Текст книги "Дети Ванюхина"

Автор книги: Григорий Ряжский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

То же и про соседку палатную сразу поняла. Звали ее Ирина, она так и представилась, несмотря на разницу в возрасте, – Ира – и сразу предложила общаться на «ты». А фамилия у нее оказалась под стать интеллигентной внешности – Лурье. Ирина Лурье.

Случай у Ирины был особый – беременность ее была неожиданной для всех, включая врачей, местных, кстати, институтских. И это после неутешительного диагноза, не допускающего по медицинской науке возможности материнства для пациентки Лурье. Плод развивался, казалось, вполне нормально, без ожидаемых для такого случая патологических отклонений. Первое шевеление внутри Ирининого живота тоже обнаружилось в полном согласии с графиком развития детеныша человеческого рода. Это приводило семейство Лурье в неописуемый восторг, и тогда они в очередь – сначала муж, Марик, а потом и свекор, Самуил Аронович, – прикладывали руку к беременному Иркиному животу и пытались засечь слабые внутренние толчки. Самуил Аронович иногда просил разрешения припасть и ухом для безусловного и окончательного подтверждения наличия внутри невестки наследника по линии Лурье. А Торри Второй, молодой кобель чемпионских кровей, внимательно отслеживал малопонятную процедуру исследования жизни будущего жильца пироговской квартиры и, чуя отменное дедово настроение, на всякий случай просительно подгавкивал в попытке разжиться чем-нибудь питательным, не дожидаясь положенного срока кормежки.

Толчки изнутри внезапно прекратились на седьмом месяце беременности, и поначалу Ирину этот факт не озадачил. Она не переставала удивляться, что вообще что-то живое получилось внутри нее после одиннадцати лет бесплодного супружества. Однако врачу об этом сообщила, а свекор, неустанно контролирующий процесс, на всякий случай подкрепил собственное по этому поводу беспокойство исполкомовским звонком. Одним словом, со вчерашнего дня Ирина оказалась в их с Ниной палате для профилактической отлежки на всякий пожарный, на так называемое сохранение.

К вечеру Ирина внезапно почувствовала себя неважно, слегка закружилась голова и подскочила температура. Лечащего врача не было, пришел дежурный: послушал, пощупал, подумал и ушел. А через пятнадцать минут привезли каталку, погрузили в нее Нинину соседку и увезли в неизвестном направлении. Нина успела услышать только что-то про дополнительные анализы и хирургию. Впрочем, как следует сосредоточиться на милой соседке не удалось: у нее самой к тому времени уже отошли воды и начались родовые схватки.

Родила она легко и быстро. Мальчик был аккуратненький, как лепной, с длинными черными волосиками и крохотными пальчиками. Проблемы начались, когда выяснилось, что это еще не все. Оказалось, что внутри – двойня. Принимающего роды врача это не слишком удивило: роженица у них не наблюдалась, попала сюда по блату, практически без обследования, так почему бы и не двойня? Нине тут же сообщили, на столе, но в ответ вслушиваться уже никто не стал – начались заботы посерьезней. Однояйцевый близнец, тоже мальчик, выбираться наружу не желал совершенно: шел ногами вперед, разрывая промежность, но все равно шел не так, как надо, как будто не был жизнеспособным. Боли были нечеловеческой силы, и Нина орала так, что врачи засомневались, кем заниматься важнее – нежизнеспособным новорожденным или же самой роженицей.

Мальчика удалось вынуть через три часа, после многократных попыток с использованием всех имеющихся в институте методик. Еще чуть-чуть – и пришлось бы в срочном порядке готовить операционный стол и резать. Но в итоге кесарить не понадобилось, повезло, в критический момент справились. Не повезло в другом – мальчик действительно был как неживой. Второй из близнецов при рождении не издал ни звука, глаза его были безжизненны, а конечности неподвижны. Нине его предъявлять не стали и сразу куда-то унесли. Да ей и самой ни до чего было в тот момент: она почти ничего не соображала и от боли, и от переживаний.

Послеродовой палатой стала все та же, блатная, двухместная. Но теперь там Нина помещалась одна. Ира, соседка ее, за время, пока шли роды, так еще и не вернулась. Когда Нина проснулась после ночных мучений, к ней зашла завотделением, та самая, начальственная дама.

– Нина, – сказала она, присев к ее кровати, – у вас двойня, об этом вы знаете, конечно. – Нина кивнула. Боль за ночь прошла, чем-то ее, она помнила, ночью укололи, но слабость во всем теле еще давала о себе знать, так же как и остатки легкой мути в голове, в передней части, где-то над глазами. Докторша взяла Нину за руку и продолжила: – Второй ребенок ваш, тоже мальчик, – Нина напряженно ждала, что последует дальше, – он… как бы вам это объяснить, ну-у-у, не по науке… В общем, у него ДЦП. – Нина удивленно вскинула брови и посмотрела в глаза врачихе. Та выдерживала паузу, обдумывая, вероятно, способ расшифровки такого непонятного для пациентки слова.

Внезапно Нине стало страшно. Не только потому, что было это неизвестное слово по-идиотски смешным, напоминающим детскую считалку, и поэтому особенно страшным, а оттого еще, как неуверенно держится с ней докторша и затягивает свое объяснение. Еще она вспомнила вдруг, что второго мальчика ей не показали отчего-то, и она не помнит, какой он из себя – тоже черненький, как и первый? Черноволосым у Михеичевых был только дедушка Иван, да и то в молодости, на черно-белой фотографии. Правда, сейчас Милочка Ванюхина темненькая пока, сестра, но, сказали, посветлеет. А так у Ванюхиных все как один русые: и мама Полина, и Шуронька ее…

Врачиха продолжала мяться:

– Это означает детский церебральный паралич. Это такое заболевание, когда поражается головной мозг в результате ряда причин.

– Каких причин? – в состоянии, близком к трансу, сумела выдавить из себя пациентка Ванюхина, предчувствуя страшный финал рассказа. – Почему?

– Что «почему»? – мягко переспросила докторша. – Почему гибнет или почему случается ДЦП?

– Со мной почему? – спросила Нина снова. – Со мной это за что?

Врачиха понимающе помолчала, но решила, что тему вины лучше не развивать.

– Это бывает по разным причинам, – стараясь обрести успокоительную интонацию, попыталась объяснить она и уйти в отвлекающий разговор. – Энцефалит, к примеру, травма также внутриутробная или родовая. Недостаток кислорода в результате перекрытия плацентой, такое бывает тоже, а у близнецов особенно. Тогда случается инсульт, а он обычно с последствиями. Пуповина могла быть пережата нехорошо, и это у близнецов не редкость. Бывают и другие причины, генетического характера иногда случаются. Есть и необъяснимые науке случаи…

Нина слушала с закрытыми глазами, чувствуя, как ее начинает трясти изнутри. Так же точно ее трясло, когда Шурка склонился над ней и первый раз дотронулся губами до ямочки у ключицы. В тот момент она тоже дико разволновалась, но от этого волнения, от этого внутреннего содрогания ей было хорошо необыкновенно – тогда у нее возникло предчувствие надежды и будущего счастья. Теперь все обстояло иначе: интуиция подсказывала, что заход такой докторша делает неспроста, просто для того, чтобы подготовить ее к чему-то ужасному. И это ужасное касалось ее ребенка, второго родившегося у нее близнеца, второго их с Шурочкой маленького Ванюхина…

– Мой сын умрет? – Нина резко открыла глаза и задала свой страшный вопрос, зная уже ответ, который должен последовать. Она все еще надеялась, что то, о чем поведала ей врачиха, не про ее мальчика. Это – просто, как бывает вообще, если сложится самым плохим образом, не ее образом, не их всех Ванюхиных: с Шурочкой, мамой Полиной и Милочкой.

– Такие новорожденные, как правило, умирают в роддоме. А если выживают, их почти всегда изолируют и не выдают родителям, – ответила завотделением и, не дав Нине подумать, тут же сообщила: – К тебе муж просится, давно ждет в коридоре. Я разрешила, думаю, тебе это сейчас необходимо. – Она встала и быстро вышла, приглашающе кивнув кому-то в коридор.

Шурка был с цветами и пакетом с едой. Он поцеловал жену и сказал:

– Я все знаю.

Нина заплакала. Ванюха был к этому готов и не стал размазывать решение, которое принял, идя к жене, – разом хотел разрубить и определиться, как и в делах:

– Нин, мы его не должны забирать отсюда, откажемся давай. Он больной получился и все равно умрет скоро. А первый – здоровый совершенно, они мне сказали. С первым – без проблем по здоровью, – он испытующе взглянул на жену, пытаясь угадать ее настрой, но она молчала, – а у этого внутренний родовой инсульт произошел справа, и рука, и нога слева уже сейчас не работают. А потом все остальное тоже парализуется. Тогда тебе же больше страдать из-за этого придется. Нам же этого не надо с тобой, да? – Нина перестала плакать, но продолжала молчать, никак не реагируя на слова мужа. Тогда Ванюха решил сменить тактику. Он понимал, что если убедить сразу не удастся, то потом будут трудности, и все станет гораздо сложнее. – Ты вот чего, Нин, – тихим, но твердым голосом произнес он, – ты сейчас решить должна для себя: или ты оставишь второго ребенка здесь, который больной, или заберешь, но тогда без меня уже. Я не хочу, чтобы паралитик, даже если выживет, мою фамилию носил, а ты всю жизнь мучилась. У нас в роду никогда инвалидных рахитов не было. И шизиков тоже. Можешь у мамы Полины своей спросить, она скажет. А если это наследное, от твоей матери идет, от Люси, то… извини тогда, такое тоже не нужно для жизни, тогда еще хуже, с алкоголической зависимостью, сказали, и дополнительным слабоумием – еще мучительней вариант, и для него, и для тебя. В смысле, для нас с тобой… – Он поднялся. – Решай, в общем. Завтра мать к тебе обещала утром приехать, у нее в вечер работа, а с Милочкой соседка побудет, я ее нанял, пока ты не выздоровеешь. – Шурка еще раз поцеловал жену на прощанье и добавил, уже веселее: – А здоровенького мне перед тобой показали, тетка эта, начальница, распорядилась. Хорошенький такой, на меня, по-моему, похож сильно, да?

… Иру Лурье, продержав в реанимации сутки, вернули туда же, откуда и забирали рожать, – в палату к Нине. Это случилось вечером, после ухода Нининого мужа. Чуда не произошло, ее семимесячный плод к моменту случайного, по существу, обнаружения факта нездоровья был уже мертв в течение двадцати часов. Недоразвитого мертвого ребенка, тоже мальчика, удалили из Ирины хирургическим путем, пока она пребывала под общим наркозом. Придя в себя после операции и узнав результат, пациентка Лурье не произнесла ни слова – просто сжала губы, так, что засочилась кровь, – поняла, что теперь это означает настоящий конец всему. Чему – всему, не стала вдумываться, не было сил, но первым неожиданно на ум пришел свекор, Самуил Аронович. «Господи, – подумалось ей, – что же будет теперь с дедом? И с нами что?…» – в таком порядке и подумала…

Правилами не предусматривалось размещать вместе послеоперационников, потерявших ребенка, и уже родивших мам. Но, принимая во внимание особый случай, тот факт, что у Лурье ребенок скончался в утробе, а у Ванюхиной второй близнец – с ДЦП, потерянный, по сути, уже для матери ребенок, завотделением разрешила вернуть обеих в блатную палату, решила – лучше для них самих будет сейчас замкнуться в своем горе друг на дружку. И в этом оказалась права.

Сначала женщины, каждая узнав про беду другой, проплакали пару часов подряд, не надрывно, но как-то доверительно, что ли, схожими по горести слезами, а потом проговорили почти всю ночь, вплоть до забрезжившего за окном рассвета. Утром обе были совершенно обессилены от случившегося накануне, от ночного бдения, сблизившего их насколько возможно в общей беде. И тогда Ирина решилась и сделала Нине предложение, которое пришло ей в голову еще раньше, как только она узнала про второго близнеца.

– Терять мне нечего, Ниночка, – сказала она ей, – шанс этот все равно был у меня последний, другого не будет. А у твоего мальчика, давай будем считать, останется. Просто предположим. У меня чуда не случилось, хотя я сильно верила и очень на него рассчитывала. Быть может, теперь случится у твоего ребенка. А мне просто позволь взять его и попробовать этот шанс использовать. Я имею в виду, усыновить. Тем более что муж твой, Александр, этого ребенка не желает, и его, в общем, понять можно. Я думаю, он больше в этой ситуации о тебе заботится, потому что любит и не хочет лишних травм. Да?

А после завтрака к Нине пустили Полину Ивановну. Та все уже знала в подробностях, а про остальное, чего не знала по медицине, навела справки в ветлечебнице. Она бросилась к дочке, обняла ее, слезы ее лились и капали на Нину, но сдерживать их она не пыталась.

– Доченька моя, – она умоляюще смотрела на Нину, – откажись от второго, раз уж так вышло, у нас первый хороший есть, здоровенький. Пусть он и будет. – Ирина деликатно отвернулась к стене, но невольно прислушивалась к словам посетительницы. Полину Ивановну чужое присутствие не смущало, слишком сильно было ее волнение. – Я за вас боюсь с Шуркой. Ты же знаешь, какой он. Он мужик теперь самостоятельный стал. Скажет как, так и должно по его быть все. Но я-то знаю, он вам счастья хочет, поэтому так просит тебя о ребенке этом. Ну, чтоб его не было, в смысле, ребенка этого, который больной, которому жить осталось всего-то… – Она вдруг поняла, что ее потащило куда-то в сторону, в опасном для семьи Ванюхиных направлении, и растерянно умолкла.

Нина слушала на удивление спокойно, а потом сказала:

– Я подумаю, мам. Подумаю и скажу. Мне надо одной побыть еще. А Шурке передай, что я его очень люблю. И тебя тоже…

Она и правда подумала еще, хотя решение уже приняла. Подумала на всякий случай, чтобы быть уверенней насколько можно, внутренне успокоиться, как получится, и в результате преодолеть разрывавшие ее еще вчера сомнения. И это у нее получилось. Не без Ирининой помощи, надо отметить.

В общем, она ответила «да», твердо и окончательно ответила всем: и Ванюхиным, и Ирине Лурье. Ирине, правда, при одном условии – сына та назовет Иваном. В честь дедушки Михея, так ей понадобилось: может, для памяти просто, а может, по получившейся у ребенка прошлой дедовой чернявости. А остальное пусть будет их, Лурье. Иван Лурье.

«Да», – тоже ответила Ирина. Столько, сколько он будет, он будет Иваном. Иваном Марковичем Лурье. Но Нины Ванюхиной в жизни семейства Лурье, начиная со дня выписки, не должно быть никогда больше.

С этим Нина тоже была согласна.

О том, что их ребенок умер, не успев родиться, Марик узнал от жены только после первого своего визита в институт. Это произошло сразу после того, как женщины приняли решение об Иване. До той поры, то есть в течение двух предыдущих дней, Ирина просила персонал домой ей не звонить и родным о происшедшем с ней ничего не сообщать. Таким образом, Марик оказался сразу в двойном шоке: и от первого известия, страшного для него, и от второго – не страшного, но не менее его поразившего. Но, увидав на больничной койке свою Ирку, с темными кругами под глазами, бледную, измученную, с умоляющим взглядом, к нему направленным, решение ее он ни обсуждать, ни осуждать не посмел. Он тоже сказал «да», сразу сказал и вполне уверенно, совершенно не будучи уверенным в правильности такого сомнительного поступка. Но желание поддержать жену в критическую минуту, доказать свою преданность ей и любовь на деле, проявить мужскую солидарность, в конце концов, с решением, которое его жена приняла так мужественно и в одиночку, было гораздо сильнее, чем противоречивые аргументы против.

Об одном они условились, и это прекрасно понимали оба: Самуил Аронович правду не должен знать ни при каких обстоятельствах. Никаких утешительных призов: Иван – их семимесячный сын, долгожданный, хотя и не вполне здоровый. Временно не вполне…

Остальное явилось делом техники и материальной благодарности на основе обоюдного желания обеих сторон. Завотделением умело и быстро обустроила документальную подмену рождения двойни на одного ребенка у роженицы Н. Ванюхиной. Таким же способом задним числом был зафиксирован факт рождения недоношенного семимесячного ребенка мужского пола у роженицы И. Лурье.

Марик расплатился с врачихой в тот же день, а дальше каждая из мам стала с нетерпением ожидать выдачи новорожденного, чтобы выписаться с ним как можно скорее.

Ирину с маленьким Иваном выписали из ВНИИАГа на два месяца позже Нины с маленьким Максимом. Вернее, Ирину отпустили, как только достаточно затянулся послеоперационный шов на животе. Маленького же ее приемыша с ДЦП продержали весь остаток времени: потребовался необходимый период для специального курса чего-то там, с наблюдением и размещением под специальным колпаком. Во всяком случае, за это время ему удалось не умереть, чему многие из персонала искренне удивились: случай был, принимая во внимание еще и тяжелые сами по себе травматические роды при узком у роженицы тазе, практически безнадежный.

Имя, которым молодые Ванюхины придумали назвать своего здоровенького чернявого сыночка, Полине Ивановне тоже пришлось по душе. Судя по всему, имя понравилось и Милочке. Как только малыша привезли в мамонтовский дом, сразу после выписки, она проявила к событию целенаправленный интерес и пошла врастопырку исследовать кулек с новорожденным племянником. Когда же ей потрогать кулек не разрешили, Милочка закатила скандал по полной программе, со слезами и громким плачем на всю округу.

Первой же ночью Максимка заорал, требуя грудь, и далее орал регулярно с положенной частотой и интенсивностью. Дважды от его крика просыпалась Милочка и тут же, без разбега, подключалась к звуковым вибрациям своего более мелкого родственника. Утром, после бессонной ночи, Шурка забрал список покупок и умотал в город. Полине на службе отпуск предоставить отказались, слишком много работы было, – и так, сказали, на полставки ходишь. От прошлого отпуска тоже ничего не осталось. Одним словом, несмотря на имевшийся к тому времени опыт ухода за маленькой сестрой, первую домашнюю неделю Нине пришлось прожить в режиме чередования суеты и беспокойства с усталостью и отчаянием: и от недосыпа, и от волнения, по-настоящему теперь уже материнского, и от ревности к Шуркиному городскому обитанию без нее.

Шурка посмотрел-посмотрел на такое дело, помотался неделю туда-обратно и заявил:

– Вот что, мать. Давай-ка пенсию оформляй. Пятьдесят пять тебе есть уже в этом году, хватит в Пушкино мотаться крысам клизмы ставить. Деньгами помогу, занимайся Милочкой. А Нинку я забираю, в Москве жить будет. Там и кухня домовая есть, и врачи всякие по вызову. Хватит убиваться из-за воздуха. Там у нас тоже воздуха достаточно и всего, чего надо, тоже…

Полина Ивановна не то чтобы обрадовалась, но и спорить с сыном не стала: понимала – прав он, по-всякому прав. А огорчилась она из-за Нины и родного внука: так хотелось рядом пожить с ними.

На оформление пенсионных дел ушла еще неделя, и в двадцатых числах апреля Ванюха привез жену и сына на место временного проживания в съемной квартире на «Спортивной».

А еще через полтора месяца, к началу лета восьмидесятого, Ирина и Марк Лурье доставили из медицинского заведения в квартиру на Пироговке и предъявили Самуилу Ароновичу его выжившего, вопреки прогнозам, внука Ивана, темноволосого, малоподвижного и чрезвычайно молчаливого наследника двух месяцев от роду…

Жизнь на «Спортивной» началась с малых неприятностей. Шурке звонили с утра до вечера, телефон в квартире не умолкал. Поначалу Нина удивлялась, отвечая разным все время людям на весьма странные вопросы: что-то про стрелку, груз, чью-то мамку и мелкую пластику на вес. Затем она перенесла аппарат на кухню, чтобы не было беспокойства для маленького, но к этому моменту звонков стало меньше, а Шурка, наоборот, стал звонить сам и значительно чаще прежнего. На работу он обычно не спешил, висел на телефоне до обеда, расставляя дела и встречи. Нина никак не могла взять в толк – в чем же состоит секретное производство мужа, если основную часть работы он выполняет в короткие промежутки, челноча между сидением у телефона и быстрыми отъездами в любое время дня и ночи. Конфигурация стопки икон под диваном менялась со скоростью, значительно превышающей потребную частоту ежедневной стерильной уборки. Как это связано между собой, она поняла только к концу второй недели супружества на «Спортивной». Да Шурка и сам не считал больше нужным скрывать от жены свое нынешнее занятие. Правда, спекуляцию антиквариатом он подменял на более выигрышную терминологию – коллекционирование предметов старинного быта и культовой атрибутики. Про источник постоянно меняющейся экспозиции разговор вообще не заходил – в первые годы совместной жизни Нина об этом не задумывалась, не приходило в голову.

Еще через месяц-другой она сообразила, что никакого оборонного приборостроения в жизни Александра Ванюхина за все предыдущие годы тоже не было. Был лишь приборостроительный техникум, как выяснилось, так и не законченный – брошенный мужем за полгода до диплома. Поделиться с мамой Полиной своим открытием она не захотела: и жалела потому что, и как лучше сказать не знала, и разочарований материнских тоже хотелось избежать. Тем более что на семейной жизни молодоженов вновь открывшиеся обстоятельства никак не сказывались: наоборот, деньги в доме водились, отказа ей не было ни в чем, а к сыну их Шурка относился – лучше не бывает.

Шло лето, и Нина с Максиком переехали в Мамонтовку, живя как и прежде в режиме встреч и проводов мужа и отца. Максик развивался нормально, по той же самой американской докторской книжке, совпадая с высокой степенью точности с данными таблиц, параметрами графиков и даже с цветными рисунками здоровых детей, что несказанно радовало и мать, и бабушку. С Милочкой к тому времени проблем стало меньше, старшая мама ее пребывала на пенсии и занималась с ней с утра до вечера. Деньги туда Шурка тоже забрасывал регулярно. Приемной дочке было уже почти два с половиной года, она неутомимо болтала и даже пыталась по-смешному помогать в уходе за маленьким племянником.

К октябрю вернулись в город и прихватили на пару дней остальных Ванюхиных, в городские гости. Выгуливать утром следующего дня повели совместно: Милочку – на ногах, за ручку, Максика – в коляске и одеяле, по погоде.

Встреча произошла самым непредсказуемым образом. Началось все с того, что Полина Ивановна профессиональным глазом приметила и опознала животное – роскошного кобеля редкой заморской породы.

Хозяин, дедушка строгого вида с горбинкой на носу, с важным видом, не спеша, толкал перед собой коляску с младенцем. К коляске был пристегнут годовалый, не старше, бульдог тигровой масти, путающийся в собственном поводке и упрямо тормозящий процессию. Двигались они в том же направлении, что и женщины, вдоль сквера на Пироговке, в сторону Лужников, мимо памятника Льву Толстому. Когда они догнали дедушку и уже собрались его обгонять, Полина Ивановна улыбнулась и сказала:

– Как хорошо кобелек-то ваш подрос, звать только как не помню. Тогда, помнится, совсем мелкий был, а хвост уже драл, как большой. Выходит, пригодилась пятивалентная-то, да? – и снова улыбнулась.

Нина удивленно посмотрела на мать, а старик прищурился, прицелился каким-то воспоминанием и внезапно расплылся в улыбке:

– Боже праведный, сестричка никак собачья. Из Пушкина. Точно?

– Точно, – согласно закивала Полина Ивановна, – из него. Вот так встретились! – Милочка прижалась к матери и кокетливо уставилась на старика.

– Внучка? – спросил дедушка, кивнув на нее.

– Дочка, – весело уточнила Полина Ивановна, – мне дочка, а вам крестница будет.

Старик напрягся на момент и тут же засиял:

– Та самая, выходит? Помню, помню… Характеризуется положительно и участвует в самодеятельности. Проживает в поселке Мамонтовка… – Он снова заулыбался и опять – по-доброму. – Какая большая вымахала. Ну-ка, скажи дедушке Семе спа-си-бо. – Он протянул руку и погладил девочку по голове. Милочка застеснялась и спряталась за Нину, подальше от дядьки.

– Дочка моя вот, – доложила в добавление Полина Ивановна и указала на Нину. – Но теперь она сама уже мама, а я бабушка вот этого вот внука, Максюлечки нашего.

Ребенок в коляске продолжал равномерно сопеть. К последней новости старик также отнесся одобрительно и в свою очередь тоже похвастался:

– А я – вон того вон, – и кивнул на свою коляску, – Ванюшечки нашего.

Дальше они двинулись вместе, вновь перейдя с человеческой темы на собачью, и через пять минут достигли дедушкиного подъезда.

– Я помню, – сказала на прощанье Полина Ивановна, – подъезд номер три, шестой этаж, налево. Не была, но знаю.

– Точно! – подтвердил знакомый. – Налево!

– Кто это был? – спросила у матери Нина, когда они, оставив старика у подъезда, пошли дальше.

– Это, ты не поверишь, председатель комиссии той, по усыновлению, – она мотнула головой на Милочку, – по ее удочерению. Ну, кому я тогда пса проколола, пес-то этот самый был, сейчас который, бульдожка. Не помню, как звать его, кстати, но фамилия у него красивая такая, в акте еще написано было – Лурье. С. А. Лурье. Точно!

Внезапно Нина ощутила, как земля уходит у нее из-под ног. Она остановилась, взялась рукой за край коляски и застыла статуей. Максик вздрогнул во сне, но не проснулся. Земля продолжала приближаться, но в последний момент тоже остановилась, дернулась и понеслась обратно с не меньшей скоростью и без разгона. Затем она стянулась в маленькую точку, вся целиком, вся ее поверхность, точка эта стала черной-пречерной, а вокруг нее, наоборот, ударило ярко-белым, которое заполнило собой все пространство и резко распалось на отдельные рваные куски, как будто из мозаики, но не такие аккуратные, как там…

Полина Ивановна трясла ее за плечо, пытаясь привести в чувство:

– Ниночка, ты чего? Тебе плохо?

Нина открыла глаза:

– Мам, это мой сын у него в коляске, Иван. – Она подняла глаза и попыталась найти взглядом Полину Ивановну, которая плавала где-то рядом в тумане Большой Пироговской улицы. Поймать изображение не получилось, но она все равно сумела произнести в сторону колыхнувшейся туманной мути: – Иван Маркович Лурье там, мой родной сын. Живой и здоровый…

Насчет «живой» – являлось совершенной правдой. Как и то, что с Ванечкой Лурье, заботливо укутанным его матерью Ириной в тонкое верблюжье одеяло так, что наружу торчал лишь розовый нос, прогуливался его родной по всем документам дед, Самуил Аронович Лурье.

Что же касалось «здоровый», то Нинино материнское чутье подтверждалось лишь отчасти. Действительно, второй близнец выжил, но в критические минуты, даже находясь под стерильным колпаком с кислородной подпиткой, под нужными трубочками и под особым присмотром отдельно простимулированного Мариком персонала, Ваня Лурье выбирался из последнего путешествия обратно в жизнь каждый раз благодаря чуду. Перелом в состоянии его произошел через два месяца с лишним, когда врачи решились наконец выписать ребенка из институтских стен. Отдать отдали, но предупредили: слаб очень, по большому счету, может быть нестабилен, контроль требуется круглосуточный, об уровне ухода не говорим, сами понимаете…

Ира и Марик понимали. Ирка ушла из Тореза, вернее, отбросила идею вернуться обратно после декретного отпуска. Марик отказался от части аспирантов и снизил количество часов преподавания, чтобы больше находиться дома и Ирка не выдохлась.

Самуил же Аронович был в курсе внукова здоровья не вполне. Думал, так и положено с малыми детьми, так и нужно. Он продолжал усердно посещать исполком, не представляя, что существует жизнь вне работы. Со дня появления в доме внука старик наконец начал получать от жизни удовлетворение по полной программе, без роздыха, если не сказать больше – впал в состояние абсолютного счастья: утром – на работу с удовольствием, вечером – домой, к внуку и Торри Второму, с таким же удовольствием. Выходные – в предвкушении работы, будни – в предвкушении выходных.

Что до самого ребенка, то был он вял пока, смирен, все еще некриклив к огорчению родителей и радостному удивлению дедушки, продолжавшему думать, что коль повезло в жизни, то по-настоящему, без самых малых недостатков. А Ванюха тогда в послеродовой палате был прав, понял все верно: родовой инсульт имел место в правом полушарии, поэтому сигналить центральная нервная система практически перестала в левой части маленького организма – левая ручка была практически неподвижна, левая ножка тоже малоподвижна, хотя и не так, и явно тоньше по сравнению с правой. И Марик и Ирка понимали: при самом благоприятном варианте развития ребенка пожизненная хромота все равно гарантирована. Рука не обсуждалась, знали – шансов на восстановление двигательной функции нет. Но все равно, для обоих это не означало, что от попыток они должны отказаться: детский массажист появлялся трижды в неделю, работал качественно, но результатов при этом не обещал, стоил недешево, но объяснял, что ДЦП – болезнь дорогая и непредсказуемая.

Так или иначе, но к моменту встречи на Пироговке матерей Ванюхиных и старшего Лурье срок был Лурье младшему седьмой месяц, и он был доказательно жив: следил за Мариковым пальцем, внимательно так, вдумчиво и молча, вздрагивал иногда, но не реактивно, не замечая собственных импульсов, пробивающихся изнутри – он сам по себе, а тело, хотя и его собственное по метрике, – само по себе.

С того дня Нина потеряла покой, как когда-то Полина Ивановна из-за нее самой. Тогда, правда, все разрешилось у опекунши быстро и закончилось с переездом Нининым в дом Ванюхиных. Здесь же определенность была нулевой, и даже еще меньше. Домашним делам, уходу и заботе о муже это не мешало, там она оставалась самой надежной матерью и женой. Шурка просто знать ничего об этом не ведал. Дома старался бывать меньше, отговариваясь неотменными делами, зато компенсировал это достатком по всем направлениям жизни. Предложил нанять помощницу, но Нина отказалась: не привыкла к чужим в доме, пусть приходящим, хотела все успевать сама – так всегда жила и раньше. С мамой Полиной тоже решила тему Лурье не возобновлять, списать на разовый стресс, внезапный отблеск памяти, случайную женскую слабость. Полина Ивановна оказалась трезвей. «Почему, – сказала ей тогда, после встречи в сквере на Пироговке, – думаешь, что здоровый он? Он, может, в параличе живет, как доктора обещали, а ты думать будешь, что ошибку совершила. Все мы, дочка, правильно сделали тогда, все по уму. И в семье как у тебя славно, сама знаешь. И Шурка, знаю, доволен всем. Не чуди себя, не мучь, чему быть – не миновать тому…»

К семи годам, когда Шурка по настоянию жены пристроил Максика в первый класс английской спецшколы, они жили все там же, в районе «Спортивной», но в другой уже квартире – трехкомнатной. К этому времени все они уже три года как стали законными москвичами, все Ванюхины, с купленной за положенную мзду пропиской и собственным кооперативным жильем. Точнее говоря, куплена поначалу была коммунальная комнатенка, у алкаша какого-то – Дмитрий Валентинович вызнал случайно и помог, а уж затем путем непростой, но гарантированно нечестной комбинации она была превращена при положенной доплате в кооперативную трешку.