Текст книги "Арктания (Летающая станция)"

Автор книги: Григорий Гребнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

19 Разговор на холме Тоуэр Полуостров лежал внизу, как огромный океанский электроход, – кормой к Европе, носом к Африке. Ливен повернулся на каблуках и окинул его взглядом. На минуту Ливену показалось, что он стоит на капитанском мостике, вознесенном на четыреста метров над морем. – Знаете, Силера, – обратился Ливен к стоявшему рядом с ним молодому человеку, – мне иногда не верится, что я через несколько дней приступлю к осуществлению мечты моего отца. – Но это так очевидно, дорогой мэтр, – почтительно и серьезно сказал молодой человек. Ливен и Силера стояли подле большого камня, похожего на огромную заплесневелую краюху хлеба. Они находились на вершине одного из "Геркулесовых столпов", на гибралтарском холме Тоуэр. У подножия холма рабочие сооружали гигантский шлюз. Под ними лежал крохотный полуостров, который называли в старое время "английским замком на дверях Средиземного моря". Вдали в голубом сиянии пролива висел берег Африки. Джебель-Муса марокканская "Гора обезьян", второй "Геркулесов столп", – стояла на том берегу нерушимо, как вековой пограничник на рубеже двух материков. Ливен смотрел на Джебель-Муса. Там, у подножья горы, расположилась вторая партия возглавляемой им экспедиции. Он торжественно указал рукой вдаль. – Если бы это видел мой отец!.. Вы замечаете, Силера: профессор геофизики и инженер французского комиссариата энергетической промышленности сентиментальничает. – Пусть это вас не смущает, дорогой мэтр;– сказал Силера. – Спасибо! Я хочу вам рассказать историю двух поколений инженеров Ливен. Слушайте, Силера. Я немного экзальтирован сейчас, и мне, старику, хочется болтать без умолку, даже имея слушателем такого уравновешенного испанца, как вы... "Это было давно, Силера, еще до зловещей "Лиги апостола Петра" и его крестовиков. Французский инженер Оноре-Жак Ливен предложил министерству энергетики свой проект электрификации средиземноморских стран и обводнения Сахары. Все гениальные идем по сути своей просты. Не так ли, Силера? Проста была и идея Оноре-Жака Ливена. Течение в Гибралтарском проливе преграждается плотиной. Высота плотины – пятьсот метров над уровнем моря. На африканском берегу сооружается гидроэлектростанция, и даровую энергию в сто шестьдесят миллионов лошадиных сил человечество ежедневно бросает на ирригацию22 Сахары. Средиземное море, лишенное бесконтрольного притока атлантической воды, оскудевает, и мелководная андриатическая лужа превращается в цветущую страну, равную по величине двум Италиям. Дарданелльские воды, воды Роны, По, Тибра и Нила, сопутствуемые судоходными шлюзами, не вливаются в обмелевшее море, а низвергаются вниз, как водопады. И к сказочной энергии марокканской станции присоединяется энергия станций египетской, турецкой, итальянской, французской. Эта энергия обогащает народы трех материков. Мой отец, инженер Оноре-Жак Ливен, автор проекта гибралтарской плотины, был утопистом, – он хотел осчастливить миллионы людей без единого выстрела. И самое трагическое для него заключалось в том, что его проект был вполне реален. Вы знаете, Силера, как печально кончил этот чудак? – Я что-то читал об этом, – сказал молодой человек. – Он всем надоел, он нажил себе врагов в штабе крестовиков и в военных министерствах трех последних капиталистических держав. Его привезли в сумасшедший дом вполне нормальным человеком. Но когда я, его сын, после разгрома крестовиков приехал за ним, чтобы взять его домой, он сидел на полу и пускал слюни, складывая из детских кубиков игрушечную плотину. Вам это кажется нездоровой фантазией, Силера, не так ли? – Да, – сказал молодой человек. – Увы, мой друг, такие истории были возможны в эпоху неврастении и Лиги крестовиков... Тогда я взял похороненную идею моего отца и на своих плечах понес ее дальше... Простите, Силера, я люблю фигуральные выражения... Я нес ее через много стран, я шел вместе с нею вслед за танковыми полками красных армий, когда истреблялись на земле последние двуногие волки капитализма. Я, как знамя, нес в сердце своем идею отца, я пронес ее через геофизические кабинеты и тысячные аудитории студентов и красноармейцев. И вот я принес ее, эту идею моего отца, к древним "Геркулесовым столпам". – Да, – сказал молодой человек, – я знаю эту историю, но с удовольствием прослушал ее из ваших уст, дорогой мэтр. Вы только забыли упомянуть о своих работах над проектом отца. – Это лишь небольшое обновление, – ответил Ливен. – Я геофизик, кроме всего прочего, мой мальчик. – Вы правы, профессор. Но ваше предложение поднять при помощи радия затонувшую горную гряду, вместо того чтобы воздвигать плотину на тысячеметровой глубине пролива, имеет самостоятельное научное значение. Ваш снаряд "тератом", который вот отсюда, с поверхности этого полуострова, унесет к недрам земли мощные запасы радия, – это гениальное изобретение, профессор. Я инженер, но я увлечен вашей идеей, как школьник. – Да, конечно, – медленно сказал Ливен. На его глазах Силера преображался, искра волнения зажглась в уравновешенном испанском юноше. – Геофизика далеко шагнула в последнее время. И разве сэр Джоли, который только лишь допускал участие радиоактивных элементов в геологических процессах, поверил бы, что мы сейчас с помощью радия сможем поднять поверхность земли и дно моря? Кстати, вы знаете, Силера, что Гибралтарский полуостров увеличится в своих размерах, Алжесирасская бухта исчезнет, а часть дна в Атлантическом океане у берегов Мадейры опустится? – Да, я знаю, – невозмутимо сказал Силера. Ливен оглянулся вокруг. – Ну, что ж, пойдемте вниз. Ливен и Силера стали спускаться по тропинке к лагерю геофизической экспедиции, раскинувшему свои изящные передвижные домики у холма Мидл-Гилл. Навстречу им вышел практикант Бельгоро, щуплый юноша в красном берете. Не доходя нескольких шагов до Ливена, он подбросил вверх свой берет и крикнул: – Салют, камарада Ливен! – И затем уже деловито сказал по-французски: Говорили с Африкой, слушали Североград, видели гениопередачу. – Ну, и что же? – спросил Силера, останавливаясь против общительного практиканта. – Африка просит профессора Ливена к себе. В Арктике объявились крестовики. Гениозор Центрального правительства показывал Бронзового Джо. Ливен удивленно взглянул на Бельгоро. – Что в Арктике? – Настоящие чудеса, профессор. Только что сообщили, что вынырнувшие со дна моря крестовики обстреляли газопонтонную северную станцию и взорвали поселок на острове Седова. Ливен и Силера переглянулись. – Это невероятно! – сказал профессор. – К сожалению, я ничего не выдумал. И Бельгоро рассказал Ливену и Силера все, что он узнал по радио и из речи Джо Стюарта. – Что вы думаете об этом, профессор? – спросил Силера. – Мальчика нужно спасти во что бы то ни стало, – строго сказал Ливен. – А морских чудовищ уничтожить. – Да, но как это сделать? Если все обстоит так, как рассказывает Бельгоро, их, очевидно, будет очень трудно взять, не подвергая опасности жизнь мальчика. – Вы очень рассудительный юноша, Силера, – улыбаясь, сказал Ливен, – а я увлекающийся старый профессор. И я, кажется, увлекся уже одной идеей, которая пришла мне в голову минуту назад. – Интересно! – закричал Бельгоро. – Но я пока о ней ничего не скажу, кроме того, что она имеет прямое отношение к этой арктической истории, – добавил профессор. – Пойдемте ко мне, дорогой мэтр, и я изложу вам сущность вашей идеи, невозмутимо сказал Силера. Профессор Ливен с минуту смотрел испытующе на своего молодого помощника. – Пойдемте, – сказал он наконец. – Если угадаете, признаю ваше соавторство. – Хорошо. – А мне можно будет узнать, в чем дело? – спросил Бельгоро. – Только после того, как идея будет отвергнута или осуществлена, – ответил Ливен. – Я не предложу идеи, которая будет отвергнута, – сказал Силера. Профессор рассмеялся. – Я начинаю вас любить и бояться, Силера. Вы часто меня поправляете и всегда оказываетесь правы.

20 "Мертвецы ведут себя, словно живые" Субмарина архиепископа – пирата Куроды – согнала с Северного полюса газопонтонную станцию; нитроманнитовые мины крестовиков превратили в пустырь маленький благоустроенный островок в архипелаге Вейпрехта Пайера; белоголовый мальчик, снедаемый жаждой полярных подвигов, опущен на дно океана, в загадочное логово последних контрреволюционеров. Таков краткий список событий в Арктике за двадцать четыре дня – с 21 мая по 15 июня – этого памятного для многих года. Но Земля не изменила из-за этих событий своего пути в мировом пространстве, и люди не перестали трудиться, смеяться и видеть солнце. Конференция по выработке единого алфавита собралась в Париже. Профессор Британов готовился к докладу о своем историческом опыте на внеочередном всемирном съезде биологов. Обе партии экспедиции Ливена стояли на берегах Гибралтарского пролива, готовые в любую минуту, по первому слову своего начальника послать в глубь земли солидные заряды радия. Короче говоря, жизнь струилась на этой интересной планете все так же логично и вдохновенно. Тем не менее инцидент в Арктике продолжал занимать умы миллионов людей. Арктические корреспонденты не забывали ни на минуту о последнем выступлении заместителя председателя Верховного Совета, и радиогазеты среди прочих немаловажных сообщений по нескольку раз в день возвращались к этой теме. 15 июня газеты передавали, что через два дня после выступления по гениозору Бронзового Джо известный французский ученый, профессор Оноре-Жан Ливен, сын автора проекта гибралтарской плотины Оноре-Жака Ливена, и молодой испанский инженер Силера посетили на острове в городе Северограде председателя Чрезвычайной арктической комиссии и долго беседовали с ним. Но сенсацией стало сообщение о том, что политический авантюрист Шайно, называющий себя апостолом Петром, вступил в переговоры с Чрезвычайной комиссией и комиссия согласилась выслушать его представителя на экстренном своем заседании. Это заседание состоялось в Северограде в тот же день, 15 июня, в 20 часов 30 минут. В просторном кабинете начальника воздушных путей Арктики собрались члены Чрезвычайной комиссии. Пришли специально приглашенные на заседание Владимир и Ирина Ветлугины, профессор Ливен с инженером Силера. Последними явились старик Андрейчик и Рума. Представитель крестовиков, барон Курода, должен был появиться на экране стереовизора ровно в 20 часов 30 минут. Курода собирался разговаривать с комиссией из своей субмарины, предварительно пообещав, что если большевики во время переговоров попытаются захватить субмарину, в ту же минуту сын безбожника Ветлугина, арестованный на льду воинами сына господня при попытке напасть на них с ножом в руках, будет пригвожден к кресту. Барон Курода появился на экране в 20 часов 30 минут, секунда в секунду. Это был маленький старичок с зеленоватым лицом, косоглазый и скуластый. Архиепископ военно-морской епархии был чистокровным самураем23. Одежда на старичке была незамысловатая: военная серая гимнастерка крестовиков с опрокинутым черным крестом, нашитым на спине и груди, рейтузы стального цвета, желтые краги. Отчужденность маньяка и старческая нетерпимость явственно проступали в облике барона. Когда-то этот человек хладнокровно пускал ко дну пассажирские теплоходы с женщинами и детьми, топил торпедами японские мятежные крейсера с революционными командами, обстреливал портовые города нитроманнитовыми снарядами. Сейчас он был уже не страшен никому. Даже маленький индеец-курунга независимо и недружелюбно поглядывал на изображение своего недавнего властелина. И только Ирина Ветлугина с ужасом смотрела на раскосого старичка: она знала, что этот человек, сидящий сейчас в своей субмарине где-то во льдах, в любую минуту может послать ее ребенка на мучительную, варварскую смерть. Молчание продолжалось почти полминуты. Наконец председатель Чрезвычайной комиссии, розовый человек с блестящей бритой головой, похожей на большой бильярдный шар, сказал: – Мы готовы выслушать ваше заявление. Японец шевельнулся, но глаз не поднял (он как уселся в кресло, как заслонил дряблыми красноватыми веками свои глаза, так и сидел, не шевелясь, словно буддийский божок). Заговорил он по-английски: – Я не говорю по-русски. У вас есть переводчик? Голос у него был резкий, как скрежет ножа о тарелку. – Я думаю... – председатель обвел глазами всех присутствующих, – я полагаю, здесь все понимают по-английски. Все закивали головами. – За исключением одного, – сказал дед Андрейчик. – Но это ничего, я Руме потом все изложу досконально. – Его святость господин апостол, – вяло сказал Курода, – изволил приказать мне, чтобы я передал вам следующее. Его святость господин апостол много лет назад изволил покинуть ваш греховный мир и удалился в далекую обитель. Его святость господин апостол изволит все свое время проводить в посте и молитве. Это единственное, в чем его святость господин апостол видит цель всей своей дальнейшей жизни. Устремления его святости господина апостола разделяются всеми господами архиепископами, также покинувшими мир греха и соблазна. В том числе и мною. Нам ничего не нужно от вашего мира, и мы хотели бы, чтобы ваш мир также оставил в покое нас. Курода замолчал. Минуту подумал и продолжал все так же нехотя: – Его святость господин апостол приказал передать, что готов отпустить своего пленника с миром, но не ранее как после освобождения вами сына его святости. Наступило молчание. – Все? – спросил председатель. – Все, – безразличным тоном ответил японец. – Прежде чем мы вам дадим ответ, разрешите задать несколько вопросов, сказал председатель. – Разрешаю, – сказал Курода. – Но предупреждаю, что отвечу только на те из них, на которые сочту нужным ответить. – Хорошо. Скажите, зачем вашему апостолу понадобились орудия, мины и прочее вооружение, если он, как вы говорите, удалился из мира для поста и молитвы? Японец по-прежнему не поднял глаз, но в голосе его все почувствовали явную иронию. – Его святость господин апостол, – сказал он, – опасается, что посторонние люди помешают его молитве. Оружие его святости нужно для ограждения своего покоя. – Так, – председатель обвел всех сияющим выразительным взглядом. Разрешите тогда спросить, разве кто-нибудь из жителей поселка на острове Седова нарушил покой вашего апостола? – Да, его нарушил беглый индеец. – Чем? – Тем, что он ушел от своего господина. Председатель, казалось, был в восторге: он сиял и улыбался, одаряя присутствующих выразительными взглядами. – У кого еще есть вопросы? – спросил он. Переговоры начинали походить на общее собрание, когда докладчику задают вопросы. – Скажите, – спросил Ветлугин, – это вы хотели видеть меня? Я говорю об одном посещении станции неизвестными мне людьми, когда я был в Северограде. – Нет, – скучным голосом ответил Курода. – Зачем вы украли моего сына и для чего держите его у себя? – тяжело дыша, спросила Ирина. – Вопрос задан в оскорбительной форме. Я на него не отвечаю. Курода, видимо, тяготился допросом, и только какие-то дипломатические соображения заставляли его продолжать переговоры. – Разрешите мне вопрос, – по-русски сказал дед Андрейчик. – Пожалуйста, – разрешил председатель. – Известно ли тебе... – начал дед Андрейчик по-русски и запнулся. Известно ли вам, – продолжал он по-английски, – как ушел мальчик-индеец из вашей норы... виноват, я хотел сказать – из вашей обители? Все насторожились. Председатель посмотрел на деда Андрейчика укоризненно: вопрос был явно нетактичным. И вдруг японец поднял свои опущенные веки. Поднимал он их медленно и тяжело, как гоголевский Вий. Поднял, прищурился и отыскал в углу деда Андрейчика. Глаза их встретились; голубые, лукавые у старого радиста и черные, настороженные у Куроды. – Известно, – нетвердо сказал японец. Дед Андрейчик захохотал. – Врешь, шельма! – крикнул он и вскочил с места. Раздался шорох выключенного радиофона, и экран опустел. – Шель! Ма!.. – повторил Рума. Он тоже вскочил и, гневно поводя глазами, приготовился защищать деда Андрейчика. Маленький курунга успел привязаться к старику за эти несколько дней. Во все время беседы с Куродой здесь в кабинете он лишь несколько раз глянул враждебно на изображение японца и безразлично – на председателя. С деда Андрейчика же Рума не сводил преданных, обожающих глаз. Он, наверное, искренне полагал, что во всей этой церемонии главная роль принадлежит его учителю и другу. И когда дед Андрейчик возбужденно выкрикнул какое-то слово, Рума повторил его, ибо привык уже во всем подражать старику. – Это вы напрасно, товарищ Андрейчик, – сказал председатель. – Во-первых, грубить на деловом совещании вообще не полагается, а во-вторых, вы его спугнули раньше времени. – Извините, товарищи, трудно удержаться, когда видишь перед собой живого палача и бандита. – Мало ли что, – сказал один из членов комиссии. – Нам тоже трудно было смотреть на него. А раз надо – значит, смотри и вежливо разговаривай. – Ну, вы все-таки помоложе, вы совсем другой народ, – посмеиваясь, сказал старик. – Знаете, Силера, – волнуясь, сказал профессор Ливен, – когда он появился и заговорил, мне захотелось проснуться. Я не выношу снов, в которых мертвецы получают равноправие и ведут себя, словно живые. – Хуже всего то, что это не сон, дорогой мэтр, – невозмутимо ответил Силера. Рума ткнул пальцем в экран, потом со всего размаху хлопнул себя по щеке. – Он... мне... вот!.. – сказал он деду Андрейчику ломаным русским языком. – Факт! Председатель Чрезвычайной комиссии обвел глазами всех присутствующих. – Конечно, это наглость, – сказал он, показывая всем свое круглое сияющее лицо. – Конечно, нам смешно выслушивать их наглые требования. Мы не оставим их в покое. За свои преступления они должны предстать перед судом. Кроме того, они опасны, их нужно обезвредить. Но Верховный Совет поручил нам прежде всего спасти сына товарища Ветлугина. Поэтому мы пригласили на заседание родственников мальчика... Что мы можем сделать? Мы можем предложить крестовикам обмен – сына Шайно за сына товарища Ветлугина. Мы можем удержать арестованного крестовика и спасти мальчика прямой атакой. Вот два пути спасения пленника. Первой прошу высказаться мать мальчика. Все обернулись к Ирине. Обращение председателя застало Ирину врасплох. Она растерянно оглянулась, провела рукой по лбу, сказала неуверенно: – Я думаю... мне кажется... – и внезапно умолкла в раздумье. Так она сидела молча несколько долгих секунд. Мужчины, затаив дыхание, ждали. Перед ними была мать. Это обстоятельство создавало мучительную серьезность положения. Так или иначе, но в эту минуту решалась судьба ее сына, и самое веское слово принадлежало ей. Вначале она заговорила тихо: – Мне очень хочется спасти нашего мальчика... – Потом сказала громче: – Но я подумала: неужели мы так беспомощны? Неужели только договор с врагами коммунизма может спасти моего сына? – Браво, дочка! – загремел дед Андрейчик. – Она говорит сущую правду! Факт! Он вскочил, и вместе с ним вскочил Рума. Ветлугин пожал жене руку, чувствительный Ливен украдкой смахнул слезу, и все заговорили сразу об одном: комиссия не допустит никаких сделок и сговоров с политическими авантюристами, комиссия будет действовать осторожно, чтобы не подвергнуть опасности жизнь мальчика, но вместе с тем и очень решительно. – Итак, разрешите зачитать ответ, – сказал председатель. Секретарь включил фонограф. – Северный Ледовитый океан, гражданину Куроде... – начал председатель. Чрезвычайная комиссия, созданная Всемирным Верховным Советом, обсудила ваше заявление и нашла его неприемлемым. Чрезвычайная комиссия предлагает вам и другим лицам, проживающим вместе с вами, немедленно явиться на остров в город Североград и поселиться там, где вам укажут. Чрезвычайная арктическая комиссия предупреждает: вам и проживающим с вами лицам, замешанным в контрреволюционной деятельности в прошлом и виновным в диверсионных актах против воздушной станции и населенных мест в Арктике, придется предстать перед народным судом. Но если вы тотчас же по получении нашего ответа освободите своего пленника и явитесь в суд добровольно, вы облегчите вашу участь в дальнейшем, тем более что нам сейчас уже не страшны никакие враги. Все закивали головами, зашевелились, раздались восклицания: – Очень хорошо! – Факт! – Силера, мой мальчик, запомните этот момент навсегда! – Товарищ секретарь, отправьте радиограмму на субмарину, – сказал председатель. – А теперь, товарищи, поговорим о предложении профессора Ливена и инженера Силера... Конечно, Шайно и его банда, получив наш ответ, не примчатся в Североград с повинной. Но и нападать на нас они вряд ли станут без нужды. Думаю, что они еще не совсем спятили с ума и учитывают соотношение сил. Скорее всего, старый разбойник зароется в свою нору и покажет зубы, только когда мы попытаемся его оттуда вытащить. Вот на этот случай у нас и припасен замечательный проект товарищей Ливена и Силера. Этот проект очень поможет нам освободить мальчика. Председатель, продолжая говорить, поднял руку и показал на карту: огромная рельефная панорама Арктики, выполненная знаменитым художником – эскимосом Каукеми, висела на стене. – Мы уже точно установили, где находится скромная обитель апостола Шайно. Вот... Толстяк чуть шевельнул на столе световой регулятор, и тонкий красный луч с другого конца комнаты окрасил пурпуром два небольших островка, самых крайних на севере архипелага Вейпрехта – Пайера. – Между островом Рудольфа, ныне Седова, и островом Гогенлоэ, ныне Брусилова24. Как раз вот в этом проливчике между ними, на дне. Глубина пролива – четыреста метров, ширина – четыре километра. – В пять раз уже Гибралтарского пролива у Джебель-Муса и в два с половиной раза мельче, – сказал Силера. – Совершенно верно, – подтвердил председатель. – Итак, что же предлагают нам товарищи Ливен и Силера? Все слушали, затаив дыхание. Дед Андрейчик также с величайшим вниманием вслушивался в слова председателя Чрезвычайной комиссии. Время от времени он записывал что-то в свой старенький потрепанный блокнот (старик никак не мог привыкнуть к фонографу), и сидевший рядом с ним Рума благоговейно следил за движением нехитрого, допотопного "вечного пера" деда Андрейчика. Наконец старик кончил записывать. Воспользовавшись тем, что вся комиссия и Ветлугины вместе с гибралтарскими инженерами собрались подле директорского стола и стали разглядывать модель какого-то прибора, дед Андрейчик мигнул Руме, и они на цыпочках вышли вместе из кабинета.

21 "Костюм крепкий, и парень крепкий" Покинув заседание Чрезвычайной комиссии, дед Андрейчик вышел на улицу и зашагал по широкому тротуару. Мощная серая лента синтетического каучука, сверкающая, как новая калоша, под неугасаемым летним солнцем Арктики, неторопливо ползла вдоль улицы, – тротуар был движущимся. Рядом с дедом Андрейчиком с независимым видом шагал Рума. Небольшой поселок на острове Диксон возник в первые годы строительства социализма. Огромный же социалистический город Североград, с населением в пятьсот тысяч человек, насчитывал всего десять лет своего существования. Это была своеобразная столица Арктики. Вполне благоустроенный, мало чем отличающийся от лучших городов Азии, Европы и Америки, Североград, однако, имел свое собственное лицо. Это был город-полярник. Здесь сосредоточены были учреждения, ведавшие хозяйством Арктики, научно-исследовательской работой в полярных областях, промыслами, морскими и воздушными путями, службой погоды. Аэросаням жители Северограда явно отдавали предпочтение перед другими средствами передвижения. Город-полярник жил деловитой жизнью, чуждой резким жестам и шумам. Нередко он погружался в необозримые, как море, туманы и внезапно замирал летом среди бела дня, именуемого здесь "ночью". Дед Андрейчик часто бывал в Северограде и любил этот город. Рума всего несколько дней назад увидел это чудо во льдах и привыкал к нему, как существо, внезапно свалившееся на землю из неведомых звездных миров. Кроме того, он обучался русскому языку и все время находился в состоянии азарта. Дед Андрейчик шел рядом с Румой и время от времени тыкал пальцем вниз, в сторону, вверх. – Резина... сосна... сани... – говорил он. Мальчик внимательно вглядывался в каждый указанный ему предмет и с трудом повторял: – Ре-зина... со-сна... са-ни... В одном месте тротуар запрудила большая семья закутанных в меха медлительных и любопытных чукчей. Белые лайки шныряли между ног у этих полярных провинциалов, оглушительно лаяли на вереницу аэросаней и, случайно забегая на соседнюю ленту движущегося тротуара, уезжали вместе с нею назад под громкий хохот своих хозяев. – Чукчи, – сказал дед Андрейчик. – Чук... – повторил Рума и запнулся. – Не выговоришь? – спросил старик, плутовато улыбаясь. – Слово трудное. Факт. – Ффаккт! – сердито сказал Рума. – Ну, ладно. На сегодня хватит. Дед Андрейчик остановился на углу площади Северного Сияния и показал рукой на десятиэтажный дом, почти совершенно лишенный по прихоти архитектора двух первых этажей. Три огромные надписи, сделанные светящимися красками на фасаде дома на русском, английском и норвежском языках, говорили о том, что в доме помещается Арктический институт океанографии. – Я туда... – сказал дед Андрейчик. Потом показал пальцем куда-то влево вдоль улицы. – Ты... домой. Мальчик кивнул головой в подтверждение того, что понял. – Ты... до... мой... И все с тем же независимым видом зашагал вдоль улицы по каучуковой ленте тротуара. Дед Андрейчик с минуту глядел ему вслед, затем двинулся к институту. Механический робот-привратник открыл ему дверь легким мановением руки и сказал ржавым голосом: – Эскалатор направо. Лифт налево-ево-ево-ево-ево-ево. Старик удивленно взглянул на робота. "Черти! – сердито подумал он.Выставили испорченного болвана".

* * * Рума тем временем добрался до дому. Жил он вместе с дедом Андрейчиком в гостинице "Скандинавия", куда перекочевал почти весь временно бездействующий штат станции "Арктания". Дома его ждала гостья из соседнего номера, Ася. Рума подарил Асе электронный отмыкатель от комнаты, в которой он жил с дедом Андрейчиком, и девочка часто приходила к ним в номер, когда их не было дома. Здесь она бесконтрольно пользовалась радиофоном и стереовизором. Ася вызывала всех знакомых девочек и мальчиков с Новой Земли и с острова Врангеля и вела с ними оживленные беседы. Особенным успехом у ее сверстников пользовался рассказ о том, как "крестовик в желтых очках хотел выстрелить в Руму и как она, Ася, не дала ему выстрелить". Здесь, в чужом номере, болтать можно было вволю, тем более что поблизости не было отца, который мог бы сказать: "Ася, не засоряй эфир пустяками". Но еще чаще Ася приходила, когда Рума был дома. С ним она тоже вела бесконечные беседы на самые разнообразные темы, нимало не заботясь о том, что ее новый друг плохо разбирается в ее рассказах. Маленькому курунга эти непонятные словоизлияния Аси, видимо, доставляли удовольствие. Он с восторгом следил за ее губами, прислушивался к ее звонкому голосу и шевелил губами сам, повторяя схваченное на лету слово. Иногда только, когда на экране появлялся бразильский языковед Мартин дель-Грасиас, Рума сам начинал говорить, и Грасиас, внимательно и благоговейно выслушав фразу, произнесенную на подлинном языке курунга, переводил Асе. – Мальчик говорит, что ему нравится наше солнце. Он раньше такого солнца никогда не видел. Там, где он жил, на дне океана, Рума видел много длинных солнц; люди племени Апо-Стол называют эти солнца на своем языке "аргон". Они хуже нашего солнца. В этот раз Рума застал Асю по обыкновению перед экраном. Востроглазая черноволосая девочка, в синей школьной форме с белым передником, прыгала на экране через красную веревочку. Ася внимательно следила за ней и отсчитывала: – Раз! Два! Три! Четыре!.. В руках у нее была такая же веревочка. По-видимому, Ася ждала своей очереди прыгать. – Вот Рума! – закричала она. – Рума, хочешь с нами играть? Девочка на экране при виде Румы сбилась и зацепилась за веревочку. – Вот она зацепилась – крикнула Ася. – Теперь прыгай ты. Рума стоял перед экраном, хлопал похожими на опахала ресницами и никак не мог понять, чего от него хотят. Тогда Ася показала ему, как нужно прыгать. Конфузясь и смущенно поглядывая на изображение чужой девочки, Рума неуклюже прыгнул, зацепился и запутался в веревке. Обе девочки расхохотались. Рума еще раз растерянно хлопнул глазами и сам стал смеяться. Насмеявшись вдоволь, все трое стали изобретать новое развлечение. На этот раз инициатива перешла к маленькому курунга. Он поднял руку, сделал серьезное лицо и сказал: – Папа... Маро... но-ги... хо-дила... Вот! При этом Рума стремительно повернулся вокруг несколько раз и издал какой-то гортанный возглас. Ася с минуту смотрела удивленно и вдруг поняла: – Отец Румы Маро научил его танцевать. Рума предлагает танцевать. Танцевать! Танцевать! Рума начинает первым! – закричала она. – Танцевать! – пискнула востроглазая девочка на экране. Рума медленно двинулся на середину комнаты; здесь он остановился и стоял несколько секунд с поднятой головой, положив обе руки на живот, потом вдруг стремительно завертелся и издал громкий возглас, почти вопль. Так он вскрикивал и вертелся несколько раз. Потом Рума, к ужасу обеих девочек, ринулся вдоль комнаты и, рыча и приседая, стал ловить воздух обеими руками. Асе стало жутко, она уже хотела крикнуть Руме, чтоб он перестал ее пугать, но в этот момент открылась дверь, и на пороге остановилось какое-то чудовище с огромной металлической головой, с толстыми круглыми трубами-ногами. Вместо рук у чудовища были такие же трубы, со стальными клещами на конце. Дети оцепенели. Востроглазая девочка на экране быстро заморгала и... исчезла, с перепугу выключив свой стереовизор. – То чхо разро? – глухо спросил металлический великан. – А-а-а! – яростно крикнул Рума и отпрыгнул к кабинетному столу. – Друмо! Он рванул ящик из стола. В руках у мальчика тускло сверкнула вороненая сталь электронного револьвера "праща Давида". – На тум га тархо! – сердито сказал великан и тяжело ступая, двинулся на мальчика. Ася подбежала к стене и заколотила кулаками – Мама-а-а! И вдруг оглушительный звон потряс комнату. Рума, присев за кресло, разрядил обойму "пращи" прямо в стальное брюхо чудовища. Когда в номер сбежались люди, их глазам представилось странное зрелище: из брони водохода, кряхтя, вылезал дед Андрейчик, а Рума и Ася, глупо хлопая глазами, стояли поодаль и наблюдали за ним. – В чем дело?! – каркающим голосом крикнул Свенсон. – Кто шумел? – Ничего особенного, Эрик, – спокойно ответил дед Андрейчик. – Это я пробовал свой новый костюм, а заодно и вот этого мальца. Все в порядке. Костюм крепкий, и парень тоже крепкий. Факт...