Текст книги "Зов Времени"

Автор книги: Григорий Саамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Брат

Я до сих пор редко упоминал о своем брате. Дело в том, что о таких людях, как он, нельзя говорить вскользь. Он был настолько яркой личностью, что о нем надо рассказать особо.

Роберт Иванович Саамишвили был на пять с половиной лет старше меня. В детстве такая разница в возрасте очень заметна. Поэтому Роберт для меня всегда был не просто старшим братом, но и защитником, наставником, советчиком и другом. Я всегда гордился и даже восхищался им. И было чем гордиться: он с первого класса и до последнего был круглым отличником, писал стихи, играл на нескольких музыкальных инструментах, хорошо пел и рисовал, успешно занимался спортом. Он всегда знал больше, чем было написано в школьных учебниках. Эти познания брат черпал не только от родителей и педагогов, но и из книг, которые он читал запоем, одну за другой. В сочетании с феноменальной памятью это давало отличные результаты: он мог наизусть декламировать огромные произведения, например, поэму Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» или поэму Ильи Чавчавадзе «Разбойник Како». Позже он стал великолепным оратором. Он мог изменить ход любого собрания своим блестящим выступлением

Возможно, его разносторонние способности можно объяснить и тем, что он был левша. С первых же классов Роберт стал писать левой рукой. Ему почему-то запрещали это в школе, запрещали дома, но, оставшись один, он все равно писал и рисовал левой рукой. В конце концов он стал писать обеими руками одинаково хорошо, и всю жизнь он владеет этим своеобразным искусством в совершенстве.

Но Роберту, как и любому ребенку, мало было одних книг, его энергичная натура всегда требовала больших доз адреналина. Поэтому он никогда не знал покоя сам и не давал покоя другим.

Однажды, когда мне было пять лет, Роберт решил сделать из меня лицедея. Он взял ножницы, отцовскую опасную бритву и побрил мне голову, брови, обрезал ресницы, и это подобие кочана капусты расписал акварельными красками. После этого он одел меня во все старое и рванное и послал на рынок, который находился рядом с нашим домом. Женщины, увидев меня, крестились и приговаривали: «Бедный ребенок, больной, наверно, побрит и какими-то лекарствами помазан. Покормить бы его надо». Все давали мне фрукты, чурчхелы и спрашивали, кто и где мои родители. Я притворился немым. Кто-то сказал, что надо отвести меня в милицию или в сиротский приют. Здесь я уже дал деру.

Роберт. Фото автора

Когда мама вернулась с работы, она пришла в ужас. Брата она сильно отругала, а я попытался его защитить. За это я тоже получил свою «дозу»:

– Молчи уж, капуста.

Этот случай стал постепенно забываться, и Роберт придумал новую забаву: пригласил меня «на охоту». Он показал мне стайку воробьев, которые весело щебетали на тутовом дереве у нас во дворе, и добавил:

– Ты стой под деревом, я убью воробья, а ты его быстро подбери. – Он насадил горлышко разбитой бутылки на палку и бросил ее в воробьев. Бросил и попал… в меня, да так точно, прямо в переносицу. Если бы чуть левее или правее, я остался бы одноглазым. Было много крови и шума. Брат от горя хотел утопиться в бочке с водой, но соседи оттащили его. Лечили меня долго, вылечили, конечно, но шрам от той «воробьиной охоты» остался у меня навсегда. Странно, но, когда я сильно скучаю по Роберту, которого любил безумно, невольно потираю этот шрам, и мне становится легче. Мы за все годы нашей уже долгой жизни ни разу не поссорились, не обидели друг друга.

Талант и знания Роберта удивляли не только меня, но и родителей и педагогов. Даже его политическое чутье удивляло всех с самого детства. Приведу такой случай: когда брату было 12 лет, ему поручили написать стихотворение к 7 ноября 1940 года. Стихи, которые он прочитал на празднике, поразили всех. Они начинались так (мой перевод):

 
Говорят, принесет войну
Будущий сорок первый год.
Но народ не испугался,
Не сломался народ. И т. д.
 

Эти стихи позже, уже после начала войны, были опубликованы в местной газете. Они поражали точностью предвидения, как будто автор заглянул на несколько лет вперед. Естественно, как и полагалось в то время, стихи заканчивались словами «Где Сталин, там победа». Иначе вряд ли разрешили бы читать их публично.

Свои многосторонние знания Роберт уже в седьмом или восьмом классе стал записывать в специальную книжку, которую он назвал энциклопедией. Математические формулы, афоризмы, высказывания выдающихся людей и многое другое – все было в этой удивительной книге, переплет и всю конструкцию которой брат придумал и сделал сам.

Роберту одинаково легко давались все предметы – как технические, так и гуманитарные. Учителя наперебой хвалили его способности, что приносило ему не только пользу, но и мешало сосредоточиться на чем-нибудь одном.

В одном из школьных сочинений о творчестве Шолохова десятиклассник Роберт написал: «Михаил Шолохов своим творчеством поднял целину истинного реализма в советской литературе». После этого учитель литературы пришел к нам домой и сказал родителям, что у Роберта талант настоящего публициста и он должен поступить на литературный или журналистский факультет. Аналогичные рекомендации давали и другие преподаватели.

Роберт с двоюродной сестрой Лидой. Фото автора

В школе Роберта знали еще как заступника за слабых. Помню такой случай: одна девушка из его класса, играя в волейбол, случайно разбила стекло. Когда пришел классный руководитель разбираться, брат встал и гордо заявил:

– Это я. – И позже он нередко брал вину слабых товарищей на себя, защищал, если их обижали.

Он уже в 16 или 17 лет стал лидером нашего семейного вокально-инструментального ансамбля. Это было не совсем просто хотя бы потому, что каждый из нас играл и пел, и надо было правильно распределять голоса и роли. Он и в этом деле показал себя талантливым руководителем. Пожалуй, это был единственный случай, когда наш отец, человек властный, сам отличный музыкант, уступил лидерство даже в семье. Но брат это заслужил.

Золотая медаль, с которой Роберт окончил школу, давала ему возможность поступить в любой институт (тогда это на самом деле ценилось). Он поступил в университет, на исторический факультет. Там же он познакомился с известным педагогом и тренером по тяжелой атлетике К.Г. Зауташвили, который сыграл значительную роль в жизни брата.

Учился Роберт, как всегда, отлично. И в спорте он добился значительных успехов: стал сначала членом сборной команды университета, а вскоре – сборной команды республики. Занимал призовые места на республиканских и всесоюзных соревнованиях, увлекся тренерской работой. Все свои каникулы он посвящал тренировке молодых штангистов в родном Телави. Так он создал в Телави школу тяжелой атлетики, воспитанники которой в течение нескольких десятилетий успешно выступали на соревнованиях разных уровней. Было подготовлено несколько мастеров спорта. Сам Роберт позже стал заслуженным тренером республики, судьей всесоюзной категории. Но и этого ему было мало, он достаточно успешно занимался классической борьбой и самбо.

После университета Роберт был распределен в сельскую школу завучем. Вскоре он стал одним из ведущих преподавателей истории в районе. Его заметили и избрали вторым секретарем Телавского райкома комсомола. У него, как всегда, работа шла превосходно. Но время было хрущевское, неустойчивое. Знаменитый доклад о культе личности Сталина стал для брата переломным. Он по должности был обязан разъяснять молодежи, какой плохой Сталин и его культ и какой хороший Хрущев. То есть надо было восхвалять культик личности Хрущева. Роберт написал заявление и демонстративно ушел из райкома, сказав: «Я не хочу участвовать в комедии, когда один негодяй разоблачает другого негодяя». Все удивлялись его поступку, потому что каста партийных и комсомольских работников обычно легко приспосабливалась к политическим поветриям. Брат этим поступком поставил крест на своей партийной карьере, но никогда об этом не жалел.

Роберт вернулся в школу и параллельно поступил на заочное отделение юридического факультета университета. Он его блестяще окончил и стал столь же блестящим юристом. Даже в советское время, когда роль адвоката была чисто формальной, он выигрывал дела, за которые другие адвокаты и не брались. Он занимался и педагогической работой: читал лекции по юриспруденции и истории в педагогическом институте и в музыкальном училище, часто выступал в печати.

Роберт с двоюродным братом Лаврентием. Фото неизвестного автора

Мы уже говорили о том, что Роберт в детстве не был ребенком послушным и тихим. Наоборот, он отличался не только своими разносторонними талантами, но и достаточно самостоятельным и упрямым характером. Однажды учительница английского языка сделала ему, как он считал, несправедливое замечание (позже выяснилось, что он был прав). Он не просто обиделся, а демонстративно отказался посещать ее уроки. Руководство школы растерялось: отличника просто так не накажешь, но подводить преподавателя тоже не стали. Родители тоже из приличия поддержали учительницу. Роберт ночью сбежал из дома. Поиски результата не дали. Через двое суток он вернулся сам и заявил, что, если подобный случай повторится, он сбежит совсем. И сбежал. Тогда его искали уже неделю. Вернулся опять сам, но с ним стали считаться как с личностью, свободолюбивой и справедливой. А было ему тогда всего 14 лет.

Роберт студент, спортсмен. Фото неизвестного автора

Роберт всегда был своеобразным центром притяжения друзей и знакомых, к нему приходили с любым вопросом, по любому делу. Когда началась война, брат стал собирать друзей, и они долго и тайно совещались на чердаке нашего дома. Я никак не мог узнать, о чем они говорят. Примерно через полгода брат выдал мне эту тайну и пустил меня на встречу. Оказалось, что ребята создали подпольную организацию для борьбы с фашистами. Время было военное, и все мечтали об одном – скорее уничтожить врага и изгнать его из родной страны. В этот день они принимали клятву, и проходила она по всем правилам конспирации и горских обычаев. Зачитали документ, что-то вроде устава. После каждой фразы надо было говорить «Клянусь»! Я вместе со всеми давал клятву. После этого все разрезали пальцы и еще раз поклялись на крови. Было страшно, но я гордо последовал примеру старших. Брат мне объяснил, что организация «Свобода» – это тайна и нельзя никому об этом говорить. Короче, готовились по всем правилам, но, слава Богу, воевать не пришлось. Тайну эту я хранил многие годы, только после войны с разрешения брата я рассказал об этом маме.

Глядя на брата, я тоже решил воспитать в себе характер и волю. Для этого я придумал несколько достаточно жестоких «упражнений»: колол себя иголкой до крови, касался рукой кипящего чайника или печки, иногда до появления волдырей. Но в послевоенные голодные годы самым жестоким испытанием мог быть отказ от еды, которой и так было мало. Для выполнения этого «упражнения» я однажды купил два стакана жареных семечек, почистил их, сложил ароматные зернышки кучкой на стол и, исходя слюной, стал ходить вокруг да около. Роберт сидел за столом, увлеченно читал книгу и, казалось, никакого внимания на меня не обращал. Но после очередной моей прогулки я увидел, что моего ароматно-вкусного клада нет, а брат спокойно дожевывает мои семечки. На мое возмущение он ответил совершенно спокойно:

– Так твой характер станет еще крепче. – Сказал и опять уткнулся в книгу. Я никак не мог понять, как он догадался о моих «упражнениях». Кстати, это был единственный такой случай, и то – воспитательный. Вообще мы всегда и всем делились друг с другом.

Много лет спустя, когда Роберт был уже опытным юристом, педагогом, тренером, заведующим нештатным юридическим отделом местной газеты и так далее, он вновь поступил в институт, на заочное отделение физико-математического факультета. Он два года успешно проучился, но большая занятость по работе не позволила закончить и это образование. Это было еще одним проявлением его неуемной тяги к знаниям.

Еще одна деталь: Роберт по архивным данным установил, что наши предки по отцу были дворянами (азнаурами) из Горийского района Грузии и наша настоящая фамилия – Саамишвили. Она была изменена во времена Российской империи, когда заставляли менять неудобные для чиновников фамилии на более для них удобные. Все наши родственники давно восстановили историческую фамилию. Я один остался Саамовым: все некогда.

В заключение хочу сказать, что мой единственный брат Роберт Иванович Саамишвили при такой многогранности своего таланта добился в жизни далеко не всего, что мог. Он мог стать выдающимся ученым, писателем, музыкантом, но не стал. Это единственный талант, которого ему всегда недоставало – максимально использовать свои необыкновенные возможности. Но зато он всегда был и остался человеком честным, свободолюбивым, самостоятельным, добрым, мудрым, которого любили все. Брат всех располагал к себе еще и своей незаурядной внешностью. Роста он ниже среднего, но крепко сбитая мускулистая фигура, красивое, доброе лицо, великолепные брови вразлет, античный нос, карие глаза, густые черные кудрявые волосы и на самом деле впечатляли. А седина, появившаяся с годами, его даже украшала.

Его смерть была для меня огромным горем. Роберта мне не хватает до сих пор…

Остались жена Циала Артёмовна и дочь Нона.

О себе

Мои родители после первенца сына очень хотели дочь. Не то чтобы хотели, они почему-то были уверены, что родится именно девочка. Но родился я. Это было большим разочарованием для них, поэтому меня до трех лет одевали девочкой. Однажды, когда мне уже пошел четвертый год, к маме пришли подруги и наперебой стали хвалить меня – сюсюкали и притворно восхищались:

– Какая хорошая девочка, какая кудрявая, какое платьице красивое.

Я в роли девочки, 3 года. Фото И. Тори

Мне это надоело, я топнул ножкой и сказал:

– Я не девочка, а мальчик! – С этими словами я сначала сорвал с себя платье, а потом предъявил им вещественное доказательство. После этого я на всю жизнь возненавидел женоподобных мужчин так же, как и мужеподобных женщин.

Я студент, 1955 г. Автопортрет

Я с самого детства не любил стадный образ жизни, поэтому в детский сад меня не водили, а носили. Эта ноша доставалась в основном старшему брату Роберту. Он и штангистом стал, наверно, потому что с ранних лет носил тяжести, то есть меня. Только в подготовительной группе, когда стали писать, читать книги, изучать азы арифметики, я охотно стал посещать сие нелюбимое раньше заведение. Не то чтобы я очень полюбил детский сад, просто выяснилось, что я лучше всех ребят читаю, пишу, считаю, и мне стало интересно.

Не знаю, откуда в моем лексиконе вдруг появилось несколько русских слов, но родители посчитали, что у меня склонность к русскому языку, и отдали меня в русскую школу. И сразу из самого сильного я превратился в самого слабого, так как в классе я оказался единственным учеником, который вообще не знал русского языка. Мучился я ужасно, ничего не понимая, о чем говорят другие.

Я плакал, убегал с уроков.

Но постепенно стал кое-что понимать. Так или иначе, во второй класс я переполз. А дальше была война. Родителям стало не до моей учебы. Отец ушел защищать Отечество, есть стало нечего, одеть и обуть тоже. Школу я пропускал часто: приходилось ходить в лес за дровами, за лесными фруктами и ягодами, шиповником, кизилом. Особенно много мы заготавливали мушмулы. Это такая ягода, которая созревает поздней осенью. Мы ее специально собирали неспелую, чтобы она дольше сохранялась.

Кончилась война, вернулся домой отец, жить стало легче. Я по примеру брата стал заниматься спортом, легкой атлетикой и гимнастикой. По гимнастике дела пошли отлично, и к десятому классу у меня был уже первый разряд. Позже, уже в институте, увлекся штангой, пулевой стрельбой и получил по обоим видам по первому разряду.

Я экскурсовод, 1964 г. Фото одного из туристов

Окончил я одиннадцатилетку. Уже с девятого класса считался кандидатом на золотую медаль, но я ее не получил, так как не любил учительницу немецкого языка, и этот предмет я не учил. По этой причине в аттестате у меня оказались все пятерки и одна тройка по немецкому.

Моя выставка (фото и книги) на ВДНХ, 2010 г. Фото Л. Давыдовой

Поступал я в политехнический институт. Сдавали 5 предметов. Я получил четыре пятерки по математике, физике, химии, сочинению и пошел сдавать немецкий язык. Сдал с большим трудом на тройку. Когда преподаватель, недовольный моими ответами, открыл экзаменационный лист, чтобы вписать туда эту вымученную тройку, он стукнул кулаком по столу и сказал:

– Ах ты, кахетинский осёл! Значит, все предметы надо учить, а иностранный язык не нужен?! – С этими словами он потащил меня к заведующему кафедрой. Они стали меня отчитывать уже «дуэтом» и пообещали, что будут специально следить за изучением мной немецкого языка. Правда, обещания своего они не сдержали, и немецкий язык навсегда остался для меня самым слабым звеном. Учился я неплохо, и вскоре меня избрали секретарем курсового комитета комсомола. Работать было нелегко, так как комсомол в то время уже мало кого интересовал, но я почему-то справлялся. Были и серьезные случаи. Однажды лектор по теплотехнике, большой паршивец от рождения, во время лекции обидел, точнее оскорбил девушку, нашу сокурсницу. Я заступился за нее слишком активно, с кулаками на изготовку. Меня по поклепу этого лектора чуть не исключили из института. Но ректор у нас был умница, вице-президент Академии наук Грузии. Он все понял и наказал нас обоих: лектору объявил выговор за оскорбление студентки, а меня, как он выразился, за «партизанщину», вместо практики в Батуми послал осваивать целинные земли. Но эта поездка оказалась интереснее любой практики, хотя жили и работали мы в самых нечеловеческих условиях, которые можно вынести только по молодости: два месяца без бани, без горячей еды, хотя перед поездкой нам обещали золотые горы. Поэтому мы, грязные и голодные, часто вспоминали родных и близких Никитушки Хрущева за невыполненные обещания его самого и его сподвижников.

Есть еще одна причина того, что ректор простил мне эту выходку с лектором. Хотя в институте занималось около 16 тысяч студентов, ректор меня хорошо знал. Причина в следующем. Незадолго до этого случая, в начале марта 1956 года, после выступления Хрущева с докладом о культе личности Сталина во многих городах Советского Союза начались массовые демонстрации и митинги протеста против этого доклада: тогда люди еще не понимали, что просто один негодяй разоблачает другого негодяя. В Тбилиси в демонстрациях, которые продолжались несколько дней, участвовали в основном студенты. Я оказался одним из лидеров протестующих нашего института. 9 марта демонстрации были особенно массовыми, многие, в том числе и я с друзьями Славой Чуадзе и Сашей Капанадзе, поехали на родину Сталина в город Гори. Когда вечером мы вернулись, сразу направились на проспект Руставели, к Дому связи, где тогда располагались республиканское радио и телевидение: там проходили основные мероприятия. Инициативная группа студентов выдвинула предложение связаться с Молотовым, спросить его: «Правда ли то, что говорит Хрущев?» Они пообещали представителям властей, что, если Молотов подтвердит, то все разойдутся по домам. Но их не допустили к телефонам, по которым можно было связаться с Москвой. Мы с ребятами в давке и суматохе потеряли друг друга. Подойти близко к зданию и узнать, что там происходит, не было никакой возможности: здание было окружено автоматчиками, стояли бронемашины. Вдруг началась стрельба: стреляли в мирных демонстрантов в упор. Я спрятался за памятник писателю Э. Ниношвили и ползком добрался до безопасного места.

На второй день начались разборки: нас, участников демонстрации, вызывали к ректору, где был представитель КГБ, который «объяснял» нам, что мы нарушили общественный порядок и нас за это можно посадить. Я задал этому чекисту вопрос: «А в чем мы провинились, в том, что защищали доброе имя руководителя Советского Союза?». Тот обратился к ректору: «Плохо вы воспитываете студентов, если они даже не понимают, в чем их вина». Неожиданно для нас ректор резко ответил ему: «Их поведение говорит о том, что мы их хорошо воспитали, и они защищали те ценности, которым учат и институт, и Комсомол». Нас поругали, но отпустили, а ректор меня запомнил. Других репрессий к нам власти не предпринимали, наверное поняв, что накануне уже натворили страшных бед. Зарубежные СМИ рассказывали о расстреле мирной студенческой демонстрации в Тбилиси, только в СССР все замалчивалось, количество и тем более имена погибших были и до сих пор остались тайной.

Убитых хоронили тайком, ночью, в сопровождении солдат и, кроме родителей, никого не допускали. Уже много лет спустя в республиканской печати стали печатать расстрельные списки того дня: количество убитых перевалило за 200. Точно установить их количество оказалось невозможным в связи с засекреченностью этой «операции» и давностью лет.

К сожалению, это злодейство хрущевского периода оказалось не последним преступлением властей перед собственным народом: 9 апреля 1989 года солдаты Советской Армии по приказу высоких начальников убивали мирных демонстрантов на проспекте Руставели не автоматами, а рубили их саперными лопатами и травили газом. Из 21 погибшего демонстранта 18 были женщины. И до сих пор никто не наказан. И никто даже не покаялся.

После четвертого курса мне захотелось заняться настоящим делом, да и родителям помочь. И я пошел работать в типографию, стал доучиваться заочно. Сегодня я считаю большой удачей, что я пошел работать именно в печать: сначала в типографию, потом в редакцию. Первая моя публикация в 1959 году была посвящена гитаре, ее истории, музыкальным возможностям. Потом пошли письменные материалы со своими фотографиями или фотографии со своим текстом. Этому правилу я не изменяю до сих пор. Меня заметили и почти одновременно утвердили нештатным корреспондентом республиканской газеты на русском языке «Молодежь Грузии» и республиканского телевидения. Так что ходил все время обвешанный фото– и кинотехникой, снимал сюжеты и писал статьи.

Я окончил политехнический институт по специальности «Технология полиграфического производства» в Тбилиси и Лекторий по журналистике и фоторепортажу при Центральном Доме журналиста в Москве по специальности «Журналистика».

Работал сначала рабочим в Телавской типографии, освоив новую тогда технику – электрогравировальные автоматы, сокращенно ЭГА. В то время в советской полиграфии эта машина была единственной полностью на электронике. Старые полиграфисты такую технику вообще не знали и называли нас ЭГАистами. Меня направили сначала в Москву, потом в Одессу (на завод-изготовитель), где я в совершенстве изучил ЭГА и помогал другим типографиям Грузии в их монтаже и освоении. За это получил титул «главного ЭГАиста республики». К этому времени я стал техноруком типографии.

После переезда в Подмосковье работал сначала главным механиком, потом главным инженером Подольской типографии «Союз-полиграфпрома» (позже филиал Чеховского полиграфкомбината). Провел много новых и интересных работ, особенно в области охраны труда, и меня наперебой приглашали три профессора к себе на кафедру или соискателем. Но эта стезя была не для меня, и я отказался от этих заманчивых предложений. Но охотно принял приглашение Всесоюзного проектного и научно-исследовательского института Гипронииполиграф. За 15 лет работы в этом институте я занимал должности главного конструктора подразделения, главного инженера проектов, заместителя директора. Институт имел три филиала – в Ленинграде, Киеве и Ташкенте, так что работа была достаточно хлопотной. Но и платили соответственно: я получал в месяц в среднем около 750 рублей, что по тем временам было очень приличной зарплатой. Вместе с коллегами я стал автором двух изобретений в области полиграфии и охраны окружающей среды.

В 1987 году меня позвали в Подольск директором фабрики офсетной печати. Сначала ко мне с этим предложением обратился бывший директор фабрики Д.С. Блюфарб, которого за наличие своего собственного мнения областное Управление в лице его глупого руководства вынудило уйти с этой должности. Наконец, к делу подключился тогдашний Первый секретарь Подольского горкома КПСС О.И. Антонов, и я только из любви к Подольску согласился, хотя никакого материального резона не было.

10 лет я был директором этого предприятия и сделал больше, чем может сделать один человек: сменил все устаревшие инженерные коммуникации, старую технику и технологию. Но и познал я много нового. Так, я впервые в жизни познал предательство людей, которых я же и вытащил на свет; произвол дурака-начальника и полное отсутствие в нашей стране какой-нибудь законной справедливости.

Женат я третий раз, хотя сам в юности считал, что человек, женившийся второй раз, не есть хороший человек. Конечно, ужасно, когда распадается семья, но, увы, в жизни такое бывает.

Дочь от первого брака Майя, в замужестве Хмаладзе, удивительно красивая, добрая, трудолюбивая женщина (хотел написать «девочка»). Сегодня она мать троих взрослых детей – сыновей Михаила и Давида и дочери Русудан. Живет Майя с мужем Джемалом и семьей в селении Ходашени, что рядом со знаменитым селением Цинандали. Она преподаватель средней школы. Видимся мы, к сожалению, реже, чем прежде, но любовь остается с нами.

Дочь от второго брака Нина, синеглазая темноволосая красавица, проявила незаурядный журналистский талант. И хотя она окончила полиграфический институт, стала известным тележурналистом. Нина, в замужестве Вишнева, живет и работает в Нью-Йорке. Нина удивительно похожа на мою маму не только внешне, но и характером и редким талантом пародиста. Удивительно еще и потому, что она родилась после смерти мамы. У Нины одна дочь Ольга.

И вот уже 26 лет мы живем с Ларисой Алексеевной Давыдовой. Семья у нас маленькая, но творческая. Мы помогаем друг другу, вдохновляем друг друга на творческие свершения и вместе радуемся успехам.