Текст книги "Упырь на Фурштатской"

Автор книги: Григорий Данилевский

Соавторы: Александр Амфитеатров,Сергей Соломин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Тогда вы не должны отказываться от нашего приглашения, – воскликнула Франциска, весьма заинтригованная необычными манерами собеседника. – Вы обязательно должны навестить нас.

– Я не слишком люблю веселиться, и поэтому мало кто в последнее время приглашал меня, – ответил незнакомец со своей странной улыбкой. – Кроме того, днем я обыкновенно остаюсь дома; в это время я отдыхаю. Я принадлежу, видите ли, к тем людям, что превращают день в ночь и ночь в день и питают пристрастие ко всему удивительному и необычайному.

– В самом деле? Я тоже! Именно по этой причине вы непременно должны навестить нас, – вскричала Франциска. – Полагаю, – улыбаясь, продолжала она, – вы только что встали и совершаете утреннюю прогулку. И поскольку луна заменяет вам солнце, просим вас посетить наш замок в лучах этого светила. Для нас, думаю, это не составит трудности, и было бы очень мило познакомиться с вами поближе.

– Вы желаете этого? – Вы настаиваете на своем приглашении? – спросил незнакомец самым искренним и решительным тоном.

– Безусловно, иначе вы так и не появитесь, – тотчас ответила молодая дама.

– Что ж, я приду! – сказал неизвестный, вновь обращая на нее свой взгляд. – Если же мое общество станет вам в тягость, вам придется винить лишь себя за знакомство с тем, кто редко навязывается, но от кого нелегко избавиться.

Проговорив эти слова, незнакомец сделал легкое движение рукой, словно прощаясь с ними и, переступив порог, исчез среди руин. Остальные вскоре сели на лошадей и направились к поместью.

На следующий вечер все снова собрались в зале. Берта в тот день получила добрые вести. Кавалер Войслав сообщил ей из Венгрии, что до конца года война с турками завершится и что он, хотя и собирался возвратиться в Силезию, прослышал о том, что кавалер фон Фаненберг вступил во владение своим новым имением и решил последовать за его семьей в Карпаты, не сомневаясь, что Берта сопровождает свою подругу. Он намекнул, что герцог весьма доволен его усердной службой и что в будущем его ожидает еще более важный и широкий круг обязанностей; но прежде, чем приступить к их исполнению, он мечтает обвенчаться с Бертой, поскольку та дала согласие стать его женой. Благодаря милостям своего господина и захваченным у турок трофеям он весьма обогатился. Потеряв на службе у герцога правую руку, он пытался было сражаться левой; но в этом он не преуспел, и потому искусный мастер изготовил для него железную руку. Этой рукой он мог выполнять многое из того, что способен был делать природной конечностью, но все же она была далека от совершенства; теперь же, однако, герцог преподнес ему руку из золота, изготовленную знаменитым итальянским механиком. Кавалер Войслав описывал ее как нечто чудесное, упоминая в особенности нечеловеческую силу, с какой золотая рука могла орудовать мечом и копьем. Франциска искренне радовалась счастью подруги, которая давно уже не получала вестей от нареченного. Частью издеваясь над Францем, частью же выражая собственные чувства, она то и дело принималась расхваливать Войслава и выражать глубочайшее восхищение храбростью и решительностью кавалера, чью отвагу и любовь к приключениям она превозносила до небес. Даже шрам на лице и отсутствие руки становились в ее устах добродетелями; и наконец Франциска дерзко заявила, что человек уродливый ей бесконечно милей привлекательного, ибо обладающие миловидной внешностью мужчины, как правило, бывают самодовольны и изнежены. Никто, добавила она, не назвал бы давешнего обитателя развалин красавцем, но он несомненно был притягателен и возбуждал интерес к себе. Франц и Берта в один голос отвергли ее утверждение. Берта в ответ перечислила мрачный вид, мертвенную бледность и неприязненный тон незнакомца, в то время как Франц упомянул о высокомерии и презрении, сквозивших в его речах. Кавалер не соглашался ни с одной из партий. Он считал, что манеры незнакомца свидетельствовали о его благородном происхождении, однако вежливость оставляла желать лучшего; в то же время, неизвестный, должно быть, пережил немало испытаний и потому превратился в мизантропа. Пока они так беседовали, распахнулась дверь, и в зал внезапно вошел человек, которого они обсуждали.

– Простите меня, господин кавалер, – холодно сказал он, – я пришел хоть и по приглашению, но о прибытии моем не доложили; в прихожей не оказалось никого, кто смог бы оказать мне такую услугу.

В ярко освещенном зале они наконец хорошенько разглядели незнакомца. То был человек лет сорока, высокий и крайне худой. Его черты нельзя было назвать заурядными – на них лежал отпечаток отваги и мужества; но выражение лица никак не отражало доброжелательность. В холодных серых глазах светились презрение и сарказм, причем взгляд их был так пронзителен, что никто не мог длительное время его выдерживать. Цвет лица был еще более странен: его трудно было бы назвать бледным или желтоватым; кожа незнакомца отливала серостью или, так сказать, землистой белизной, словно у индийца, долго страдавшего от лихорадки; цвет ее еще более оттеняла глубокая чернота бороды и коротко остриженных волос. На неизвестном была благородная, но старомодная и изношенная одежда; на воротнике и нагрудной пластине кольчуги заметны были большие пятна ржавчины; его кинжал и рукоять прекрасного меча были кое-где тронуты плесенью. Поскольку все собирались ужинать, было только естественно пригласить незнакомца присоединиться к ним; он согласился, точнее же, уселся за стол, но так и не отведал ни крошки. Кавалер с некоторым удивлением спросил его о причине этого воздержания.

– Я давно уже привык ничего не есть по ночам, – отвечал тот со странной улыбкой. – Мой желудок не переваривает плотную пищу и редко имеет с нею дело. Я потребляю только жидкости.

– В таком случае, мы можем выпить по бокалу рейнвейна, – воскликнул хозяин.

– Благодарю вас; но я не пью ни вина, ни охлажденных напитков, – с явной издевкой отвечал незнакомец. Казалось, эта мысль чем-то забавляла его.

– Тогда я велю подать вам чашу гиппокраса – это теплый напиток на травах. Его приготовят немедля, – сказала Франциска.

– Примите мою благодарность, милая дама, – ответил он, – но не сегодня. Если, однако, я откажусь от напитка, что вы предлагаете мне теперь, будьте уверены, что как только – может быть, очень скоро – он мне понадобится, я попрошу у вас это или какое-либо иное питье.

Берте и Францу казалось, что в госте их было нечто невыразимо отталкивающее, и они не желали занимать его разговором; однако барон, считая, что вежливость обязывает его что-либо сказать, повернулся к гостю и дружески произнес:

– Прошла уже не одна неделя с тех пор, как мы с вами познакомились; мы должны поблагодарить вас за доблестно оказанную нам услугу.

– Я же не назвал своего имени, хотя вы хотели бы его узнать, – сухо прервал его незнакомец. – Зовут меня Аззо; и поскольку, – со знакомой иронической улыбкой подчеркнул он, – с разрешения кавалера Фаненберга, я живу в замке Клатка, вы можете в дальнейшем называть меня Аззо фон Клатка.

– Но не чувствуете ли вы себя одиноким и покинутым в этих древних стенах? – начала Берта. – Я никак не пойму.

– Отчего я остаюсь в замке? О, об этом я с радостью вам поведаю, раз уж вы и молодой господин проявляете такой интерес к моей персоне, – саркастически произнес незнакомец.

Франц и Берта застыли в изумлении: неизвестный высказал вслух их мысли, будто мог свободно читать в их душах.

– Видите ли, любезная дама, – продолжал он, – в мире существует немало удивительного. Как я уже говорил, меня влечет все то, что может, по крайней мере вам, показаться странным и необычайным. Но поражаться чему бы то ни было в корне неверно, ибо, в определенном свете, все вещи схожи; и даже жизнь и смерть, эта и та сторона могилы, напоминают друг друга более, чем вы способны себе представить. Возможно, вы считаете, что я помешался, поскольку делю свой кров с летучими мышами и совами; но если так, отчего бы не счесть всякого отшельника и затворника безумцем? Вы скажете, что то – люди святые. Я от святости, конечно же, далек; им приятны молитвы и пение псалмов, я развлекаюсь охотой. Невозможно описать, как упоительно мчаться в лунном свете, верхом на коне, что никогда не устает, по холмам и долам, по лесам и пустошам! Я скачу среди волков, которые разбегаются при моем появлении, как вы и сами могли видеть, подобно щенкам, испугавшимся плети.

– Но вам должно быть очень, очень одиноко, – заметила Берта.

– Днем так и бывает, но днем я сплю, – холодно ответил незнакомец, – а по ночам мне достаточно весело.

– У вас необычный способ охоты, – нерешительно вставил Франц.

– Так и есть; но с разбойниками я не веду никаких сношений, – спокойно отвечал Аззо.

Франц смешался – эта мысль только что пришла ему на ум.

– Ах, прошу прощения; я не знаю. – пробормотал он.

– Как истолковать мои слова? – прервал тот. – Что же, придется вам поверить тому, что я вам рассказываю либо, по крайней мере, избегать умозаключений, которые ни к чему вас не приведут.

– Я вас понимаю: мне близки ваши мысли, пусть всем остальным они и чужды, – с чувством воскликнула Франциска. – Суета повседневной жизни большей части человечества вас отвращает; вы пресытились так называемыми радостями и увеселениями жизни, и они кажутся вам пресными и пустыми. Как быстро надоедает все, что видишь вокруг! Жизнь – в изменчивости. Только в новом, необычайном и странном распускаются благоуханные цветы духа. И даже боль может стать наслаждением, если она освобождает нас от плоской монотонности повседневной жизни, которую я до гроба не перестану ненавидеть.

– Верно, милая дама – справедливо сказано! Не изменяйте себе: я всегда был в том убежден, что принесло мне высочайшую награду, – вскричал Аззо, и его свирепый взор засверкал ярче обычного. – Я вдвойне счастлив, найдя в вас человека, что разделяет мои мысли. Будь вы мужчиной, вы стали бы мне отличным товарищем; но даже женщина может испытать немало чудесного, когда подобные мысли укоренятся в ней и призовут ее к действию!

Аззо произнес эти слова холодным и учтивым тоном и сразу сменил тему беседы; после этого он ограничивался односложными ответами на вопросы кавалера и распрощался, когда со стола еще не успели убрать. На приглашение кавалера повторить визит, поддержанное настойчивыми уговорами Франциски, он отвечал, что не преминет воспользоваться добротой хозяев и в свое время навестит их снова.

Стоило незнакомцу уйти, как его внешность и манеры стали предметом живейшего обсуждения. Францу гость решительно не понравился. Но Франциска – то ли, по обыкновению, издеваясь над кузеном, то ли потому, что Аззо действительно произвел на нее впечатление – твердо отстаивала свое мнение. Франц возражал ей с необычной горячностью, и юная дама высказывала все более колкие замечания; кто знает, какими неприятными словами наградила бы она кузена, если бы в зал не вошел слуга.

На следующее утро Франциска долго не вставала с постели. Опасаясь, что она захворала, подруга зашла к ней в спальню и нашла ее бледной и изможденной. Франциска пожаловалась, что провела беспокойную ночь; должно быть, спор с Францем лишил ее покоя, так она чувствовала себя больной и усталой; ее также обеспокоил странный сон, который стал, очевидно, следствием вечернего разговора. Берта, как всегда, стала на сторону молодого человека и добавила, что заурядный спор о человеке, которого никто не знал и о котором каждый вправе был иметь свое мнение, никак не мог вызвать у Франциски подобное состояние.

– По крайней мере, – продолжала она, – расскажи мне об этом чудесном сне.

К ее удивлению, Франциска упорно отказывалась делиться своим секретом.

– Прошу, расскажи мне, – не отставала Берта. – Что мешает тебе рассказать сон – всего только сон? Мне начинает казаться, хоть эта мысль и слишком ужасна, что бедный Франц недалек от истины, утверждая, будто наш тощий, похожий на труп, высохший, старомодный незнакомец произвел на тебя известное впечатление, в чем ты не готова признаться.

– Франц так и сказал? – спросила Франциска. – Что ж, можешь передать ему, что он не ошибся. Да, этот тощий, похожий на труп, высохший и загадочный незнакомец интересует меня гораздо больше, чем розовощекий, хорошо одетый, вежливый и скучный кузен.

– Как странно! – воскликнула Берта. – Ничем не могу объяснить, почему этот человек оказывает на тебя едва ли не магическое влияние, тогда как мне видится таким отвратительным.

– Возможно, я поддержала его потому, что все вы предубеждены против него, – с обидой в голосе сказала Франциска. – Да, должно быть, это так; ибо никто, находясь в здравом уме, не станет говорить, что вид его мне приятен. И все же, – продолжала она, улыбаясь и протягивая Берте руку, – не смешно ли, что даже в разговоре с тобой, когда речь зашла об этом незнакомце, я вышла из себя – такое прежде могло случиться лишь с Францем – и что этот неизвестный испортил мне утро, как уже погубил вчерашний вечер и ночной отдых?

– Ты говоришь о том сне? – спросила Берта, которую оказалось нетрудно успокоить; она обвила руками шею Франциски и поцеловала кузину. – Теперь расскажи мне свой сон. Ты ведь знаешь, как я люблю такие рассказы.

– Я расскажу, не сомневайся, и пусть это станет своего рода вознаграждением за то, что обидела тебя, – сказала Франциска, сжимая руки подруги. – Слушай же! Я долго ходила взад и вперед по комнате; я была возбуждена, подавлена – в точности не могу сказать. Близилась полночь, когда я легла, но заснуть не смогла. Я ворочалась и в конце концов задремала от усталости. Но что это был за сон! Я ощущала постоянный, глубокий страх. Передо мной мелькали картины, как бывало в детстве, когда я болела. Затем мне приснилось, но с полной ясностью, будто я и не спала, что комнату словно заволокло туманом и из тумана выступил кавалер Аззо. Он некоторое время смотрел на меня, затем медленно опустился на одно колено и запечатлел поцелуй на моей шее. Губы его долго прижимались к моей шее; я испытала болезненное ощущение, причем боль все усиливалась и наконец стала невыносима. Изо всех сил я пыталась отогнать от себя это видение, что удалось мне лишь после долгих стараний. Сомнений нет, я вскрикнула, и это пробудило меня от экстаза. Когда я немного пришла в себя, то почувствовала, как меня охватывает суеверный страх – насколько он был велик, ты сможешь представить, когда я скажу тебе, что мне привиделся Аззо: он стоял у моей постели и затем, постепенно растворяясь в тумане, исчез в дверном проеме!

– Тебе, должно быть, приснился кошмар, бедняжка, – начала было Берта и вдруг смолкла. Она удивленно поглядела на шею Франциски. – Что это? – воскликнула она. – Только погляди – просто невероятно: у тебя на шее красноватое пятно!

Франциска вскочила с постели и подошла к небольшому зеркалу, стоявшему у окна. Она и впрямь разглядела на своей шее красную полоску длиной с дюйм, которая отозвалась уколом боли, когда она прикоснулась к ней пальцем.

– Не иначе, я каким-то образом оцарапала себя во сне, – сказала она, помолчав, – и это, в известной степени, может объяснить мой кошмар.

Подруги еще некоторое время продолжали обсуждать невероятное совпадение; и наконец Берта обратила все страхи в шутку.

Миновало несколько недель. Кавалер уяснил, что имение находится в большем беспорядке, чем представлялось ему на первых порах; и теперь вместо того, чтобы остаться на три или четыре недели, как было изначально задумано, отъезд пришлось отложить на неопределенный срок. Отсрочка была вызвана и недугом Франциски. Она, чья юная и свежая красота цвела прежде, подобно розе, нынче с каждым днем худела и выглядела все более нездоровой и истощенной; в то же время, она сделалась так бледна, что на протяжении месяца ни единое пятнышко румянца не окрашивало ее некогда прелестные щеки. Состояние ее чрезвычайно тревожило кавалера; он советовался с лучшими врачевателями тех времен и мест, но все было напрасно. По временам Франциска жаловалась, что вновь видела сон, с которого началась ее болезнь, и на следующий день она неизменно чувствовала изнурительную и необъяснимую слабость. Берта, как можно догадаться, приписывала ее недуг влиянию лихорадки, но воздействие болезни на обычно ясное сознание подруги наполняло ее глубоким беспокойством.

В имение зачастил с визитами кавалер Аззо. Он всегда являлся вечером, когда на небе ярко сияла луна. Вел он себя по-прежнему: произносил лишь односложные слова, с кавалером обращался с холодной учтивостью, к Францу и Берте, в особенности к первому, проявлял презрительное высокомерие; но с Франциской он был само радушие. Нередко после того, как Аззо завершал свой недолгий визит и покидал дом, разговор вновь заходил о его странностях. Помимо необычной манеры вести беседу, за которой, по мнению Берты, скрывалась неизбывная ненависть и холодное презрение ко всему человечеству, исключая Франциску, в нем заметны были и другие загадочные черты. Ни разу, например, часто оказываясь за ужином вместе с другими, он не притронулся ни к еде, ни к питью, и никогда не объяснял причину своего воздержания. Вдобавок, в нем произошли разительные перемены; теперь он казался совсем другим человеком. Кожа, ранее сморщенная и растянутая, стала теперь гладкой и нежной, щеки округлились, и на них появилась легкая тень румянца. Берта, которая не могла скрыть свою недоброжелательность по отношению к нему, нередко замечала, что если раньше мерзкая физиономия его напоминала скорее череп, нежели человеческое обличие, теперь он сделался положительно отвратен; кровь застывала у нее в жилах, когда он обращал на нее свой пронзительный взгляд. Было ли поводом расположение Франциски к кавалеру Аззо, презрительные ответы последнего на вопросы Франца или же высокомерный его нрав, но только молодой человек с каждым днем все сильнее его ненавидел. Не составляло труда заметить, что когда Франц в присутствии Аззо обращался к кузине, тот немедля выставлял его слова в дурном свете или старался придать им искаженный смысл. Подобное случалось все чаще и наконец Франц заявил Берте, что отныне не станет мириться с такими оскорблениями и что лишь во имя спокойствия Франциски он еще не вызвал кавалера Аззо на поединок.

В те дни к обитателям замка присоединился гость, которого так долго ждала Берта. Однажды вечером он вошел в зал, когда они сели ужинать; все вскочили на ноги, приветствуя старого друга. Кавалер Войслав являл собой истинный образчик воина, закаленного в сражениях с врагами и стихиями. Лицо его нельзя было бы назвать уродливым, если бы не турецкая сабля, которая оставила красный шрам, тянувшийся через все лицо от правого глаза к левой щеке и ярко выделявшийся на обожженной солнцем коже. Телосложением кастелян Глогау обладал почти гигантским. Мало кто сумел бы поднять его доспехи, не говоря уж о том, чтобы с ловкостью и быстротой передвигаться под их тяжестью. Сам он весьма ценил эти доспехи, ибо их подарил ему при отъезде из лагеря пфальцграф Венгрии. Голубоватая кованая сталь была изукрашена золотыми узорами; в честь невесты Войслав надел латы, равно как и золотую руку, подарок графа.

Кавалер и Франц принялись расспрашивать гостя о ходе кампании; тот с удовольствием излагал мельчайшие подробности битв, каковые в рассуждении трофеев увенчались небывалым доселе успехом. Он рассказывал, как сильны турки в рукопашной схватке, добавив, что многим обязан графу, так как благодаря его чудесному подарку многие враги считали, что кавалер наделен сверхъестественной силой. Болезненный вид и смертельная бледность Франциски так и бросались в глаза; не ускользнули они и от Войслава; привыкший видеть ее цветущей и радостной, он тотчас осведомился о причине таких перемен. Берта рассказала ему обо всем, что случилось, и он выслушал ее с большим вниманием. Его любопытство донельзя усилилось, когда он услышал о часто повторявшемся сне; Берте пришлось изложить мельчайшие детали этого сна; казалось, он сталкивался ранее с подобным случаем или, по меньшей мере, слыхал о нем. Когда молодая дама добавила, что ранка на шее Франциски, появившаяся в первый день, примечательным образом так и не зажила и все еще причиняла ей боль, кавалер Войслав посмотрел на Берту так, будто хотел ей что-то сказать, но промолчал; слова Берты укрепили его в мысли о том, какова была настоящая причина болезни Франциски.

Разговор, вполне естественно, перешел далее на кавалера Аззо, и все принялись оживленно его обсуждать. Узнав все частности болезни Франциски, Войслав принялся теперь подробно расспрашивать хозяев о незнакомце, начиная с первого его появления и заканчивая последним визитом, однако не спешил высказывать свое мнение. Все были погружены в беседу, когда дверь распахнулась и на пороге появился Аззо. Войслав не сводил с него глаз, а тот, словно не замечая нового гостя, подошел к столу, уселся и завел разговор, обращаясь по преимуществу к Франциске и ее отцу и время от времени вставляя саркастические ремарки в ответ на высказывания Франца. Вновь заговорили о турецкой войне; и хотя Аззо ограничивался краткими замечаниями, кавалеру Войславу было что рассказать. Он занимал всех своими историями до поздней ночи, и наконец Франц, обернувшись к Войславу, произнес:

– Не удивлюсь, если и день застанет нас за рассказами о ваших увлекательных приключениях.

– Молодой господин обладает завидным вкусом, – сказал Аззо, иронически кривя губы. – Повествования о бурях и кораблекрушениях и впрямь лучше всего слушать на terra firma [3]3
  на terra firma —Т. е. на твердой земле, на суше (лат.).


[Закрыть],а рассказы о битвах и смерти – за гостеприимным столом или же сидя у камина. Слушателю становится так приятно, что он сохранил свою шкуру в целости и не подвергается никакой опасности – даже схватить насморк.

С этими словами он хрипло рассмеялся, повернулся к Францу спиной, поклонился всем остальным и вышел прочь. Кавалер Фаненберг, всегда провожавший Аззо к двери, на сей раз сослался на усталость и пожелал друзьям спокойной ночи.

– Наглость этого Аззо превосходит все границы, – вскричала Берта, когда гость ушел. – С каждым днем он становится все более грубым, невежливым и высокомерным. Один лишь сон Франциски, пусть он в том и не виноват, заставляет меня ненавидеть его. А этим вечером он не сказал никому, помимо Франциски, ни единого доброго слова, за исключением, быть может, нескольких замечаний, обращенных к дяде.

– Не стану отрицать твою правоту, Берта, – заметила ее кузина. – Многое можно простить человеку, которого судьба, возможно, сделала мизантропом; однако нельзя нарушать правила обычной учтивости. Но куда подевался Франц? – спросила вдруг Франциска, беспокойно оглядываясь по сторонам.

Молодой человек, как оказалось, незаметно выскользнул из комнаты, пока Берта и Франциска были заняты разговором.

– Надеюсь, он не последовал за кавалером Аззо, чтобы вызвать его! – с тревогой воскликнула Берта.

– Уж лучше ему войти в клетку ко льву и потрепать зверя за гриву, – резко произнес Войслав. – Я должен незамедлительно последовать за ним, – добавил он и выбежал из зала.

Ему пришлось выйти из замка, спешно пересечь двор и миновать ворота, прежде чем он настиг Аззо и Франца. Они стояли на мостике с невысокой балюстрадой, переброшенном через замковый ров. Франц, похоже, только что обратился к Аззо с запальчивой речью, поскольку Войслав, скрывавшийся в тени стены и не замеченный ни тем, ни другим, услышал, как Аззо мрачно произнес:

– Оставь меня, глупый юнец – оставь меня; клянусь солнцем, – и он указал на полную луну, сиявшую в небе над их головами, – что ты не увидишь более этих лучей, если еще на миг задержишься у меня на пути.

– Знай же, негодяй, что я не готов сносить твою бесконечную надменность; ты либо дашь мне удовлетворение, либо умрешь, – вскричал Франц, обнажая меч.

Аззо протянул руку, сжал лезвие меча посередине и переломил его, как сухую тростинку.

– Предупреждаю тебя в последний раз, – вскричал он громоподобным голосом, швыряя обломки меча в ров. – Отойди – уступи мне дорогу, юнец, иначе, клянусь теми, что под нами, ты погиб!

– Ты или я! ты или я! – воскликнул обезумевший Франц, рванулся к мечу противника и попытался выхватить его.

Аззо ничего не ответил, лишь горький смех сорвался с его губ; вцепившись в грудь Франца, кавалер поднял его, точно младенца, и намеревался уже сбросить барона с моста, когда Войслав очутился рядом. Схватив Аззо за руку своей чудесной золотой рукой, в чьи пружины он вложил всю свою силу, Войслав пригнул руку противника книзу, заставив того выпустить жертву. Аззо, казалось, был поражен до глубины души; не обращая более внимания на Франца, он с удивлением глядел на Войслава.

– Кто ты, осмелившийся лишить меня добычи? – спросил он с некоторым колебанием. – Возможно ли? Неужто ты…

– Не спрашивай, кровопийца! Ступай, ищи себе пропитание! Скоро твой час настанет! – спокойно, но твердо отвечал Войслав.

– Ха! теперь мне все понятно! – живо воскликнул Аззо. – Приветствую, брат по крови! Отдаю тебе этого червяка; ради тебя, так и быть, я не раздавлю его. Прощай; вскоре пути наши пересекутся снова.

– Скоро, очень скоро; прощай! – воскликнул Войслав, привлекая к себе Франца.

Аззо бросился вперед и исчез во тьме.

Франц некоторое время находился в полуоглушенном состоянии, но вдруг зашевелился, словно просыпаясь ото сна.

– Я опозорен, опозорен навеки! – воскликнул он, уткнувшись лбом в сжатые кулаки.

– Успокойся; одолеть его ты не смог бы, – сказал Войслав.

– Я одержу победу или умру! – возразил Франц. – Я разыщу этого проходимца в его логове и тогда один из нас падет, он или я.

– Ты не сумеешь даже нанести ему рану, – сказал Войслав, – и неизбежно погибнешь.

– Тогда расскажите мне, как свершить суд над этим негодяем, – закричал Франц со слезами отчаяния на глазах, хватая Войслава за руки. – На меня пал позор, и я не в силах больше жить.

– Ты будешь отмщен, и в течение суток, надеюсь; но только лишь при двух условиях.

– Я согласен! Я готов на все, – воодушевленно начал юноша.

– Первое заключается в том, что ты ничего не станешь предпринимать и оставишь дело в моих руках, – прервал его Войслав. – Второе: ты поможешь мне убедить Франциску выполнить то, что я представлю ей как высочайшую необходимость. Аззо подвергает жизнь молодой дамы опасности гораздо большей, чем грозит тебе.

– Как? Что? – в ярости вскричал Франц. – Жизнь Франциски в опасности! и по вине этого человека? Умоляю, скажите мне, Войслав, кто этот дьявол?

– Я ни слова не скажу ни тебе, ни юной даме, пока опасность не минует, – решительно ответил Войслав.

– Малейшая оплошность – и все пропало. Никто не в силах нам помочь, кроме самой Франциски, и если она откажется, погибнет безвозвратно.

– Говорите же, и я помогу вам. Я сделаю все, что вы скажете, но я должен знать.

– Ни слова более! – ответил Войслав. – И ты, и Франциска обязаны полностью мне подчиниться. Пойдем, ступай теперь к ней. Ты ни слова не скажешь о том, что здесь случилось, и постараешься убедить ее последовать моему совету.

Войслав говорил с такой твердостью, что Франц не решился возражать; через несколько минут оба вернулись в зал, где их с нетерпением ждали молодые девушки.

– Ах, я так испугалась, – сказала Франциска, выглядевшая бледнее обычного, и протянула Францу руку. – Полагаю, закончилось все мирно.

– Весьма; хватило и нескольких слов, и недоразумение было улажено, – с довольным видом подтвердил Войслав. – Но молодой господин Франц тревожился не столько за себя, сколько за вас, юная дама.

– За меня! Что вы хотите сказать? – удивленно спросила Франциска.

– Я имел в виду вашу болезнь, – ответил Войслав.

– И вы говорили об этом с Аззо? Известно ли ему лекарство, о каком он не поведал мне сам? – спросила она с натянутой улыбкой.

– Кавалер Аззо должен принять участие в вашем излечении; но рассказать вам о том он не может, иначе лекарство утратит свои целебные свойства, – тихо отвечал Войслав.

– Какой-то таинственный эликсир наподобие тех, которыми поили меня доктора, что пытались меня лечить? Их заботами мне лишь становится хуже, – с горечью заметила Франциска.

– Несомненно, лечение это тайное – и, без сомнения, действенное, – ответил Войслав.

– Так утверждали все, но ни один не имел успеха, – возразила молодая дама, состроив кислую мину.

– Тебе нужно хотя бы попробовать. – начала Берта.

– Раз уж твой сердечный друг предлагает, – улыбаясь, сказала Франциска. – Не сомневаюсь, что ты, даже не будучи больна, готова была бы принимать всевозможные лекарства, только бы порадовать своего рыцаря; но у меня нет такой побудительной причины, и потому отсутствует и вера в исцеление.

– Я говорил не о снадобье, – сказал Войслав.

– Ах! магическое средство! Не иначе, я буду излечена – как же выразился тот шарлатан, что был здесь вчера? – «путем симпатического воздействия». Да, именно так он и сказал.

– Можете называть мое средство магическим, если хотите, – с улыбкой отозвался Войслав, – но знайте, дорогая, что способ лечения, который я предлагаю, должен соблюдаться буквально, в согласии со строжайшими правилами.

– И вы мне в этом доверяете? – спросила Франциска.

– Целиком и полностью, – помедлив, сказал Войслав, – однако.

– Почему же вы не продолжаете? Неужто считаете, что мужество мне изменит? – спросила она.

– Храбрость, спору нет, необходима для успеха нашего начинания, – внушительно произнес Войслав. – Предполагая, что вы наделены ею в избытке, я и собираюсь предложить вам свой способ лечения; ничто, клянусь жизнью, не причинит вам вреда, если только вы будете в точности следовать моим указаниям.

– Тогда расскажите мне, что вы задумали, и я приму решение, – сказала молодая дама.

– Я смогу рассказать об этом лишь тогда, когда мы приступим к исполнению задуманного, – ответил Войслав.

– Вы считаете, что я дитя, которое можно заставлять делать то, и другое, и третье, не объясняя причины? – спросила Франциска с ноткой былой игривости в голосе.

– Вы очень несправедливы ко мне, юная дама, если хоть на мгновение могли заподозрить, что я предложу вам нечто малоприятное, не будучи подвигнут на это самой насущной необходимостью, – сказал Войслав. – Тем не менее, могу лишь вновь повторить свои слова.

– Ну что ж, тогда я отказываюсь, – воскликнула Франциска. – Я уже все перепробовала – и без всякой пользы.

– О, умоляю тебя, соглашайся, Франциска. Наш друг не станет предлагать бесполезные меры, – сказала Берта, завладевая руками кузины.

– Позвольте и мне присоединиться к увещеваниям Берты, – сказал Франц.

– Какие вы все странные! – вскричала Франциска, покачивая головой, – вы делаете такую тайну из того, что мне в любом случае требуется знать – ведь иначе я не могу это сделать; и вы говорите, что я непременно поправлюсь, хотя собственные чувства убеждают меня в обратном.