Текст книги "Комическая фантазия (Пьесы)"

Автор книги: Григорий Горин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Бургомистр (обращаясь к зрителям). Господа! С большим волнением я приступаю к своей речи. Процесс, на котором мы с вами присутствуем, поистине можно назвать необычным и даже уникальным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом разрешены разводы. Именно поэтому первое слово благодарности наш магистрат приносит его величеству герцогу Георгу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!

Аплодисменты.

Господа! Нам выпало счастье жить в просвещенном восемнадцатом веке, навсегда сбросившем с себя рубище средневековья, прикрывавшее духовное невежество и мракобесие инквизиции. Сколько трагедий описывает нам история, сколько криков отчаянья доносится к нам из глубины веков – это крики супругов, лишенных возможности расстаться! Вспомним историю английского короля Генриха Восьмого, вынужденного послать на плаху свою супругу Анну Болейн и топором палача разрубить узы неудачного брака. Вспомним Иоанну Первую, Неаполитанскую, которая из-за любви к другому повесила собственного супруга на шелковом шнуре, который сама же сплела...

Нет, господа, мы не католики, чье застарелое ханжество не позволяет супругам расстаться, когда умерли их чувства. Но мы, слава богу, и не магометане, чье духовное невежество разрешает иметь несколько жен там, где достаточно одной. Мы – лютеране, и учение, завещанное нам Лютером, гласит: "Неверное – да будет уничтожено, истинное – да будет узаконено!" (Садится.)

Судья (Пастору). Ваше преподобие, вы желаете сказать?

Пастор (вставая). Я с большим интересом выслушал речь господина бургомистра и благодарю его за слова, сказанные в адрес духовной консистории. Однако действия церкви нельзя было признать гуманными, если б она, благословляя разрыв супружества, не попыталась бы вначале его восстановить. Поэтому сейчас, обращаясь с этой высокой кафедры, я хочу сказать: дети мои! Внемлите своему духовному пастырю. Откройте нам причины, побудившие вас разрывать союз, благословенный богом. Да не смутят вас эти стены и мантии, здесь не суд, а исповедь, и покаяние есть благо! (Садится.)

Рамкопф (вставая). Ваше превосходительство, разрешите?

Судья кивает в знак согласия.

Господа! Я являюсь адвокатом баронессы и хотел бы изложить вкратце суть дела, опуская, естественно, те пикантные подробности, которые могли бы поставить мою подзащитную в неловкое положение. Итак, двадцать лет назад здесь, в Ганновере, случайно встретились молодой барон Карл фон Мюнхгаузен и баронесса Якобина фон Дуттен. Ему – двадцать пять, ей и того меньше, он унтер-офицер, она хороша собой, они словно созданы друг для друга... Их повенчали в Ганноверском соборе и вскоре, в результате тех пикантных подробностей, о которых я обещал не говорить, у них родился мальчик Феофил, ныне сын истца и ответчицы, наш юный корнет.

Феофил (недовольно). При чем тут "корнет"?

Судья. Господа, прошу не перебивать!

Рамкопф. Я продолжаю... Любили ли супруги друг друга? Безусловно! Но нет, их жизнь не протекала тихо и безмятежно. Странный характер господина Мюнхгаузена, его склонность к преувеличениям и нелепым фантазиям часто омрачали супружеское счастье. Обращаю внимание суда на тот факт, что фантазии барона вспыхивали именно тогда, когда у него появлялся интерес на стороне. Стоило возникнуть мимолетному увлечению, Мюнхгаузен тут же начинал охотиться на тигров, летать на ядрах и тому подобном... Господа! Всякий муж, возвращаясь домой после недельного отсутствия, пытается обмануть жену, но не всякий додумается до того, чтобы утверждать, что он был на Луне! И все-таки моя кроткая беззащитная подзащитная пыталась закрывать на это глаза. Она гасила пожар негодования во имя тепла семейного очага. Однако в последний год, когда господин Мюнхгаузен повстречался с некой девицей по имени Марта, дочкой аптекаря, его чудачества достигли апогея. Он стал уноситься к звездам, беседовать с Сократом и переписываться с Шекспиром. Этого уже ни один нормальный человек выдержать не может! И баронесса покинула замок. Вот и вся история! Вам, уважаемые судьи, решать, кто виновен в осквернении священных уз Гименея! Что касается вас, господин Мюнхгаузен, то баронесса поручила сказать мне следующие слова: "Карл! Я и сейчас готова все простить! Образумься, покайся, смирись, и я вновь прижму тебя к своей груди!" (Садится, довольный произнесенным.)

Судья. Благодарю вас, господин Рамкопф! Господин барон, прошу вас.

Мюнхгаузен (вскочив). Господа! Я глубоко потрясен речью господина Рамкопфа, особенно его последним предложением. Однако я вынужден от него отказаться, ибо почти все сказанное защитником, к сожалению, не соответствует истине. Наше замужество, как это ни странно, началось задолго до нашего рождения: род Мюнхгаузена давно мечтал породниться с родом фон Дуттен, поэтому, когда у них родилась девочка, то я, в свою очередь, родился уже не только мальчиком, но и мужем. Нас познакомили еще в колыбели, и моя супруга мне сразу не понравилась, о чем я и заявил, как только научился разговаривать. К сожалению, к моим словам не прислушались, и, едва мы достигли совершеннолетия, нас отвезли в церковь. В церкви на вопрос священника, готов ли я взять в жены Якобину фон Дуттен, я честно ответил: "Нет!" И нас тут же обвенчали. После венчания мы уехали в свадебное путешествие: я – в Турцию, она – в Швейцарию, и три года жили там в любви и согласии. Затем, уже находясь в Германии, я был приглашен ландграфом Бранденбургским на бал-маскарад, где танцевал с одной очаровательной особой в маске испанки. Там же я увлек ее в беседку, обольстил, после чего она сняла маску, и я увидел, что это моя собственная жена. Таким образом, если я изменил, то прежде всего себе. Обнаружив ошибку, я тут же хотел подать на развод, но выяснилось, что у нас должен кто-то родиться. Как порядочный человек, я не мог бросить жену, пока ребенок не достиг совершеннолетия. Я вернулся служить в полк, совершил несколько кругосветных путешествий, участвовал в трех войнах, где был ранен в голову. Вероятно, в связи с этим возникла нелепая мысль, что я смогу прожить остаток дней в кругу семьи. Я вернулся домой, провел три дня, общаясь с супругой и сыном, после чего немедленно направился к аптекарю купить яду. И тут – свершилось чудо! Я увидел Марту... Самую чудную, самую честную, самую прекрасную... Господи, зачем я это говорю – вы все ее знаете! Жизнь приобрела смысл! Я влюбился в первый и, наверное, последний раз в жизни, и я счастлив! Надеюсь, что Якобина все поймет и, в конце концов, порадуется вместе со мной... И да здравствует развод, господа! Он разрушает ложь, которую я так ненавижу!! (Садится.)

Судья. Баронесса, вы хотите что-то добавить по существу дела?

Баронесса (поднимаясь). ...Трудно говорить, когда на тебя смотрят столько сочувствующих глаз. Развод отвратителен вовсе не потому, что разлучает супругов, а потому, что мужчину почему-то начинают считать "свободным", а женщину – "брошенной". Нет! Не унижайте меня жалостью, господа! Пожалейте лучше себя! Мой муж – опасный человек, господа!.. Я вышла за него замуж не по любви, а из чувства долга перед страной... Двадцать лет я смиряла его, я держала его в границах семейной жизни и тем самым спасала от него жизнь всего общества! Теперь вы разрубаете наши узы... Что ж! Вините в последствиях только самих себя... Не страшно, что я одинока, страшно, что он – на свободе!!!

Аплодисменты.

Судья. Благодарю вас. (Всем.) Итак, господа, супруги изложили свои взгляды по существу дела. Однако здесь присутствует и третий участник семейной драмы... Феофил фон Мюнхгаузен, вы хотите выступить?

Феофил. Да, господин судья.

Баронесса (сыну). Фео, держи себя в руках... Умоляю!

Феофил. Не волнуйся, мама... (Встает.) Уважаемый суд! Я буду по-военному краток. Вы хотите знать мое мнение? Вот оно! (Достал пистолет, направил его на Мюнхгаузена.)

Все испуганно вскочили. Феофил нажал курок, раздался сухой щелчок.

Не волнуйтесь, господа! Я не вложил сюда пули... Я зарядил свой пистолет горечью и презрением... (Садится.)

Мюнхгаузен. Господи, какая пошлость!

Бургомистр (вскочил). Господа, успокойтесь... Господин судья, я думаю, что нет смысла разжигать страсти... Если столь уважаемые особы за двадцать лет не нашли путей к примирению, глупо надеяться, что это произойдет в последнюю секунду... Как вы считаете, ваше преподобие?

Пастор. Согласен с вами.

Судья. Хорошо! Так... господин барон, госпожа баронесса, попрошу подойти ко мне и ознакомиться с разводными письмами.

Мюнхгаузен и Баронесса подходят к Судье, берут письма, читают.

Мюнхгаузен. "Я, Карл Фридрих фон Мюнхгаузен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Якобиной фон Мюнхгаузен и объявляю ее свободной".

Баронесса. "Я, Якобина фон Мюнхгаузен, урожденная фон Дуттен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Карлом фон Мюнхгаузеном и объявляю его свободным".

Судья. Скрепите эти письма подписью... Поставьте число. Передайте письма друг другу...

Мюнхгаузен и Баронесса подписывают и передают письма.

Господин пастор, прошу вас свершить обряд расторжения священных уз...

Пастор. С тяжелым сердцем приступаю я к своей миссии, господа. Но такова судьба священника: он присутствует не только на крестинах, но и на похоронах, именем бога соединяет любящие сердца и именем бога должен разлучить опустошенные... Но пусть эта горькая минута вселит в ваши души не только печаль, но и надежду на будущую радость... Подойдите ко мне! Встаньте рядом!

Мюнхгаузен и Баронесса подходят.

Снимите кольца!

Они снимают кольца, отдают их Пастору.

Именем святой духовной консистории объявляю вас свободными друг от друга! (Ребром ладони разводит бывших супругов.)

Рамкопф. Остановитесь, господин пастор!

Замешательство.

Судья. Что это значит?

Рамкопф (размахивая разводным письмом). Извините, господин судья! Простите, пастор, что я нарушаю ваши священнодействия, но лучше это сделать сейчас, чем после, когда мы убедимся, что наш суд превращен в постыдный фарс!

Судья. Господин Рамкопф, выбирайте выражения!

Рамкопф (повышая голос). В постыдный фарс! Да! В постыдный... Я готов употребить и более крепкое словцо... Господин судья, прочтите внимательно разводное письмо барона Мюнхгаузена.

Судья (берет письмо, читает). "Я, Карл Фридрих Иероним..."

Рамкопф. Дату! Читайте дату!

Судья. "Тысяча семьсот семьдесят шестой год. Тридцать второго мая". Что?! (Мюнхгаузену.) Вы ошиблись, барон.

Мюнхгаузен. Почему? Я поставил точное число.

Рамкопф. Такого числа нет!

Мюнхгаузен. Ну-ну, как это – нет?.. Мне-то не рассказывайте!

Бургомистр. Если вчера было тридцать первое мая, то сегодня какое?

Мюнхгаузен. Тридцать второе... Вы только не волнуйтесь, господа. Я вам сейчас все объясню... Это – мое открытие...

Баронесса (истерически). Фигляр! Сумасшедший!

Феофил. Стреляться! Немедленно! С двух шагов!..

Мюнхгаузен. Да подождите! Я же объясню...

Судья. Документ, подписанный такой датой, недействителен!

Пастор (Мюнхгаузену). Будь проклят! (Швыряет кольца на пол.) Будь проклят каждый, кто прикоснется к тебе!

Бургомистр (в отчаянии). Подождите, пастор... Господа... Что вы натворили, барон? Что вы наделали?

Мюнхгаузен (стараясь перекричать шум). Господа, дайте мне сказать! Почему вы не хотите меня выслушать?

Судья. Суд оскорблен! Объявляю заседание закрытым!

Вслед за этими словами Музыкант ударяет по клавишам. Звучит гимн.

Все замолкают и свое негодование выражают только возмущенными взглядами

и мимикой.

Затемнение

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

Вновь гостиная в доме барона Мюнхгаузена. Стоя на стремянке, Томас

протирает тряпкой картины. Марта сидит у клавесина, одним пальцем наигрывает

какую-то мелодию.

Томас (обращаясь к портрету). Великий вы человек, барон Мюнхгаузен, а все-таки и на вас пыль ложится.

Марта (резко захлопнула крышку клавесина, посмотрела на часы). Уже шесть! Господи, почему они там так долго? Невыносимо! Пусть будет пять! (Подходит к часам, переставляет стрелки.)

Томас (обращаясь к портрету). Вы можете побеждать целые армии, а против пыли – ни-ни... Против нее ни ядра, ни картечь... Только Томас с тряпкой. И не протри он ваши подвиги, кто их увидит?

Марта (тихо молится). Боже великий, сделай так, чтоб все было хорошо! Не сердись на Карла, господи! Ты старше, ты мудрее, ты должен уступить...

Томас. Или взять вот эту штуку... (Снимает подзорную трубу.) Дальноскопная труба для обзора Вселенной... А без Томаса она два грязных стекла, засиженных мухами... А вот помоешь ее, протрешь бархоточкой – и снова дальноскопная труба... (Заглядывает в трубу, наводит на окно.) Они возвращаются, фрау Марта.

Марта (испуганно). Кто "они"?

Томас. Господин барон... господин бургомистр... мальчишки.

Марта. Мальчишки? Какие мальчишки?.. Ах да... ну конечно... Раз идет барон, за ним бегут мальчишки.

Томас. И кричат...

Марта. Конечно, конечно... кричат. Что? Что они кричат, Томас?

Томас. Не знаю. Я ведь только вижу, а не слышу... Наверное, как обычно: "Чокнутый барон! Чокнутый барон!"

Марта. Как обычно!.. Почему ж у меня плохое предчувствие? Господи!.. А что – бургомистр?

Томас. Бургомистр что-то говорит господину барону и машет руками.

Марта. А Карл?

Томас. А господин барон идет... А бургомистр машет... Нет, нет. Теперь и господин барон остановился и стал тоже махать руками... А бургомистр схватился за голову и побежал прочь... А мальчишки перестали кричать!..

Марта (упавшим голосом). Значит, что-то случилось.

Томас. Нет. Господин барон догнал его и теперь ведет к нам. Вы но волнуйтесь, фрау Марта, он его крепко держит... Не вырваться!

Mapта. Я пойду переоденусь. Если Карл будет спрашивать меня, я переодеваюсь. (Быстро проходит в свою комнату.)

С шумом появляются Мюнхгаузен и Бургомистр.

Бургомистр (вырываясь). Оставьте меня в покое! Всякому терпению есть предел!

Мюнхгаузен. Нет, вы меня послушайте! Не может быть, чтобы один умный человек не понял другого... (Томасу.) Где Марта?

Томас. Фрау Марта переодевается, господин барон.

Мюнхгаузен. Переодевается?.. Зачем?.. Ах, да... Я же велел ей надеть подвенечное платье. Мы собирались ехать в церковь...

Бургомистр. Сразу?!

Мюнхгаузен. А чего же тянуть?..

Бургомистр. Развод и венчание в один день?!

Мюнхгаузен. Конечно! Для чего откладывать?.. И потом, какой это день тридцать второе!

Бургомистр (жалобно). Барон, ради бога, разрешите мне уйти... у меня слабое сердце... Я не смогу выдержать этого объяснения...

Мюнхгаузен. Марта умная женщина, она все поймет.

Бургомистр. Значит, я дурак. Я не могу и не хочу этого понимать... Господи, как же вы ей сообщите?.. Ну, придумайте что-нибудь. Давайте скажем, что суд перенесли...

Мюнхгаузен. Нет! Скажем как есть. В этом доме еще никто никогда не обманывал!

Появляется Марта. Она в темном плаще, в руках дорожный баул.

А вот и Марта! (Бургомистру.) Ну?.. Я же говорил, что она сразу все поймет.

Марта (спокойно). Безусловно, Карл... Добрый день, господин бургомистр.

Бургомистр. Добрый день, фрау Марта. Вы, как всегда, очаровательны... Вам очень идет этот плащ...

Мюнхгаузен (перебивая). Ерунда! Он тебе совершенно не идет... И баул не гармонирует. Сядь, успокойся, давайте обсудим создавшееся положение.

Марта. Хорошо. А ты, Томас, пока прикажи приготовить лошадей...

Бургомистр (Марте). Вы уже знаете, что случилось?

Марта. Нет. Но понимаю, что развод не подписан.

Буpгомистр. В том-то и беда, что уже был подписан!.. Все шло идеально. И наш барон, как никогда, был выдержан... Не дерзил, не стрелял в воздух... И вдруг – эта нелепая фантазия; тридцать второе мая! (Мюнхгаузену.) Ну скажите, черт возьми, откуда оно вдруг взялось?!

Мюнхгаузен. Я вам давно пытаюсь объяснить.

Марта. Тридцать второе? Этого и я не знала.

Мюнхгаузен. Правильно! Я хотел тебе сделать сюрприз.

Бургомистр. Вы его сделали, не отчаивайтесь!

Мюнхгаузен. Послушайте же наконец! Марта! Томас!.. Бургомистр! Я открыл новый день. Это одно из самых великих открытий, а может, самое-самое... Я шел к нему через годы раздумий, наблюдений... И вот оно пришло – тридцать второе!

Бургомистр (усмехаясь). Мы это уже слышали. Я спрашиваю: откуда пришло?

Мюнхгаузен. Ответьте мне, сколько дней в году?

Буpгомистр. Не знаю. И вообще, кто спрашивает: вы или мы?

Мюнхгаузен. Хорошо! Я сам буду задавать вопросы и сам на них отвечать. Вы только следите за ходом мыслей... Сколько дней в году?.. Триста шестьдесят пять!.. Точно?.. Нет, не точно... В году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти часы складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным... Но я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней шесть часов?! Оказалось, нет! В нормальном году триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды... Это подтвердит вам любой астроном, даже не столь авторитетный, как я. Надо лишь подняться к звездам с хронометром и оттуда проследить за вращением Земли. Я это делал не раз. Марта может подтвердить! Итак – три секунды неучтенного времени. За годы эти секунды складываются в минуты, за столетия – в часы. Короче, дорогие мои, за время существования нашего города нам натикало лишний день! Тридцать второе мая! (Оглядывая всех с торжествующим видом.)

Бургомистр (устало.) Все?

Мюнхгаузен. Все!

Бургомистр. И вы ничего умнее не придумали, как сообщить об этом на суде?

Мюнхгаузен. При чем тут суд?.. Мне надо было объявить это всем, что я и сделал.

Бургомистр. И вы надеялись, что вам поверят?

Мюнхгаузен. А куда же деться от фактов?! Ну не идиоты же мы, чтобы отказываться от лишнего дня в жизни?! Томас, ты рад, что у нас появилось тридцать второе?

Томас. Вообще-то не очень, господин барон!.. Первого мне платят жалованье...

Мюнхгаузен. При чем тут это?! Ты не понял... Ступай готовь ужин.

Томас уходит.

Бургомистр. Вы напрасно сердитесь на слугу. Он абсолютно прав. Даже если оно и есть, ваше тридцать второе, оно никому не нужно. Поймите, барон, в мире существует определенный порядок: один день сменяет другой, за понедельником наступает вторник... Нельзя так сгоряча вламываться в движение жизни. Это недопустимо! Начнется хаос. Люди не будут знать, когда рождество, а когда – пасха... Вы же видели, как был взбешен пастор!

Мюнхгаузен. Какой пастор? При чем тут пастор?.. Мы решаем судьбы мироздания... Марта, скажи ты... Ты же понимаешь, что я прав?

Марта. Извини меня, Карл... У меня что-то все перепуталось в голове... Наверное, ты, как всегда, прав... Я не понимаю в расчетах и верю тебе... Но нас не обвенчают! Это я поняла... И я ухожу. Не сердись, милый, я устала...

Бургомистр. Барон, нельзя же так издеваться над любящей женщиной! Ради нее, ради вашей семьи вы можете признать, что сегодня – обычный день, тот, что в календаре?!

Мюнхгаузен. Да как же я могу это сделать? Все, что хотите, кроме лжи! Соглашусь на что угодно, но никогда не скажу, что белое – это черное, что тридцать второе – первое.

Бургомистр. Значит, вы не любите фрау Марту!

Мюнхгаузен. Неправда!

Марта. Конечно, Карл... Ты любишь меня, я знаю... Но и ради меня не хочешь ничем поступиться... Помнишь, когда мы встретились с Шекспиром, он сказал: все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного...

Мюнхгаузен. Это он сказал сгоряча. А потом, помнишь, добавил: "Препятствия любви только усиливают ее!"

Mapта. У нас их чересчур много, этих препятствий! Они мне не по силам. Господи, ну почему ты не женился на Жанне д'Арк? Ведь она была согласна...

Мюнхгаузен. Я знал, что встречу Марту.

Марта. А вдруг ты обознался?.. И твоя Марта где-то далеко или еще не родилась?.. Не требуй от меня большего, чем могу... Знаешь, о чем я мечтаю?

Мюнхгаузен. Конечно. Мы это всегда делаем вместо.

Марта. Нет! Теперь я иногда мечтаю одна... Я мечтаю, чтоб был хоть один день, когда ничего не происходит.

Мюнхгаузен. Это ужасно!

Марта. Наверное!.. Но я мечтаю об этом дне. Я не гожусь для тридцать второго! (Вдруг кричит.) Я не хочу его!

Мюнхгаузен. Не хочешь?! Не хочешь еще одного дня весны? Самого последнего?.. Целый восход и заход... Лишний полдень... Тысячи новых секунд... Ты всего этого не хочешь?!

Марта. Нет. И поэтому я уезжаю... (Берет баул.)

Мюнхгаузен. Постой! Черт знает что такое!.. Ты не можешь вот так, вдруг, взять и уйти!

Бургомистр. Вы сами в этом виноваты, барон. Нельзя нарушать порядок вещей...

Мюнхгаузен. Хорош порядок: я просил развода с Якобиной, а меня разлучают с Мартой.

Бургомистр. Сами виноваты.

Мюнхгаузен. Но ведь я сказал правду!

Бургомистр. Черт с ней, с правдой!.. Иногда можно и соврать. Боже мой, такие вещи приходится объяснять Мюнхгаузену. С ума сойдешь!

Мюнхгаузен (Марте). Ты тоже так считаешь?

Марта молчит.

Нет, нет, ничего не говори... Я сам все пойму... (Подходит к ней, смотрит в глаза.) Ну что ж... Ладно! Пусть будет по-вашему. Что мне надо сделать, бургомистр?

Бургомистр. Не знаю, можно ли теперь все это поправить?

Мюнхгаузен. Ну, ну... Всегда есть способ выкрутиться... У вас такой опыт...

Бургомистр. Попытаться, конечно, можно... Но прежде всего вы должны признать, что сегодня первое июня.

Мюнхгаузен (равнодушно). Хоть десятое...

Бургомистр (гневно). Не десятое, а первое! Не делайте, пожалуйста, одолжений!.. Далее надо будет уговорить пастора повторить обряд... Это будет самым трудным. Я пытался после суда поговорить с ним, но он кипел от возмущения...

Мюнхгаузен. Старый ханжа!

Бургомистр (строго). Успокойтесь!.. Так вот, после долгих увещеваний мне все-таки удалось его кое в чем убедить... Короче, он мог бы согласиться на повторный развод, если вы от всего откажетесь...

Мюнхгаузен. От чего?

Бургомистр. ОТ ВСЕГО!.. От всех ваших богомерзких фантазий. Не смотрите на меня волком – это его выражение... Вам придется признать, что все это ложь... Ну, вроде неудачной шутки. Причем это надо сделать письменно.

Мюнхгаузен. Письменно?!

Бургомистр. Разумеется! Вы письменно врали, теперь письменно отрекайтесь...

Мюнхгаузен. Мне не написать второй книги. Я на это истратил целую жизнь.

Бургомистр. Никто от вас книги и не просит. Все должно быть сделано в форме официального документа: "Я, барон Мюнхгаузен, заявляю, что я обыкновенный человек, я не летал на Луну, не скакал верхом на ядре, не поднимал себя за волосы из болота..." И так далее, по всем пунктам.

Мюнхгаузен (Марте). Ты тоже так считаешь?

Марта. Не знаю... Может, мне все-таки лучше уйти?

Мюнхгаузен (задумавшись). Нет, нет... Без тебя мне будет хуже, чем без себя... Я все напишу, господин бургомистр!.. Как вы говорите: "Я, барон Мюнхгаузен, обыкновенный человек..." Звучит как начало романса... Ничего страшного.

Бургомистр. Ну конечно, дорогой мой... Что тут особенного? И Галилей отрекался!

Мюнхгаузен. Поэтому я больше люблю Бруно... Но не стоит сравнивать, там все было значительней и страшнее... Я хорошо помню это пламя... Здесь все проще... "Я, барон Мюнхгаузен, обыкновенный человек, я не летал на Луну..." Ах, какая она красивая, бургомистр, если б вы только видели... Белые горы и красные камни на заходе солнца... Я не летал на нее!.. И на ядре не скакал в том страшном бою с турками, когда погибла половина моего полка, а они погнали нас в это чертово болото, но мы выстояли и ударили им с фланга, но тут мой конь оступился, начал вязнуть, и когда зеленая мерзкая жижа уже полилась в рот, тогда я, задыхаясь, схватил себя за волосы и рванул... И мы взлетели над осокой! Я бы вам и сейчас это показал, господин бургомистр, но уже рука слаба, да и тянуть не за что... (Снимает парик.) Я все напишу, господа! Раз тридцать второе мая никому не нужно, пусть будет так... В такой день трудно жить, но легко умирать... Через пять минут барона Мюнхгаузена не станет. Можете почтить его память вставанием!.. (Направляется к своему кабинету.)

Бургомистр. Ну, ну, дорогой мой. Не надо так трагично! Все будет хорошо. Во всяком случае, весь город перестанет смеяться над вами.

Мюнхгаузен. Не смеяться, а подсмеиваться. Это разные вещи! (Проходит в кабинет,)

Бургомистр (со вздохом облегчения). Фу!.. Кажется, мы его переубедили... Даже не верится... Вспотел, честное слово!

Марта, не слушая его, быстро направляется к кабинету.

Не отвлекайте его, фрау Марта, пусть пишет...

Марта (дергает дверь, она оказывается запертой). Карл! Открой мне! Ты меня слышишь?.. Открой!

Бургомистр (испуганно). Зачем он заперся? (Бежит к двери.) Господин барон, вы меня слышите?.. Господин барон! Немедленно отоприте! Я приказываю!.. Как старший по званию... Господин барон!

Марта (плача, опустилась у двери). Карл! Не надо!.. Умоляю!

Бургомистр (барабанит в дверь). Господин барон! Что вы там делаете?!

Из-за двери раздается громкий выстрел. Марта падает без чувств.

Появляется Томас с подносом.

Томас. Фрау Марта, я не расслышал, который час?

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КАРТИНА ПЯТАЯ

Прошло три года.

И вновь дом барона Мюнхгаузена. Он почти не изменился – те же картины, книги, охотничьи трофеи. Только теперь они приобрели некий музейный вид появились таблички, указывающие на происхождение того или иного "экспоната". В центре гостиной, возле камина,– большой скульптурный портрет, изображающий

барона верхом на лошади, разрубленной пополам. Возле скульптуры в позе

оратора стоит Рамкопф. Сидя в креслах, его слушают Баронесса и Феофил.

Рамкопф (заглядывая в текст). ...Итак, господа, я заканчиваю... Три года прошло с того дня, как перестало биться сердце барона Мюнхгаузена, и все три года этот прославленный герой живет в сердцах своих благодарных соотечественников. Пусть же этот памятник, который мы устанавливаем в его честь, станет не только символом беззаветной любви города к своему великому сыну... Пусть он будет источником отваги, смелости и родником живительного оптимизма, который никогда но перестанет струиться в душе каждого истинного германца! (Открывает кран, из лошади фонтанчиком бьет вода; Рамкопф подставляет бокал, торжественно выпивает.)

Баронесса. Хорошо! Очень хорошо, Генрих!.. В конце чуть-чуть высокопарно...

Рамкопф. Дорогая, этого требует торжественность момента... Финальный аккорд!

Баронесса. Ну, может быть, ты и прав... (Сыну.) Как считаешь, Фео?

Феофил не отвечает, закрыл лицо руками.

Что с тобой?.. Ну, ну... Так нельзя! Будь мужчиной!

Феофил (вытирая слезы). Да, конечно, извините меня... Нервы!.. Когда я все это слышу, то вспоминаю... Господи, господи! Как мы были несправедливы к нему, как жестоки...

Рамкопф. Дорогой мой, кто же знал, что так все обернется?.. Мы были искренни в своих заблуждениях. Время открыло нам глаза!

Баронесса. Такова судьба всех великих люден: современники их не понимают!

Феофил. Современники – возможно... По мы-то родственники! Страшно вспомнить: я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его! И убил...

Баронесса (властно). Прекрати! Если кто и повинен в его смерти, то прежде всего – фрау Марта! Эта ханжа... Конечно, мы тоже виноваты, но нельзя же теперь всю жизнь казнить себя... Если сегодня вся Германия с благоговением повторяет имя Мюнхгаузена, то в этом прежде всего заслуга нашей семьи. Мы издали полное собрание подвигов барона, его имя присвоено гренадерскому полку... Теперь – этот памятник! Чего ж еще?!

Феофил. Все это не вернет его нам!

Рамкопф. Что поделаешь? С этим придется смириться...

Появляется Томас, делает какие-то знаки Феофилу.

Баронесса. В чем дело, Томас?

Томас. Извините... Господин барон просил предупредить его...

Феофил (возбужденно). Они летят?!

Томас. Летят, господин барон! Сейчас как раз над нашим домом...

Рамкопф (испуганно). Опять? Феофил, вам не надоело?!

Баронесса. Пусть попробует еще раз.

Феофил (схватил ружье и блюдо, подбежал к камину). Да, мама... Еще разок! Сегодня я чувствую вдохновение... Командуй, Томас!

Томас (выглядывая в окно). Минутку, господин барон... Приготовились... пли!!!

Феофил дважды стреляет в камин. Все прислушиваются. Тишина. Феофил в бешенстве швыряет блюдо.

Баронесса. Спасибо, Томас, ты свободен.

Томас. Слушаюсь! (Уходит.)

Рамкопф. Когда-нибудь у меня лопнут барабанные перепонки.

Феофил. Ну почему мне так не везет?! Почему?! Ведь я прекрасный стрелок!

Рамкопф. Слушайте, Фео, а почему бы просто не засунуть туда жареную утку, а потом дернуть ее за веревочку?.. Барон наверняка так и делал!

Феофил (вспыхнув). Не святотатствуйте, господин Рамкопф!

Баронесса. Не будем ссориться в такой день... Успокойся, Фео! Рано или поздно ты попадешь.

Феофил. Дело же не в утке, мама!

Баронесса. Я все понимаю...

Феофил. Я чувствую, как люди смотрят на меня, как шепчутся: "Это – его сын!" ЕГО! От меня ждут чего-то необычного!

Баронесса. Все придет, ты еще молод. Впрочем, ты уже многого добился: в свои двадцать два года стал ротмистром...

Феофил (перебивая). Дело не в чинах! Я – барон Мюнхгаузен, с меня достаточно и этого звания.

Баронесса. Разумеется! И рано или поздно ты что-то совершишь, достойное своей фамилии. Но не надо торопить события! Извини меня, дорогой, сегодня утром я случайно увидела, как ты стоишь на стуле и тянешь себя за волосы. Это глупо!

Рамкопф. И очень больно...

Баронесса (Рамкопфу). Вы тоже пробовали?

Вновь появляется Томас.

Феофил (заметив его, возбужденно). Снова летят?!

Томас. Господин пастор Франц Мусс!

Баронесса. Наконец-то!.. Проси его, Томас!

Томас уходит.

Положи ружье, Феофил! Ты напугаешь гостя.

Феофил. Ничего, в разговоре с этим святошей оно может пригодиться.

Рамкопф. Перестаньте, Фео! Мы с таким трудом уговорили его приехать.

Баронесса. Фео, умоляю, уйди отсюда... У нас очень важный разговор.

Феофил неохотно уходит. Появляется Пастор.

Прошу вас, господин пастор. Очень рада!

Пастор (чуть сухо). Благодарю, баронесса. Я тоже рад вновь посетить этот дом.

Рамкопф. Садитесь, прошу вас...

Пастор садится.

Как добрались?

Пастор. Скверно. Вся ганноверская дорога чудовищно размыта.

Рамкопф. Да, после смерти барона льют такие дожди...

Пастор. Не вижу никакой связи между этими двумя явлениями.

Баронесса. Конечно... (Рамкопфу, строго.) Не говори ерунды, Генрих!

Рамкопф. А что тут такого? Все говорят, что с его уходом климат изменился...

Пастор. Глупое суеверие!

Баронесса. Абсолютно с вами согласна, пастор. Господин Рамкопф пошутил и, как всегда,– неудачно!.. И вообще, мне бы не хотелось, чтобы наша беседа начиналась так напряженно... Вы ответили на мое письмо, вы приехали... Вижу в этом знак понимания...

Пастор. Вежливости!

Баронесса. Называйте как хотите... Но вы приехали. Приехали, несмотря на свою занятость и... неприязненное отношение к личности Мюнхгаузена... Не буду вам рассказывать, какие сложные отношения были у нас с мужем. Однако время идет, пастор. Обиды и чудачества забываются. Остается светлая память и всеобщая любовь сограждан, которую вы не можете отрицать.