Текст книги "Золотая Кастилия"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА VII. Дуэнья

Прошло несколько дней. Флибустьеры продолжали мастерски разыгрывать свои роли. Делая вид, будто строго контролирует отчеты интендантов, Монбар сумел приобрести их уважение, спустив кое-кому с рук некоторые мелкие просчеты. Отделавшись дешевле, чем предполагали сначала, интенданты превозносили до небес мудрость, честность, а в особенности выдающиеся способности ревизора.

Флибустьер под предлогом того, что хочет видеть все собственными глазами – такова действительно была его цель, хотя и не с тем намерением, которое в нем предполагали, – не давал себе ни минуты покоя и беспрестанно ездил из Маракайбо в Гибралтар, из Гибралтара в Маракайбо, осматривая берег и собирая необходимые ему сведения в разговорах с губернатором, делая при этом вид, будто все услышанное не интересует его ни в малейшей степени.

В свою очередь Мигель Баск усиленно занимался измерениями и гидрографическими расчетами, которые приводили испанцев в восторг, потому что они основывали на этих Работах самые лестные надежды для коммерческой будущности колонии.

Филипп, не признаваясь Монбару в причинах, удерживавших его в Маракайбо, попросил у него позволения остаться в городе, чтобы, как он говорил, наблюдать за властями и иметь возможность при первой опасности уведомить своих товарищей. Флибустьер улыбнулся про себя этой просьбе и, не требуя более подробных объяснений, предоставил молодому человеку свободу действовать по собственному усмотрению, посоветовав ему соблюдать чрезвычайную осторожность и заметив, что малейшего неверного шага с его стороны будет достаточно для того, чтобы безвозвратно погубить успех предприятия.

Надо сказать, что положение молодого человека было чрезвычайно трудным. Дон Фернандо д'Авила принимал его очень любезно всякий раз, когда тот наносил ему визит; но достойный губернатор, хоть и нисколько не подозревая, кем в действительности был личный секретарь графа де л'Аталайя, тем не менее чутьем, свойственным ревнивцам и опекунам, угадал в нем влюбленного. Обращаясь с ним с самой очаровательной непринужденностью, с самым полным доверием, губернатор тем не менее держал себя до того церемонно, ограничивался вниманием таким холодным и сохранял всегда такую надменную, чисто кастильскую спесь, что всякая попытка сойтись ближе становилась невозможной, наталкиваясь на непреодолимую преграду этикета.

Филипп был взбешен; каждый раз, возвращаясь домой после безуспешного визита к губернатору, он предавался припадкам страшного гнева, которые казались бы смешны, если бы молодой человек, действительно влюбленный, не страдал так ужасно.

Дон Фернандо не представил свою питомицу флибустьерам по их приезде в Маракайбо; он держал ее взаперти в комнатах, которые за все время она покидала только раз, выезжая в плотно закрытом паланкине, окруженном толпой слуг, которые заняли улицу во всю ширину и таким образом сделали всякое общение невозможным. Правда, она постоянно посещала церковь, но входила туда в специальную дверь и оставалась в галерее с решеткой, где была совершенно невидима. Напрасно молодой человек, прекрасно знавший испанские обычаи, отправлялся в церковь раньше всех и становился возле чаши со святой водой. Он предлагал святую воду очаровательным женщинам, из которых многие улыбались ему, кокетливо приоткрывая мантильи, но их улыбки и призывные взгляды ничего не значили для него; та, которую он ждал, не являлась, и он удалялся со смертельной тоской в сердце, в полном отчаянии и, как все влюбленные, обманувшиеся в ожиданиях, составлял в голове самые безумные и совершенно невыполнимые планы.

Ломая себе голову над тем, что же ему делать, молодой человек наконец убедил себя, что донья Хуана не приехала в Маракайбо с доном Фернандо, что он отвез ее в Санто-Доминго; эта мысль настолько завладела им, что он решился, каковы бы ни были последствия, расспросить обо всем губернатора в тот же вечер на прогулке по Аламеде66
  Аламеда – здесь: проспект, главная улица города.


[Закрыть], где он думал его встретить.

Было около четырех часов пополудни. На прогулку не имело смысла отправляться раньше семи часов вечера; следовательно, у Филиппа было три часа, чтобы подготовиться к разговору с доном Фернандо. Но чем ближе был этот час, тем труднее казалось ему привести в исполнение свой план. Действительно, каким способом мог он выведать у человека, с которым был знаком едва четыре дня, где находится девушка, о существовании которой ему ничего не должно бы быть известно? Как воспримет дон Фернандо странные вопросы Филиппа? Какое право имеет молодой человек задавать все эти вопросы? Дело было серьезным, настолько серьезным, что молодой человек с унынием опустился на стул, скрестил руки на груди и был вынужден признаться в своем полном бессилии. Пробило семь часов. Филипп вскочил, будто от электрического удара, схватил шляпу и лихорадочно надел ее на голову.

– Я все-таки пойду, – прошептал он, – кто знает, что может случиться!

В эту минуту в дверь комнаты, где находился молодой человек, дважды постучали.

– Кто там? – вздрогнув, спросил он.

– Я, – ответил хриплый голос Данника.

– Иди к черту! – с досадой воскликнул молодой человек. – Я ждал вовсе не тебя.

Разумеется, Филиппу было бы трудно ответить, кого именно он ждал; но Даннику не пришло в голову задать ему этот вопрос.

– Так-то вы меня принимаете! – засмеялся он. – Благодарю, вы очень любезны.

– Что тебе нужно от меня?

– Ничего.

– Зачем же ты меня беспокоишь?

– Вас спрашивают.

– Кто?

– Право, не знаю, но сквозь мантилью, в которую эта особа закутана, мне показалось, что это старуха.

– А ну ее к черту! – сказал Филипп.

– Должно быть, сегодня вы расположены всех посылать к черту, – заметил Данник.

– Ты мне надоел со своей старухой, я не хочу ее знать.

– Как вам угодно, – заметил Данник, качая головой, – но, быть может, напрасно. За старухой в Испании всегда появляется молодая особа, а ведь мы с вами находимся на самой что ни на есть кастильской земле. Не прогадайте!

Эти слова внезапно поразили Филиппа.

– А ведь, быть может, ты и прав, – произнес он. – Безобразна твоя старуха?

– Отвратительна! Настоящая ведьма, явившаяся с шабаша.

Молодой человек подумал с минуту. Данник рассматривал его украдкой с лукавым видом.

– Ну, – сказал Филипп наконец, – позови ее; надо узнать, что ей нужно, и отделаться от нее.

Говоря так, Филипп не совсем искренне выразил то, что чувствовал в данную минуту. Напротив, его любопытство было сильно возбуждено, и он с плохо скрытым нетерпением, устремив глаза на дверь, ждал старуху, о которой доложил ему Данник.

Наконец она вошла. Филипп вскрикнул от радости и удивления и бросился к ней.

– Нья77
  Нья – госпожа, сеньора (употребляется при обращении к немолодой женщине).


[Закрыть] Чиала! – вскричал он.

Ничего не отвечая, дуэнья взглядом указала ему на Данника, неподвижно стоявшего в дверях.

– Уйди! – сказал Филипп Даннику.

Тот тотчас ушел, затворив за собой дверь. Дуэнья подошла к Филиппу и внимательно рассматривала его несколько минут.

– Итак, это точно вы? – промолвила она наконец.

– Я, – ответил он, – а вы в этом сомневались?

– Трудно поверить в то, что вы здесь и при этом занимаете такую должность у графа де л'Аталайя, когда он питает неумолимую ненависть к флибустьерам!

– Действительно, – согласился Филипп с невольной улыбкой, – однако вы можете убедиться, что, несмотря на эту ненависть, граф соизволил взять меня к себе личным секретарем. Но не это главное. Главным было суметь пробраться сюда – и я сумел; какими средствами я этого добился, касается только меня. Поговорим о донье Хуане.

– О донье Хуане! – прошептала дуэнья со вздохом.

– Уж не случилось ли с ней какого-нибудь несчастья? – взволнованно вскричал молодой человек.

– Несчастья? Да нет, – ответила она, крестясь. – Бедная сеньорита!

– Но раз так, что же вы пугаете меня, заставляя предполагать Бог знает какие беды!

Дуэнья с минуту молчала, с подозрением оглядываясь вокруг.

– Никто не может нас слышать, нья Чиала, – с нетерпением произнес молодой человек, заметив ее взгляды, – говорите без опасения. Садитесь, пожалуйста; так вам будет удобнее исполнить ваше поручение.

– Ах! – сказала Чиала, усаживаясь на стул, который подвинул к ней молодой человек. – Позвольте мне говорить с вами откровенно, сеньор дон Фелипе… Я не смею начать, так как боюсь рассердить вас.

– Милая моя, – ответил он, сгорая от нетерпения, – говорите же, заклинаю вас, и будьте откровенны. Я обещаю вам не сердиться. Что бы вы ни сообщили мне, я все готов выслушать и, уверяю вас, буду страдать меньше, чем в эту минуту. Ваша сдержанность терзает меня.

– Как нетерпеливы эти молодые люди, Святая Дева! – проворчала старуха.

– Прежде всего ответьте мне, пожалуйста, на два вопроса, а после говорите, что хотите.

– Что за два вопроса?

– Здорова ли донья Хуана?

– Слава Богу, она совершенно оправилась от усталости после путешествия, и теперь здоровье ее превосходно.

– Благодарю… По-прежнему ли она любит меня?

– Если нет, разве была бы я здесь? – опять заворчала старуха.

– Отлично! – вскричал Филипп весело. – Если здоровье ее превосходно и она по-прежнему любит меня, мне нечего больше желать. Говорите же, любезная нья Чиала, все, что придет вам в голову; вы дали мне противоядие, которое заставит меня терпеливо выслушать все, что вы мне скажете. Можете начинать, я слушаю вас.

С улыбкой на губах молодой человек откинулся на спинку кресла, расположившись как можно удобнее.

Дуэнья несколько раз печально покачала головой, устремив на молодого человека взгляд со странным выражением, и, глубоко вздохнув, как делают те, кто наконец принимает важное решение, вновь начала разговор:

– Сеньор кабальеро, вы найдете, без сомнения, очень странным, что я, будучи в ваших глазах не кем иным, как служанкой, осмеливаюсь вмешиваться в дела, касающиеся особ, которые по своему происхождению гораздо выше меня.

– Вы ошибаетесь, нья Чиала, – мягко заметил молодой человек, – я знаю глубокую дружбу доньи Хуаны к вам и нахожу, напротив, очень естественным, что вы интересуетесь ее делами.

– Я для доньи Хуаны не обыкновенная прислуга, сеньор! Она только что не родилась при мне; я кормила ее своим молоком, я никогда с ней не расставалась. Чтобы последовать за ней в Америку, я бросила мужа, детей, родных. Я люблю ее, как дочь, а может быть, и больше.

– Я уже знал все, что вы мне сказали, кроме одного – вашего путешествия в Америку. Разве донья Хуана родилась в Испании?

– Кто знает? – пробормотала Чиала, подняв глаза к небу.

– Как это, кто знает? Что вы хотите сказать, нья Чиала?

– Выслушайте меня, кабальеро, – продолжала она, – я сообщу вам то немногое, что знаю сама.

– Говорите же, говорите, нья Чиала! – с живостью вскричал молодой человек.

– Знайте, кабальеро, что я вверяюсь вашей дворянской чести и что об этой тайне вы не должны говорить никому.

– Даю вам честное слово, кормилица.

– Я была замужем три года… Прошел месяц, как родился мой второй ребенок. Я с мужем жила в хижине в нескольких лье от По.

– Как! – с удивлением воскликнул молодой человек. – Вы не испанка?!

– Нет, я беарнка.

– Продолжайте, продолжайте, кормилица! – вскричал Филипп с живостью.

– Мой муж охотился на медведей в горах, занимался контрабандой, а в свободное время служил проводником путешественникам, направлявшимся из Франции в Испанию или из Испании во Францию. Несмотря на свои разнообразные ремесла, а может быть, и по причине этого, мой муж был очень беден, так беден, что часто даже не было хлеба в нашей жалкой лачуге. Хуан приходил в отчаяние. Горе преследовало нас, однако мы были честны. Однажды после продолжительного отсутствия мой муж вернулся с каким-то господином. Возвращение мужа несказанно обрадовало меня; уже около пятидесяти часов у меня во рту не было ни крошки. Хуан принес еду.

– «Не теряй мужества, жена, – сказал он мне, – поешь и порадуйся: этот достойный господин сжалился над нами». Тогда я стала внимательно рассматривать незнакомца, на которого до сих пор не обращала внимания и который остался стоять возле двери, закутавшись в плащ. Этот незнакомец был уже пожилой; его красивые, но суровые черты лица имели надменное выражение, которое против моей воли заставило меня задрожать. Одет он был, как дворянин. Я почтительно поклонилась ему в благодарность за добро, которое он хотел нам сделать. Он раскрыл свой плащ и подал мне ребенка одного возраста с моим.

– «Не благодарите меня, добрая женщина, – произнес он, – это будет услуга за услугу. Вот слабое существо, которому я прошу вас заменить мать». Я тут же схватила ребенка и, не думая о еде, хотя и была очень голодна, тотчас дала ему грудь.

– Это была Хуана? – вскричал молодой человек.

– Да, кабальеро. Незнакомец как будто с удовольствием смотрел на мои заботы об этом бедном херувиме, потом подошел ко мне и поцеловал в лоб милую малютку, которая заснула, улыбаясь.

– «Вот и хорошо, – сказал он, – вы будете матерью Хуане – так ее зовут; она сирота. Возьмите этот кошелек. В нем шестьдесят унций золота88
  Около пяти тысяч франков на французские деньги. – Примеч. автора.


[Закрыть]; через год вы получите столько же от банкиров Исагуирра и Самала из По, и это будет продолжаться все то время, пока ребенок останется на вашем попечении. Вам стоит только показать этот перстень, – сказал он, сняв с мизинца левой руки перстень с бледным рубином. – Вы поняли, чего я жду от вас? Будьте скромны, и у вас не будет причин жаловаться на меня. Теперь прощайте». Он закутался в плащ, надвинул шляпу на глаза, сделал знак моему мужу следовать за ним и вышел из хижины. Больше он не возвращался; однако, хотя я видела его не больше одного часа, я уверена, что если бы встретилась с ним, то узнала бы его – до того его лицо поразило меня, и черты его остались запечатлены в моей памяти.

– Кто бы мог быть этот человек? – прошептал Филипп. – Вероятно, ее отец.

– Не думаю… Прошло три года. Каждый год я ездила в По, показывала перстень, и, не задавая никаких вопросов, мне давали шестьдесят унций золота. Однажды утром в дверь нашей хижины постучали. Я вздрогнула; мы жили в таком уединении, что у нас никогда никто не бывал, кроме контрабандистов, приятелей моего мужа, которые открывали дверь без церемонии и входили, как к себе домой. Я отворила. На пороге стоял какой-то незнакомец. Это был один из служащих в банке Исагуирра; я видала его, когда ходила за деньгами. Поздоровавшись со мной, он спросил, дома ли мой муж. Я ответила, что его нет дома, но я жду его с минуты на минуту.

– «Хорошо, – ответил он, – у меня есть время». Он сел на скамью возле огня; это было весной, и в горах царил холод. Через час пришел мой муж. Незнакомец отвел его в сторону и довольно долго беседовал с ним; я не знаю, о чем они говорили, но вдруг Хуан обратился ко мне.

– «Жена, – сказал он мне, – одевайся. Этот господин приехал за Хуаной; ты поедешь с ней». Я хотела возразить.

– «Делайте, что вам говорит ваш муж, – строго произнес незнакомец, – вы останетесь довольны». Я повиновалась со слезами. Через час, сидя в карете подле незнакомца и держа Хуану на коленях, я проехала Пиренеи и направлялась к Испании. Мы останавливались только пообедать и переменить мулов. Через четыре дня карета остановилась у довольно красивого дома, выстроенного поодаль от селения, которое, как я впоследствии узнала, называлось Оканна. Незнакомец сделал мне знак выйти и следовать за ним. Он вошел в дом, дверь которого отворили, когда подъехала карета. Перед нами неподвижно стояла служанка. Незнакомец показал мне весь дом, комнаты которого были меблированы довольно хорошо, но не роскошно.

– «Здесь вы у себя дома, – сказал он мне, – оставайтесь тут до новых распоряжений. Недостатка у вас ни в чем не будет. Каждый месяц вы будете получать сумму, необходимую для ваших потребностей. Я исполнил данное мне поручение. Прощайте».

– «А мой муж?» – спросила я.

– «Вот, прочтите письмо, которое он передал к вам. Не забудьте, что вы не должны принимать никого, кроме человека, который покажет вам перстень точно такой же, как у вас. Прощайте». Он вышел. Я слышала, как уехала карета. Я осталась одна с Хуаной, которая, не тревожась ни о чем, бегала, смеясь, по всем комнатам.

– Да-а… Какое странное приключение, – сказал молодой человек. – Как же все это кончилось?

– Очень просто, сеньор. В письме, отданном мне, муж приказывал мне повиноваться, уверяя, что все к лучшему. Я покорилась и скоро стала почти счастлива в своем новом доме. Все оставалось в таком положении несколько месяцев. Наконец однажды перед домом остановилась карета, из которой вышел какой-то человек и подал мне перстень. Это был дон Фернандо д'Авила. Он сказал мне, что является опекуном Хуаны и приехал отвезти ее в Мадрид. Он спросил, согласна ли я ехать с ним? Я любила бедного ребенка, которому заменяла мать; сердце мое разрывалось при мысли расстаться с ней, и я согласилась. Нас поместили в Мадриде в великолепном доме. Каждый день в один и тот же час дон Фернандо приезжал за Хуаной, а после прогулки, которая иногда продолжалась до заката солнца, привозил ее обратно. Я не выходила из дома, мне это было запрещено. Я вооружилась терпением. Мой муж писал мне часто и во всех своих письмах приказывал мне беспрекословно повиноваться всему, чего потребуют от меня. Однажды дон Фернандо объявил мне, что уезжает из Испании в Америку, и опять предложил мне ехать с ним. Что мне оставалось делать? Я была одна, вдали от своих друзей, на чужой земле. Кто знает, какие последствия мог иметь для меня отказ? Я согласилась. Дон Фернандо привез нас на Эспаньолу; там он велел нам жить в маленьком городке, где случай, а может быть, и Провидение свело нас с вами. Ничто не нарушало однообразия нашей жизни. Дон Фернандо всегда был добр и почтителен к своей питомице, которую, кажется, очень любит и окружает самыми нежными заботами.

– А разве вы ничего не знали о рождении доньи Хуаны кроме того, что мне сказали? – с нетерпением перебил Филипп.

– Ничего. Кто мог бы мне сказать об этом?

– Это правда. Какая странная история!

– И очень печальная.

– Бедная девушка! – прошептал молодой человек. – Кстати, – вдруг спросил он, – вы сохранили перстень?

– Да, я его спрятала.

– Не откажетесь ли вы показать мне его?

– Когда хотите.

– Кто знает, быть может, он наведет нас на след! Кормилица только покачала головой.

ГЛАВА VIII. Прогулка по морю

Между собеседниками наступило молчание. Филипп заговорил первым:

– Нья Чиала, – сказал он, – благодарю вас за ваше доверие ко мне. Однако должен признаться, что я отчасти знал эту тайну; донья Хуана уже давно рассказала мне все, что знала. Теперь позвольте мне задать вам один вопрос.

– Спрашивайте, сеньор, – сказала дуэнья, – я постараюсь на него ответить, если смогу.

– Мой вопрос вас не затруднит. Вы, вероятно, преследовали какую-то цель, рассказывая мне эту печальную историю, не так ли? Эту-то цель я и желаю знать.

– Я сама собиралась сказать вам об этом, кабальеро.

– Раз так, говорите, пожалуйста.

– Донья Хуана вас увидела – каким образом, не могу вам сказать, не знаю, но она тотчас вас узнала. Я ни в чем не могу ей отказать; я так люблю ее, что не могу не исполнить ее просьбы. Она просила меня пойти к вам и сказать, что она будет вас ждать сегодня вечером в одном месте, куда я должна вас отвести. Вот я и пришла. Только дорогой от дома дона Фернандо до вашего я размышляла, и эти размышления я хочу вам пересказать.

– Хорошо, нья Чиала, скажите же мне, в чем состояли эти размышления. Я внимательно слушаю и постараюсь, чтобы мой ответ удовлетворил вас.

– Дай-то Бог, сеньор… Честь доньи Хуаны мне дороже своей; я надеялась, оставляя Эспаньолу, что никогда больше не увижусь с вами и что донья Хуана наконец забудет вас… Вы видите, что я откровенна с вами.

– Да, даже слишком, может быть.

– Нет, безнадежная любовь непременно пройдет; это закон природы. Итак, я рассчитывала на разлуку, чтобы излечить мое бедное дитя от любви к вам. К несчастью, ваш неожиданный приезд разрушил все мои планы, расстроил все расчеты. Вы молоды, дон Фелипе, вы хороши собой, богаты и хорошего происхождения, – так, по крайней мере, я предполагаю. Но заклинаю вас именем вашей матери, будьте так же откровенны, как была я, и отвечайте мне, как должен отвечать дворянин. Истинно ли вы любите донью Хуану? Словом, любители вы ее настолько, чтобы жениться на ней, несмотря на неизвестность и тайну, окружающую ее происхождение? Или вы чувствуете к ней только одну из тех мимолетных привязанностей, в которых гордость играет главную роль и которые исчезают, как только бывают удовлетворены? Видите, дон Фелипе, я прямо вас спрашиваю, отвечайте мне также не колеблясь, как подобает истинному дворянину.

– Я и буду так отвечать, нья Чиала! – вскричал Филипп с жаром. – Я люблю донью Хуану самой истинной и самой глубокой любовью, любовью, чистота которой заставила бы ангелов улыбнуться от радости. Мы поклялись быть супругами, принадлежать только друг другу; эту клятву я со своей стороны сдержу во что бы то ни стало. Мне все равно, благородного ли происхождения донья Хуана; она добра, хороша, благоразумна, этого для меня достаточно. Благородство женщины заключается в ее сердце, и в этом отношении донья Хуана щедро одарена. Я достаточно богат и достаточно благороден и за себя и за нее. Я уже давно считаю ее своей женой, а она со своей стороны видит во мне своего мужа. Препятствия к нашему союзу я преодолею, каковы бы они ни были. Я пренебрегал опасностями гораздо большими, чтобы увидеться с нею. Ничто не может остановить меня ни в настоящем, ни в будущем. Моя любовь достаточно сильна для того, чтобы победить врагов, которые вздумали бы похитить ее у меня. Словом, эта любовь – моя жизнь и кончится она только вместе с ней. Вот мой ответ, нья Чиала; я считаю его честным и достойным и меня, и женщины, которую я люблю! Теперь скажите мне, что вы собираетесь делать, я в вашем распоряжении.

– Хорошо, дон Фелипе, – ответила дуэнья, – теперь я знаю то, что хотела знать; я на вашей стороне, и как ни ничтожно мое влияние – ведь я всего лишь бедная служанка, – я отдаю его вам. Я всеми силами буду способствовать, чтобы вам удалось жениться на моей питомице и быть счастливым.

– Да услышит вас Господь, нья Чиала! У меня недостает слов, чтобы выразить вам свою признательность.

– Час свидания настал, дон Фелипе! Закутайтесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу, возьмите вашу шпагу и следуйте за мной; донья Хуана ждет вас.

Молодой человек повиновался с послушанием ребенка; уже через минуту он был готов.

– Что делать теперь? – спросил он.

– Без разговоров следовать за мной и ничему не удивляться. Войти туда, куда войду я.

– Ступайте, я следую за вами.

Они вышли из дома. Настала ночь, но ночь американская, ясная, звездная, свежая, благоуханная, такая ночь, каких мы не знаем в нашем мрачном скверном климате. Улицы, почти пустые днем из-за удушливой жары, были наполнены гуляющими, которые ходили взад и вперед, весело разговаривая. Перед каждой дверью стояли группы людей, которые хохотали, плясали и играли на гитаре.

Филипп, внешне равнодушный, ловко пробирался между группами, следуя за дуэньей, которую не терял из вида. Таким образом они шли около получаса, все более углубляясь в труднопроходимый лабиринт узких улиц Нижнего города. Наконец они вышли к пристани. В этом месте толпа была не так велика, лишь немногие пришли подышать свежим морским воздухом. Молодой человек несколько замедлил шаг, боясь, как бы его не заметили. Дуэнья, напротив, продолжала идти, не смотря ни направо ни налево, как женщина, которая спешит домой. Дойдя до деревянной пристани, на которую выгружали товары, она смело пошла по ней. Дойдя до середины пристани, она вдруг остановилась, огляделась, потом, наклонившись вперед, дважды негромко кашлянула и спустилась по ступеням, ведущим к морю.

У подножия лестницы ждала лодка с одним гребцом; дуэнья села в эту лодку, Филипп – возле нее, лодочник отчалил, и лодка поплыла. Дуэнья села у руля и правила, а лодочник, наклонившись над веслами, заставлял легкую лодку лететь по волнам.

Не смея заговорить со своей спутницей, молодой человек с любопытством смотрел по сторонам. Скоро он заметил вдали черную точку, которая быстро увеличивалась и приближалась. Скоро она превратилась в лодку, также управляемую одним гребцом; на корме лодки сидела женщина.

Молодой человек вздрогнул. Сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Он узнал донью Хуану. Через несколько минут обе лодки стали рядом. По знаку дуэньи Филипп перешел во вторую лодку, гребец которой пересел в первую. Обе лодки разъехались, и молодой человек остался наедине с той, кого любил. Все произошло так быстро, события разворачивались так непредвиденно, что молодой человек от волнения не мог вымолвить ни слова.

– Так-то вы приветствуете меня, дон Филипп, после такого продолжительного отсутствия? – насмешливо шепнул ему на ухо очаровательный голос.

– О! Простите меня, Хуана! – вскричал молодой человек, задрожав от счастья. – Безграничная радость сводит меня с ума. Ах! Я почти отчаялся увидеться с вами!

– Я только сегодня утром узнала о вашем присутствии в Маракайбо, любезный дон Филипп; я узнала вас случайно в ту минуту, когда вы проходили мимо нашего дома.

– Я нахожусь здесь уже десять дней и никакими силами не мог добраться до вас!

– Ах, друг мой, я не так свободна, как в маленьком домике в Сан-Хуане, – ответила она со вздохом.

– Разве дон Фернандо уже не так добр к вам, как прежде?

– Напротив, друг мой, его расположение ко мне как будто еще увеличилось, однако вот уже несколько дней как он озабочен; иногда он смотрит на меня с необыкновенной грустью, причина которой мне неизвестна.

– Боже мой! Неужели вам угрожает несчастье?

– Не думаю, друг мой, однако меня невольно мучает какое-то необъяснимое предчувствие. Оно предупреждает меня, что скоро в моем положении свершатся какие-то перемены.

– Вы заставляете меня дрожать, Хуана! – вскричал Филипп, бледнея. – Скажите, ради Бога, что может внушать вам эту мысль?

– Не могу вам сказать, друг мой, так как сама этого не знаю. Вот что я заметила: перемена в расположении духа дона Фернандо произошла две недели назад; в это время он получил с кораблем, прибывшим с материка, письмо, содержание которого сильно его озаботило. Он тотчас отдал приказание приготовить великолепный дом в нескольких милях от города в восхитительном местечке.

– Близ Мериды, не так ли?

– Да, друг мой.

– Я его видел, даже осматривал; он действительно великолепен. Дон Фернандо сказал мне, что приготовил его для какого-то знатного человека, которого ждет.

– Он и мне сказал то же самое, только прибавил шепотом два слова, которые я скорее угадала, чем услышала: «Бедное дитя!» Несмотря на мои усилия узнать больше, дон Фернандо остался непроницаем, и я ничего не узнала. Вот и все… Но довольно заниматься мною, поговорим о вас. Как вам удалось пробраться сюда? Я дрожу при одной мысли об этом! Неужели вы не знаете, что всякий подозрительный иностранец, схваченный в испанских колониях, подвергается немедленной смерти? Закон однозначен на этот счет.

– Знаю, друг мой, но что мне за дело! Я хотел видеть вас, хотел еще раз сказать вам, что я вас люблю.

– А я, милый Филипп, разве я не люблю вас?

– О! Не так, как я.

– Может быть, но я умираю от страха за вас; что, если вас узнают?

– Успокойтесь, моя возлюбленная, здесь я испанец. Никто не подозревает о моей истинной национальности. Я служу у графа де л'Аталайя, очень знатного вельможи.

– Это несколько успокаивает меня; но малейшей неосторожности достаточно, чтобы погубить вас.

Филипп лукаво улыбнулся.

– Но каким образом удалось вам добиться покровительства графа де л'Аталайя?

– Слишком долго рассказывать, моя возлюбленная; скажите лучше, почему вы назначили мне свидание на море?

– За мной строго наблюдают, друг мой; вот уже несколько дней, я не понимаю почему, за каждым моим шагом следят, и я боялась, как бы нас не увидели в доме или на прогулке.

– Но люди, сопровождающие вас?..

– Они мне преданы.

– Гм! – произнес молодой человек, качая головой. – Впрочем, вы знаете их лучше меня, и я не стану спорить… Можем мы увидеться с вами опять?

– Это будет очень трудно.

Молодой человек вздохнул.

– Хуана, – сказал он кротким голосом, нежно пожимая руку молодой девушки, – вы мне доверяете?

– Да, друг мой, я доверяю вам, потому что люблю вас и убеждена, что вы также любите меня.

– Уверены ли вы в том, что я делаю все с единственной целью соединиться с вами и сделать вас счастливой?

– Я твердо этому верю, любезный Филипп.

– Хорошо, Хуана, благодарю вас! Вы хорошо понимаете меня. Хорошенько обратите внимание на мои слова, милая моя Хуана, дело идет о нашем счастье, о моей жизни.

– Говорите, друг мой; я сделаю все, чего вы потребуете от меня.

– Без колебания?

– Да.

– Может быть, через три дня я должен буду уехать отсюда.

– О, Филипп! – вскричала она с горестью.

– Но клянусь вам, что скоро вернусь.

– Ах! Мы опять будем разлучены.

– Это будет в последний раз! Мое отсутствие продлится месяц, может быть два, не более. Я возвращусь с тем, чтобы не расставаться с вами больше никогда.

– В самом деле?

– Честное слово! – вскричал он с жаром. – Только, Хуана, во время моего отсутствия будьте мужественны; пусть воспоминание обо мне служит вам охраной против всего, что будут пытаться предпринять против вас. Словом, сохраните для меня вашу любовь.

– Уезжайте спокойно, друг мой; что бы ни случилось, вы найдете меня достойной вас. Разве я не жена ваша перед Богом?.. Но как я узнаю о вашем возвращении?

– Постоянно устремляйте на море ваши нежные взоры, когда прибудут корабли; тот, на котором приплыву я, будет нести клетчатое знамя, черное с белым.

– Черное с белым… Я буду помнить это, друг мой.

– Теперь, милая Хуана, прошу вас, несмотря на все, что будут говорить вам обо мне и что будет происходить в городе, закройте глаза и уши и ждите, чтобы я приехал оправдаться.

– Вы меня пугаете, друг мой. Что вы намерены предпринять?

– Сам еще не знаю, моя возлюбленная, но будьте уверены, что мне все удастся. В особенности не выходите из ваших комнат; как бы ни уговаривали вас, сопротивляйтесь всеми возможными способами. Если роковая судьба удержит меня слишком долго вдали от вас, я пришлю к вам одного или нескольких моих послов; вы легко узнаете их: правая рука их будет обвязана таким же платком, как мое знамя. К ним вы можете иметь полное доверие и сделаете все, что они вам скажут. Хорошо ли вы поняли меня, милая Хуана?

– Да, друг мой, но вы пугаете меня; какие зловещие планы замышляете вы, ради всего святого?

– Я не замышляю никаких планов, кроме одного – навсегда соединиться с вами. От вас зависит, чтобы этот план привел нас к успеху.