятого в дисциплинарных целях, сержант Герхайм приказывает мне забраться на иву. Я сейчас снайпер. Я должен перестрелять весь взвод. Я повисаю на суке дерева. Если смогу засечь рекрута и назвать его по имени – он погиб.

Взвод идет в атаку. Я ору «ХЕЙМЕР!», и сраженный Хеймер падает на землю.

Взвод рассыпается. Шарю глазами по кустам.

В тени мелькает зеленый призрак. Я успеваю разглядеть лицо. Открываю рот. Сук трещит. Лечу вниз...

Шлепаюсь о песчаную палубу. Поднимаю глаза.

Надо мной – Ковбой. «Бах, бах, ты убит» – говорит Ковбой. И ржет.

Надо мною нависает сержант Герхайм. Я пытаюсь что-то объяснять про треснувший сук.

– А ты не можешь говорить, снайпер. Ты убит. Рядовой Ковбой только что тебя жизни лишил.

Сержант Герхайм производит Ковбоя в командиры отделения.

Как-то на шестой неделе сержант Герхайм приказывает нам бегать по кругу по кубрику отделения, взявшись левой рукой за член, а в правой держа оружие. При этом мы должны распевать: «Вот – винтовка, вот – елда. Остальное – ерунда». И другое: «Мне девчонка ни к чему, М-14 возьму».

Сержант Герхайм приказывает каждому из нас дать своей винтовке имя.

– Другой киски тебе теперь не видать. Прошли денечки суходрочки, когда ты пальчиками трахал старую добрую подругу Мэри-Джейн Гнилуюпиську через розовые трусишки. Отныне ты женат на ней, на этой винтовке из дерева и металла, и я приказываю хранить супруге верность!

Передвигаясь бегом, мы распеваем:

 
Если мой друган не врет -
В эскимосских кисках лед.
 

Перед хавкой сержант Герхайм рассказывает нам, что во время Первой мировой войны Блэк Джек Першинг[9]9
  Джон Джозеф Першинг (John Joseph Pershing) – легендарный генерал. В 80-х годах XIX века участвовал в походах против индейского вождя Джеронимо и против племени сиу в Вундед-Ни. В 1906 г. президентом Т. Рузвельтом произведен из капитана в бригадные генералы. В 1919 г. актом Конгресса произведен в шестизвездные генералы -единственный в истории США.


[Закрыть] сказал: «Самое смертоносное оружие в мире – солдат морской пехоты со своей винтовкой». При Белло-Вуд морская пехота проявила такую свирепость, что немецкие солдаты-пехотинцы прозвали морпехов Teufel-Hunden – «чертовы собаки».

Сержант Герхайм объясняет нам, как это важно – понять, что для выживания в бою инстинкт убийцы всегда должен быть на взводе. Винтовка – лишь инструмент, а убивает закаленное сердце.

Наша воля к убийству должна быть собрана в кулак, так же как в винтовочном патроне давление в пятьдесят тысяч фунтов на квадратный дюйм собирается воедино и выбрасывает кусок свинца. Если мы не будем чистить свои винтовки как следует, то энергия, высвобождающаяся при взрыве пороха, будет направлена не туда куда надо, и винтовка разлетится на куски. И если наши инстинкты к убийству не будут столь же чисты и надежны – мы проявим нерешительность в момент истины. Мы не сможем убить врага. И станем мертвыми морпехами. И тогда окажемся по уши в дерьме, ибо морским пехотинцам запрещено умирать без разрешения, поскольку мы государственное имущество.

Полоса мужества: перебирая руками, спускаемся по канату, который протянут под углом сорок пять градусов над запрудой – «смертельный спуск». Мы висим вверх ногами как обезьяны, сползая головой вниз по канату.

Леонард шлепается с этого каната восемнадцать раз. Чуть не тонет. Плачет. Снова лезет на вышку. Пытается спуститься еще раз. Снова обрывается. На этот раз он идет ко дну.

Мы с Ковбоем ныряем в пруд. Вытаскиваем Леонарда из мутной воды. Он без сознания. Приходит в себя и начинает рыдать.

В отсеке отделения сержант Герхайм нацепляет на горловину фляжки презерватив «Троян» и швыряет фляжкой в Леонарда. Фляжка попадает Леонарду в висок. Сержант Герхайм ревет как бык: «Морские пехотинцы не плачут!»

Леонарду приказано сосать фляжку каждый день после хавки.

Во время обучения рукопашному бою сержант Герхайм демонстрирует нам агрессивную разновидность балетного искусства. Он сбивает нас с ног боксерской палкой (это шест метра полтора длиной с тяжелыми грушами на концах). Мы играем с этими палками в войну. Мочалим друг друга беспощадно. Потом сержант Герхайм приказывает примкнуть штыки.

Сержант Герхайм с блеском демонстрирует атакующие приемы рекруту по имени Барнард, тихому пареньку откуда-то с фермы в штате Мэн. Тучный инструктор ударом приклада выбивает рядовому Барнарду два зуба.

Цель обучения рукопашному бою, объясняет сержант Герхайм – пробудить в нас инстинкт убийства. Инстинкт убийства сделает нас бесстрашными и агрессивными, как это свойственно животным. Если кротким и суждено когда-либо унаследовать землю, то сильные ее у них отберут. Предназначение слабых – быть сожранными сильными. Каждый морской пехотинец лично отвечает за все, что должно быть при нем. И спасение морпеха -дело рук самого морпеха. Все это жестоко, но именно так.

Рядовой Барнард, с окровавленной челюстью, со ртом как кровавая дырка, тут же доказывает, что выслушал все внимательно. Рядовой Барнард подбирает винтовку и, поднявшись в сидячее положение, протыкает сержанту Герхайму правое бедро.

Сержант Герхайм крякает и отвечает вертикальным ударом приклада, но мажет. И наотмашь бьет рядовому Барнарду кулаком в лицо.

Сбросив с себя ремни, сержант Герхайм накладывает примитивный жгут на кровоточащее бедро. После этого производит рядового Барнарда, который все еще валяется без сознания, в командиры отделения.

– Черт возьми! Нашелся же гниденыш, который понял, что дух штыка -убивать! Из него выйдет охренеть какой классный боец-пехотинец. Быть ему генералом, мать его.

В последний день шестой недели я просыпаюсь и обнаруживаю свою винтовку на шконке. Она под одеялом, у меня под боком. И я не могу понять, как она там оказалась.

Задумавшись над этим, забываю о своих обязанностях и не напоминаю Леонарду о том, что надо побриться.

Осмотр. Барахло – на шконку. Сержант Герхайм отмечает, что рядовой Пайл не потрудился приблизиться к бритве на необходимое расстояние.

Сержант Герхайм приказывает Леонарду и командирам отделений пройти в гальюн.

В гальюне сержант Герхайм приказывает нам мочиться в унитаз.

– ПЯТКИ ВМЕСТЕ! СМИРНО СТОЯТЬ! ПРИГОТОВИТЬСЯ... П-С-С-С-С...

Мы писаем.

Сержант Герхайм хватает за шкирку Леонарда и силой опускает его на колени, засовывает голову в желтую воду. Леонард пытается вырваться. Пускает пузыри. От страха Леонард дергается все сильнее, но сержант Герхайм удерживает его на месте.

Мы уже уверены, что Леонард захлебнулся, и в этот момент сержант Герхайм спускает воду. Когда поток воды прекращается, сержант Герхайм отпускает руку от загривка Леонарда.

Воображение сержанта Герхайма изобретает методы обучения, которые одновременно и жестоки, и доходчивы, но ничего не выходит. Леонард лажается по-прежнему. Теперь каждый раз, когда Леонард допускает ошибку, сержант Герхайм наказывает не Леонарда. Он наказывает весь взвод. А Леонарда от наказания освобождает. И, пока Леонард отдыхает, мы совершаем выпрыгивания вверх и прыжки в стороны – много-много раз.

Леонард трогает меня за руку, когда мы продвигаемся с металлическими подносами к раздаче. "У меня просто ничего не выходит как надо. Мне надо немного помочь. Я не хочу, чтобы из-за меня вам всем было плохо. Я – "

Я отхожу от него в сторону.

В первую ночь седьмой недели взвод устраивает Леонарду «темную».

Полночь.

Дневальный – начеку. Рядовой Филипс, шестерка, вечно на побегушках у сержанта Герхайма. Шлепает босыми ногами, прокрадываясь по отсеку отделения, чтобы встать на шухере и не проморгать появления сержанта Герхайма.

Сто рекрутов подкрадываются в темноте к леонардовской шконке.

Леонард даже во сне улыбается.

У командиров отделений в руках полотенца и куски мыла.

Четыре рекрута набрасывают на Леонарда одеяло, цепко держась за углы, чтобы Леонард не смог подняться, и чтобы одеяло заглушало его вопли.

Я слышу тяжелое дыхание сотни разгоряченных человек, слышу шлепки и глухие удары, когда Ковбой и рядовой Барнард начинают избивать Леонарда кусками мыла, которые завернуты в полотенца, как камень в пращу.

Леонард вопит, но издаваемые им звуки похожи на доносящиеся откуда-то издалека вопли больного мула. Он ворочается, пытаясь вырваться.

Весь взвод глядит на меня. Из темноты на меня нацелены глаза, красные как рубины.

Леонард перестает вопить.

Я медлю. Глаза меня не отпускают. Делаю шаг назад.

Ковбой тычет мне в грудь куском мыла и протягивает полотенце.

Я складываю полотенце, закладываю в него мыло и начинаю бить Леонарда, который уже не шевелится. Он в шоке, лежит в темноте, задыхаясь и пытаясь глотать воздух.

И я бью по нему – все сильнее и сильнее, и, когда вдруг слезы начинают катиться из глаз, бью его за это еще сильнее.

На следующий день на плацу Леонард уже не ухмыляется.

И когда комендор-сержант Герхайм спрашивает «Дамочки! Что должен сделать морской пехотинец, чтобы заработать себе на кусок хлеба?», и мы все отвечаем «УБИТЬ! УБИТЬ! УБИТЬ!», Леонард не раскрывает рта. Когда младший инструктор спрашивает нас: «Любим ли мы возлюбленный нами Корпус, дамочки?» и весь взвод отвечает как один человек: «ГАНГ ХО! ГАНГ ХО! ГАНГ ХО!»[10]10
  Gung-Ho (китайск.) – член команды. Так называли себя американские морские пехотинцы в годы второй мировой войны. Употребляется также в ироническом смысле, как «горячий», «исполненный энтузиазма», «бравый вояка».


[Закрыть], Леонард по-прежнему молчит.

В третий день седьмой недели мы отправляемся на стрельбище и дырявим там бумажные мишени. Герхайм с восторгом рассказывает, какие меткие стрелки выходят из морской пехоты – Чарльз Уитмен[11]11
  Чарльз Уитмен (Charles Whitman) – маньяк-убийца. 1 августа 1966 г. забаррикадировался в 27-этажной башне Техасского университета и полтора часа расстреливал прохожих (убил 13 человек, ранил 30). До поступления в университет отслужил в морской пехоте.


[Закрыть] и Ли Харви Освальд[12]12
  Ли Харви Освальд (Lee Harvey Oswald) – единственный подозреваемый в убийстве президента Кеннеди. 22 ноября 1963 г. совершил три выстрела в машину президента с шестого этажа книжного склада в г. Далласе, штат Техас, после чего убил местного полицейского. Служил в морской пехоте, аттестован как стрелок между низшей и средней снайперскими категориями.


[Закрыть].

К концу седьмой недели Леонард превращается в образцового рекрута. Мы приходим к выводу, что молчанье Леонарда – результат обретенной им интенсивной сосредоточенности на службе. С каждым новым днем Леонард набирается все больше мотивации, все ближе приближается к необходимой кондиции. Теперь его упражнения с оружием безупречны, но глаза – как матовые стекла. Никто из рекрутов не чистит свое оружие чаще Леонарда. Каждый вечер после хавки Леонард нежно натирает побитый дубовый приклад льняным маслом, так же как те сотни рекрутов, что терли этот кусок дерева до него. Успехи Леонарда растут во всем, но он по-прежнему молчит. Он выполняет все, что ему говорят, но он больше не часть нашего взвода.

Мы замечаем, что сержант Герхайм недоволен таким отношением Леонарда. Он напоминает Леонарду, что девиз морской пехоты – Semper Fidelis – «Всегда верен»[13]13
  Semper Fidelis (лат.) – «Всегда верен!». Девиз Корпуса морской пехоты. Официально принят в 1883 г.


[Закрыть]. Сержант Герхайм напоминает Леонарду, что «Ганг Хо» по-китайски означает «работать сообща».

Сержант Герхайм рассказывает ему, что у морских пехотинцев есть традиция – они никогда не бросают погибших или раненых. Сержант Герхайм не перегибает палку и старается особо не дрючить Леонарда, пока тот остается в кондиции. Мы и так уже потеряли семь рекрутов, которых уволили по восьмому параграфу[14]14
  Section Eight – увольнение с военной службы в связи с профессиональной или психологической непригодностью, психическими отклонениями и т.п. Уволенные таким образом лишаются обычных привилегий, полагающихся при увольнении с военной службы.


[Закрыть]. Пацан из Кентукки по имени Перкинс вышел на центральный проход отсека отделения и полоснул штыком по венам. Сержант Герхайм от этой сцены в восторг не пришел, ибо рекрут начал пачкать кровью отсек сержанта Герхайма, весь такой чистый и вылизанный. Рекруту было приказано навести порядок, провести влажную уборку, удалить все следы крови и уложить штык обратно в ножны. Пока Перкинс подтирал кровь, сержант Герхайм собрал нас в полукруг и морально обосрал несерьезные порезы на руках, которые рекрут нанес себе штыком. В морской пехоте США для рекрутов установлен следующий метод самоубийства: рекрут должен обязательно уединиться, взять бритвенное лезвие и произвести глубокий разрез в вертикальном направлении, от кисти до локтя – довел до нашего сведения сержант Герхайм. После этого он разрешил Перкинсу совершить марш-бросок в больничку.

Сержант Герхайм оставляет Леонарда в покое и сосредотачивает свое внимание на всех остальных.

Воскресенье.

Представление: чудеса и фокусы. Религиозные службы в соответствии с вероисповеданием по выбору – выбор обязан быть предоставлен согласно приказа, ибо про религиозные службы расписано в цветных брошюрах, которые Корпус рассылает мамам и папам по всей родной Америке. Тем не менее, сержант Герхайм доказывает нам, что морская пехота появилась раньше бога. «Сердца можете отдать Иисусу, но жопы ваши принадлежат Корпусу».

После «представления» отправляемся хавать. Командиры отделений зачитывают молитву (для этого на столах на специальных подставках стоят карточки). Звучит команда: «СЕСТЬ!»

Мы намазываем масло на куски хлеба, потом посыпаем масло сахаром. Таскаем из столовой бутерброды, невзирая на опасность огрести за непредусмотренную уставом хавку. Нам насрать, мы просолились. И теперь, когда сержант Герхайм со своими младшими инструкторами начинает вытрясать из нас душу, мы лишь сообщаем им, как нам это нравится и просим добавки. Когда сержант Герхайм командует: «О'кей, дамочки, выполнить пятьдесят выпрыгиваний. А потом из стороны в сторону поскачем. Много-много раз», мы только смеемся и выполняем.

Инструктора с гордостью замечают, что мы начинаем выходить из-под их контроля. Морской пехоте нужны не роботы. Морской пехоте нужны убийцы. Морская пехота хочет создать людей, которых не уничтожить, людей, не ведающих страха. Это гражданские могут выбирать: сдаваться или отбиваться. Инструктора не дают рекрутам такой возможности. Солдаты морской пехоты должны давать отпор врагу -иначе им не выжить. Именно так. Халявы не будет.

До выпуска осталось всего несколько дней, и просолившиеся рекруты взвода 30-92 готовы слопать собственные кишки и попросить добавки. Стоит командующему корпуса морской пехоты сказать лишь слово – и мы возьмем вьетконговских партизан[15]15
  Вьетконг – название групп южновьетнамских повстанцев, получавших поддержку вооруженных сил Северного Вьетнама в ходе войны во Вьетнаме. Происходит от Viet Nam Cong San – «вьетнамский коммунист».


[Закрыть] и закаленных в боях солдат северовьетнамской армии за их тощие шеи и посшибаем с них их гребаные головы.

Солнечный воскресный день. Мы разложили свои зеленые одежки на длинном бетонном столе и оттираем ее от грязи.

Уже в сотый раз сообщаю Ковбою, что хочу свою сосиску запихнуть в его сестренку, и спрашиваю, что бы он хотел взамен.

И в сотый раз Ковбой отвечает: «А что дашь?»

Сержант Герхайм расхаживает вокруг стола. Он старается не прихрамывать. Он критикует нашу технику обращения с щетками для стирки, которые стоят на вооружении морской пехоты.

Нам на него насрать, мы слишком уже просолились.

– Военно-морской крест я получил на Иводзиме. – говорит сержант Герхайм. – Мне его дали за то, что я учил салаг, как надо кровью истекать. Из солдат морской пехоты кровь должна стекать в небольшие аккуратные лужицы, ибо морские пехотинцы отличаются высокой дисциплинированностью. Это всякие там гражданские и вояки из низших видов вооруженных сил все вокруг кровью забрызгивают – как в кровати ночью обоссываются.

Мы его не слушаем. Мы друг с другом треплемся. Постирочный день – единственное время, когда нам разрешается поболтать.

Филипс – чернокожий балабол, шестерка сержанта Герхайма – рассказывает всем про сто тысяч целок, которые он успел переломать.

Произношу вслух: «Леонард разговаривает со своей винтовкой».

С десяток рекрутов поднимают головы. Не знают, что сказать. У некоторых – кислые лица. Другие глядят со страхом. А некоторые смотрят раздосадовано и зло, как будто я на их глазах калеку убогого ударил.

Собираюсь с силами и говорю еще раз: «Леонард разговаривает со своей винтовкой». Все замерли. Все молчат. «По-моему, Леонард спекся. По-моему, это уже восьмой параграф».

Теперь уже все, кто вокруг стола, ждут продолжения. Как-то смешались все. Глаза будто не могут оторваться от чего-то там, вдалеке – будто пытаются вспомнить дурной сон.

Рядовой Барнард кивает.

– Мне это не раз уже снилось. Моя ... винтовка со мной говорила.

И, после паузы: «А я ей отвечал...»

– Именно так. – говорит Филипс. – Ага. И голос у нее такой страшный и холодный. Я думал, у меня башню нахрен сорвало. Моя винтовка говорила -

Здоровенный кулак сержанта Герхайма вбивает следующее слово Филипса ему в глотку так, что оно вылетает у него из задницы. Филипс падает на палубу и больше не поднимается. Лежит на спине. Губы у него расплющены. Он стонет.

Взвод замирает.

Сержант Герхайм упирается кулаками в бока. Его глаза поблескивают из-под полей «Медвежонка Смоуки» как два дула охотничьего дробовика.

– Рядовой Пайл – это восьмой параграф. Все слышали? Рядовой Пайл разговаривает с винтовкой? – значит, у него крыша капитально нахрен съехала. Приказываю отставить всю эту болтовню, гниды. И не позволяйте рядовому Джокеру играться с вашим воображением. Больше ни слова об этом слышать не хочу. Всем понятно? Ни слова.

Ночь над Пэррис-Айленд. Мы стоим в строю, и сержант Герхайм отдает свой последний на сегодня приказ: «Приготовиться к отбою... ОТБОЙ!» И вот мы уже лежим на спине в нижнем белье, по стойке «смирно», оружие прижато к груди.

Читаем молитвы:

Я – рекрут Корпуса морской пехоты Соединенных Штатов Америки. Я служу в вооруженных силах, которые охраняют мою страну и мой образ жизни. Я готов отдать мою жизнь, защищая их, да поможет мне бог... ГАНГ ХО! ГАНГ ХО! ГАНГ ХО!