Текст книги "Арктания"

Автор книги: Григорий Гребнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

11.
Биение сердца

Татьяна Свенсон сидела между двумя койками. Справа лежал Ветлугин, слева, опустив ноги, обутые в мягкие комнатные туфли, сидел дед Андрейчик.

В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами.

Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике.

– Я все же не пойму, – сказала Татьяна, – почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря?

– Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, – сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик.

И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух:

– Это преступление…

Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно.

– Ты о чем?

– Это преступление, – словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. – Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса…

Ветлугин приподнялся на локтях.

Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника «Арктании».

– Владимир Андреевич, что с вами?

Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку.

– Не в полюсе дело, а в том, что мы с тобой ротозеи, – ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: – А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт…

В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся.

Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью: «Операционная». Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру. Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт. И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом (будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил:

– Ну, где тут умерший?

Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила Британова и его ассистентов в операционную комнату.

На минуту вспомнилось: «Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?..»

Кто-то окликнул ее:

– Рина!

Ирина вздрогнула и остановилась.

Перед нею стояла Татьяна Свенсон.

– Рина, присядь. Ведь ты свалишься так.

Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов.

Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила:

– Корреспондент «Радио-Правды» здесь?

Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме.

– Я от «Правды», – сказал он.

– Профессор разрешил вам установить микрофон. Наденьте халат, маску и войдите.

Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла.

* * *

В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: «Юра Ветлугин» и «профессор Британов». Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем. Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников.

Центральный дом пионеров решил устроить коллективное слушание передачи с острова Седова для ребят всего мира. В тот момент, когда ассистентка на острове позвала в операционную корреспондента в золотистом костюме, из московской редакции «Радио-Правды» был дан сигнал в Центральный дом пионеров; и буквально через несколько минут все свободные залы клубов, театров и университетские аудитории во всех городах мира были заполнены детьми. Там, где была ночь, ребят, любивших поспать, будили их сверстники и уводили с собой. Это было явление, невиданное до сих пор на нашей планете: дети, миллионы детей сидели в огромных и малых залах и, затаив дыхание, смотрели перед собой; на сценах, на подмостках, подле университетских кафедр – всюду стояли на тонких столиках маленькие компактные приемники радиофона, и стрелки на их дисках установлены на одну рубрику: «Остров Седова».

В 5 часов 35 минут по гринвичскому времени в залах, наполненных детьми, раздался голос корреспондента «Радио-Правды»:

– Слушайте! Слушайте! Говорит остров Седова. Наш аппарат установлен в комнате, где профессор Британов производит опыт оживления замерзшего мальчика Юры Ветлугина!..

Затем последовала короткая пауза, после которой все тот же ровный голос продолжал:

– Слушайте! Слушайте! Появились первые признаки жизни у замерзшего мальчика. Сейчас по его телу прошли сильные конвульсии. Температура повысилась уже до тридцати пяти и одной десятой! Сейчас должно забиться сердце мальчика! Включаю микрофон, соединенный с грудной клеткой. Слушайте!

И вот, в глухой тишине огромных залов и аудиторий, переполненных притихшей детворой, стал зарождаться в воздухе легкий шорох. Шорох исходил из радиофонных приемников. Это были даже не удары сердца, скорее эти звуки напоминали легкие вздохи. Но звуки слышались все четче, все ритмичнее, все звонче. И наконец гулкое биение ожившего сердца наполнило все залы, все улицы и площади, весь мир. И дети, собранные в залах и аудиториях, зашумели: они вскакивали, они что-то кричали и размахивали руками. За мощным, в несколько сотен раз усиленным биением сердца слов их разобрать нельзя было, но горящие глаза и пылающие щеки лучше всяких слов говорили о том великом восторге, который переполнял их собственные сердца.

Кульминационный пункт этого исторического дня наступил, когда миллионы детей с музыкой вышли на озаренные солнцем и электрическим светом улицы. Они пели быстрые, как скороговорка, песни и пританцовывали на мостовых. Дети несли огромные портреты профессора Британова и Юры Ветлугина вперемежку с большими транспарантами, на которых было написано:

«ДА ЗРАВСТВУЕТ СОВЕТСКАЯ НАУКА!»

«МЫ ЛЮБИМ ПРОФЕССОРА БРИТАНОВА!»

«ЮРКА, ЖИВИ ТЫСЯЧУ ЛЕТ!»

* * *

А в это время в операционной комнате больницы острова Седова профессор Британов стоял над умывальником и мыл руки. Его окружали журналисты. Профессор прислушивался к успокоительному плеску воды. Восклицания корреспондентов доносились до его слуха будто издалека:

– Это исторический опыт!..

– Древние назвали бы это чудом…

– Мы убедительно просим, Сергей Сергеевич, хоть несколько слов…

В умных молодых глаза Британова жило еще то нервное творческое напряжение, которое лишь полчаса назад разрядилось великолепным научным экспериментом, но усталость и глубоко запрятанное волнение сделали свое дело: стариковские морщины легли на лице Британова, и лицо его приобрело оттенок серого воска.

– Вы просите несколько слов для ваших радиогазет… – сказал он, осушая руки в стенных пневматических перчатках. – Но что я могу сказать в этих нескольких словах о своем опыте, если я тридцать лет работал прежде, чем его совершить, и если до меня многие поколения ученых веками подготовляли этот эксперимент?..

Профессор осмотрел свои сухие руки и окинул смеющимися глазами окружившую его молодежь:

– Здесь кто-то из вас произнес одно старинное слово: «чудо». Вот по поводу чудес я могу сказать для ваших газет несколько слов, именно несколько… Нет таких чудес, которых не сможет совершить наука коммунистического человечества…

Оглянувшись вокруг, Британов спросил:

– Позвольте, а где же папа-мама? Позовите их, пусть они полюбуются на своего сорванца…

Ирина все еще стояла в коридоре, не решаясь войти в операционную… От волнения на бледном лице ее появился румянец. Видно было, что в этом волнении есть еще большая доля страха: Ирина еще боялась верить, что Юра жив. Но верить этому приходилось: она слышала за дверью оживленный гул голосов, рядом с нею стояла и плакала счастливыми слезами ее лучшая подруга Таня Свенсон.

Наконец открылась дверь, и на пороге появилась та самая белокурая ассистентка, которая раньше боялась смотреть ей, Ирине, в глаза. На ассистентке не было уже марлевой маски. Улыбаясь, она сказала Ирине:

– Пожалуйте. Профессор просит вас войти…

Ирина набрала полную грудь воздуха и, не ощущая под ногами пола, пошла, поддерживаемая Татьяной Свенсон.

Сразу ей показалось, что в комнате чересчур много людей. Юры среди них не было. Ирина остановилась. И вдруг поняла:

«Ах да, он лежит вон там, в углу, на койке… После смерти он еще, видимо, не совсем здоров… Какие странные мысли приходят в голову!..»

В углу, заслонив своими широченными плечами лежавшего на койке мальчика, профессор Британов слушал у него пульс. Заметив вошедших женщин, он осторожно положил руку мальчика, стал в сторону и сказал громко:

– Ну, вот он, ваш красавец…

Ирина взглянула… и остановилась. Разметав тяжелые черные кудри по подушке, на койке лежал смуглый, почти темнокожий мальчик с длинными изогнутыми ресницами и с красным пятном на лбу, похожим на силуэт ползущей улитки. Грудь его ровно вздымалась: мальчик, видимо, спал.

– А где же… Юра? – тихо спросила Ирина и обвела всех изумленным взглядом.

Из-за ее плеча Татьяна Свенсон испуганно глядела на незнакомое лицо мальчика.

– Как где? – хмуря густые брови, сказал Британов. – Он перед вами…

Переглянувшись, корреспонденты, как по команде, навели на Ирину раструбы фонографов. Мерс насмешливо глянул на профессора сквозь свои оранжевые светофильтры.

– Это… не… он… – запинаясь, сказала Ирина и стала отступать спиной к двери, словно видела перед собой страшное видение. – Это не Юра! – вдруг крикнула она и бросилась вон из комнаты.

Навстречу ей, услышав ее вопль, уже бежали в одном белье забинтованный Ветлугин и босой дед Андрейчик.

– Володя! – крикнула Ирина и добавила тихо: – Это… не… Юра.

Ветлугин вовремя подхватил на руки жену: Ирина была без сознания.

12.
Куда исчез Юра

25 мая утром корреспонденты радиогазет передали с острова Георгия Седова экстренное сообщение:

«21 мая спасательная экспедиция доставила на остров вместе с глыбой льда труп мальчика, погибшего на льду во время шторма. Врачи островной больницы обратили внимание на темный цвет кожи рук и лица погибшего. Недоумение вызвала также одежда мальчика, общие очертания которой можно было различить сквозь лед. Когда труп был вынут из мраморной каны, в которой производилось оттаивание под высоким давлением, с мальчика сняли его одежду. Она действительно оказалась каучуковым глубинным скафандром с металлическим креплением. Шлема и камер верхних конечностей (рукавов) не оказалось. Под скафандром на трупе были надеты одни грязные трусы. Матери эту одежду мальчика своевременно увидеть не довелось, а врачи, не знавшие в лицо Юру, не придали его странному наряду особого значения. Но, после того как мальчик был оживлен, молодая женщина лишилась сознания: перед нею лежал чужой мальчик. Только тогда для всех стало очевидным, что спасательная экспедиция нашла на льду какого-то другого, неизвестного замерзшего мальчика.

Нам точно известно, что Юра Ветлугин вылетел со станции один. Непонятно, каким образом очутился во льду на восемьдесят шестой параллели второй мальчик.

Командор дивизиона и пилоты спасательной экспедиции утверждают, что все пространство в двадцать три тысячи квадратных километров, на котором 21 мая свирепствовал шторм, обследовано самым тщательным образом: подобраны не только люди, но даже разбитый автожир, самолет „Молния“ и обломки отцепной кабины, в которой спустились Владимир Ветлугин и старик Андрейчик. Подобрана также и электрокирка Юры, которой он рубил лед. На льду оставлен лишь дохлым моржонок, который служил для Юры Ветлугина своеобразным посадочным знаком во время поисков трупа Амундсена.

Сегодня же, как только была обнаружена ошибка, шестьдесят легких самолетов-разведчиков вылетели на поиски исчезнувшего Юры Ветлугина. Двадцать машин самым тщательным образом обследовали район, где был обнаружен разбитый автожир „Полярный жук“. Остальные сорок машин взяли под наблюдение соседние районы и обследовали в общей сложности двести тысяч квадратных километров поверхности льда и воды. Во всех соседних районах они не обнаружили никаких следов пребывания мальчика. Только в одном месте на льду самолеты сверху заметили какой-то блестящий предмет. Он был подобран и оказался консервной банкой из-под персикового компота.

Отряд, совершавший разведывательные полеты над районом, где был найден разбитый автожир Юры Ветлугина, также не нашел мальчика.

Пилоты и альпинисты-разведчики, участвовавшие в экспедициях, склонны думать, что Юра Ветлугин угодил во время пурги в трещину и пошел под лед. Иного объяснения столь загадочному исчезновению мальчика никто дать не может.

Нашим корреспондентам удалось переговорить с профессором Британовым. Профессор смог уделить им десять секунд. Передаем его собственные слова, записанные фонографом».

Вслед за этим абоненты радиогазет услышали ровный бас профессора Британова:

«Врачей и пилотов поразила странная окраска кожи мальчика. Теперь я понял, в чем тут дело: темная кожа является для мальчика естественной, он не принадлежит к белой расе…»

13.
Таинственные гости на станции «Арктания»

26 мая, около 12 часов дня, Свенсон находился в диспетчерской станции «Арктания». Вдруг он услышал глухой, но очень сильный удар, похожий на взрыв. Свенсон уставился на репродуктор внутреннего радиофона. Прошло двадцать секунд, никто ничего не сообщал. Свенсон выбежал на площадку. Подле барьера стояли два механика, метеоролог, пилот-разведчик и Татьяна. Механик показывал пальцем в стеклянный барьер.

Свенсон пошел осведомиться, что их так заинтересовало.

– А вот, взгляните, Свенсон, вон туда и скажите, почему в тихую погоду вдруг взломался лед? – сказал один из механиков и передал Свенсону биноскоп.

Действительно, то, что Свенсон увидел в телескопический бинокль, показалось ему очень странным: приблизительно в полукилометре от станции, во льду, который плотным массивным полем лежал под станцией на много километров вокруг, образовалась огромная полынья, диаметром метров в пятьдесят. Свенсон знал, что ледяные поля в районе станции в эти дни достигают трех метров толщины. В шторм они часто трескаются, взламываются, льдины с грохотом нагромождаются одна на другую, но очень редко в тихую погоду здесь образуются такие большие полыньи. Воронка же почти правильной круглой формы, с огромными глыбами льда по краям, выброшенными каким-то неведомым могучим ударом снизу, из воды, – это было действительно диковинное явление. Свенсон родился в Арктике, он знал все, что касалось льда и воды северных полярных морей, но такую полынью он видел впервые.

Гидрограф уже хотел было сходить к радиосейсмографу посмотреть, не зарегистрировал ли он землетрясения или вулканического извержения на дне океана в районе полюса, как вдруг странное движение в полынье привлекло его внимание. Свенсон вновь поднес к глазам биноскоп и ясно увидел, что из воды поднимается башенка подводного судна. Затем крышка в башне откинулась, и на лед полетел трап с кошками на конце. Немного погодя по трапу стали подниматься люди: один, другой, третий.

О том, что какое-то подводное судно взорвало лед и, пользуясь воронкой, всплыло на поверхность, уже догадались и Свенсон и остальные работники станции. И все же Свенсон был удивлен: с тех пор как подводные корабли стали совершать безостановочные тысячекилометровые переходы подо льдом, ему никогда не приходилось видеть, чтобы субмарина таким образом выбиралась на поверхность. Он уже твердо был уверен, что на судне случилась серьезная авария и людям нужна помощь станции.

Трое людей, поднявшихся на лед, приближались к станции: они спотыкались и неловко ковыляли среди глыб и ледяной крошки, выброшенных взрывом.

Свенсон велел одному из механиков, Хьюзу, опустить подъемник. Люди поднялись. Свенсон направился к ним навстречу, но гости остановились, не подходя близко и не произнося никакого приветствия. Один из них, косоглазый, скуластый старик-японец с зеленоватым лицом, вяло глядя на Свенсона, спросил:

– Вы Свенсон?

– Я, – сказал Свенсон, недоумевая, откуда может знать его фамилию этот старик.

Дальше последовало несколько вопросов подряд. Японец задавал их безразлично, словно следователь, которому подобные вопросы уже надоели и сам допрашиваемый нисколько не интересен. Говорил он на плохом английском языке.

– Вы замещаете Ветлугина?

– Да.

– Сам Ветлугин где?

– На острове Диксон.

– Жена Ветлугина где?

– Там же.

Японец оглянулся на своих спутников и заговорил с ними на каком-то непонятном гортанном языке, явно не европейском.

Торопливость была несвойственна Свенсону. Он видел, что Татьяна и группа работников станции сгорают от желания узнать, кто такие подводные путешественники и что заставило их подняться на поверхность. Но Свенсон молчал, пристально разглядывая неожиданных гостей. Все в них казалось ему непонятным и необычайным. Одеты все трое были почти одинаково: на них были серые короткие куртки, подбитые мехом, стального цвета военные рейтузы, желтые краги на ногах и лисьи малахаи на головах. Но особенно поразительными казались их лица. Свенсон знал, что лица подводников всегда отличаются некоторой бледностью; у этих же людей лица были даже не бледные, а какие-то белые, будто фарфоровые. У старого японца бледность породила зловещую зелень на лице. Кроме того, все трое оседлали свои носы желто-зелеными светофильтрами, хотя положение солнца в это время не было угрожающим для зрения.

Чем больше присматривался Свенсон к загадочным посетителям, тем больше недоумевал.

– Может быть, я или мои сотрудники сможем вам быть полезными? – спросил наконец Свенсон.

Старик навел на него свои желто-зеленые окуляры, помолчал и промямлил:

– Нет, нам нужен кто-нибудь из Ветлугиных.

Свенсон стал объяснять, что случилось и почему вся семья Ветлугиных оказалась вне станции, но старик бесцеремонно перебил его:

– Мы все знаем. Мы получили сведения, что Ветлугины вылетели с острова Седова на станцию.

– Нет, они в последнюю минуту изменили маршрут и направились в Североград. А вам с Ветлугиным необходимо говорить по личному делу или по служебному? – спросил Свенсон.

– По личному.

– Вы можете поговорить с ним отсюда по радиофону.

– Нет, – старик мотнул головой, – мне нужен разговор с глазу на глаз.

Затем между стариком и его бледными спутниками последовали новые переговоры на непонятном наречии. Свенсон терпеливо ждал. Наконец, когда гости умолкли, сказал:

– Мне показалось, что ваше судно поднялось на поверхность из-за какой-то аварии.

– Нет. Все благополучно, – промямлил старик.

– Вы шли из Европы в Америку или в обратном направлений? – спросил Свенсон.

На этот раз японец ничего не ответил. Он отвернулся от Свенсона и произнес несколько слов на своем таинственном языке. Его спутники, застывшие словно адъютанты, повернулись на каблуках. Все трое зашагали к подъемнику.

Старик вел себя вызывающе. Это расшевелило даже флегматичного норвежца. Он сделал шаг вперед и сказал:

– Хелло! Товарищи! Объясните, что значит эта комедия?

Странные посетители гуськом продолжали пробираться к подъемнику, не обращая внимания на слова Свенсона. Тогда норвежец засопел и крикнул каркающим голосом:

– Хелло! Хьюз! Спустишь вниз этих людей только по моему приказанию.

Механик Хъюз запер люк подъемника и стал в сторону.

Подводники остановились и повернули к Свенсону свои фарфоровые физиономии.

– Сейчас же спустите нас на лед, – негромко, но внятно сказал старик японец.

– Я должен знать, кто вы такие и зачем пожаловали на станцию, – спокойно сказал Свенсон.

Спутники японца мгновенно забросили руки назад и стали отстегивать что-то подле задних карманов. Старик строго взглянул на них, и они опустили руки.

– Ну что вы пристали? – с досадой сказал старик. – Ну… мы… океанографическая экспедиция…

– Фамилия? – резко спросил Свенсон.

– Мы… мое имя… Осуда… Профессор Осуда.

Свенсон вопросительно взглянул на жену. Татьяна Свенсон работала на станции океанографом и была знакома почти со всеми океанографами мира. Татьяна Свенсон пожала плечами, давая понять, что о таком профессоре океанографических наук она не слыхала.

– Что вам здесь нужно?

Свенсон спрашивал спокойным тоном, но формой вопросов явно мстил посетителям-невежам за их бесцеремонный допрос и за нежелание объяснить цель своего визита.

– Ветлугин – мой старый друг… – сказал старик.

Японец лишь внешне казался смущенным. Свенсон угадывал, что он чувствует себя здесь, на станции, очень независимо. Гидрограф задал еще несколько вопросов и велел спустить всех троих на лед.

Они спустились вниз, добрались до своей воронки и полезли по трапу к башенке подводного судна.