Текст книги "Пропавшее сокровище"

Автор книги: Григорий Гребнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Кроме историка Федорова, Стрелецкий никому не рассказывал о византийской антологии и о том, что узнали его молодые друзья на Ордынке. С Федоровым, с Тасей и Волошиным он условился, что они тоже пока не будут разглашать эту историю. Кто же еще мог узнать адрес Клавдии Антиповны и кому еще могли понадобиться письма Евгении Бельской?..

Стрелецкий позвонил в Управление музеями и спросил, направляли ли оттуда кого-либо к гражданке Куликовой на Ордынку для получения некоторой корреспонденции, имеющей большое значение для его, Стрелецкого, научной работы. Из Управления музеями ответили, что "о гражданке Куликовой К.А., проживающей на ул.Б.Ордынке, ничего не известно".

С такими же вопросами старый профессор обратился в свой институт, в различные музеи и в другие научные учреждения. Он получил отовсюду точно такие же ответы, какой дало Управление музеями.

История с письмами Евгении Бельской становилась уже загадочной, и Иван Волошин решил заняться ею основательно. Он еще раз навестил Куликову и стал подробно расспрашивать ее о таинственном "молодом человеке из музея". Но старушка могла дать лишь самые общие сведения о нем:

– Молодой, щуплый, только чуть повыше вас будет. Волосики светлые, реденькие, глазками часто моргает и все кланяется. Говорит вежливо. Одет чисто и вообще, видать, из благородных... За письма очень благодарил и даже деньги хотел дать, да я не взяла. Разве можно? Грех какой...

– А про книжки Евгении Феликсовны он не расспрашивал? – спросил Волошин.

– Спрашивал. Ну, я ему, конечно, показала те французские, что продавать носила, и про старинную книгу рассказала.

– А он что?

– А он говорит: "Как же, как же! Профессор Стрелецкий любит такие старинные книги"... А потом на портрет поглядел. "Очень, – говорит, красивая была дамочка", и назвал ее девичью фамилию...

– Девичью фамилию? – удивился Волошин.

– Да, ведь у Евгении Феликсовны фамилия до замужества была нерусская... Чудная такая... Я уж и позабыла, – сказала Клавдия Антиповна и недоуменно пожала плечами. – И откуда только это все в музеях ваших узнали?..

Волошин задумался.

– Любопытно!.. – сказал он наконец и встал. – Ну ладно. Наверное, найдутся письма Евгении Феликсовны... Поищем.

С Ордынки Волошин направился прямо в управление милиции и попросил, чтобы его немедленно принял заместитель начальника управления...

Читатель уже, наверное, ухмыльнулся и подумал: "Все ясно и понятно. В следующей главе появится весьма энергичный следователь и заведет дело о таинственном похищении писем, имеющих важное научное значение..."

Как знать? Может быть, и появится. Ведь пропавшие письма писал человек, который владел византийской книгой, принадлежавшей когда-то царевне Зое и Ивану Грозному...

Но, пока следователь не появился, автор вновь обратится к "потомку великого конкистадора" Педро Хорхе Кортецу и к "представителю Международного антикварного треста" Джейку Бельскому. Нам пора о них вспомнить, ибо они уже кое-что сделали для осуществления своих смелых планов.

ЛЖЕДМИТРИЙ И ИНОСТРАННЫЕ ГОСТИ

Лютецию Гавриловну Голдышкину все знакомые называли коротко: "мадам". Она была коротка ростом, но широка поперек, не сильна умом, но крепка голосом. Биография ее была весьма пестрой, но лучше всего мадам помнила те дни, когда перед самой революцией она вышла замуж за австрийского графа и русского фабриканта Фридриха-Марию фон Эккель. По этой причине Лютеция Гавриловна до сих пор разговаривала высокомерно и безапелляционно. Так она разговаривала и со своей четвертой дочерью от третьего брака, Лирикой Тараканцевой, урожденной Голдышкиной.

Стоя на кухне перед сковородой с котлетами, мадам грохотала трубным басом так, чтобы ее слышала толстая, ленивая Лирика, сидевшая в комнате:

– Это же просто кошмар! Люди имеют машину, дачу, прислугу, а я, графиня фон Эккель, должна для твоего Тараканцева жарить котлеты!..

После ванны Лирика уже два часа сидела перед зеркалом, накручивала на голове какие-то замысловатые крендели и нехотя отвечала:

– Можешь не жарить. Мы пообедаем в ресторане...

Мадам возмущалась:

– Какие богачи! Жалкие три тысячи в месяц!.. Ты глупа, друг мой! С твоей внешностью можно найти мужа посолиднее, чем твой Лжедмитрий! Какие-то музеи, какие-то глупые картины. Что это может дать?..

Читатель уже догадался, что речь шла о муже Лирики – Дмитрии Павловиче Тараканцеве. За некоторые особенности характера кто-то окрестил его "Лжедмитрием". Эта кличка утвердилась за ним всюду, даже в его семье.

Разговор матери и дочери был прерван телефонным звонком. Лирика сняла трубку и нараспев произнесла: "Алло!", но с таким отчаянным английским акцентом, что у нее получилось: "Хельло-оу!.."

Мадам прислушалась. По кокетливым интонациям она поняла, что дочь говорит с мужчиной.

– Дмитрия Павловича еще нет дома... А кто его спрашивает?.. Знакомый?.. Из-за границы?.. О! Я могу дать его служебный телефон... Ах, уже звонили?.. Да, он дико занят... К нам... Пожалуйста, приезжайте.

– Кто это? – осведомилась Лютеция Гавриловна.

Лирика заметалась по комнате.

– Какой-то знакомый. Иностранец. Не может поймать Лжедмитрия. Хочет поговорить в домашней обстановке.

– Он едет к нам? – с ужасом спросила мадам.

– Да! И не один! Их двое!

Лирика плюхнулась на диван и стала натягивать на свои гигантские икры чулки-паутинку.

– Но я в ужасном виде! – застонала Лютеция Гавриловна.

– Надо убрать хотя бы одну комнату, – скомандовала Лирика. – А я начну искать Лжедмитрия. Ты знаешь, это не так просто.

Увы, она была права: Лжедмитрия Павловича Тараканцева нелегко было найти в бурных волнах деловой Москвы, хотя он присутствовал всюду, где только можно было присутствовать, и даже там, где ему присутствовать было не нужно. По должности он был начальником Музейного фонда, но, будучи одновременно "творческим работником", живописцем весьма оригинального жанра "научной эксцентрики", Тараканцев являлся (какое удивительное слово – "являлся"!):

а) членом бюро комиссии (или секции) научной эксцентрики;

б) членом секции (или комиссии) реставраторов и копиистов;

в)...

ш) членом различных жюри;

щ) членом редколлегий всех изданий его комиссий, а также секций и подсекций.

Математики назвали бы его "многочленом".

Он был не столь трудолюбив, сколь расторопен, и умудрялся не пропустить ни одного заседания, совещания, обсуждения, а на большие собрания прибегал всегда первым, садился в первом ряду (или в президиуме) и слово всегда брал первым...

Автор мог бы описать и творческую деятельность Тараканцева как "ведущего мастера научной эксцентрики", но сейчас он только хочет, чтобы читатель не сомневался в том, что Дмитрий Павлович Тараканцев был чрезвычайно занятым человеком. В этом всех убеждала его сверхъестественная активность. В этом, между прочим, не сомневался также и агент антикварного треста Педро Хорхе Кортец, познакомившийся с Тараканцевым еще в тридцатых годах нашего столетия.

Как известно, в те годы в СССР происходили великие исторические события: советское крестьянство вступило на путь массовой коллективизации; в эти же годы родилась наша индустрия; на предприятиях появились передовики производства, и впервые в истории человечество узнало на практике, что такое социалистическое соревнование. Но обыватели упорно называли эту эпоху "эпохой Торгсина". Действительно, в те годы золотые и серебряные побрякушки, попадая в каналы Торгсина, превращались в станки и машины, необходимые нашей стране. Но было и так, что некоторые не в меру расторопные "торгсиновцы" умудрялись под шумок превращать в триеры и сноповязалки картины больших мастеров, ценную скульптуру, редкие книги и прекрасные ювелирные изделия. Агенты антикварного треста рыскали в те годы по Москве и Ленинграду в поисках добычи... Рыскал в то время по нашей земле и Педро Кортец. Здесь он и познакомился с молодым художником Д.П.Тараканцевым, который уже тогда являлся членом комиссий и подкомиссий, секций и подсекций, в частности – членом экспертной комиссии, решавшей судьбу произведений искусства, предназначенных на экспорт.

Нужно отдать должное Тараканцеву: в своих решениях он был до обморока осторожен, и Кортец не мог похвастать, что с помощью Тараканцева он выудил хотя бы одну ценную картину. Но опытный авантюрист, близко познакомившись с ним, понял, что чрезмерную осторожность Тараканцева порождали не патриотизм, и не любовь к ценностям родной культуры, а всего-навсего трусость. По мнению Кортеца, Тараканцев много мог бы сделать для него. (и с большой выгодой для себя), если бы не был столь труслив... Эту черту непременного члена всех комиссий Кортец хорошо запомнил.

Проживая в Париже, он следил за судьбой некоторых своих советских "знакомых", а ныне, отправляясь в Москву, решил, что вирусоподобный активист Тараканцев обязательно поможет ему и Джейку найти и затем вывезти ценнейшую коллекцию Грозного. Именно потому поможет, что Тараканцев был зоологически труслив...

Как раз в тот момент, когда Лирика по телефону "поймала" наконец Лжедмитрия на каком-то музейном совещании, безголосый звонок трижды кашлянул в передней ее квартиры.

Лютеция Гавриловна с густо напудренным носом набросила на свои богатырские плечи тюлевую накидку цвета "ша-муа" (подарок графа Фридриха-Марии!) и пошла открывать дверь. За дверью стояли двое мужчин в светлых костюмах: один объемистый, смуглый, восточного типа, другой высокий, худощавый, бледнолицый.

– Прошу прощения, мадам, – с легким акцентом сказал по-русски пожилой. – Здесь квартира Дмитрия Павловича Тараканцева?

Лютецию Гавриловну трясло от волнения: перед нею стояли, с нею разговаривали живые иностранцы. Может быть, они прямо из Парижа приехали? Может быть, вот этот молодой – граф или виконт?..

– Да, – внезапно осипнув и потеряв свой роскошный бас, произнесла Лютеция Гавриловна. Она распахнула дверь и прохрипела сразу на трех языках: – Силь ву пле! Битте! Плииз!..

Кортец протиснулся в дверь, поцеловал пахнущую детским мылом длань Лютеции и отрекомендовался:

– Педро Хорхе Кортец! А это мой молодой друг Джейк Бельский.

Джейк приложился к руке Лютеции и, поморгав немного, сказал (тоже по-русски, но уже без всякого акцента):

– Я счастлив с вами познакомиться, мадам...

– Моя дочь Лирика Аполлоновна, супруга Лже... супруга Дмитрия Павловича, – овладев наконец своим фельдфебельским голосом, сказала мадам и ввела гостей в наспех убранную комнату.

На Лирику страшно было смотреть. Ее почти не имеющая точных очертаний фигура была облачена в шелковое платье, цвета багрового и тревожного, как пожар. Парижская горничная Кортеца Мадлен со своими ресницами и огненными губами показалась бы рядом с нею простой пастушкой. Рыжие и жесткие космы Лирики были взвихрены и торчали, как наэлектризованные; натертые ладошками щеки ее пылали; подведенные глаза метали молнии, а бюст колыхался и наступал, как девятый вал на картине Айвазовского. Вероятно, точно так выглядела жена подлинного Лжедмитрия, Марина Мнишек, в момент разговора с восставшими, которые только что прикончили Самозванца.

Через несколько минут завязался "светский разговор": гости учтиво восхищались красивыми домами новой социалистической Москвы, а хозяев больше интересовал старый капиталистический Париж.

– Правда ли, месье Кортец, что в Париже американские офицеры среди бела дня похищают девушек? – спросила Лирика.

– Увы, это так, мадам, – с грустью ответил "потомок великого конквистадора". – Но только не всех похищают, а... некоторых. И не днем, а ночью...

Мадам уже поставила на стол кофе, булочки, масло, зернистую икру...

В глазах Кортеца при виде икры появился плотоядный огонек:

– Икра!.. Зернистая!.. Джейк, вы когда-нибудь видели живую сказку?.. спросил он.

– Нет, – чистосердечно сознался Джейк. – Я не читал сказок, месье. Я читал только комиксы...

В этот момент в передней щелкнул замок, и в квартиру ворвался Тараканцев. Он именно ворвался, а не вошел. Сообщение жены о том, что к нему в дом направляются какие-то иностранцы, всполошило Лжедмитрия так сильно, что он первый раз в своей жизни дезертировал с совещания...

Тараканцев бросил шляпу и, протирая окуляры в золотой оправе, вошел в комнату.

Гости встали при его появлении.

– Месье Кортец и мистер Бельский, – торжественно представила гостей Лирика. – Они ждут тебя, Дмитрий.

Иностранцы поклонились и дожали руку сильно встревоженному хозяину.

– Очень, приятно... очень приятно... – забормотал Лжедмитрий, обшаривая неожиданных гостей бегающими рысьими глазками. – Прошу садиться... Чем обязан, господа?

Кортец засмеялся:

– Нет, я вижу, что вы меня не узнаете, товарищ Тараканцев, – сказал он и печально качнул головой. – Да и как узнать?.. Двадцать лет не видались... Я постарел, растолстел. А вы все такой же.

– Позвольте! – Тараканцев наморщил лоб и вгляделся. – Кортец?!. Агент Антикварного треста?..

– Увы, это я, Дмитрий Павлович... Торгсин... Кое-какие картины... Коптское евангелие...

– Как же! Конечно, помню! – без всякого восторга произнес Тараканцев. Педро Хорхе Кортец.

– Совершенно верно! У вас феноменальная память на имена... А это мой юный друг, такой же вольный турист, как и я, Джейк Бельский.

Джейк поклонился.

– Очень приятно, – сказал замороженным голосом Тараканцев. – Я могу быть вам чем-нибудь полезен, господа?..

– Мне очень неприятно вас беспокоить, Дмитрий Павлович, – сладким голосом произнес Кортец, – но мой юный друг, сын состоятельных родителей, изучает древнее восточное искусство. Ему нужно побывать в некоторых ваших музеях...

У Тараканцева отлегло от сердца, он уже успокоился и с любопытством посмотрел на "сына состоятельных родителей". Тот заискивающе моргал и глядел на Лжедмитрия с детской просительной улыбкой.

– Конечно! Пожалуйста! Для всех туристов у нас везде открыты двери, сказал Тараканцев и широко развел руками, демонстрируя готовность проявить гостеприимство.

– Пользуясь давним знакомством с вами, Дмитрий Павлович, я хотел просить вас, чтобы вы посоветовали, наметили маршрут мистеру Бельскому... – сказал Кортец и, оглянувшись на дам, добавил виноватым тоном: – Но я боюсь, что это будет разговор скучный и утомительный для наших прекрасных дам.

Практичная Лютеция Гавриловна сразу сообразила, что парижские гости явились на квартиру к ее зятю не за музейными советами, а по какому-то более важному делу. Она взяла за руку свою недогадливую дочь и, увлекая ее в соседнюю комнату, нежно пробасила:

– Рика, дорогая! Я давно собираюсь показать тебе кружева, которые подарил мне граф Фридрих-Мария...

ДВА НЕИЗВЕСТНЫХ ШЕДЕВРА

– Мы с вами, Дмитрий Павлович, беседуем уже полчаса и никак не можем договориться, – печально склонив голову набок, сказал Кортец.

Тараканцев нервно забарабанил пальцами по столу:

– И никогда не договоримся, господин Кортец. Я ничем вам не могу помочь. Никакие ваши гонорары мне не нужны. А раскопки производить в нашем монастыре вряд ли вам разрешат. Даже на концессионных началах. В этом вы убедились, побывав в министерстве.

Кортец остановился у подоконников и сосредоточил свое внимание на каком-то ядовито-зеленом кактусе, похожем на опухоль.

– Печально... – со вздохом сказал он, повернувшись к Тараканцеву. – У вас здесь действительно что-то произошло, что-то изменилось.

– Да, месье Кортец, времена Торгсина канули в вечность, – ответил Тараканцев ухмыляясь. – Сейчас мы ведем культурный обмен с заграницей, но не продадим уже ни одного ценного произведения искусства.

– Дух времени изменился, – не то спросил, не то констатировал Кортец.

– Совершенно верно...

– Но я не верю, чтобы изменились люди, которые с легким сердцем меняли шедевры искусства на крупорушки, – многозначительно глядя на Тараканцева, пророкотал Кортец.

Лжедмитрий насторожился:

– Не знаю, кого вы имеете в виду. Я лично, вам ни одного шедевра не продал.

– Дмитрий Павлович! – с подозрительной искренностью сказал Кортец, приблизившись к Тараканцеву. – Я тоже так думал. Но однажды... это было совсем недавно, в Париже... я убедился, что вы, может быть сами того не зная, все же продали мне два шедевра, два неизвестных портрета кисти Боровиковского...

Тараканцев даже привстал от неожиданности:

– Что такое? Я вас не понимаю...

– Джейк! Душа моя! Объясните товарищу Тараканцеву то, чего он не понимает, – обратился Кортец к Джейку, тихонько сидевшему в стороне и безучастно разглядывавшему непроницаемую физиономию Тараканцев а.

– С удовольствием, месье, – сказал Джейк и, вынув из большого конверта, положил на стол перед встревоженным Тараканцевым две цветные репродукции: – Это два пейзажа. Они были куплены месье Кортецом в России и проданы мне. С помощью рентгена я убедился, что под верхним слоем краски находится еще одно изображение.

Джейк вынул из конверта новые репродукции и, как продавец перед покупателем, положил их перед Тараканцевым:

– А здесь уже запечатлен процесс расчистки... Вот лицо... рука... часть фона... Вот подпись... У нас имеется заключение крупных художников, подтверждающих, что пейзажи были нанесены на портреты работы Боровиковского...

– ...И проданы мне за гроши с разрешения эксперта Дмитрия Павловича Тараканцева, – добавил Кортец, иронически глядя на помертвевшее лицо Лжедмитрия. – Прикажете показать купчую?..

Тараканцев вперился неподвижным взором в холеную, самоуверенную морду Кортеца. С минуту он молчал, наконец хрипло пролаял:

– Жулики! Шантажисты! Я сейчас же позвоню в МВД!..

Джейк деловито сложил в конверт репродукции и уселся на прежнее место с видом невинного дитяти. Кортец покачал головой:

– Ругаться не надо, Дмитрий Павлович. Это ни к чему... А позвонить в МВД нужно... Пускай разберутся в этом темном деле...

Он подошел к телефону и снял трубку:

– Джейк! Номер телефона МВД?..

Джейк уже листал свою записную книжку:

– Сию минуту, месье...

Тараканцев подбежал и вырвал у Кортеца трубку:

– Ведите себя прилично! Вы в чужом доме!

Кортец развел руками:

– Но вы же сами хотели позвонить. Зачем медлить?..

Тараканцев зашагал по комнате. Его трясло, как в лихорадке. Тон Кортеца, его уверенность сбили с толку несчастного Лжедмитрия. Шутка сказать – он продал два ценнейших шедевра русского искусства ловкому агенту за гроши... И кто теперь поверит, что он, Тараканцев, не знал, что именно находится под жалкой мазней, под двумя посредственными пейзажами?..

Кортец шевелил волосатыми пальцами, любуясь игрой света в камнях на перстнях. Джейк посылал в потолок непонятные сигналы своими зелеными веками...

Молчание длилось минуты две. Слышны были лишь подавленные вздохи Лирики за стеной и взволнованное сопение Лютеции Гавриловны, прильнувшей ухом к двери.

– Где оба полотна? – спросил наконец Тараканцев.

– В гостинице, месье... – подавшись вперед, вежливо сообщил Джейк.

– Милости просим завтра утром к нам, – сказал Кортец. – Прихватите с собой профессора Кончаковского. Он большой специалист по Боровиковскому.

– Ни в какие гостиницы я не поеду, – хмуро проворчал Тараканцев. Приезжайте сюда завтра вечером сами. Я и без Кончаковского во всем разберусь...

– Очень хорошо! – с нескрываемым удовольствием согласился Кортец. Он был уверен, что Кончаковского Тараканцев в это дело посвящать не будет.

Тараканцев сел и задумался.

Кортец подсел к нему и, стараясь говорить как можно задушевнее, сказал:

– Дмитрий Павлович! Душа моя! Не серчайте. Конечно, вы тут ни при чем. Кто-то во время революции замазал Боровиковского, чтобы не реквизировали, вот и все. Я обещаю вам, что, как только мы с мистером Бельским вернемся из монастыря, оба полотна будут ваши... Вы можете их сжечь или преподнести как открытие и прославиться...

– Что вы будете искать в этом монастыре? – угрюмо глядя на Кортеца, спросил Тараканцев.

– Там погребен боярин Бельский, друг Ивана Грозного... У Джейка есть сведения, что в гроб боярина Бельского положена одна интересная древняя рукопись...

– Византийская антология Агафия, пятый век, – с большой готовностью пояснил Джейк. – Ко мне попал от одного из эмигрантов ее титульный лист...

Он извлек из внутреннего кармана свернутый в трубку пергаментный лист, заправленный в ватманскую бумагу, и передал Тараканцеву. Тот долго и внимательно его разглядывал. Наконец вернул:

– Не думаю, чтобы вы что-либо там нашли. Все ценное вывезено. Остальное учтено и хранится в местном музее.

Кортец засмеялся и, легонько похлопав Тараканцева по плечу, сказал:

– Наша жизнь осмысленна только в том случае, если мы ежедневно отправляемся на охоту за счастьем, Дмитрий Павлович. Почему бы нам, скромным туристам, не поохотиться за счастьем на севере России, в романтическом древнем монастыре?..

– Я уже сказал: вам никто не разрешит заниматься там раскопками, холодно молвил Тараканцев.

– Мне – нет, а вот этому юноше разрешат, – кивнул на Джейка Кортец.

– Почему вы так думаете? – насмешливо поглядев на Джейка, спросил хозяин дома.

– Джейк! Продемонстрируйте товарищу Тараканцеву свои документы, коротко приказал Кортец.

Джейк встал, быстро извлек из кармана бумажники протянул Тараканцеву какую-то бумажку. Тот развернул, прочел и ахнул: он держал в руках командировочное удостоверение на бланке своего учреждения, с печатью и за своей подписью. Да, это была его собственная подпись: мелкая, замысловатая, с хитрыми закорючками. В удостоверении сказано было, что научный сотрудник Георгий Иванович Богемский направляется для исследовательской работы туда-то и туда-то...

Тараканцев поправил очки и внимательно поглядел на Джейка:

"Диверсант?.. Шпион... А что, если его сцапают?.. Нет! Чепуха!.. Легко можно будет установить, что удостоверение сфабриковано..."

Он вернул документ и, криво усмехнувшись, сказал:

– Сразу видно, что вы сын состоятельных родителей.

Джейк скромно промолчал и сел на свое место. Но Кортец весело рассмеялся:

– Его родители были совсем бездетны, Дмитрий Павлович. Пусть им легко будет на том свете...

Тараканцев встал:

– Итак, завтра в это же время я жду вас у себя.

Не рассчитывая на рукопожатие, Кортец поклонился с сияющим лицом:

– Непременно, душа моя. Только я не смогу приехать. Приедет Джейк и привезет пока одно полотно... А потом можно будет посмотреть и второй шедевр...

В комнату ввалилась Лютеция Гавриловна, за нею неуверенно вошла Лирика.

– Как, вы уже уходите? – оживленно спросила мадам.

– К сожалению, нам пора, – сказал Кортец и приложился к мощной руке Лютеции.

То же самое проделал и Джейк.

– Ваш муж стал бы великим человеком, мадам, если бы в Советском Союзе ценили истинный ум, – льстивым тоном произнес Кортец и поцеловал руку Лирики.

Тараканцев остался в комнате, так и не решив, нужно ли ему провожать гостей.

– Ум!.. Великим человеком стал бы!.. – зарычала Лютеция, когда за Кортецом и Джейком захлопнулась дверь. – Ему люди предлагают выгодное дело, суют деньги, а он из себя святого корчит!..

– Лютеция Гавриловна! – истерически завизжал Тараканцев. – Извольте замолчать!

– Мама, оставь, пожалуйста! – окрысилась Лирика.

– Я замолчу, – грозно сказала мадам, – но теперь и вы будете молчать, как жареный судак, Лжедмитрий Павлович... Эти господа вас так зажмут в кулак, что вы и не пикнете...

ПРОГУЛКИ ПО МОНАСТЫРЮ

Провожаемые строгими глазами святых, изображенных на стенах массивных каменных ворот, Тася и Волошин прошли под сводами монастырской надвратной церкви и, остановившись, оглянулись... Стройная, словно парящая в небесной синеве одноглавая церковка напомнила Тасе Царевну Лебедь, чудесную красавицу из сказки Пушкина.

Тася сказала об этом Волошину. Тот быстро согласился, но не удержался от искушения пошутить.

– И этой девушке всего лишь четыреста лет! Я уверен, что так же, как и Царевну Лебедь, ее создал поэт. Да, поэт! – повторил он. – Но обратите внимание, Настенька, своим произведением он явно протестует против "загробных мук" и говорит лишь о вечной жизни.

Тася счастливо засмеялась:

– Как я довольна, что приехала сюда! Я вижу живые чудеса древнего зодчества! Этих поэтов в старину называли "умельцами каменных дел".

Тася и Волошин шли по тенистым аллеям главного монастырского двора.

– Пойдемте во внутренний двор. Я хочу осмотреть ту церквушку, о которой нам вчера вечером рассказывал профессор Стрелецкий, – сказала Тася.

Дворов в монастыре было пять, и их отделяли друг от друга мощные стены и ограды.

– Не понимаю, почему монастырь внутри разгорожен? – спросила Тася.

– А я объясню вам, – сказал Волошин. Он уже свыкся с ролью профессионального гида и, начитавшись в Вологде справочной литературы, охотно давал объяснения своей спутнице. – Дело в том, что мы с вами находимся не только в бывшем монастыре, но и в бывшей крепости. Да, да! Это был крупный военный опорный пункт на севере Московской Руси... Враги не могли углубиться на юг, миновав эту крепость. Здесь стоял сильный гарнизон, который мог мобилизовать население и ударить интервентам в тыл... А взять приступом эту крепость было невозможно... Вы обратили внимание, что стены крепости почти везде окружены озером?.. Они так же высоки, как стены Московского Кремля, а башни даже выше и шире кремлевских...

Тася оглянулась и с уважением поглядела на могучие стены и башни монастыря.

– Теперь перейдем к вопросу, заданному мне одним из экскурсантов, бойко продолжал Волошин. – Зачем столько стен внутри монастыря?.. А затем, что, если во время осады крепости враги ворвутся в какой-либо один монастырский двор, им придется штурмовать стены остальных дворов...

– Да, действительно... – с восхищением оглядывая внутренние стены, согласилась Тася.

– Прошу обратить внимание, товарищи экскурсанты, на расположение дворов. Ворвавшись в один двор, враги уже сами с трех сторон попадали в окружение защитников крепости и часто бывали так биты, что старались поскорее удрать обратно.

– А монастырь этот действительно осаждали враги?

– Да! И неоднократно, уважаемые товарищи! Но каждый раз они бывали отброшены и рассеяны... А вот и пятый двор.

Перед ними раскрылся уголок неописуемой прелести: зелень травы самых неожиданных оттенков легким ковром покрывала небольшую лужайку, прорезанную ручейком. На зеленом холме стояла пурпурная церковь, окруженная хороводом берез. Перед церковью в немом ожидании застыл строгий белый павильон, прикрывший крохотную избушку Кирилла Белозерского, основателя монастыря. А над всем этим маленьким миром прошлого в синем небе сияло глазастое солнце и стояла какая-то особенная, левитановская тишина...

Тася нараспев произнесла:

В синем небе, в темной глуби

Над собором тишина...

Произнесла и умолкла, прислушиваясь, будто ожидала, что откликнется эхо.

Волошин затряс головой, будто желая отделаться от какого-то наваждения:

– Блок... Этот монастырский уголок может навеять только такие настроения... Давайте осмотрим церковь, Настенька. Я хочу убедиться, что призраки ушли отсюда, что здесь остался только чудесный Александр Блок.

Юноша и девушка приблизились к церкви, где вчера ночью они видели странного старика. Дверь была приоткрыта. Постояв минуту, Тася и Волошин вошли в церковь.

Насколько нарядным и радостным был ее внешний вид, настолько строгой и суровой она оказалась внутри... Темные древние иконы, почерневшая позолота, меланхолический блеск бронзовых подсвечников, коричневый тон деревянного аналоя – все это ясно показывало, что создатели церкви обращаются к вошедшему на языке аскетизма и смирения.

В глубине виднелся небольшой алтарь. Сквозь маленькие оконца, похожие на бойницы, тянулись к полу лучи солнца.

Волошин взглянул на Тасю:

– Ну как?

– Жутко... – поеживаясь, ответила девушка. – Смотрите, какой здесь интересный пол! – вдруг воскликнула она.

Волошин стал разглядывать пол. Составленный из больших разноцветных плит ярких и темных тонов, он являл собой замысловатый и в то же время вполне законченный орнамент. Простой домотканый ковер закрывал центральную часть орнамента, и длинная дорожка от паперти до алтаря разрезала его надвое.

Волошин нагнулся, взялся за ковер и стал его скатывать.

– Что вы делаете? – с изумлением спросила Тася.

– Хочу посмотреть весь пол.

Скатав ковер, Волошин принялся за дорожку. Через три минуты мозаичный пол предстал перед Тасей во всем своем великолепии.

– Хорош, правда? – спросил Волошин.

– Очень! – с восторгом подтвердила Тася. – Если бы его можно было зарисовать... Мне бы очень хотелось, Ваня.

– Рисовать я не умею, но...

Волошин осмотрелся и выбежал из церкви. Через минуту он вернулся со стремянкой и поставил ее поближе к центру, потом взобрался на нее и взял в руки висевший в футляре фотоаппарат.

Щелкнув несколько раз затвором и осветив церковь вспышками магния, Волошин слез со стремянки, отнес ее на место и вновь разостлал ковер и дорожку.

Целый день Тася и Волошин бродили по обширным монастырским дворам, опускались в страшную подземную монастырскую тюрьму, поднимались на гребни крепостных стен. Тася измерила высоту Кузнецкой башни, стоящей прямо в воде озера. Получилось двадцать метров.

Взявшись за руки, как школьники, они ходили и смотрели, смотрели и обменивались впечатлениями, вспоминали все, что они узнали в Вологде об этом русском чуде, гордо стоящем над озером, о сказочном "граде Китеже", затерявшемся в северных лесах. Стоя на зеленом холмике пятого двора, Тася сияющим взором окинула монастырские строения, видневшиеся вдали: белые кельи и старинные палаты, трехэтажные стены с бойницами. Она прислушалась. Вокруг стояла тишина, лишь издалека доносился сигнал одинокой машины, гудели шмели и шептались березы.

– Как странно! – сказала Тася. – Лишь три дня назад мы были в Москве, в самом центре бурной современной жизни, и вот попали сразу в тринадцатый и четырнадцатый век, в феодализм... Ваня, достаньте свою тетрадку и прочтите, что вы там еще записали в Вологде об этом монастыре.

Волошин достал из-за пояса общую тетрадь и, развернув, стал читать, как псалтырь:

– "Русский север среди своих исторических памятников насчитывает несколько монастырей, из которых наибольшее значение имеют монастыри-крепости, бывшие проводниками не только религии, но и московского влияния, проводниками идеи объединения вокруг Московского государства всей русской земли".

– Нет! – нетерпеливо прервала его Тася. – Вы мне это уже говорили... Найдите в своей тетрадке монаха, который ушел из московского Симонова монастыря в четырнадцатом веке и поселился вот здесь, на этом холмике, в диких лесах...

– Святой Кирилл? – насмешливо спросил Волошин. – Настенька! Побойтесь бога! Я говорю в буквальном смысле. Чего доброго, вы здесь молиться начнете...

– Ах, Ваня! – со вздохом сказала Тася. – Ну зачем вы острите? Я не буду молиться. Но я хочу понять этого человека. Кто он? Почему ушел из Москвы в эту глушь? Ведь он там архимандритом крупного монастыря был. Знать московская под благословение к нему подходила... В чем же дело? Что ему в этих диких озерных дебрях понадобилось?.. Ответьте мне. Только без шуток и острот.