Текст книги "РАЗБОЙНИК ШМАЯ"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Рейзл сидела понурив голову, слушала его рассеянно. И, когда он смолк, сказала:

– Кое-как, с горем пополам, на ноги встали, а ты хочешь все это разрушить?

– Всю жизнь ты мучилась, батрачила у этих Цейтлиных, доброго дня не видела, и ещё раздумываешь – идти или не идти? Стыдно!

Он прошелся по комнате, закурил и, глядя в окно, продолжал:

– Ты ведь сама видишь, что делается. Цейтлины из кожи вон лезут. Долго ли такие, как Авром-Эзра, будут чувствовать себя, как у бога за пазухой? Хватит, нажрались. Пусть дадут людям жить…

– А кто знает, как там будет, в твоей артели? – перебила Рейзл.

Шмая улыбнулся и покачал головой:

– Никто тебе не выдаст векселя, что в артели с первого дня будет, как в раю. Трудно будет… Дело новое, непривычное. Но, понимаешь ли, это дело большое. Государство поможет, даст машину, тракторы, электричество. А вообще это будет зависеть от нас, как будем трудиться, так и жить будем…

– Ну, хватит! – сердито прервала жена. – Все это я уже слыхала на собрании от Овруцкого и от того, который из города приехал, из райкома. Ты записался – ну и радуйся. Иди туда в артель, а когда там будет хорошо, пришлешь мне телеграмму, и я тоже пойду записываться, и не морочь мне голову…

– Э, моя дорогая… – покачал он головой, – это уже совсем не по-нашенски. Нехорошо. Стало быть, хочешь прийти на готовенькое? Этого я от тебя не ожидал. Нет.

Рано утром почтальон принес письмо от пропавшего без вести сына. В письмо была вложена фотография. Шмая показывал всем карточку, хвастал, был счастлив. В дом сходились соседи. Карточка незнакомого чернявого курсанта шла по рукам. Девчата дольше всех задерживали ее в руках.

– Ну как, девки, ничего себе жених, а? – подмигивал кровельщик, и девчата, смущенные, вихрем вылетали из дома.

– Видали солдатика? Вылитый отец!

– Шмая, а он тоже такой разбойник, как ты?

– Кто его знает…

– По карточке видать, толковый хлопец…

– Яблоко от яблони далеко не падает…

А через день Шмая уже сидел в жарко натопленном вагоне, в гуще пассажиров, и веселил всех, рассказывая со всеми подробностями, куда он едет и зачем. В оживленных разговорах время шло незаметно.

Хотя в Ленинграде он был очень давно, в бурные дни семнадцатого года, город казался родным. Вот улицы и площади, где он с товарищами-солдатами патрулировал. Вот и дом, где была казарма. А вот сад, где их разоружили казаки…

Военное училище, где учился сын, было в Детском Селе.

– Вот так история! – рассмеялся кровельщик, дойдя до царского дворца и рассматривая мраморные фигуры, украсившие дворец, сад, покрытый снегом, озеро, скованное льдом. – Подумать только, сын Шаи Спивака живет и учится в царском дворце!

Через час Шмая уже стоял у ворот училища. Курсанты были на учениях. Шмая ждал.

Вдруг послышалась задорная солдатская песня. Вдали, на дороге, показалась колонна солдат. Замерли на деревьях дрозды. Насторожились на крыше черные вороны, притихли на карнизах голуби. Все, казалось, прислушивалось к приближающейся песне.

Кровельщик отошел в сторонку, всматриваясь в обветренные, возбужденные лица курсантов. Все они, казалось, похожи друг на друга. Все такие крепкие, стройные, подтянутые – любо смотреть.

Колонна остановилась возле раскрытых ворот. Послышалась команда, и ребята разошлись. Шмая всматривался в лица курсантов и никак не мог найти сына. Вдруг возле него остановился чернявый крепкий парнишка.

– Отец, отец, не надо плакать… Зачем? Неудобно, – смущенно говорил Спивак– младший.

Паренек высвободился из крепких рук отца. Кругом стояли товарищи.

– Чего же вы тут на улице стоите, заходите к нам, – пригласил пожилой полковник.

Два дня прошли как во сне. Только первые минуты Саша испытывал какую-то неловкость. Когда они вошли в помещёние и отец снял теплую тужурку, а на груди его засверкал боевой орден, сын просиял. Курсанты завидовали гостю – ещё бы, бывалый солдат, сам Михаил Васильевич Фрунзе наградил его орденом!

Вся школа провожала кровельщика на вокзал.

Недели через две после прибытия домой Шмая написал письмо:

«Милый, дорогой мой сын! Пишет тебе твой отец, желающий тебе счастья и благополучия, здоровья, от людей уважения, доброго отношения к тебе со стороны учителей и начальства! А во-вторых, прости меня, если письмо будет не таким уж складным, как у больших грамотеев. Ведь ты хорошо знаешь, что я рос при царе и никто тогда не думал о том, чтобы простой человек умел держать перо в руках. А грамоте я научился в окопах по солдатским газетам. Тогда-то у меня малость глаза раскрылись, и я стал понимать, что происходит на белом свете. Ты со своими товарищами рос у доброй матери – у советской власти, которая дала вам все и сказала: учитесь, ребята, будьте людьми! Вот и надо, чтобы вы учились и берегли нашу власть как зеницу ока, иначе появятся новые петлюры и врангели. И стрелять учись, потому что не миновать нам, видимо, снова браться за винтовку, чтобы в последний раз ударить по буржуазии и по Антанте, которая по ту сторону границы на нас зуб точит…

У нашего богатея Авром-Эзры амбары ломятся от всякого добра, в хлевах у него полно скота, а он, рыжий пес, прячет хлеб в земле, пшеница у них в погребах гниет, лишь бы государству не досталось!

Мы понимаем, что дальше так продолжаться не может. Заводы уже вырабатывают хорошие тракторы и машины, и я твердо знаю, что без колхоза нам не прожить. Предположим, дали мне трактор, – что мне одному с ним делать? Словом, мы разработали план – создать у себя артель и работать сообща, а кто будет работать лучше, тот и получит больше, и государство нам поможет.

Но ведь ты понимаешь, конечно, что Авром-Эзре Цейтлину нет никакого расчета иметь возле себя такого соседа – колхоз! Вот он и лезет из кожи вон и всякие пакости нам устраивает. Неделю назад эти бандиты напали на нашего председателя сельсовета Овруцкого. Приехал как-то уполномоченный получить с Авром-Эзры налог, так мерзавцы подожгли дом, в котором ночевал уполномоченный. Но кулаки чувствуют, что им приходит конец, потому что идут уже к нам в Херсонские степи тракторы и машины, и колхоз все-таки будет. Они обнаглели, начали резать скот, травить птицу, а на прошлой неделе у них нашли сгнивший в земле хлеб, которым можно было бы целый город прокормить. Задергалось кулачье, трясет его, как в лихорадке, чуют, гадюки, что спета их песенка.

Однако, дорогой сынок, не так-то легко все это нам достанется, придется ещё крепко потрудиться. Ну что ж, к этому мы привыкли. Будем надеяться, что все будет хорошо. На днях банда Авром-Эзры подбросила мне письмецо. Грозят поджечь дом, отравить телушку, переломать мне ноги и прочее, но пускай они гусей пугают, а я не из пугливых. Не от хорошей жизни приходится им посылать такие любовные письма…

Больше пока новостей нет. Правда, Рейзл начинает меня донимать. Ее напугали, боится, что артель отнимет у нее телушку, корыто, горшки и детей. Понимаешь теперь, на что способны наши кулаки со своими подпевалами. Какие слухи распускают. Однако ничего, с женой мы как-нибудь поладим. Будь здоров, дорогой сын, не забывай отца и передай самый горячий привет всем твоим товарищам, и начальнику. А летом обязательно приезжайте к нам в гости, на виноград. А если будут новости, я тут же напишу. Новости, думаю, скоро будут, потому что все у нас ходуном ходит. Так что не забывай, пиши Почаще.

С тем до свидания.

Твой отец».

НАСТУПИЛА ВЕСНА

Было уже не то время, когда можно ожидать новых метелей и заносов. Захочется иной раз небу пошалить, насыплет ещё немного рыхлого, мокрого снега, погудит ветром в трубе, но все это уже не зима, смех один. Солнце предвещало, что снег вот-вот растает, а ветер ел его поедом, целыми грудами проглатывал…

В колонии готовились к севу.

Больше всех был занят Овруцкий. После того как его избрали председателем колхоза, он не знал ни минуты покоя. Поздно вечером он постучал к Шмае и вошел в дом в сопровождении нескольких соседей. Рейзл сидела у печки и вязала детский чулок, она с удивлением посмотрела на поздних гостей, накинула на плечи теплую шаль и ещё быстрее принялась вязать, подозрительно поглядывая на соседей, о чем-то шептавшихся со Шмаей. Но когда Шмая начал торопливо одеваться, Рейзл вскочила с места и сердито проговорила:

– Что это за секреты? Банк, что ли, решили обокрасть? Я Шмаю никуда не Пущу!

– Он скоро вернется, – тихо сказал Овруцкий.

– Думаете, я не знаю, что вы идете выселять Авром-Эзру из деревни?

– А разве это секрет, Рейзл? Сход так решил!

– Делайте, что вам угодно, но Шмая не пойдет. Он ни во что вмешиваться не будет…

– Нехорошо, Рейзл, не пристало тебе так говорить, – сказал старик Гедалья, мягко касаясь руки Рейзл. – Разве мало горя причинил тебе Авром-Эзра? А ты забыла, как он проломил мне череп? Такого злодея жалеть не приходится…

– Как хотите, а Шмая не пойдет людей убивать!

– А кто говорит – убивать? – Гедалья рассердился. – Его просто выпроводят из колонии, чтобы он больше не мог нам портить все дело…

– С бандой Авром-Эзры лучше не затевать историй. Шмая, ты остаешься дома!

– Не кричи так, Рейзл, – муж попробовал успокоить ее, – Ты в самом деле за меня боишься или их жалеешь? Сама видишь – все село идет против него, против Авром-Эзры…

– А ты не пойдешь, говорю я тебе!

– Что ж, Шмая? – усмехнулся Овруцкий. – Может, и вправду останешься?

– Вот тебе раз! – Шмая начал натягивать полушубок. – Хорош бы я был, если бы в таких делах по бабьему приказу действовал. Про такие случаи и говорят: жену надо выслушать, а сделать наоборот…

Рейзл покраснела.

– Смотри, Шмая, как бы тебе не раскаяться, – сердито отвернулась Рейзл. На глаза ее навернулись слезы.

Лицо Шмаи болезненно передернулось. Стараясь улыбнуться, он проговорил:

– Рейзл, я до сегодняшнего дня считал тебя умницей…

Авром-Эзра стоял у дверей своего дома с фонарем в руке. Он так внимательно вглядывался в пришедших, словно старался запомнить каждого в отдельности.

Хорошо вы обходитесь с людьми, нечего сказать! Ничего, велик наш бог, он воздаст вам, голодранцам!

– Авром-Эзра, ведь вы же с господом богом трижды в день по душам разговариваете, почему же вы с ним раньше не советовались, когда всю колонию угнетали, когда сосали кровь из каждого колониста? – не выдержал Овруцкий.

Хацкель бегал по дому, не находя себе места, то и дело метал в сторону Шмаи озлобленные взгляды. Вдруг он остановился возле него и поднял руку к виску, будто отдавая честь-

– Ваше благородие, разбойник Шмая! Ну, теперь ты доволен? Отомстил мне? На, режь, хозяйничай в моем доме!

Шмая стоял у окна и притворился, будто не слышит.

– Знал бы я, что ты сделаешься таким врагом мне, я задушил бы тебя десять лет тому назад.

– Десять лет тому назад, ни ты ко мне, ни я к тебе особых претензий не имели, правда, и тогда становилось ясно, что ты за штучка,– спокойно ответил Шмая. – Десять лет назад ты был на человека похож. А кто же виноват, что кулакам продался? Имей претензии к себе самому, к глазам своим завидущим, к совести своей…

– Все ещё учить меня уму-разуму хочешь, Шмая? Уж ты меня научил. Ничего, мы с тобой ещё встретимся…

– Может, перестанешь меня пугать? – с озлоблением проговорил Шмая.

– Погоди, я ещё с тобой рассчитаюсь! И с того света вернусь, чтоб тебе отомстить…

– Чтоб соседи так обошлись с нами? – схватился за голову Авром-Эзра. – Разве мы не могли жить в мире?

– Послушайте, Авром-Эзра, – потеряв терпение, сказал Шмая. – Все это вы лучше изложите нам письменно. Одевайтесь, пожалуйста, поскорее и уезжайте. Вы знаете, даже муж с женой и то иной раз характером не сходятся, – как же нам с вами жить по-соседски? Садитесь, пожалуйста, на сани и – скатертью дорога!

Сани тронулись. Когда они скрылись из виду, народ стал расходиться по домам.

Возницы, Шмая и несколько колонистов, выпроводившие Авром-Эзру с семейкой, вернулись с санями только засветло, усталые, продрогшие, но довольные

Шагая по раскисшему снегу к дому. Шмая чувствовал, как нарастает его беспокойство. На дверях своего дома он увидал замок. Дверь никогда не запиралась. Что же случилось? Он осмотрелся вокруг: тропинка была занесена снегом. В углу на завалинке лежали ключи. Шмая отворил дверь, переступил порог. Чувствуя, что у него подкашиваются ноги, Шмая снял полушубок и присел на скамью.

Вошла соседка. Посмотрев с любопытством на Шмаю, она сочувственно проговорила:

– Знаете, сосед, ваша жена забрала с собою детей и телушку и ушла к своей тетке…

– Что ж, она меня бросила?

– А я знаю? Просила меня вам передать, что ноги ее больше здесь не будет…

– Ну, а развод она оставила по крайней мере? – вдруг рассмеялся Шмая.

Белесые брови соседки изумленно поползли вверх, толстые губы опустились.

– Смотри пожалуйста, а я думала ты хоть расстроишься, – проговорила она наконец.

– Что же делать? Повеситься? Придется поискать себе другую, помоложе. Как вы находите, могу я ещё понравиться нашим девушкам?

– Вот солдат! – покачала соседка головой, – Подите лучше помиритесь с вашей Рейзл.

– Но ведь вы же сами говорите, что она меня бросила. Такая уж, видно, судьба, – насмешливо сказал Шмая и начал насвистывать, словно вся эта история не имеет к нему никакого отношения.

Избавившись от соседки, Шмая долго ходил как неприкаянный по пустому дому. Он привык, чтобы в доме было шумно, чтобы бегали и кричали дети. Шмая места себе не находил в пустом доме.

Присев и оглядевшись, он заметил, что в доме, как обычно, чисто убрано, что все на своем месте. На печурке стоял приготовленный для него завтрак, на комоде лежала выглаженная рубаха. По лицу Шмаи скользнула улыбка.

Послышались шаги. Шмая кинулся открывать. Вошел Овруцкий и позвал его во двор Авром-Эзры, куда начали свозить колхозное имущество.

– А где Рейзл? Где дети? – спросил Овруцкий.

– Она меня бросила…

Овруцкий прислонил костыли к стенке, сел на скамью и рассмеялся,

– Хорош смех! Забрала детей, телушку и – будь здоров!

– Брось, пожалуйста, шутки шутить.

– Сам видишь, дом опустел, а я уже, слава богу, холостяк.

Овруцкий окинул взглядом недавно убранную комнату, вымытые полы, завтрак, стоявший на печурке, и улыбнулся.

– Я вижу, ты и без хозяйки не пропадешь.

– Думаешь, это я так ловко управился?

– А кто же убрал и покушать приготовил?

– Это Рейзл перед уходом все сделала.

– Ну, в таком случае ты скоро ее увидишь, – рассмеялся Овруцкий. – Женские фокусы, знаю я их. Пошли лучше.

Они отправились к новой колхозной базе, привольно раскинувшейся во дворе Авром-Эзры. Сюда уже привезли бороны и сеялки, стали чинить забор. Шмая скинул полушубок и начал тесать бревна.

Ребята, никогда не переступавшие порога дома Авром-Эзры, бегали по дому и двору, помогали старшим привести в порядок хозяйство. Шмая не мог глаз оторвать от детей, но своих он здесь не видел. Он сунул топор за пояс и пошел за досками. Несколько человек позже остальных притащили свои бороны и плуги. Шмая посмотрел на это добро и с улыбкой сказал:

– Ну и плуги вы притащили в артель! Из какого музея вы их выцарапали? Такими плугами, мне кажется, работали ещё при Александре Македонском. Да их давно бы надо было сдать в металлолом на перековку. И это драгоценное имущество вы боялись внести в общее дело?

Он хотел было ещё что-то сказать, но увидел жену, празднично одетую. Делая вид, что он ее не замечает, Шмая поднял с земли доску и начал работать.

Рейзл постояла поодаль, посматривая на него. Потом подошла к снежному сугробу, подняла полушубок мужа и набросила ему на плечи:

– Ты что, простудиться хочешь? – с укоризной сказала она. – Этого ещё не хватало…

– Ты в самом деле боишься, что я простужусь? Из дому ты ушла, вот и иди к своей тетке и учи ее уму-разуму…

– Чего ты сердишься? Может, ты прав? Разве можно с женой не считаться…

– Послушай, Рейзл… – с волнением начал он, – ты меня перед всеми товарищами осрамила. И за что? Выслали из поселка таких душегубов, а ты их жалеешь? Сколько слез ты из-за них пролила! Дышать теперь стало легче. Можно не бояться, что кто– нибудь бросится на тебя из-за угла.

Она молчала, не знала что ответить.

Шмая махнул рукой, будто разрубил узел.

– Вот что… Я люблю шутить, но не в серьезном деле. Десять лет живем вместе и, кажется, не ругались никогда. Давай договоримся – таких историй больше не должно быть. Я этого не люблю. Запомни!

Она смотрела на его сосредоточенное лицо, на котором выступили крупные капли пота.

– Иди домой… Поешь…

– Ничего, не умру, – прервал он ее. – Зачем ты так нарядилась, ведь все вышли на работу. Ты разве забыла, как батрачила у Цейтлиных? А сегодня надо работать в артели, на самих себя… Иди переоденься и помоги людям вымести мусор, что остался после твоих милых благодетелей, которых ты так жалела…

– Да что ты прицепился! Я их разве жалела? Пусть они горят! – в сердцах сказала она.

– Ах, вот! Это совсем другое дело, а то я уже думал, что нам с тобой придется всерьез поссориться…

СЕКРЕТ МОЛОДОСТИ

– Бес его ведает, кто и для чего выдумал этих женщин, – добродушно усмехаясь в усы, говорит разбойник Шмая, сидя на высоких стропилах и прилаживая один лист жести к другому. – Какое терпение надо иметь, чтобы с ними ладить, с этими женщинами! И как он жив остался, этот несчастный турецкий султан, имевший около трехсот жен? Или бедняга Соломон, у которого было всего-навсего семьсот жен и триста наложниц! Шутка ли, эдакая орава!

А ведь у каждой, поди, свой характер был и свои капризы.

У меня одна-единственная супруга, и то я порою не знаю, куда деваться.

Ох, и трудно же ладить с ними! Но что правда, то правда – без них было бы нам совсем худо.

Вот поглядите, примчалась моя жена с криком и скандалом и приказывает, будто она надо мной начальник: собирай, мол, свою бригаду строителей и давай на виноградную плантацию, надо помочь виноград собрать.

Попробуй отбояриться – тебе ещё от нее влетит. Вы теперь не узнаете мою Рейзл. Вот уже несколько лет, как она командует бригадой виноградарей, и с того времени я потерял покой.

Вот и сегодня она примчалась как на пожар.

«Давай быстрее на плантацию!»

А я что же, сижу тут на раскаленной от солнца крыше и играюсь? Мне, может, приятнее было бы ходить между пышными кустами винограда и срезать ножницами сочные гроздья, чем париться под палящим солнцем, но ведь у меня тоже план. А жинка ничего этого знать не хочет.

«Помогайте убирать виноград, свой план выполняйте в срок!»

И ее девчата кричат во весь голос:

«Гей, тяжелая индустрия, давайте сюда! Вот корзины и ножницы, идите к нам на помощь!»

И ничего не поделаешь, приходится на время отложить инструмент, слезть с крыши.

«Тяжелая индустрия»…

Было время, когда он один ходил по хозяйству с молотком, топором, пилой. Тут починит крышу, а там поставит новый забор, наладит электропилу, проложит водопроводные трубы на виноградную плантацию…

Хотя людей в артели не хватало, но председатель Овруцкий выделил ему несколько крепких ребят и сказал:

– Ну, Шмая, дорогой, хватит тебе кустарничать, вот тебе будет строительная бригада, и действуй. Теперь ты у нас в артели, брат, тяжелая индустрия…

С тех пор пошло по поселку – «тяжелая индустрия». Но это пустяки по сравнению с тем, что его назначили бригадиром.

– Не люблю быть начальником, – заявил Шмая, – всю жизнь я был простым солдатом, самое большее – ефрейтором. Буду работать, а начальником назначайте другого.

– Э, дорогой, так не пойдет! – сказал Овруцкий, – что ж это, зря, думаешь, мы тебя посылали на курсы? Ты у нас член правления артели… Нет, милый, так не пойдет. А теперь знаешь, сколько будем строить? Вот так-то, тяжелая индустрия…

От Ингульца село Тихая Балка террасами взбегает к виноградникам. Прошло уже несколько лет с тех пор, как начала действовать строительная бригада Шмаи. Вдоль реки выстроились новые дома под железными крышами. В прошлом году закончили строить клуб. Правда, не очень большой, но зато уютный, аккуратный. Перестроили ферму, конюшни, контору артели. А теперь заканчивают ещё одно здание. Установят электромоторы, конвейер, прессы – и прямо с плантации виноград придет сюда на переработку. Скоро зашумит в огромных чанах и бочках доброе вино…

Были времена, когда на нашего кровельщика некоторые смотрели как на приблудную птицу. «Прибился человек к чужому берегу и живет себе, как приймак, трудится, правда, но это не настоящий мужик, – говорили некоторые соседи, – не потомственный он колонист и виноградарь, что с него возьмешь. Правда, он строит, чинит». И это оскорбляло кровельщика до глубины души.

Но это говорили давно. Теперь каждый знает – как хорошо, что в артели есть преданный человек, мастеровой!

– Открой нам секрет, – часто спрашивали Шмаю,– как ты умудряешься не стареть?

– Наверно, порода такая… – озорно улыбается кровельщик, – но есть и посерьезнее причина. Я сбросил пару десятков тяжелых лет. И начал считать свои годы с того часа, когда пришла советская власть. Ведь когда все время занят, работаешь, не бьешь баклуши, пользуешься у людей уважением и видишь, что приносишь людям пользу, у тебя нет времени думать о старости. Вот и весь секрет молодости.

Солнце уже садилось, озаряя багрянцем прозрачные воды Ингульца, когда закончилась работа на винограднике. Шмая в окружении гурьбы девчат и парней возвращался в поселок. Сегодня Шмае напомнили о его возрасте, и он расстроился. В самом деле, шутки шутками, а время быстро пролетело. И чего они так торопятся, эти годы, куда спешат? Начинается такая жизнь, что хочется сбросить со счета пару десятков лет.

Хочется быть в самом деле молодым и крепким!

Тихая Балка. Какая же она теперь тихая? Жизнь теперь бурлит.

Но это только начало. Впереди много дел.

Только бы тихо было на свете. Только бы дали жить, работать, строить, выращивать виноград…

Но все чаще на душе становилось тревожно. И откуда она бралась, эта тревога? Может, оттого, что сын, приезжавший к нему недавно в гости, много говорил о частых боевых тревогах на границе?

Но в эти подробности не хотелось вникать. Шмая был поглощен новыми планами.

Скоро уже полвека, как живет на свете Шая Спивак. Годы, ну зачем они так спешат? Как хочется быть молодым!