Текст книги "Морские титаны"
Автор книги: Густав Эмар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
ГЛАВА IX. Две встречи, которых Прекрасный Лоран никак не ожидал
Несколько мгновений капитан Лоран оставался неподвижен у порога потайной двери. Он слышал, как за ним тихо опустилась доска, прикрывающая отверстие, в которое он прошел, однако, предупрежденный краснокожим, что должен войти один, он нисколько не смутился одиночества, к которому был подготовлен. Гордо выпрямившись и высоко подняв голову, он осматривался вокруг, чтобы, если возможно, разобраться, где очутился.
Нередко внимательное изучение места, куда попадешь случайно, дает возможность догадаться, с какого рода людьми предстоит иметь дело, и через ряд последовательных выводов почти всегда можно дойти до верного заключения об их вкусах, привычках, о том, чего следует опасаться или на что надеяться.
В данном случае изучение обстановки не представляло ни малейшего затруднения.
Комната была длинная и узкая, вся обшитая дубовыми филенками резной работы редкой красоты; богатая библиотека занимала целиком одну стену. Освещалась комната четырьмя сводчатыми окнами с цветными витражами, где изображались предметы духовного содержания, точно в церкви; тяжелые занавеси из плотной коричневой материи были на каждом окне; на стенах висели шесть больших картин из жизни святого Августина.
Эти картины неизвестных мастеров, не лишенные художественного достоинства, отличались несколько наивной манерой живописи, мрачной и сухой, свойственной кисти большей части испанских живописцев эпохи Возрождения.
Между двумя окнами, под громадным распятием, окруженным всеми принадлежностями страдания Христова, был дубовый аналой для моления; в одном из углов стояла скромная кровать с тощим тюфяком, волосяной подушкой и шерстяным одеялом. По всей комнате были расставлены стулья, табуретки и кресла; массивный стол, заваленный книгами и разными рукописями, занимал середину комнаты.
Стоявшая в угловой нише Мадонна с младенцем Иисусом на руках, в венке из белых роз, драпированная золотой парчой, казалась гением-хранителем этого мирного убежища. Перед ней горело с десяток тоненьких свечей длиной с руку, насаженных на железные шипы. Ниша эта могла задергиваться занавеской.
Серебряная лампа в три рожка свисала с потолка над столом на высоте двух футов и распространяла приятный полусвет в этой комнате, очень похожей на келью. Кроме тайного входа в ней имелись две створчатые двери в противоположной стене.
– Уж не нахожусь ли я у почтенного отца Санчеса, капеллана асиенды? – пробормотал про себя Лоран. – Я не прочь наконец-то познакомиться с этим святым мужем, даже лица которого мне пока что не удалось рассмотреть. Звук его голоса всегда вызывает во мне невольный трепет, точно отдаленное воспоминание чего-то слышанного в детстве. Какое в этом правдоподобие! – грустно заключил он, покачав головой.
Спустя минуту он прибавил:
– Да что ж это, я один здесь, что ли? Куда подевался почтенный капеллан?
Эти слова будто имели силу вызывать духов, потому что дверь внезапно отворилась и на ее пороге появился отец Санчес.
Капюшон его коричневой рясы был опущен на лицо; он скрестил руки у пояса так, что их не было видно под широкими рукавами.
С минуту он оставался неподвижен, потом подошел к столу и, поклонившись посетителю, произнес своим звучным голосом:
– Добро пожаловать, граф! Признаться, я ожидал вашего прихода с нетерпением и беспокойством.
– Почему, святой отец? – спросил молодой человек, ответив на поклон.
– Я опасался, что вы не согласитесь навестить меня в столь поздний час ночи, а поговорить с вами я очень хотел.
– Прежде всего, святой отец, – возразил молодой человек, улыбаясь, – надо вам признаться, что я вовсе не знал, куда меня ведут.
– Правда, я запретил Хосе говорить.
– Позвольте заметить вам, что вы были неправы.
– Быть может, граф, но, говоря между нами, военные не питают большого уважения к духовным лицам, и я опасался, что вы не придете.
– Правда, я военный, преподобный отец, – перебил с живостью капитан, – но всегда уважал духовных лиц; кроме того, вы напоминаете мне одного человека, который принимал участие в моем воспитании и к которому я сохранил в душе глубокую преданность. Память о его доброте, запечатленная неизгладимыми чертами в моем сердце, была бы лучшим ходатайством за вас.
– Простите, граф, – сказал отец Санчес с чувством, которое тщетно силился скрыть, – благодарю вас за благосклонные слова… Не угодно ли вам сесть? – прибавил он, подвигая кресло. – Так удобнее разговаривать, а я должен сообщить вам много важного.
Капитан слегка отстранил предложенное кресло.
– Святой отец, – сказал он с почтительным поклоном, – я стою перед вами с непокрытой головой и не пряча лица. Вы знаете, кто я. Вас я еще не видел ни разу и даже не знаю, действительно ли передо мной находится преподобный отец Санчес, капеллан асиенды дель-Райо? Не окажете ли вы мне чести откинуть ваш капюшон, чтобы я мог удостовериться, действительно ли вы то лицо, за которое выдаете себя?
– Разве моя ряса не говорит, кто я?
– У нас, военных, есть поговорка, немного пошлая, правда, но тем не менее справедливая: «Не всяк тот монах, на ком клобук».
– Не стану теперь обсуждать с вами этот вопрос, граф, ограничусь лишь замечанием, что часто лучше скрываются с открытым лицом, чем под маской.
– Что вы хотите сказать, отец капеллан?
– Не более того, что говорю, граф. Если бы я в свою очередь спросил вас, действительно ли вы граф де Кастель-Морено, кто знает, не испытывали бы вы затруднения при ответе.
Лоран прикусил губу и вспыхнул от гнева при таком неожиданном и метком выпаде.
– Все здесь знают меня под этим именем, – ответил он уклончиво.
– Здесь – бесспорно, – многозначительно заметил монах, – а в других местах?
– То есть как «в других местах»?
– Ну, в Европе… в Испании, например, на Санто-Доминго, на Тортуге и не знаю где еще, разве вы известны под этим именем?
– Подобные слова, произнесенные таким тоном, требуют немедленного объяснения! – вскричал молодой человек, гордо вскинув голову.
– Какое объяснение могу я дать, граф? Вы как будто сомневаетесь во мне, я – в вас… мы квиты. Я только хотел показать вам, что спрашивать всегда легко, но отвечать подчас бывает очень трудно.
– Не уклоняйтесь от прямого ответа, преподобный отец, говорите открыто, как подобает человеку честному. Не я разыскивал вас, вы сами изъявили желание говорить со мной; следовательно, вы и должны подать пример откровенности.
– Я согласен с этим, граф, вы правы. Если же я подам вам, как вы говорите, пример откровенности, вы последуете ему?
– Не будем тратить времени на пустые слова, преподобный отец: вы знаете меня, я в этом убежден. Вы даже могли открыть причину, которая привела меня в эти края. Как видите, я вижу вас насквозь, и оспаривать это – напрасный труд.
– Сознаюсь, что…
– Я угадал, верно? Простите, преподобный отец, я человек военный и привык к краткости. Странное положение, в котором я нахожусь, требует величайшей осторожности; я не могу согласиться погубить или даже подвергнуть риску очень важные интересы, которые поставил себе целью жизни.
– Месть, хотите вы сказать, – тихо произнес монах.
– Быть может, и месть, – продолжал Лоран с легким содроганием. – Вы видите, что я молод, можете строить предположения о моем тщеславии и легкомыслии, но это заблуждение с вашей стороны, отец мой. Горе рано старит человеческое сердце, а я смолоду узнал, что значит страдать. Мне двадцать восемь лет, но в душе я чувствую себя пятидесятилетним. Я не знаю вас, не знаю, кто вы, однако угадываю, не понимая причины, что вы принимаете во мне участие. Тем не менее, пока мы будем в нынешних отношениях, наш разговор ни к чему не приведет, так как обмен мыслями между нами невозможен. Итак, остановимся на этом и позвольте мне уйти. Я убежден, что вы не желаете мне зла, и даже не требую от вас слова хранить мою тайну, которую вы открыли Бог весть каким образом. Прощайте, отец мой, да хранит вас Господь!
– Постойте! – с живостью воскликнул монах. – Так расставаться нельзя. Я долго ждал минуты свидания и не могу потерять вас опять. Вы требуете, чтобы я открылся вам?
Пусть будет по-вашему. Смотрите, граф, враг ли перед вами!
Быстрым движением монах откинул капюшон, и свет упал прямо на его спокойное и прекрасное лицо, слегка бледное от внутреннего волнения.
– Вы?! Это вы, отец мой?! – страшным голосом вскричал Лоран. – Сердце не обмануло меня! О, Господь должен был послать мне эту неизъяснимую радость после всей скорби, которую мне довелось вывести!
– Возлюбленный сын мой! – воскликнул монах голосом, в котором слышались слезы. – Наконец-то!
Он раскрыл объятия, и молодой человек упал к нему на грудь.
Долгое время провели они таким образом, сердце к сердцу, безмолвно проливая слезы.
В эту минуту незнакомая дама в трауре и в длинном креповом покрывале, с бледным, как у покойницы, лицом, но с чертами замечательной красоты, остановилась у двери и с безграничной нежностью смотрела на происходившую сцену, не думая удерживать слезы, струившиеся по ее щекам.
Лоран опустился в кресло, монах сел рядом, взяв его за руку.
– Милое дитя, – сказал старик с чувством, которое так и рвалось наружу, – я не могу насмотреться на тебя, не могу налюбоваться; ты именно такой, каким представляла мне тебя память сердца: прекрасный, гордый, храбрый…
– Отец мой, зачем вы так долго скрывались от меня? Я был бы счастлив знать, что вы поблизости, говорить о моей матери, святой страдалице, которая теперь на небесах молится за своего сына, о бедном дедушке, также сраженном горем!
– А твоего отца, дитя, ты разве вспоминать не хочешь? Молодой человек вскочил, смертельно побледнев, грозно нахмурив брови, стиснув зубы и бросая вокруг огненные взоры, точно ангел-мститель.
– Отец! – вскричал он нечеловеческим голосом. – Господи! Разве был у меня когда-нибудь отец?! Я ненавижу это чудовище, которое из гнусного расчета хладнокровно стало палачом целого семейства! Хотел бы я видеть его сраженным, дрожащим у моих ног, молящим о пощаде со следами стыда и раскаяния, и с наслаждением погружать ему в грудь кинжал, медленно, чтобы подольше продлить его муки!
– О сын мой! – скорбно воскликнул монах.
Но Лоран в порыве холодного гнева, который был вдвое сильнее оттого, что долго сдерживался, продолжал, не заметив этого восклицания:
– К несчастью, он для меня недосягаем; но если он вне моей власти, то я покараю его в его единоплеменниках! Клянусь в неумолимой ненависти к корыстным и кровожадным испанцам, которые стали убийцами целого рода! Клянусь вести войну с низкими палачами без жалости, без отдыха и пощады! При свете пожаров, которые поглотят их города, при криках отчаяния их жен и детей, умерщвленных без милосердия, я начертаю кровавыми и огненными буквами эту месть всему народу, раболепному соучастнику презренного, который отрекся от меня… меня, своего сына!..
Неистовый гнев молодого человека походил на сумасшествие. В эту минуту его пламенная душа вся выливалась наружу, страсть прорывала все плотины, воздвигнутые благоразумием; гордый капитан превращался в какого-то бесноватого, в демона.
– О Боже мой! – прошептал монах с унынием бессилия. – Что делать? Как заставить его очнуться?
Но вдруг Лоран провел рукой по влажному лбу, его губы дрогнули от горькой улыбки, и тихим, почти детским голосом, который поражал резким переходом от недавнего неистовства, он сказал:
– Простите, отец мой, я не прав, что увлекся, но совладать с собой не имел сил. Ради Бога, не говорите мне больше о чудовище, которое называете моим отцом; никогда не упоминайте о нем, если не хотите свести меня с ума. Только два страшных чувства во мне и сохранились: ненависть и месть! Они гложут мне сердце денно и нощно.
Внезапно он почувствовал на плече руку, и нежный голос шепнул ему на ухо:
– А любовь?
Лоран вздрогнул и быстро оглянулся. Женщина, о которой мы упоминали выше, стояла перед ним бледная и улыбающаяся.
– Боже мой! – пробормотал он, закрывая руками лицо. – Это сон или я помешался? Такое сходство…
– Ты ошибаешься только наполовину, дитя, – нежно продолжала дама, заставив его опустить руки и поглядеть ей прямо в лицо, – я сестра твоей матери.
– Вы?! – вскричал он. – Вы живы! О-о! /
Душевное потрясение было слишком сильно, оно сломило могучую натуру. Молодой человек пошатнулся, точно пьяный, машинально протянул руки вперед как бы для того, чтобы удержаться, и вдруг рухнул наземь, точно сломанный яростным порывом урагана дуб.
Он лишился чувств.
Очнулся он уже на кровати отца Санчеса; трое лиц вокруг него с напряженным вниманием ждали, когда он откроет глаза.
Сперва он ничего не помнил, как часто бывает в подобных случаях.
– Гром и молния! – пробормотал он. – Что это со мной? Я совсем разбит. Уж не упал ли я? Эй, Мигель, Шелковинка, вставайте, сони!..
Вдруг взгляд его остановился на Хосе.
– А-а, это вы, друг мой, – с усилием произнес он. – Теперь помню. Помню! – вскричал он душераздирающим голосом и закрыл лицо руками.
Он зарыдал.
Отец Санчес приложил палец к губам, прося всех соблюдать тишину.
Прошло около четверти часа.
– Эй, капитан! – вдруг окликнул Лорана индеец, предварительно переглянувшись с монахом. – Вы не забыли, что вас ожидает Монбар?
При этом имени нервное содрогание потрясло все тело молодого человека; страшным усилием воли он поборол свою скорбь и вскочил на ноги.
– Монбар! – вскричал он. – Я готов!
– Но ведь вам известно, что это мы должны отправиться к нему, – возразил проповедник.
– Да, да, любезный Хосе, мы немедленно отправляемся. Тут его взгляд упал на монаха и даму, которые стояли на коленях у его изголовья.
– О, как вы заставили меня страдать, – скорбно прошептал он. Но благодарю Бога за великую радость, что увидел вас, тогда как – увы! – давно уже считал умершими.
– Господь сжалился над нами, – грустно улыбнулась дама.
– Итак, я не ошибся? – продолжал Лоран. – Сведения, сообщенные мне незнакомым почерком, были верны?
– Это я писал, – пояснил монах. – Я также дал клятву отыскать несчастную сестру вашей бедной матери, увы, еще более достойную сожаления, потому что она была жива и находилась во власти гнусного похитителя.
– О, я убью этого человека! – глухим голосом пробормотал Лоран. – Останьтесь, Хосе, не уходите, друг мой, – прибавил он, обращаясь к индейцу, скромно отошедшему в сторону. – От вас у меня не может быть тайн… Продолжайте, отец мой.
– Увы, бедное дитя! Когда мне наконец удалось разыскать несчастную, было уже поздно спасать ее. Презренный похититель насильно вступил с ней в брак, она стала матерью. Не имея возможности спасти ее, я посвятил себя ей навек и больше уже не расставался. Напрасно ее муж старался избавиться от меня: ни просьбы, ни угрозы, ничто не помогло; я владел его тайной, он был в моих руках.
– Почему же вы раньше не предупредили меня? – с укоризной проговорил Лоран.
Монах уныло покачал головой.
– Разве я знал, где вы, сын мой, да и живы ли вы? Ведь вы не просто скрылись, но даже имя переменили. Где искать вас? Как узнать о вас?
– Но ведь вам удалось…
– Да, в роковой день!
– Что вы хотите сказать?
– Помните, сын мой, разграбление Гранады?
– Помню ли? – вскричал молодой человек, взгляд которого вдруг сверкнул огнем. – И этот день вы называете роковым, отец мой?! Нет, нет, напротив, это был дивный день! Это я захватил город; он был взят приступом и сожжен; гарнизон весь перебит; целых пять дней мои солдаты резали и грабили. Ах, как я славно отомстил! Моя шпага, покрытая кровью до самого эфеса, согнулась от постоянных ударов, раздаваемых гнусным испанцам. Полторы тысячи храбрецов под моей командой творили чудеса! Ей-Богу, отец мой, великий король испанский должен был содрогнуться от ярости и позора, когда узнал, что одна из его цветущих колоний предана огню и мечу, а он все-таки бессилен против морских титанов, которых он клеймит презрительным прозвищем разбойников.
– Увы, сын мой, ваша месть была ужасна, безжалостна. Вы не считались ни с полом, ни с возрастом. Случайно я находился в Гранаде по делам своего ордена и еще более священным для меня интересам, когда спустя несколько дней после моего прибытия город вдруг был захвачен. В пылу сражения и пожара я увидел демона, всего в крови, с лицом, искаженным ненавистью, который мчался через трупы и кричал хриплым голосом: «Бейте! Бейте!» Это были вы, сын мой, вы, грозный мститель!
– Да, святой отец, вы сказали правду: грозный мститель!
– Вас называли Прекрасным Лораном, и я узнал, кто вы. Я хотел броситься к вашим ногам, поля пощадить несчастное население, но не посмел: мной овладел страх.
– Послушайте, отец мой, – откликнулся капитан, и его лицо выражало непоколебимую волю, – Бог мне свидетель, что я люблю вас и сестру своей матери больше кого-либо на свете; клянусь же вам памятью святой страдалицы, пред которой благоговею, что если когда-то представится такой же случай и вы решитесь заступиться за презренных испанцев…
– Что же тогда, дитя мое? – кротко спросила дама, наклоняясь к нему.
– Как я поступлю?
– Да.
– Чтобы не обагрять клинок своей шпаги вашей кровью, я воткну ее в собственное сердце! – вскричал молодой человек.
Присутствующие содрогнулись от этих слов, произнесенных с выражением страшной искренности и неумолимой ненависти.
– О сын мой! – прошептал монах. – Вспомните, что Спаситель простил на кресте своим палачам.
– Спаситель был Бог, отец мой, а я всего лишь человек; Он умирал добровольно, искупая вину всего человечества, Его жертва была возвышенна. Прекратим этот разговор, отец мой, я дал ужасную клятву и сдержу ее во что бы то ни стало. Да судит меня Господь, источник благости; я уповаю на Его правосудие… Продолжайте ваш рассказ, отец мой, время уходит, скоро мы должны будем расстаться. Близок час нашей разлуки.
– Итак, сын мой, уступая вашему желанию, я завершу свой рассказ. Сестра вашей матери имела мужество жить ради своего ребенка. Она до конца исполнила высокую обязанность, которую возложила на себя; но когда ее дочь достигла двенадцатилетнего возраста и могла обходиться без ее постоянных забот, силы и твердость духа покинули бедную женщину. Она решила сбросить иго жизни, она хотела умереть. Я был ее единственным поверенным, единственным другом; она созналась мне в своем решении. Долго боролся я против него, но под конец сделал вид, будто мало-помалу уступаю ее убеждению. Я обманул ее, чтобы не дать ей совершить страшное преступление, посягнув на свою жизнь.
– Боже мой! – прошептал флибустьер.
– Однажды, в отсутствие ее мужа, я дал ей выпить стакан темной жидкости, – продолжал монах, – она поверила, что это яд, и выпила залпом. Когда она очнулась, то была мертвой для всех, кроме дочери и меня. С той поры она живет, скрываясь от всех, в подземельях этого дома, и единственная ее отрада – поцелуй дочери.
– О, моя благородная тетушка! – с чувством вскричал молодой человек. – Какое геройское самоотвержение! Продолжайте, святой отец.
– Мне нечего больше сказать, сын мой.
– Как! А имя презренного похитителя?
– Разве вы еще не догадались?
– Боюсь, что угадал это проклятое имя, но, пока не убедился наверняка, продолжаю надеяться, что ошибся.
– Для вас, сын мой, лучше не знать его никогда.
– Отец Санчес, ведь вы же призвали меня к себе? Вы же снабдили меня сведениями, чтобы вернее достигнуть мести.
– Увы! Да простится мне, сын мой, я безумствовал. Не требуйте от меня, чтобы я открыл вам это имя.
Капитан покачал головой.
– Нет, – возразил он, – этого я так не оставлю. Я откликнулся на ваш призыв, преодолел величайшие опасности, чтобы прибыть сюда; теперь я здесь и требую, чтобы вы назвали его мне.
– Боже мой!
– Скорее назовите мне это имя!
– Вы непременно хотите знать?
– Требую этого.
– Увы!
– Берегитесь, отец Санчес: если вы откажетесь, я пойду и спрошу это имя у самого дона Хесуса Ордоньеса.
– Сын мой!
– Ведь это он? Отвечайте же!
– Да, он, – прошептал монах в отчаянии.
– Хорошо же!
– Что вы хотите сделать?
– Я?! Убью его! – губы флибустьер скривились в страшной усмешке.
– И тем же ударом прикончите ту, которая вас любит!
– О, я проклят! – с яростью вскричал Лоран. – Пойдем, Хосе, мне надо окунуться в кровь, чтобы забыть эту роковую ночь!
– Так это правда, сын мой, – в голосе монаха звучала глубокая скорбь, – что вы замышляете новую страшную экспедицию?
– Вы ведь помните Гранаду, отец Санчес? – капитан пристально посмотрел на монаха.
– Увы! Как не помнить!
– Разгром Гранады – ничто в сравнении с тем, что произойдет через неделю!.. До свидания, отец Санчес, до свидания, тетушка. Вы, избранники Господа, молитесь за тех, кто скоро будет лежать в кровавой могиле.
Повелительным жестом он приказал Хосе открыть тайный проход и вышел, оставив капеллана и донью Лусию в глубоком молчании.
