Текст книги "Пограничные бродяги (др. изд.)"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА XVI. Политические подробности

Прежде чем продолжать свой рассказ, мы вкратце опишем политическую обстановку в Техасе в ту эпоху, когда происходили события, о которых мы взялись рассказать.

Со времени утверждения испанского владычества техасцы с оружием в руках отстаивали свою свободу. После ряда битв, сопровождавшихся переменным успехом, они были в несчастный день 13 августа 1813 года наголову разбиты в сражении при Медине полковником Арредондо, под командой которого был эстремадурский полк с присоединившейся к нему коауильской милицией.

Начиная с этого времени вплоть до второй мексиканской революции Техас находился под невыносимым игом военного режима и не имел никакой возможности организовать правильную защиту от постоянных набегов Indios Bravos.

Соединенные Штаты много раз заявляли о своих претензиях на эту страну, утверждая, что естественной границей Мексики и их государства служит Рио-Браво-дель-Норте. Но в 1819 году они вынуждены были признать явную несостоятельность своих требований и стали искать окольных путей для того, чтобы захватить в свои руки эту богатую область и включить ее в свои пределы.

Тут-то они и прибегли к своей неизменно коварной и вероломной политике, которая должна была доставить им в конце концов торжество.

В 1821 году первые американские переселенцы робко и почти незаметно появились в Техасе, принялись расчищать земли под пашни, втихомолку селились на них, и в 1824 году они уже представляли собой сплоченную массу, достигавшую пятидесяти тысяч человек. Мексиканцы, все время занятые своими нескончаемыми внутренними войнами, не догадывались, что, открыв доступ американской иммиграции, они сами оказали ей поддержку.

Не прошло и восьми лет с прибытия первых американцев в Техас, как они уже составляли основную часть его населения.

Кабинет Вашингтона не скрывал теперь своих прожектов и уже громко поговаривал о том, чтобы купить у Мексики техасскую территорию, на которой испано-язычное население совершенно исчезло, чтобы уступить место отважным и решительным по духу представителям англо-саксонской расы.

Мексиканское правительство только теперь пробудилось от своей продолжительной летаргии и поняло ту опасность, которая угрожала Мексике от вторжения с одной стороны обитателей Миссури, а с другой – Техаса. Оно решило преградить доступ американской иммиграции, но было уже поздно: закон, изданный мексиканским конгрессом, не мог иметь никакой силы, и колонизация не прекратилась, несмотря на то что на границе были расставлены мексиканские посты, на которые возложено было поручение не пускать иммигрантов, принуждая их вернуться в свою страну.

Генерал Бустаменте, бывший президентом республики, сознавая, что борьба с американцами в недалеком будущем неизбежна, молча стал готовиться к столкновению и успел под разными предлогами сосредоточить на Ред-Ривер и на Сабине войска разных родов оружия, причем число солдат скоро достигло тысячи двухсот человек.

Между тем внешне все было спокойно, и ничто не предвещало скорого столкновения, как вдруг вероломный образ действий губернатора восточных провинций послужил поводом к вспышке в такую минуту, когда никто и не мог ее ожидать.

Дело произошло следующим образом.

Командующий вооруженными силами, расположенными в Анауаке 2525
  Анауак – техасское селение на побережье залива Гальвестон, после столкновения возле которого в 1832 г. мексиканские гарнизоны были выведены из Техаса.


[Закрыть]без всякого повода отдал приказ арестовать и бросить в тюрьму нескольких американских колонистов. Техасцы до сих пор терпеливо сносили многочисленные притеснения со стороны мексиканских офицеров, но после этого последнего злоупотребления властью они восстали все как один, и с оружием в руках явились к командиру, требуя с угрозами и криками гнева немедленного освобождения своих сограждан.

Командир, не имея достаточной силы для того, чтобы оказать им противодействие, притворно согласился удовлетворить их просьбу, но требовал двух дней сроку для выполнения необходимых формальностей.

Инсургенты дали свое согласие на отсрочку, а офицер воспользовался ею с той целью, чтобы как можно скорее призвать к себе на помощь гарнизон Накогдока.

Гарнизон этот прибыл как раз в ту минуту, когда, положившись на слова губернатора, инсургенты удалились,

Взбешенные тем, что с ними сыграли такую вероломную шутку, они сейчас же вернулись и произвели столь грозную демонстрацию, что мексиканский офицер счел себя счастливым, избегнув мести восставших путем выдачи им арестованных.

Между тем генерал Бустаменте, издавший манифест в честь Санта-Анны, принужден был покинуть свой пост при криках: «Да здравствует федерация!»

Техас в высшей степени страшился системы централизации, при которой ему никогда бы не удалось добиться признания своей самостоятельности в качестве отдельного государства, и поэтому все техасское население единодушно стояло за присоединение к Соединенным Штатам.

Колонисты восстали и, присоединившись к инсургентам Анауака, не сложившим еще оружия, решительно двину-лись на форт Веласко и приступили к его осаде.

Лозунгом для них служили слова: «Да здравствует федерация!», но на этот раз они имели уже значение возгласа: «Да здравствует независимость!», который техасцы, сознавая свою слабость, не решались еще произнести.

Во время этой беспримерной осады, когда осаждающие на выстрелы крепостных орудий отвечали лишь выстрелами из своих карабинов, техасцы и мексиканцы проявили чудеса храбрости и проявили неслыханное ожесточение.

Колонисты, будучи ловкими стрелками, засев за надежным прикрытием, стреляли в мексиканских артиллеристов, как в мишени, попадая им пулями прямо в руки всякий раз, как те показывались, чтобы зарядить свои пушки. Дело дошло до того, что командир Угартечеа, видя, что возле него падают изуродованными лучшие его солдаты, решил пожертвовать собой и сам взялся за их работу. Пораженные этой небывалой отвагой, техасцы, которым ничего не стоило двадцать пять раз попасть в храброго командира, прекратили огонь. В конце концов Угартечеа сдался, признав дальнейшее сопротивление бесполезным.

Этот успех исполнил радостью сердца колонистов, но Санта-Анна не позволил ввести себя в заблуждение относительно конечной цели техасского восстания. Он понял, что под федерализмом скрывается явное революционное движение, и далекий от того, чтобы принимать на веру заявления колонистов, он, как только власть его укрепилась настолько, что позволила ему предпринять решительные действия против инсургентов, отдал приказ полковнику Мехиа спешно выступить с отрядом в четыреста человек и восстановить в Техасе уже сильно пошатнувшийся авторитет мексиканской власти.

После долгих колебаний и дипломатических уловок, которые были не в силах изменить ход событий, так как главным орудием враждующих сторон было вероломство, война вспыхнула с новым ожесточением. В Сан-Фелипе был организован комитет общественной безопасности, и весь народ был призван к участию в борьбе.

Однако гражданская война не была еще провозглашена официально, когда явился человек, от которого зависело, как решится участь Техаса, и которому последний обязан своей свободой – мы хотим сказать о Сэмюэле Хьюстоне.

С момента его появления нерешительное и не успевшее окрепнуть восстание техасцев перешло в революцию. Тем не менее мексиканское правительство оставалась еще законным хозяином страны. Поэтому было вполне естественно, что колонистов назвали инсургентами и стали поступать с ними, как с врагами, то есть без всякого суда казнили через повешение, топили и расстреливали, смотря по тому, где их брали в плен и какой из этих видов смерти был более применим.

В день, когда начинается наш рассказ, ожесточение против мексиканцев и энтузиазм по отношению к благородной идее независимости достигли своего апогея.

Недели за три перед тем между гарнизоном Бежара и отрядом техасских волонтеров под командой одного из самых знаменитых вожаков восстания, Остина, произошла горячая стычка. Несмотря на свою малочисленность и полную неопытность в военном деле, колонисты дрались так храбро и так искусно пользовались своей единственной пушкой против мексиканских войск, что те были вынуждены с громадными потерями отступить в Бежар.

Эта схватка была на западе Техаса первой после взятия форта Веласко. Она дала толчок революционному движению, вспыхнувшему теперь с чрезвычайною силой.

Все города стали посылать отряды добровольцев для присоединения к освободительной армии. Борьба была организована на широкую ногу, и смелые вожди партизанских отрядов рыскали по стране во всех направлениях, ведя войну за собственный счет и по-своему служа тому делу, которое было им дорого и которое они решили защищать.

Капитан дон Хуан Мелендес был со всех сторон окружен врагами, которые были для него тем страшнее, что ему нельзя было ни получить сведений об их численности, ни предугадать заранее их действий. Офицеру, на которого было возложено чрезвычайно важное поручение, приходилось на каждом шагу подозревать неожиданную измену, предпринимать все доступные ему меры предосторожности и быть неумолимо строгим – только при этих условиях он получал возможность благополучно доставить вверенный ему драгоценный груз к месту назначения. Поэтому он ни минуты не колебался, когда ему пришлось применить строгость на деле и подвергнуть отца Антонио жестокому наказанию.

Монах давно уже считался одним из самых подозрительных людей, его двусмысленное поведение возбуждало беспокойство и заставляло делать выводы далеко не в пользу его честности.

Дон Хуан задался целью при первом удобном случае проверить справедливость своих подозрений. Читателю уже известно, каким путем он этого достиг, подведя со своей стороны контрмину, то есть устроив за шпионом надзор других, еще более ловких шпионов и поймав его почти на месте преступления.

Однако мы должны воздать должное достойному монаху и сказать, что политика совсем не волновала его – нет, мысли его не простирались так далеко. Зная, что на капитана возложено поручение конвоировать караван во время его перехода по равнине, он хотел завести его в засаду с единственной – целью принять участие в дележе добычи и таким образом одним махом составить себе состояние, чтобы затем дать волю своей любви к наслаждениям, чего до сих пор он был лишен. Дальше этого намерения его не простирались, так как наш достойный монах был самым обыкновенным грабителем с большой дороги и уж никоим образом не походил на политического деятеля,

Мы покинем его на некоторое время и обратимся к двум охотникам, которым монах был обязан своим суровым наказанием и которые тотчас же по приведении этого наказания в исполнение покинули место действия.

Оба они удалились большими шагами и в молчании спустились с возвышенности. Затем они углубились в дремучий лес, где у них стояли, спокойно поедая свой корм, два великолепных полудиких мустанга, с зорким взглядом и тонкими ногами. Лошади были оседланы, так что на них сейчас же можно было садиться.

Освободив мустангов от пут, охотники взнуздали их, вскочили в седла и, пришпорив, двинулись вперед крупной рысью.

Долго скакали они, пригнувшись к шеям своих лошадей, в стороне от всякой дороги, все вперед и вперед. Во время этой бешеной скачки наши охотники не страшились попадавшихся им на пути препятствий, минуя их с изумительной ловкостью. Наконец, когда до восхода солнца оставалось около часа, они остановились.

Охотники достигли входа в довольно узкое ущелье, образованное высокими лесистыми холмами, которые являлись отрогами горного хребта. Снежные вершины которого, несмотря на свое отдаление, казалось, высились прямо над ближайшим полем.

Перед тем как вступить в ущелье, охотники соскочили на землю, стреножили лошадей и спрятали их в кустах, а затем принялись заботливо исследовать окрестности с той проницательностью, которой отличаются индийские воины, когда разыскивают следы на тропе войны.

Долгое время старания охотников оставались без результата, о чем нетрудно было догадаться по выражавшим разочарование возгласам, которые слышались время от времени со стороны разведчиков. Наконец часа через два, при блеске первых лучей всходящего солнца, которое сразу рассеяло предрассветные сумерки, они заметили едва доступные глазу следы, которые заставили их вздрогнуть от радости.

Освободившись теперь от тревог и волнений, наши охотники вернулись к своим лошадям, спокойно расположились прямо на земле, порылись в своих сумках и достали оттуда все необходимое для скромного ужина, к которому они и приступили с большим аппетитом, как люди, которым пришлось провести целую ночь в седле, в бешеной скачке по горам и равнинам.

С самого момента ухода из мексиканского лагеря охотники до сих пор не обменялись между собой еще ни одним словечком. Они все время казались крайне озабоченными, и это обстоятельство делало разговор совершенно бесполезным.

Нельзя, однако, обойти молчанием тот факт, что люди, живущие в глухих местах, в высшей степени неразговорчивы, они проводят целые дни, не произнося ни слова, и говорят только тогда, когда без этого нельзя обойтись, причем обыкновенный разговорный язык заменяют в большинстве случаев языком мимики. Последний имеет то преимущество, что не выдает присутствия разговаривающих ушам невидимых врагов, которые всегда могут быть настороже, готовые застать врасплох свою жертву.

Когда охотники несколько утолили свой голод, тот из них, которого монах назвал Джоном, закурил свою коротенькую трубку и, протягивая мешочек с табаком своему товарищу, сказал вполголоса, как бы опасаясь, что его могут услышать:

– Ну, Сэм, мне кажется, что дела наши шли успешно, не так ли?

– С этим я вполне согласен, Джон, – ответил Сэм, утвердительно кивая головой, – вы чертовски хитры, мой милый.

– Вот еще! – презрительно заметил тот. – Велика штука обмануть этих грубых испанцев: они глупы, как розовые фламинго.

– Это безразлично. Однако капитан чрезвычайно ловко попал в ловушку.

– Гм! Это меня не очень тревожило, потому что я уже давно знаю средство от него избавиться, но меня пугал этот проклятый монах.

– Э-э! Если бы мы не явились в столь удачное время, то уж наверно он отбил бы у нас эту добычу. Что вы об этом думаете, Джон?

– Думаю, что вы правы, Сэм! Я смеялся от всего сердца, видя, как он корчится под ударами кнута.

– Да, это было прекрасное зрелище, но разве вы не боитесь его мести? Эти монахи дьявольски злобный народ.

– Вот еще! Стану я бояться подобных мерзавцев! Да он побоится и встретиться с нами.

– Не в этом дело. Гораздо лучше питать постоянно недоверие к подобным людям. Ведь вам, конечно, известно, что ремесло наше принадлежит к числу опасных, и, чего доброго, в один прекрасный день это проклятое животное сыграет с нами дурную шутку. Будьте в полной уверенности, что монах нас не пожалеет.

– Это правда. Однако черт с ним! Тем более что добыча, к которой мы стремимся, находится чрезвычайно близко. Я никогда не прощу себе, если позволю ей от нас ускользнуть.

– Что же, мы останемся здесь, в засаде?

– Да, это будет безопаснее. У нас всегда будет время присоединиться к товарищам, как только мы заметим появление каравана на равнине. А кроме того, ведь мы назначили здесь место свидания, не так ли?

– Верно, я не принял этого в расчет.

– Смотрите, легок на помине! Вот и тот, кого мы ждем.

Охотники живо вскочили на ноги, схватили свои ружья и спрятались за большим камнем, чтобы быть готовыми к любой неожиданности.

Раздался топот быстро скачущей лошади, усиливающийся с каждой минутой по мере своего приближения. Скоро в ущелье появился всадник, который заставил свою лошадь сделать быстрый скачок вперед и в горделивом спокойствии остановился в двух шагах от наших охотников.

Последние вышли из засады и двинулись навстречу приезжему, подняв кверху правые руки с открытыми в знак мира ладонями.

Всадник, оказавшийся индейским воином, отвечал на это легким взмахом бизоньей шкуры, прикрывавшей его плечи, затем соскочил с лошади и без всякой церемонии принялся дружески пожимать руки, протянутые ему охотниками.

– Добро пожаловать, вождь, – проговорил Джон, – мы ждали вас с нетерпением.

– Пусть мои бледнолицые братья поглядят на солнце, – ответил индеец. – Голубая Лисица аккуратен.

– Охотно признаю это, вождь, так как возразить мне нечего – вы удивительно пунктуальны.

– Время не ждет, охотники не должны подражать женщинам. Голубая Лисица желал бы поговорить о деле со своими братьями.

– Вы правы, вождь, – отвечал Джон, – давайте потолкуем. Мне не терпится познакомиться с вами поближе.

Индеец с важностью поклонился своему собеседнику, присел на корточки и принялся сосредоточенно курить трубку. Охотники поместились с ним рядом и молчали все время, пока не покончили с процедурой курения.

Наконец вождь вытряс пепел из своей трубки на ноготь большого пальца левой руки и приготовился говорить.

В тот же самый момент раздался внезапный треск, и пуля со свистом перерезала ветку почти над самой головой вождя.

Все трое вскочили на ноги и, схватив ружья, приготовились дать решительный отпор столь неожиданному нападению невидимого врага.

ГЛАВА XVII. Транкиль

На полпути между асиендой дель-Меските и вентой дель-Потреро, то есть на расстоянии около сорока миль от каждого из этих пунктов, вечером того дня, когда начинается действие настоящей главы, на берегу маленькой безымянной речки сидели два человека. Они беседовали друг с другом, закусывая пемекамом.

Это были уже известные нам канадец Транкйль и его друг, негр Квониам.

Шагах в пятидесяти от них у подножия гигантской лиственницы, в чаще, образованной плющом и кустарником, был привязан жеребец-двухлеток.

Бедное животное после тщетных усилий освободиться от веревки, которой оно было стреножено, поняло наконец всю бесполезность своих усилий и печально улеглось на землю.

Оба наших героя, которых мы в конце пролога видели молодыми, уже достигли того возраста, когда половина жизни прожита. Хотя годы и не оказали большого влияния на их физическую силу, тем не менее в волосах охотника уже пробивалась седина, а на лице, которое стало коричневым от постоянного пребывания на воздухе, показались многочисленные морщины.

За исключением этих легких признаков, служащих печатью зрелого возраста, ничто не обличало в канадце какой-либо перемены в отношении физических сил – напротив, глаза его видели вдаль так же хорошо, как и прежде, стан был прямым, а руки и ноги сохранили прежнюю крепость и силу.

Что же касается негра, то в его внешности не произошло никаких перемен, и он казался вечно юным. Впрочем, он приобрел за это время некоторую солидность, пополнел, не утратив, однако, своей беспримерной подвижности.

Место, где расположились наши лесные охотники, поистине было одним из самых живописных во всей прерии.

Полуночный ветерок очистил небо, темно-голубой свод которого был теперь покрыт мириадами звезд, среди которых ярко выделялся Южный Крест. Луна проливала беловатый свет, придававший предметам фантастические очертания, и ночь приобретала ту бархатистую прозрачность, которая вообще свойственна сумеречному свету. При каждом порыве ветра деревья качали своими влажными верхушками, с которых лился дождь на росшие внизу кустарники.

Река плавно текла посреди поросших лесом берегов и казалась далеко протянувшейся серебряной лентой. В ее спокойной поверхности, как в зеркале, отражались дрожащие лучи луны, которая уже успела совершить около двух третей своего пути по небу.

В прерии царило такое безмолвие, что легко можно было расслышать падение сухого листка или легкое содрогание древесной ветки, происшедшее от того, что по ней проползло какое-нибудь незначительное пресмыкающееся.

Оба охотника вполголоса беседовали друг с другом. Могло, однако, показаться странным, что люди, вполне освоившиеся с лесной жизнью, позволили себе на этот раз нарушить ее правила, требующие, чтобы на ночлег располагаться на вершине какой-нибудь возвышенности, и устроили свой ночной лагерь на самом краю откоса, отлого спускавшегося к реке и носившего на своей илистой почве более чем подозрительные следы, принадлежавшие по большей части животным из числа крупных плотоядных.

Несмотря на довольно чувствительный ночной холод и обильную ледяную росу, охотники не разводили костра. Тем не менее для них, по-видимому, было крайне необходимо хоть чуть-чуть согреться, в особенности же для негра, который в своем одеянии, состоявшем всего-навсего из панталон, прикрывавших его ноги, да из рваного сарапе, буквально стучал зубами от холода.

Транкиль, одетый в более теплый костюм мексиканских поселян, казалось, вовсе не замечал холода. Держа ружье у своих ног, он изредка бросал свой никогда не ошибающийся взор на покрытую мраком окрестность, прислушиваясь к малейшему шуму, какой только был доступен его слуху. Это не мешало ему перебрасываться словами с негром, не обращая при этом никакого внимания ни на его гримасы, ни на то, что он дрожал как осиновый лист.

– Значит, вы не видали сегодня нашей малютки, Квониам? – сказал Транкиль, обращаясь к негру.

– Да, я не видал ее целых два дня, – отвечал негр.

Канадец вздохнул.

– Мне следовало бы к ней отправиться, – проговорил он, – дитя осталось совершенно одиноким, а теперь война привлекла в эти места всех бездельников и пограничных бродяг.

– Ба-а! У Кармелы есть клюв и когти. Она сумеет выйти из всякого затруднения и не дать себя в обиду.

– Проклятие! – вскричал Транкиль, потрясая карабином. – Если кто-нибудь из этих негодяев осмелится сказать ей что-нибудь такое!.. то…

– Да не беспокойтесь вы до такой степени, Транкиль, вам ведь известно, что если кто-нибудь осмелится ее оскорбить, то у нее не будет недостатка в защитниках. Кроме того, Ланси не покидает ее ни на минуту, а вы ведь знаете его верность.

– Да, – пробормотал охотник, – но Ланси всего лишь обычный человек.

– Вы совсем погрузились в отчаяние от тех мыслей, которые ни с того ни с сего приходят вам в голову.

– Я люблю этого ребенка, Квониам.

– Да ведь и я люблю эту прелестную шалунью. Подождите, пока мы застрелим ягуара. Тогда мы и отправимся в дель-Потреро. Вы согласны?

– Отсюда очень далеко.

– Ну вот еще! Всего-навсего три часа пути. Отвечайте же, Транкиль, ведь вы знаете, что теперь очень холодно, я в буквальном смысле сейчас окоченею. Проклятое животное! Скажите, пожалуйста, чем оно теперь занимается? Наверное, бродит где-нибудь в стороне вместо того, чтобы прямо идти к нам.

– Чтобы дать себя застрелить, не так ли? – с улыбкой возразил Транкиль. – Быть может, ягуар подозревает о том, что мы здесь ему готовим.

– Очень возможно: эти проклятые звери так хитры. Постойте, вот жеребенок что-то затрясся – наверное, он что-нибудь почуял.

Канадец слегка обернулся.

– Нет, пока еще ничего не заметно, – ответил он.

– Нам придется прождать его целую ночь, – с неудовольствием пробормотал негр.

– Вы всегда останетесь самим собою, Квониам, то есть вечно будете выражать нетерпение и упорство! Что бы я вам ни говорил, вы вечно будете стоять на своем и не понимать меня. Сколько раз повторял я вам, что ягуар самое хитрое животное из всех существующих! Хотя мы и расположились с подветренной стороны, однако для меня ясно, что он нас почуял. Он бродит тайком вокруг нашей стоянки, боясь подойти поближе. Как вы сами уже сказали, он бродит из стороны в сторону без всякой определенной цели.

– Гм! А долго, по вашему мнению, будет совершать он эту прогулку?

– Нет, так как должна же у него появиться жажда. В нем борются теперь три чувства: голод, жажда и страх. Последний понемногу ослабевает и скоро совсем исчезнет – это вопрос времени.

– Да вот мы уже почти целых четыре часа не можем этого дождаться.

– Терпение! Самое главное сделано, и скоро мы, я в этом убежден, узнаем о нем что-нибудь новенькое.

– Дай-то Бог, а то я совсем умираю от холода. Но вы хотя бы знаете, он очень крупный?

– Да, следы его широки. Но едва ли я ошибусь, если скажу, что он не один.

– Вы так думаете?

– Я почти готов побиться об заклад – невозможно, чтобы один ягуар натворил столько вреда в продолжение менее чем восьми дней. По словам дона Иларио, из его стада исчезло до десяти голов скота.

– О! – вскрикнул Квониам, радостно потирая руки. – Мы хорошо поохотимся, так как очевидно, что их целая стая.

– Я сам так же думаю. То, что они так близко подходят к асиенде, показывает, что у них есть детеныши.

В ту же минуту безмолвие пустыни нарушилось хриплым ревом, несколько походившим на отдаленное мяуканье кошки.

– Вот его первый призыв, – заметил Квониам.

– Он еще далеко.

– О! Он не замедлит к нам приблизиться.

– Нет, он пока не помышляет об этом.

– Гм! Так куда же он направляется?

– Слушайте.

Рев, похожий на первый, но с прямо противоположной стороны, раздался в это мгновение уже не на столь далеком расстоянии от охотников.

– Что я вам говорил! – спокойно заметил канадец. – Ягуар не один.

– Да я в этом и не сомневался. Кому же и знать привычки этих кошек, как не вам?

Бедный жеребенок поднялся на ноги; он весь дрожал. Полумертвый от ужаса, он старался спрятать свою голову между передними ногами, испуская в то же время жалобное ржание.

– Гм! – проговорил Квониам. – Бедное, невинное существо – оно предчувствует свою неизбежную гибель.

– Я надеюсь, что этого не случится.

– Ягуар растерзает его.

– Да, если мы не убьем ягуара раньше.

– Уверяю вас, – ответил негр, – я буду просто счастлив, если этот несчастный жеребенок избегнет гибели.

– Он уцелеет, – сказал охотник, – я выбрал его для Кармелы.

– Ба-а! Так зачем же вы его сюда привели?

– Чтобы он привык не бояться ягуаров.

– Да ведь это прекрасная мысль! В таком случае, вопрос об участи жеребенка перестает меня волновать.

– Так и должно быть, думайте лучше о ягуаре, который может подойти справа, а я буду следить за тем, который слева от нас.

– Решено!

Почти в тот же самый момент раздался с той и с другой стороны рев, но уже гораздо сильнее, чем прежде.

– Им хочется пить, их ярость пробуждается, и они решаются подойти поближе.

– Хорошо! Не нужно ли нам приготовиться?

– Нет, можно еще подождать. Наши враги все еще в нерешительности, бешенство их не дошло пока до такой степени, чтобы они забыли всякое благоразумие.

Так прошло несколько минут. Временами поднимался ночной ветерок, приносивший с собою неведомые звуки, кружась, проносился над охотниками и скоро терялся где-то в отдалении.

Охотники были спокойны и ждали, не трогаясь с места. Глаза их были устремлены в темноту, а уши готовы уловить малейший подозрительный звук. Они держали свои ружья наготове, чтобы немедленно встретить врага, который, правда, еще не показывался, но чье приближение и неизбежное столкновение с которым они уже предугадывали.

Вдруг канадец вздрогнул и быстро нагнулся к земле.

– О! – вскричал он с выражением сильнейшей тревоги. – Что такое делается в лесу?

Рев ягуара зазвучал, подобно раскатам грома.

Ответом на него был крик ужаса и частый топот лошади, приближавшийся с неимоверной быстротой.

– Живее! – закричал Транкиль. – Кому-то грозит смертельная опасность, ягуар его сейчас настигнет.

Оба охотника мужественно двинулись вперед в том направлении, откуда слышался рев.

Казалось, что весь лес содрогается, так как отовсюду слышались крики, которые то звучали насмешливо, то выражали собой ужасную тревогу.

Хриплое мяуканье ягуаров доносилось беспрестанно.

Лошадиный топот, услышанный охотниками, казалось, доносился теперь со всех сторон.

Охотники, почти задыхаясь, все время бежали вперед, перепрыгивая с изумительной быстротой через попадавшиеся им на пути канавы и рытвины. Страх за участь незнакомцев, которых они стремились спасти, придавал им силы.

Вдруг неподалеку от охотников раздался вопль ужаса, прозвучавший еще более резко и отчаянно, нежели первый.

– О-о! – вскричал Транкиль как человек, совершенно потерявший голову. – Это она! Это Кармела!

Он прыгнул вперед, подобно тигру, и стремительно ринулся туда, откуда послышался крик. За ним последовал Квониам, который во время этого бешеного бега ни на шаг не отстал от своего товарища.

Внезапно в чаще воцарилась мертвая тишина, всякий шум и крики прекратились, точно в сказке. Слышалось только прерывистое дыхание охотников, которые еще продолжали бежать.

Но это безмолвие скоро нарушилось яростным ревом хищника, обеспокоенного треском ветвей. Сверху прыгнуло что-то огромное, промелькнуло почти над самой головой охотников и исчезло в лесу. В ту же самую минуту ночной мрак прорезал звук ружейного выстрела, вслед за которым тотчас же раздался предсмертный рев ягуара и чей-то крик ужаса.

– Мужайтесь, нинья 2626
  Нинья – малышка; ласковое обращение к девушке.


[Закрыть], мужайтесь! – прогремел невдалеке мужской голос. – Вы спасены!

Охотники, собрав последние силы, побежали вперед еще скорее и скоро достигли места, где разыгрывалась сцена борьбы.

Странное и вместе с тем внушающее ужас зрелище представилось их испуганному взору.

На довольно узкой тропинке без чувств лежала на земле женщина, возле которой билась в предсмертной агонии лошадь с растерзанными внутренностями.

Женщина лежала без движения и казалась мертвой.

Два детеныша ягуара, присев, словно кошки, на задние лапы, пристально смотрели на нее горящими глазами и уже готовились сделать прыжок в направлении своей жертвы. В нескольких шагах от них с яростным хрипением катался по земле раненый хищник, делая яростные попытки броситься на человека, который, опустившись на одно колено и выставив вперед свою обмотанную сарапе левую руку, в правой руке держал широкий нож, готовясь мужественно встретить нападение зверя.

Позади этого человека стояла лошадь, вытянув вперед шею и опустив книзу уши. Ноздри ее дымились, и вся она дрожала от страха. Подруга ягуара, крупная самка, притаившись на макушке лиственницы, пожирала глазами соскочившего с лошади всадника, с силой размахивая в воздухе мощным хвостом и издавая глухое рычание.

Всю эту картину, описание которой отняло у нас столько времени, охотники заметили с одного взгляда. С быстротой молнии наши смельчаки, обменявшись друг с другом условными знаками, распределили между собой роли.

Квониам бросился к детенышам и, схватив их за шеи, размозжил им головы о большой камень, между тем как Транкиль, прицелившись из своего ружья, выстрелил в самку как раз в ту минуту, когда она сделала прыжок по направлению к всаднику. Затем охотник с неимоверной живостью повернулся назад и ударом приклада покончил с другим ягуаром, который повалился мертвым у его ног.

– А-а! – произнес охотник, опуская ружье на землю и отирая с лица холодный пот.

– Она жива! – закричал ему Квониам, почувствовавший всю горечь в восклицании своего друга. – Она только в обмороке от испуга, но она спасена.