Текст книги "Пропавшее сокровище. Мир иной"

Автор книги: Григорий Гребнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

В данную минуту Кортец и Джейк также путешествовали по монастырю и обменивались такими мыслями:

– Как вы думаете, Джейк, во что обошлись расходы по сооружению всей этой махины?

Джейк быстро извлек свою записную книжечку, в которой было записано все, вплоть до имени и отчества начальника речной пристани.

– Сию минуту, месье… Сорок пять тысяч рублей… В переводе на современные деньги это около десяти миллионов долларов…

– Я купил бы его, если бы он продавался и если бы не торчал в такой дали от Парижа. Я показывал бы его восторженным историкам и искусствоведам, – воодушевляясь, говорил Кортец, шагая вдоль могучей крепостной стены. – За большие деньги я пускал бы сюда отдыхать усталых богачей. Монастырь-санаторий для нервных и издерганных людей! Экстра!.. А вон тот благоуханный дворик с полынью – это для влюбленных. Поцелуй в тишине и в зарослях такого дворика входит в сердце, как нож…

– А я сдавал бы этот монастырь в аренду Голливуду… – мечтательно произнес Джейк.

– Правильно! – крикнул Кортец и, вздохнув, добавил: – Странно! Советская Россия страна, где нельзя безнаказанно быть дураком. Это впечатление выносят все здравомыслящие иностранные гости. А между тем… Чем, если не глупостью, можно назвать то, что такое доходное сооружение прозябает и пустует где-то в глуши?

– А вот Ивану Грозному как раз это и нравилось, месье.

– Ну, у него были свои соображения, кстати, видимо, тоже не лишенные материальной основы. Кто-кто, а он, наверное, знал, что его книжечки стоят десятки миллионов долларов… У русских есть такая пословица: «Подальше положишь – поближе возьмешь». Запомните ее, Джейк.

Кортец и Джейк не спеша шагали по узкой зеленой полосе земли, отделявшей Сиверское озеро от монастырских стен и башен. Здесь, так же как и во всем монастыре, стояла вековая тишина, лишь робкие волны вели тихий разговор на пологом берегу озера…

Джейк оглянулся. За ним по пятам шел мрачный монастырский сторож дед Антон. Его мучила одышка, но он шел, сопя и тяжко ступая по пушистой траве своими огромными сапогами.

– Зачем вы взяли его с собой, месье? – кинув недовольный взгляд на старика, спросил Джейк по-французски.

– У него все монастырские ключи, товарищ Богемский. Это здешний апостол Петр, – посмеиваясь, ответил Кортец.

– Вы забыли, что я сотрудник Музейного фонда, месье. Я отберу у него все ключи и пошлю его к черту, – холодно сказал Джейк.

– Это будет ваш второй глупый поступок, товарищ Богемский, – продолжая путь и не оглядываясь, произнес Кортец.

– А какой был первый?

– Письма на Ордынке. Они ничего нам не дали, но, наверное, уже пустили по нашему следу какого-нибудь сыщика.

– Чепуха!

– Дай бог, товарищ Богемский, чтоб это оказалось чепухой. Но с этим конвоиром мы не привлекаем ничьего внимания.

Кортец подошел к воде. Озеро, потревоженное легким ветерком, поблескивало мелкой сверкающей рябью и торопилось к монастырю, как толпа паломников, но на берегу путь ему преграждали гладко отшлифованные многопудовые валуны.

– Спросите его, откуда эти камни, – обратился к Джейку Кортец.

Джейк пожал плечами: вопрос казался ему праздным. Но все же он перевел его, безразлично глядя в тусклые, блуждающие глаза старика.

– Оттуда… – кивнул старик на высокие крепостные стены монастыря и добавил, с усилием выговаривая каждое слово: – Монахи бросали их… на головы… на головы иностранным гостям…

– Ого! – не дождавшись перевода, весело воскликнул по-французски Кортец. – Вы чувствуете, товарищ Богемский, какой камень бросил в мой иностранный огород этот мельник из оперы «Русалка»?

Старик внимательно смотрел на Кортеца из-под своих седых, нависших бровей:

– Что сказал… этот господин? – спросил он, обращая взгляд на Джейка.

– Он говорит, что вы похожи на мельника из оперы «Русалка», – презрительно ответил Джейк.

Старик заклохтал, как глухарь на току. Он смеялся и тряс лохматой головой.

– Какой я мельник?! Я ворон здешних мест! – сердито сказал он, внезапно оборвав смех.

Джейк и Кортец переглянулись.

– Любопытно… – после долгой паузы произнес по-французски Кортец и зорко вгляделся в старого сторожа.

– Этот столетний пень, оказывается, кое-что смыслит в операх и даже умеет острить.

Джейк уже поглядывал на старика настороженно и подозрительно, но тот не обращал ни на него, ни на Кортеца никакого внимания. Усевшись на один из валунов и сняв рыжий сапог, он принялся перематывать бурую вонючую портянку.

– М-да… странный старик, – тихо сказал Джейк.

– Думаю, что не всегда он носил портянки… – резюмировал Кортец и прибавил не совсем уверенно: – Как по-вашему, товарищ Богемский, не понимает ли он наши с вами разговоры?…

Джейк еще раз внимательно поглядел на старика и ответил Кортецу, на этот раз по-английски:

– А черт его знает! Надо проверить.

– Продолжайте говорить по-французски и не обращайте на него внимания, – также по-английски предложил Кортец и тут же перешел на французский: – Итак, товарищ Богемский, вам довелось вчера услышать здесь, в монастыре, интересную лекцию профессора Стрелецкого о поездке Ивана Грозного в Сиверский монастырь в 1557 году?…

– О да, месье!.. – с большой готовностью подтвердил Джейк. – Профессор Стрелецкий очень живо описывал своим молодым друзьям визит Грозного в этот монастырь.

– А зачем приезжал сюда царь Иван Грозный? – с наигранным любопытством спросил Кортец, искоса наблюдая за сторожем.

– Он привез сюда и запрятал в монастыре какие-то книги, месье…

Тем временем дед Антон уже переобул один сапог и готовился взяться за вторую портянку, но валун, на котором он сидел, видимо, показался ему неудобным. Он встал и, выбрав другой камень, круглый, как исполинский череп, пристроился поближе к Джейку.

– Профессор собирается искать здесь книжный клад Грозного? – спросил Кортец.

– Да, месье… – ответил Джейк. – Несмотря на свой почтенный возраст, это очень энергичный ученый.

– Прошу вас, товарищ Богемский, спросите старика, слыхал ли он что-нибудь о посещении Грозным Сиверского монастыря и о книжном кладе, – попросил Кортец.

Джейк обратился к сторожу и перевел ему вопрос Кортеца.

Старик посопел еще с минуту и, глядя в сторону, пробурчал:

– Всякое говорят… Старые люди сказывали… был тут клад… да вывезли его потом…

Кортец и Джейк переглянулись:

– Кто вывез? – живо спросил Джейк.

Старик подумал, шевеля мохнатыми бровями.

– Царь Борис вывез… – сказал он наконец. – Годунов… Сказывают, был тот царь человек умный… начитанный… и тайну про монастырский клад знал…

– От кого знал? – уже с беспокойством спросил Джейк.

– А это… вам надо бы… у него спросить… – глухо сказал старик, отводя взгляд в сторону.

– Что вы думаете об этой версии? – спросил Кортец, обращаясь к Джейку по-английски и забывая при этом, что он, иностранный турист, русского языка до сих пор не должен был понимать.

– Чепуха! – воскликнул Джейк также по-английски и быстро встал с травы. – Старик повторяет какую-то болтовню. А кроме того, он, по-моему, ненормальный.

– Ну, это не ваша идея, – насмешливо сказал Кортец. – Старик сам объявил себя «вороном здешних мест»…

Неожиданно Кортец и Джейк вновь услыхали глухариное клохтанье. Они с удивлением поглядели на старика. Содрогаясь и покачиваясь на своем валуне, он смеялся и показывал скрюченным пальцем на озеро:

– Рыбешка… глупая… выплеснулась… а баклан ее… хватил на лету. Хе-хе-хе!..

Иван и Анастасия

Близилась ночь. Солнце ушло из монастыря и собиралось заночевать где-то за дальней гладью Сиверского озера. Но его багровые лучи еще струились из-за зубчатых стен и дремлющих сторожевых вышек, похожих на дозорных старинного московского войска…

Профессор Стрелецкий присел на гладкий камешек посреди темно-зеленой лужайки между двумя маленькими церквушками и прислушался. Он подумал, что вот эта тишина когда-то ушла отсюда на картины Нестерова с ясноглазыми лесными отроками, а сейчас вернулась вновь.

Рядом со Стрелецким стояли Тася и Волошин. Они тоже слушали эту чарующую тишину, вдыхали сладкие и горькие запахи трав, следили за меркнувшим заревом заката. Но они не видели того, что видел на этом холме старый профессор.

Стрелецкий заговорил тихо и торжественно, как сказитель древних былин…

 
…По реке по Шексне, с Волги-матушки
Встречь воде, меж лугами зелеными
Выгребают суда государевы,
Идут барки высокие, новые,
Пологами цветными прикрытые.
В тех судах, расписных по-владимерски,
Едет царь-государь к Белу-озеру,
Князь великий Иван свет Васильевич.
Беззаботное солнышко божие
С неба светит высокого…
День веселый, и светлый, и радостный,
Что ж не радостен царь с поезжанами,
Молодыми князьями-боярами?
Почему государь запечалился?…
…Он сидит на скамье призадумавшись,
Уронил молодую головушку…
Плачет горько царица Настасий
Над царевичем юным Димитрием,
Во пути от истомы преставшимся…
Царь приехал в обитель далекую,
Обнял он Симеона игумена,
Испуская слезу не единую…
…Под священное пение иноков
Положили во гробик царевича
И в предтеченской церкви покоили,
Что как дар по рожденьи Ивановой
Государем Васильем поставлена…
 

Стрелецкий умолк. Он глядел на маленькую церковь Иоанна Предтечи, высившуюся на холме среди юных, радостных берез.

– Вот здесь, в этой церкви, четыреста лет назад стоял гробик первого сына царя Ивана Васильевича, младенца Дмитрия, умершего в пути, когда молодой Грозный с царицей Анастасией предприняли путешествие из Москвы на далекий север, сюда, в обитель Кирилла Белозерского… Я прочел вам сейчас отрывок из старинной былины «Кириллов езд», которую нашел в пыльных архивах монастыря. Неизвестный автор в этой былине подробно описывает путешествие Ивана Васильевича и его молодой жены Анастасии Романовны…

– Анастасия… – прошептала Тася. – Ее тоже так звали… Ваня!

Волошин взглянул на нее:

– Я, Настенька!..

– Как имя вашего отца?

– Его зовут Василием, – просто ответил Волошин. – А что?

– Ничего… Я так…

«Иван и Анастасия… Государь Иван Васильевич и его молодая жена Анастасия…»

Мысль Таси заметалась, как птица в тенетах, но ее сковал ровный голос Стрелецкого, прирожденного лектора, превратившегося вдруг на чудесной лужайке романтического монастыря в сказителя былин о седой старине. В далеком прошлом Тася увидела…

Это было четыре века назад, на закате солнца… Множество цветных парусов еще трепетали на расписных барках флотилии, бросившей якоря у стен Сиверского монастыря. Самая большая барка, с царским шатром на палубе, пристала к берегу, и по мировой сходне ее, покрытой ковром, сошел молодой Грозный. Был он ростом почти высок, но не долговяз и одет просто. Большие карие глаза смотрели строго, даже сурово… Под благословение к толстому, багроволицему игумену Иван подошел быстро и деловито. Затем поднял голову. С трудом разжав губы, вымолвил:

«Горе у меня, отче…»

Игумен прислушался к рыданиям Анастасии Романовны в царском шатре на барке и ответил, тяжко вздохнув:

«Гонцы донесли печальную весть, государь… Молиться надо… Господь тебя, как святого Нова, испытывает…»

«Воля божья… – угрюмо сказал Иван. Он повысил голос: – Княгиня Ефросинья и враги мои небось рады будут!.. Нет у меня наследника!.. Братца моего двоюродного, дурачка Володимера, на великокняжий престол протчат. А землю русскую по уделам разворуют…»

Он скрипнул зубами. Затем, оборотясь каменным лицом в ту сторону, откуда прибыли его барки, хрипло крикнул:

«Ан нет! Не бывать тому!.. А старую суку Ефросинью я сюда, в Горицкую обитель, пошлю да в келью под замок посажу!..»[7]7
  Иван Грозный действительно сослал впоследствии в Горицкий женский монастырь княгиню Ефросинию Старицкую, представительницу боярской оппозиции Грозному; будучи уличена в новом заговоре, княгиня Старицкая по приказанию Грозного была утоплена в Сиверском озере.


[Закрыть]

Игумен молчал.

«Перенеси, отче, новопреставленного младенца Дмитрия во храм Иоанна Предтечи и сегодня же отпевание учини», – приказал Иван и пошел к монастырской стене, за которой уже были возведены для него и для свиты деревянные хоромы…

Профессор Стрелецкий привстал и показал на трехъярусную стену, за которой плескались воды озера:

– Вот здесь стояли те хоромы, и сюда же с барки царской были перенесены кованые сундуки с ценной кладью. А ведал захоронением тех сундуков друг и наперсник царя боярин князь Иван Дмитриевич Бельский, человек ловкий и сметливый… О том повествует старинная былина…

И вновь Тася погрузилась в видения прошлого. Она ясно видела суровое лицо молодого царя и тоскующие, заплаканные глаза Анастасии Романовны; как сквозь сон слышала Тася тихий голос Стрелецкого:

 
У царевича гробика малого
Плачет горько Настасия.
Нет ей радости в детках ниспосланных:
До годочка не выжила Аннушка,
Померла осьми месяцев Марьюшка
И прибрал бог царевича малого,
Дорогого сыночка Димитрия.
По родителе князе наследника…
 

Тася видела их обоих, Ивана и Анастасию. Они сидели рядышком вот здесь, подле этой церкви, где стоял маленький гробик… Он гладил ее по темным волосам и ласково говорил:

«Не горюй, Настенька!.. Мы с тобой молодые, будут у нас еще детки. И сыночек будет…»

«Жалко его, Ваня!.. – отвечала заплаканная молодая женщина. – Какой он пригожий был! Глазки большие, как у тебя… И агунюшки уже кричал, вспомни…»

А тихий вечер окутывал тенью эту грустную пару… И горькой полынью пахло тогда так же, как пахнет сейчас… Нет лишь скорбного пения иноков и не слышны слова торжественной молитвы.

А Волошин видел другого царя Ивана. И этот другой Иван ходил с игуменом по монастырю, все оглядывал хозяйским взглядом, все примечал.

«А почему у тебя, отче, над могилами сосланных бояр Воротынских да Шереметьевых великие храмы стоят?»

«Доброхотными даяниями вдов боярских сооружены, государь», – елейным голосом отвечал игумен.

«Ишь ты! – загремел молодой царь. – Даяниями вдов?… А над могилкой святого Кирилла, премудрого старца, коий обитель сию основал, ветхая часовенка стоит!.. Гоже ли так, отче?…»

«Негоже, государь, – поспешно согласился игумен. – Воздвигнем храм великий…»

«То-то! А ту кладь, что Бельским в погреба монастырские захоронена будет, береги, отче, как свою голову. Она у тебя одна, и клад тот у меня один… Вник?…»

«Вник, государь…»

«Здесь у вас нет бояр, ворогов моих, обитель сия не горит, и дикий татарин в ваши леса не заходит…»

В представлении Волошина игумен был в эту минуту похож на завхоза, которому молодой, но очень расчетливый директор предприятия поручает хранение остродефицитных материалов. Завхоз понимает, что хранение этих материалов принесет ему, завхозу, много хлопот, и потому выслушивает наставления начальства без всякого энтузиазма…

А государев прораб, то есть боярин Иван Дмитриевич Бельский, метался по монастырю как угорелый: в бесплатной рабочей силе недостатка у него не было, но архитектор явно отлынивал от работы. Он приехал из Италии, у него была договоренность с русским царем, что строить он будет дворцы и церкви, а тут вдруг его бесцеремонно усадили на барку и два месяца волокли куда-то на север, в дикие дебри, да еще при этом не выпускали днем на палубу, чтобы он не запомнил дорогу… Здесь, в этом монастыре, его заставили проектировать какой-то подземный тайник, о котором ни одна живая душа не должна знать. Идиотская работа, от которой ни славы, ни денег ждать не приходится…

Архитектор высказал все эго боярину Бельскому, но суетливый царский друг и лакей лишь состроил постную морду и развел руками:

«Вы свободны, сеньор… Мы неволить вас не станем… Где выход из монастыря, сеньор знает, а путь в Венецию лежит на полдень и заход солнца отсюда…»

Все это Волошин ясно «себе представлял… Неожиданно его воображаемая экскурсия в прошлое и повествование профессора Стрелецкого были прерваны вежливым покашливанием. Волошин оглянулся и в наступающих сумерках разглядел позади себя две фигуры. В одной из них он узнал художника Еланского, два дня назад прибывшего из Вологды, а в другой – научного сотрудника какого-то музея Богемского, ежедневно слоняющегося по монастырю вместе с толстым французским туристом, похожим на турка…

Покашливал Богемский. Затем он вкрадчиво спросил:

– Прошу прощения, профессор… Вы так увлекательно описываете посещение этого монастыря молодым Грозным, что я невольно заслушался, но… э-э…

– Что «но»? – спросил Стрелецкий.

– Вы столь уверенно говорите о каком-то кладе, захороненном здесь, в монастыре, Грозным… Есть ли у вас доказательства, подтверждающие правдоподобие этой версии?

– Да, – нетерпеливо ответил Стрелецкий. Он был раздосадован, что этот прилизанный музейный чиновник прервал его рассказ. – У меня есть неопровержимые доказательства, подтверждающие правдивость этой версии…

– Вы имеете в виду стихи, которые вы здесь цитировали? – с нескрываемой насмешкой спросил Джейк Бельский.

– Нет! Не только эти стихи… В архиве монастыря я нашел указания о кладе Грозного и о тайнике, где был захоронен этот клад.

– О! Это великое открытие, профессор! – с деланным энтузиазмом воскликнул Джейк. – Вы непременно должны сообщить об этом моему управлению… Я помогу вам…

– Против помощи я не возражаю, – усмехнулся Стрелецкий, – но доклад о своих изысканиях я сделаю в академии и доложу своему научному обществу…

– Да, да! Конечно… Простите, что я вас прервал. Продолжайте. Вы так увлекательно рассказываете!

Но вдохновение уже покинуло старого профессора. Он поежился:

– Становится прохладно…

– Да, Игнатий Яковлевич! – воскликнула Тася. – Вам пора вернуться в гостиницу. Разрешите, мы с Ваней вас проводим…

Втроем они направились к выходу из монастыря, и по дороге профессор еще долго рассказывал своим молодым друзьям о приезде в этот монастырь Грозного в 1557 году.

* * *

В этот вечер слишком много впечатлений обрушилось на Тасю. Она не могла лечь спать и, проводив Стрелецкого, пригласила Волошина погулять по аллеям березовой рощи, именуемой в Сиверске «Парком культуры и отдыха».

В этом парке не играл духовой оркестр, его заменяло радио. Сейчас оно услаждало слух влюбленных парочек частушками о высоком надое молока и о пользе квадратно-гнездового способа посадки картофеля. Но Тася ничего не слышала. Крепко сжимая руку Волошина, она говорила:

– …и вдруг мне показалось, что это уже не я, Анастасия Березкина, студентка московского института, а другая Анастасия, та, что приехала на барке из далекой Москвы в этот монастырь… Вы меня понимаете, Ваня?…

Волошину страшно захотелось сказать: «Понимаю, Настенька… Вы почувствовали себя уже не комсомолкой, а царицей…» Но вдруг он увидел совсем близко серые глаза девушки. Даже в темноте он разглядел в них неподдельное горе и промолчал.

– Я еще… ведь я ничего не видела в жизни… – тихо продолжала Тася. – Но вдруг я почувствовала, что у меня умер ребенок… Такого отчаяния я никогда не испытывала…

– Вы очень впечатлительны, Настенька, – рассудительно сказал Волошин. – Так нельзя…

Тася не слышала его. Она молча смотрела на сумрачные громады монастырских стен, смутно видневшиеся за деревьями.

– Сходим туда, Ваня… – попросила она вдруг.

Он удивился:

– Куда, Настенька?

– В церковь. В ту, где гробик… Вы боитесь?

– Да нет… Но там нечего делать сейчас, – нерешительно ответил он.

– Ну, тогда оставайтесь, а я одна пойду. – Тася высвободила руку.

Но Волошин удержал ее:

– Подождите… Но ведь ворота в монастыре уже заперты.

– А мы пойдем в обход, со стороны озера.

– Вы хотите сказать – вплавь?

– Нет, вброд… Там возле башни мелко.

Он покачал головой:

– Вы, Тасенька, просто девчонка и притом очень взбалмошная.

– Я не знаю… Может быть… Ну, идемте же!.. – И она нетерпеливо потащила его к выходу.

– А вы не боитесь встретиться там с чем-нибудь страшным? – насмешливо спросил он.

– С чем?… – с тревогой и затаенной надеждой спросила Тася.

– С привидением, например…

– Нет, это не страшно. Я сама сейчас привидение.

Они добрались до Кузнецкой башни, от которой крепостная стена поворачивала к югу. Здесь плескалась вода озера. Тася хотела снять туфли, но Волошин остановил ее:

– Не надо… Я перенесу вас…

Она молча позволила взять себя на руки и обняла его рукой за шею…

Руки были сильные, но держали они ее так бережно, как маленького ребенка… Где-то в темноте слышалось журчание воды, потревоженной его шагами…

Наконец он ступил на береговую полоску земли и остановился. Он спросил, помедлив:

– Ну?… Пойдем ножками?… Или останемся у дяди на ручках?…

– Ножками, – сказала она. – И я очень прошу вас, Ваня… не расхолаживайте меня. И не смейтесь над моими чудачествами. Слышите?…

– Клянусь, Настенька!..

– Такая я есть и такой останусь на всю жизнь. А если я вам… Если вам не нравится, вы можете со мной не дружить.

– Да что вы, Настенька! Ну конечно же, вы мне нравитесь!.. Даже больше, чем полагается…

Она поспешно отстранилась:

– Не надо!.. Идемте скорее.

– Может быть, все-таки на ручках? – робко спросил он.

Она взяла его под руку и повела вперед к темному, загадочному, как древний курган, холму. Вскоре они подошли к церквушке на холме и остановились перед нею в молчании.

– Обойдем вокруг… – тихо сказала Тася.

– Обойдем…

– Мне здесь ночью нравится больше, чем днем. А вам?…

– Здесь хорошо, Настенька…

Неожиданно где-то совсем рядом они услыхали шаги и оглянулись…

– Здесь кто-то ходит, – шепотом произнесла Тася.

– Тихо!..

Волошин прислушался. Шаги послышались вновь.

– Кто-то ходит в церкви, Настенька.

– Уйдемте… Мне страшно!.. – прошептала испуганная девушка.

Он обнял ее, успокаивая:

– Не бойтесь. Я с вами… Но кто бы это мог быть?… Шаги слышатся там, в церкви… Вот что. Отойдите. Настенька, вон к тем двум березкам – у вас светлое платье, и возле них вас будет не видно. А я пойду посмотрю…

Но едва Тася отошла в сторону, а Волошин сделал два шага, как скрипнула массивная дубовая дверь, окованная железом, и из церкви медленно выползла неуклюжая серая фигура…

Волошин сразу присел в высокой траве. Он не мог разглядеть странного ночного посетителя древней церквушки, но подойти или окликнуть не решался.

Человек в сером загромыхал тяжелым замком на дверях и неторопливо направился в ту сторону, где, распластавшись в траве, залег Волошин. Волошин услыхал тяжелое дыхание и металлическое позвякивание. Ключи! Теперь он узнал незнакомца. Это был старый монастырский сторож дед Антон. Волошин не раз видел этого высокого сутулого старика, облаченного в длинную холщовую рубаху, лохматого, хмурого, немногословного, лицом своим напомнившего Волошину толстовского отца Сергия… В том, что монастырский сторож бродит по ночам по монастырю и заходит даже в церкви, ничего удивительного не было. Не дойдя до затаившего дыхание Волошина, старик вдруг повернул и направился в обход церкви. «Куда это он? – подумал Волошин. – Что ему понадобилось там, на задворках?» Он подождал немного, затем быстро встал и подбежал к Тасе.

– Это сторож, дед Антон… Вы постойте здесь, а то он вас заметит, Настенька, а я схожу посмотрю, куда он побрел.

– Мне страшно здесь!.. – прошептала Тася.

– Ну, идемте со мной. Только вы останетесь за углом церкви, а я за ним послежу.

Они пошли по траве, стараясь ступать неслышно. Тася приникла к углу церкви, а Волошин обогнул стену и стал тихонько пробираться вперед, раздвигая густые заросли полыни. Старика нигде не было, не слышно было и шагов его, лишь отчетливый лязг железного засова где-то вблизи услыхал Волошин. Что это за засов?… Где он?…

Волошин огляделся вокруг и ничего, кроме маленькой церкви, не увидел…

«В часовню вошел?… Но ведь под нею какая-то гробница, склеп, мертвецы… Что ему там понадобилось?» – размышлял Волошин, медленно приближаясь к часовне.

Он приник ухом к облупленной штукатурке часовни, но ни единого шороха, ни звука не услыхал: старая усыпальница была так же мертва, как и захороненные в ней ссыльные бояре…

Волошин подошел к двери часовни и дернул ее, но она не поддалась: было ясно, что дверь заперта изнутри и что запер ее, конечно, дед Антон.

– Ваня! – услыхал Волошин и, не таясь уже, направился к Тасе.

– Где вы? Я уже стала бояться за вас! – сказала девушка. – Ну, что там?

– Исчез… заперся в гробнице…

– Ночью?… В гробнице?… – испуганно спросила Тася. – Но там же покойники…

– Очевидно, старичок считает их самой подходящей для себя компанией.

– Уйдемте отсюда. Мне здесь страшно!..

– Даже со мной?…

– Идемте…

Она взяла его за руку и пошла вперед.

– А по озеру опять на ручках? – спросил он.

– Хорошо… – Она помолчала. – Интересно, что ему понадобилось ночью в гробнице?