Текст книги "Находка, что изменила жизнь"

Автор книги: Григорий Цуриков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

С чего начать? С чего начать? Вопрос конечно интересный. Вопрос о том, где есть начало. С чего все началось? Наверное, с рождения, но увы про него я рассказать и не могу. Всё просто, я не помню, как на свет родился. А вот интересно, кто-нибудь хоть помнит свой первый вздох. Но ладно, я отошёл от темы. Начну по классике, представлюсь и расскажу о нашем поселке. Надеюсь, вы не против.

Родители назвали меня Дмитрий. Родился и вырос в станке Бахта. Станком в старину называли почтовые селения вдоль Енисея, вот и мы по сей день так его называем. До ближайшего полицейского или врача сто пятьдесят километров от станка. В станке около шестидесяти домов и где-то триста жителей. Из них около пятидесяти получают зарплату или пенсию, а остальные вынуждены зарабатывать подсобным хозяйством, рыбалкой и охотой. Других методов выжить тут нет. Я родился и вырос в этом станке, от сюда уходил в армию и тут же меня встречали из неё. Мои родители тоже от сюда, тут родились и прожили всю жизнь. Отец, как и я покидал это место только для службы в армии, равно как и дед. Тот только не в армию, а на войну уходил. Бил фашистов всю войну с первого дня. Он по срочную службу служил, когда все началось. Дед не мог без слез рассказывать о тех днях. Я часто в детстве любил, когда дед подопьет, начинал расспрашивать у него о тех днях. Он был отличный рассказчик. На войне он повстречал мою бабушку и в последний год войны у них родился мой отец. Бабушка умерла во время родов и дед воспитывал отца один. Дед научил отца рыбачить и охотится. Охота не та, что привыкли городские жители, а профессиональная по добычи пушнины. Это когда по полгода в тайге живёшь и зарабатываешь только тем, что готовишь пушнину на продажу. Дед умер, когда мне было шестнадцать. У отца и у мамы я был поздний ребенок. Отцу было сорок шесть, а маме не многим больше тридцати шести лет, когда я родился. Я был долгожданным ребенком. У родителей долго не получалось зачать ребенка. Как мама рассказывала, они с папой уже даже перестали пытаться зачать ребенка, а тут я. В одна тысяча девятьсот девяносто первом году появился я на свет, двадцать девятого января. Я рос в станке, редко, в основном в навигацию мы выбирались в город. Хотя и пару раз летал и на вертолете все в тот же город. Да у нас с городом только одна дорога, Енисей.

Летом навигация, зимой зимник. А ещё зимой раз в неделю вертолет. Жизнь в нашем крою суровая, зимой погода опускается до минус пятидесяти градусов. Лето короткое, за которое надо успеть сделать очень много. Наловить дров, когда идёт сплав по реке, накосить сена на зиму нашей скотинке, огород и много, много ещё всякого что будет в зиму кормить. Летом наш главный заработок – это рыбалка. И конечно, мы все под частую вынуждены заниматься браконьерством ставя самоловы на осетровых. Самолов – это такая веревка с крючками являющиеся ловушкой для рыбы. Так же сети. Конечно, иногда бывает и рыбоохрана и тогда мы теряем доход. А не браконьерствовать невозможно. Просто по-другому выжить тут невозможно. Ведь мы тоже люди и хотим элементарно кушать, а мука только привозная. А ещё надо одежду, топливо, другие продукты кроме муки. Элементарно растительное масло или же соль и много ещё разных мелочей. Мы не богатые тут. Тут безумно суровая жизнь. Тут нет тех, кто не добывает рыбу. Летом это осетрина и сиговые, зимой, весной и осенью налим, щука. Налим и щука есть всегда в каждом доме, ими мы кормили собак, да и сами едим не редко. Я не буду рассказывать о том, как мы рыбачили зимой, осенью и весной. Рыбалка она и есть рыбалка, с той лишь разницей что в отличие от городских жителей это не метод развлечься, а метод выжить. А значит и рыбачили мы не сколько для удовольствия, а сколько для улова. Конечно, будет не правдой если я скажу, что не получаю удовольствия, когда богатый улов, но также представите сами каково это, когда ты вынужден колупаться в воде, а при этом на улице давит под минус пятьдесят. Представили? Как обжигает мороз, а ты вынужден проверять ловушки, покуда рыба не пропала, ведь кушать хочется. И собачек кормить надо. А ещё в Бахте абсолютно все умеют стрелять. Здесь может один или два двора в котором нет оружия.

Тайга повсюду. Вокруг только тайга. И все Бахтинцы хоть немного охотники. Все умеют ставить петли и кулёнки, это такие ловушки для зверушек. Электричество у нас от дизеля. Телефон и интернет, это сказка. Связь только по рации, ну или почта. Самый востребованный товар тут хлеб, его пекут тетя Валя и тетя Лена, в пекарне, нашей местной. Конечно, тут есть школа, в которую я ходил, не смотря не на какие морозы.

Закончил я девять классов и последний год перед армией ходил с отцом на зимний промысел. А по весне меня призвали в армию. Я отслужил положенные два года в пограничных войсках, даже сержанта дали. Вернулся домой я тоже весной и влюбился в соседку. Люда была на два года младше меня. До армии я на нее даже не смотрел, но, когда вернулся. Да что я обманываю, я вообще не умел общаться с девушками, и если бы Люда сама не подошла ко мне, и не сказала: «бросай бухать и я стану твоей женой», то не в жизнь у меня с ней не чего бы не вышло. А так через полтора месяца после армии гудело все село. Свадьба вышла на славу. Все желали здравицы, любви, детей.

В тот год отец пошел один на промысел, а после нового года я пошел уже с ним. Пушнины мы заготовили не мало, год продуктивный был. Мы с Людкой жили у моих родителей, они души в ней не чаяли. Они искренне её полюбили. Дом у нас большой, хозяйства, а родители уже пожилые, мне двадцать один исполнилось, а отцу уже шестьдесят семь. Мы на семейном совете посовещались и решили, что с этого года на промысел я иду один. Отец дома будет. Весной во время перелета птицы, я не плохо набил и на коптил утки да гуся. Летом заготовил сена для скота, конечно, на браконьерил черной икры на продажу, да и так рыбы на коптил. У родителей Люды отличная баня по-черному и в ней идеально коптить. С зимы батя сильно сдал, резко. Хотя и мама не молодела. В октябре мы дождались дождей, чтоб вода в реках поднялась и началась заброска. Я загрузил в плоскодонку снегоход, продукты, бензин, нарты, лыжи, да ещё много всякого охотничьего инвентаря, а главное двух собак, свою Люсю – так я звал московскую лайку и отцовскую Пулю – так он назвал свою лайку. Эта была просьба отца взять и его собаку. Процесс погрузки и доплыва не буду описывать, так же не буду описывать этот охотничий сезон. До нового года набил много пушнины, а в новый год на снегоходе домой.

Дома меня встретили как полагается, жена одарила лаской и страстью, на следующий день баня. Новый год мы встретили за шикарным столом, а когда пробили куранты Люда села на мои колени и сказала:

– Что уже третий месяц пошел, как у нее под сердцем был наш ребенок.

Я тогда обрадовался, и закричал:

– Папа, мама у вас будет внук.

Отец забыл видимо, что он старый и в момент оказался возле Люды, и закружил её на руках. Через пол часа пришли соседи, те, что родители её и брат Люды. И конечно, мы это дело отметили, очень отметили, да так что я половины отмеченного и не помню. Но Люда не пила. А после нового года я снова отправился на отцовский, а ныне свой участок за рухлядью. Рухлядью называют пушнину. В конце сезона, в марте у меня из строя вышла рация. Единственное средство связи. Тогда я подумал, что это ерунда, мол мелочь. Но, тогда я и не подозревал о том, что в скорее произойдёт. Я забрал рацию и отправился домой. Лёд был крепкий, и дорога до дома оказалась простой. Дома меня не ждали, но всё равно были рады.

– А ты чего нас не предупредил? – спросил папа.

– Пап, рация сломалась.

– Ерунда, новую купим.

Жена была на шестом месяце и уже было заметно пузико, красивое. Ночью меня пузико, даже пинало. Через несколько дней я поехал на участок, запасать дрова в охотничьи домики и до десятого апреля был там. По приезду, по тому гребённому приезду я узнал, что всё, абсолютно всё что было мне дорого в этом мире, всех кого я любил, погибли. Кто мне сообщил не помню. Помню одно только, слова, страшные слова.

– Дим, тут такое дело. Люде стало плохо, твой отец завел газик, посадил Люду, мать и поехал по зимнику в город. Где-то в километрах тридцати от станка машина провалилась под лёд.

Я подумал, что шутят, злобно шутят. Но, увидев лица я, понял это не шутка. Тогда я не помню, что было со мной, по-моему, я упал на колени и выл, выл как тот раненый зверь. Как и что было не помню. Родные уже неделю как были зарыты в земле, а я не знал. Не знал, что тот кто воспитал во мне охотника, тот кто научил меня всем премудростям мужской судьбы, тот кто учил меня рыбачить, тот кто сделал из меня мужчину, его больше нет. Нет и той, что дала мне жизнь, той, что посетила и воспитывала меня, что не спала ночами, когда я болел, та, что со слезами на глазах провожала в армию меня и со слезами же встречала, что рада была больше меня, когда Людмила про ребенка сообщила. И нет той, что ждала нашего ребенка, той, что сама набралась смелости, и сама сделала шаг на встречу ко мне и моей любви. О боже объясни за что? За что ты не на видишь меня? Чем я прогневал тебя? Почему все, что было дорого сердцу моему, погибли. За что? Я помню лишь мимолётные мгновения, и то не помню в тот день были те мгновение или в другой. Помню мгновение как я на могилах, ка коленях стою и в истерике что-то кричу. Помню момент как я горькую пью, опять могилы и опять горькая. Помню с кем-то подрался и снова горькая. Я бухал, беспробудно бухал, бухал и ещё раз бухал. Время с апреля по октябрь выпало из реальности. Я помню только горькую, могилы на которых я очень часто был и дом, который запустел в одиночестве. Если бы не тесть с тёщей, я наверное бы и скотину, да и собак бы потерял. Они бы сдохли от голода, да и сам бы я сдох скорее всего. А в начале октября Семён брат Люды вывел меня на берег реки и хорошо отметелил, затем покупал мордой в Енисее, а потом спросил:

– Ты урод. Ты блядь думаешь, Люда хотела бы, чтоб ты так жил? Ты думаешь ты один страдаешь? Или ты думаешь, мать с отцом твои мечтали, чтоб их сын в алконавта превратился, после их смерти? Ты бы на их мести, был бы рад, если они начали спивается, а? Так как ты, ты бы хотел, чтоб они спивались потеряй они тебя, а не ты их? Так что?

Я не смог ему ответить, слезы были тогда ответом. Я рыдал, Семён рыдал со мной.

– Ты блядь, думаешь ты один? Ты один? Нет мы тоже страдаем. Знаешь как мать убивалась горем?

Я не чего не мог сказать.

– Ты хоть помнишь, как папа тебя с петли снял?

Я отрицательно покачал головой.

– Ты думаешь, Люда хотела бы чтоб ты умер?

– А для чего мне жить? – я выдавил из себя.

– Живи за них. Живи для них. Исполни их мечты. Ты жив, живи храня память о них.

Он обнял меня как брата, я чувствовал, что ему не многим то легче чем мне.

– Спасибо. – все что я смог выдавить сквозь слезы и боль.

В тот день он утащил меня в баню и больше я не бухал. Было дней пять жуткого похмелья. Семён помог мне подготовится к промыслу, помог закупить продукты и топливо. Тесть с тещей пообещали за скотиной присмотреть. Часть скотины забил в уплату за ее прокорм и за продукты. Семён пообещал топить дом, пока я буду на промысле. Я был благодарен Семёну, именно он вернул меня к жизни. Именно он смог донести до меня мысль о том, что на их месте не за что бы не пожелал, что кто-то из них сдался. И, главное, до какой степени я спился, если не помнил, как в петлю залезть пытался. Но как бы это не было странно, с того момента как я перестал бухать, я все чаще думаю о смерти, и все больше думаю о том, как не смог простится с родными. А ещё, я очень много думал есть ли бог, а если есть, то, чем мы его прогневали. Ладно я, отец и мать, ладно Люда, но в чем вина ещё не родившегося ребенка? Почему все так случилось? Почему рация сломалась именно перед этим? Не уж то, для того, чтоб я не мог с ними простится? Ведь будь у меня рация, я бы был на похоронах. Да, кстати, на этот сезон я тоже без рации. Но, собственно говоря, отсутствие рации теперь не беда.

Четырнадцатого октября пошли дожди, а восемнадцатого я и другие промысловики погрузились на плоскодонку, выпили по рюмке. Я воздержался и меня все правильно поняли, а за тем тронулись в путь. Со мной была моя Люська и папина Пуля, его любимая лайка. Она отличная соболятница. За четверо суток я добрался до места зимнего хранения лодки, разгрузил её и тронулся на снегоходе в путь, к главному домику. От берега притока Енисея было около семи километров. И тут вновь я осознал, что бог меня за что-то возненавидел. Примерно, полтора километра не доезжая снегоход показал кулак дружбы. Это когда в двигателе что-то заклинило, так что из него кусок отрывается, и какая-то хрень торчит. Из него торчал шатун. Когда он застучал, за грохотал, я думал, что обосрусь, но вроде не испортил штаны. Пришлось мне превращаться в лошадку или если быть точнее в ишака, потому что такой же тупой. Вот, значит подтаскиваю мы с собаками снегоход на веревке, а за ним нарты к домику, а там картина маслом. Мишка бывал сразу видно. Окно из пленки выставил, бочку разодрал, да и так на пакостил. Подобное тут не редкость и это за неприятности считать глупо. А вот снегоход – это отвратительно. Благо все продукты и вещи на основном доме, и я не чего не успел не куда увезти. Так хоть все припасы в одном доме, а то промеж домов около пятидесяти километров и за день через чур много для пешего. Придется в этом году не ходить на круг, а жить тем, что с основного дома достанется, только надо дров заготовить. Да вот и бревно, как раз на дрова пойдет, что недалеко от дома лежит.

Я решил, что не сдамся, не отец, не мать и тем более не Люда, не захотели бы, чтоб я сдался и я не сдамся. Без разницы что произойдет, я всяко разно не сдамся, я не проиграю это сражения. На утро я ходил к реке, сейчас погода такая, что глухарь выходит к реке чтоб гальки наесться на зиму. Подстрелил пять птиц, четыре налима и свалил несколько деревьев на дрова. Устал. Соболь ещё не выходной, мех ещё не до конца в зимний превратился, ещё недели две у меня есть и поэтому за это время надо подготовиться к тяжёлой зиме. На сей раз мне действительно будет не сладко. Я правда и не мог предположить, что лимит неприятностей не исчерпан.

Эти две недели были как заведенные. С лета я не приготовил нормально угодье вот и приходилось готовить куленки и дворики на соболя. Это такие дедовские ещё методы ловушек для соболя. При этом мех вообще не портится, а в отличие от стрельбы. Бил глухаря и ловил рыбу. Затем все это подвешивал у себя возле домика, благо погода стабильно минус. На реке уже кое-где начал вставать лёд и вот ноябрь в силу вступил, соболь выходной, и снег пока не глубокий. Идеальное время для охоты с собаками. Как бы это не странно, но за полтора месяца что можно охотится с собаками пушнины берешь парой больше, чем за весь оставшийся сезон.

В ноябре река полностью стояла. Глухарей уже не увидишь на берегу, да и берег толком и не отличим от водной глади. Лыжи верные друзья. На лыжах, что мой отец сделал своими руками пройдена не одна тысяча километров. Охота с собаками намного проще, они чуют соболя даже когда тот, появится на самой вершине сосны или кедра. Лайка подаёт голос, когда видит зверя для того, чтоб отвлечь того от охотника, но, если лайка может сама поймать соболя, она не издаст и звука. Не редко, соболь прячется в корягах и тогда приходится махать топором, и орудовать чем-то на подобии палки или шеста, чтоб выгнать соболя из коряги. Вот именно такая охота была у меня до десятого ноября. А там было следующие.

День как день. С утра, до рассвета позавтракал, кто бы что не говорил, но дал по не многу и собакам еды. А на чушь, что собак перед охотой не кормят не обращайте внимание, главное не перекормить, а немного рыбки с утра хуже не будет. Собака, хорошая собака даже объевшись будет охотится, просто отяжелев и поэтому не так эффективно. Так вот позавтракал и покормив собак, я отправился на промысел. Примерно, к обеду за спиной я услышал треск и хруст веток. Я напрягся, а звук приближался. Очко сжалось до игольчатого ушка. Я догадывался, что это шатун и припустил оттуда что было мочи, но он нагнал меня и примерно, через минуты пять я его увидел. Кто скажет, что не чего страшного, тот значит не видел мишку в его истинном виде. Тот бежал за мной, не издавая ни звука, только пыхтел. Пуля первая бросилась на медведя. В тот же момент я направил на него ствол свой вертикалки двенадцатого калибра и нажал на спуск. Мой страх не позволил мне прицелиться, да и заряд был дробью. Поэтому, то, что в него попало лишь разъярило его, он громко зарычал. Пуля почти подбежала к медведю, когда за ней побежала и Люся. От страха руки тряслись, мне не удавалось сложить ружьё чтоб перезарядить. Пуля укусила медведя за лапу, тот практический с пол укуса переломил ее пополам. Каким-то краем сознания я видел, как у Пули выступают кровавые пузыри из пасти. С горем пополам мне удалось вытащить гильзу, но вот вытащить патрон из патронташа, мои не послушные руки не могли. Руки тряслись так сильно, что описать сложно. Медведь тем временем тряс головой с зажатой в челюстях Пулей, та не подвала признаков жизни. И в этот момент, к нему в шею попыталась вцепится Люся, так он бросил Пулю и схватил Люсю за морду, я даже заметить не успел. Но, я отчётливо услышал треск раскалывающего черепа и увидел конвульсии моей лучшей подруги. Этот треск, видно, и привел меня чуть в чувство, и я, совладав немного с дрожью, вынул пулевой патрон из патронташа и вставил его в свое ружьё. Медведь уже направлялся ко мне, когда я направил на него ствол и выстрелил. В десятки метров от меня упал замертво медведь. Двенадцатый калибр с такого расстояния в голову остановит кого угодно. Я все равно трясущимися руками кое как перезарядил ружьё и направил его на медведя. Страх сковал мое сердце. Эти мгновения казались длятся вечно, время словно смола, тянется. Я долго боялся сделать шаг, ствол был направлен на тушу медведя. В ушах стоял стук сердца. Через сколько я сделал шаг не знаю, казалось прошла вечность. Я пересилил себя, сделав шаг, затем ещё и ещё, пока не приблизился почти в плотную. Постоял так ещё не знаю сколько, затем все же пересилил себя и подошёл в плотную. Ткнул медвежью тушу стволом и тут же отскочил. Страх не покидал меня ни на секунду. Но, медведь не подвал признаков жизни. Тогда я, чуть осмелев подошёл ближе и ткнул его ещё раз, но не отпрыгивал на сей раз. Медведь не шелохнулся, тогда я его пнул, но не чего не произошло. Я отошёл на пару шагов назад и тут нахлынул отходняк. Сразу подкосились ноги, и я в ту же секунду упал на жопу, не в силах устоять на ногах. Руки тряслись, зуб на зуб не попадал, но при этом мне не было холодно, напротив не смотря, что на улице минус двадцать пять мне было жарко. Я только сейчас заметил, как Пуля лежит и дёргает лапами. Она была ещё жива, хотя и находилась на последнем издыхании. Я было попытался встать, но ноги меня не слушались и не удалось на них встать. На четвереньках я пополз к собаке, руки подкашивались, но я дополз. Она меня признала. Я сел на жопу, взяв ее голову на колени, она ели поскуливала. Мои глаза были мокрыми, слезы текли, душа полыхала. Я был подавлен, боль жгла, жгла из нутрии, боль потерь, я снова потерял близких мне созданий. Последних близких созданий.

Мое отчаяние начинало брать надо мной верх. Я взвыл. Взвыл от отчаянья. Сколько я так сидел и гладил морду умирающей Пули я точно не знаю. В какой-то момент я вроде вернул над собой контроль. Я разделал медведя, погрузил мясо и шкуру на нарты, повез, погрузил тела моих спасительниц. Я решил для себя, чтобы не случилось я их похороню, правда ещё не придумал как, буду рыть могилы. Но, я не за что не оставлю их на корм зверью. До дома я дошел, или если быть точным дополз ели живой, мясо подвесил, шкуру занёс в дом чтоб обработать, а тела собак оставил в сенях. Решил вопрос с похоронами оставить на завтра. Растопил печь, налил себе пол кружки горькой и одним глотком выпил. Затем сел на кровать и все, меня отключило. Видимо от пережитого мой организм до такой степени устал, что не в состоянии был больше быть в сознании и меня погрузило в сон.

Проснулся под утро от холода, трясло. События из вчерашних событий накатывали волнами. Я очень переживал из-за того, что я остался один. Один не только в тайге, но и на всем белом свете. Собаки пожертвовали собой ради меня их хозяина, а я сейчас сижу и думаю о том, как я не хочу жить, как надоело мне бороться с этой судьбой. Можно, конечно, мечтать, что тестю с тёщей, да и Семёну есть до меня дело, но это не так. Да они помогли мне, но это потому, что я был им когда-то зятем, но скоро они вообще забудут про существования такого, как я. Вот и получилось, что в этом мире я один. Где-то есть ещё мамин брат, родной, но за свои двадцать два года я его не разу не видел. Мамины родители тоже уже давно покоились в могиле. Я сидел и думал о вечном, глядя в щель печи, где виднелся огонь. Огонь, как и вода обладает поистине уникальной силой, он помогает прогнать тревогу. В какой-то момент я понял, как похоронить собак. Я решил их тела сжечь. Не далеко от дома я собрал погребальный костёр. Положил тела собак. Я благодарил их, за то, что они спасли мою никчёмную жизнь, слезы текли и я долго не мог заставить себя поднести огонь к веткам. Я вытащил сигарету, закурил, за пару затяжек с курил её полностью. И после, поджог все же эти дрова. Они были облиты бензином и в момент вспыхнули. Я не мог отвести мокрых глаз от горящего погребального огня. Пламя огня, как бы притягивало мое воспалённое болью сознания. В нем исчезали те, что спасли мою жизнь, те последние воспоминания или точнее, те кого отец так сильно любил. Погибли. Но, а я снова жив. Зачем я все же живу? Глядя на костер, я хотел даже молитву прочитать, потом подумал и решил, что тот, кому молятся люди меня ненавидит и отвернулся от меня, так почему я должен ему возносить хвалебные речи. Я про себя попросил, чтоб отец забрал их к себе, чтоб он там позаботился о моих боевых подругах. А ещё, я просил отца позаботится о маме, Люде и моем ребенке. Я стоял так пока костер полностью не прогорел. Последние уголки дотлевали, а я все не мог отойти от этого места.

В сознание все стояли моменты вчерашних событий и разорваны тела собак. Не знаю точно сколько времени я так стоял, но, когда сознания маленько прояснилось, я осознал, что замерз, как зюзик. Пепел присыпало свежем снегом. В этот день снег шёл, даже не так, валил снег. Я побрел в домик, сил на то, чтоб обойти ловушки не было. Печь прогорела и поэтому я заново ее растопил. В охотничьих домиках пока печь топится тепло, а как прогорела выстывает в момент, за окном все же минус тридцать. Включил единственное вещь из двадцать первого века, MP3 проигрыватель, у нас с отцом было четыре аккумулятора для раций, а это чудо техники на них может и не выключаться до самого лета, да плюс есть генератор бензиновый с зарядными устройствами. А вот снегохода тю-тю, поэтому бензина для генератора с избытком. Поэтому в моем домике заиграли композиции шансона, те, что по приличнее, настроения на веселые композиции у меня не было. Я достал начатый пузырь горькой и накатил стакан. Собрал остатки своей воли или даже не воли, а скорее слабейшего желания жить. Знаете, вчера при встрече шатуна, я безумно не хотел помирать, а сейчас ищу смысл жить. Очень хотелось просто взять ружьё, зарядить пулю, подставить ствол под подбородок и спустить курок. Тут Семён, наверное, сыграл главную роль. Тогда он на берегу, когда мосю мне расквасил, сказал те слова, что сейчас не давали мне свершить эту глупость. «Живи для них, живи за них». Он был прав, и поэтому я решил, что не стану этого делать, а продолжу сезон. Не гоже бросать угодья отца, он всю свою жизнь вложил в эти угодья. В тот вечер я допил пузырек, но водка что вода, даже не понял, что выпил.

С утра я взял себя за, но вы поняли и пошёл по ловушкам собирать попавшегося в них соболя. Для понимания, нужно понимать, что у охотника начинается с рассвета день и продолжается до заката. Проще говоря, весь световой день охотник ходит по своей угодьям. Поэтому, на рассвете я ушел на лыжах по угодьям ходить, собирать то, что попалось, стрелять, то, что увижу и складывать все на нарды. А вечером, когда солнце село, я в домике обдирал шкурки с добычи. Подобный распорядок дня был почти постоянный, раньше, а вот в этом году видно не будет такого распорядка.

Семнадцатого числа этого же месяца жизнь круто, на все сто процентов решила изменится. День начинался, как всегда. Утро, завтрак, затем подтопил печь и тронулся в обход по угодьям. Сначала в одной куленке попался соболь не плохой, затем во второй. А вот часа через два, может чуть больше, случилось это. Этим была очень необычная находка. Я шел по лесу, когда заметил в снегу какое-то красное пятно. Я, конечно, остановился и присмотрелся. О боже! – это человек. Человек по среди тайги. Человек без сознания и, мягко говоря, одет не по сезону. У нас в такой одежде бывают одеты только в начале лета, ну или в конце мая, или начали сентября. Пока около десяти плюса погода стоит. В первые секунды я остолбенел, затем секунд примерно через десять побежал к нему. Это была девушка, лет двадцати пяти может чуть больше. Она была еще жива, хотя ее состояния оставляло желать лучшего. Она была без сознания, потому что замерзла. На ней были сапожки осенние на шпильках сантиметров пятнадцать, капроновые колготки, короткая юбка, красная куртка кожа заменитель, без шапки. Мысли в моей голове пронеслись как ураган. Я скинул свой тулуп и завернул эту красавицу с огненными волосами в него, надев на нее еще и свою шапку. Да она была красивой. Веснушчатое лицо, огненно-рыжие волосы чуть ниже печей, не плохие формы, не худая, но и полной не назвать. Я погрузил ее на нарты и бегом к домику. Минут за двадцать, может дольше, может быстрее я добрался до домика. В домике было тепло, печь не прогорела. Но я сам замерз как зюзик, все же сам без тулупа был. Я помню отец еще говорил, что, когда промерзнешь на сквозь и затем в теплое место попадешь надо раздеться, для того, чтоб тело быстрее согрелось. Я начал быстро раздеваться и считай в момент оказался в одних трусах. Затем приступил к раздеванию своей гостьи. В тот момент не каких пошлых мыслей, меня даже не посетило. Я довольно ловко раздел безвольное тело до нижнего белья, затем подумал, и лифчик тоже снял. Уложил ее на кровать, достал гусиный жир, его мы специально заготавливаем, как против обмораживающее средство. Начал обрабатывать ее тело, на нем уже было заметно много обморожений, как на ногах, так и на руках и даже на лице. Укрыл ее, затем пошёл топить печь.

Я был в шоке, увидеть девушку среди тайги да в таком виде. Я очень сильно надеялся, что она придет в сознания и объяснит, как она оказалась в тайге в таком виде. Спустя несколько минут я лежал в постели и грел своим телом эту находку. Я где-то читал, что лучше всего греть теплом своего тела в таких случаях. В тот момент я не секунды не сомневаясь лег рядом с этой девушкой и не каких мыслей о том, что она может быть чем-то больна, не было. Это скорее всего связано с тем, что я привык жить в небольшой общине и какая-то зараза для нас была не известной. Поэтому и я не мог даже в мысли представить, что она может быть больной. Я обнял эту девушку, мое сознания было перегруженным, и я считай сразу утратил его. Мое сознания поглотил сон. Мне снился отец, только молодым. Он на лодке с мамой, мама тоже молодая. Они плывут по Енисею, а я на берегу бегу за ними.

– Папа. Плыви сюда. Я тут.

– Дима. Сынок, тебе с нами нельзя. – Мне с лодки кричала мама.

– Мама. Папа. Куда вы?

Я упал на колени и стоя на них на берегу все кричал.

– Стойте, заберите меня.

– Живи. – Донеслось мне с лодки в ответ.

А вот пробуждения было очень неожиданным. Я почувствовал, как мне больно, что-то тычется в бок. Я открыл глаза и в первый миг даже не понял, что это. Какая-то обнаженная девушка стоит перед кроватью и тычет в меня ружьём. Пока я спал, я забыл, что принес в дом какую-то девчонку и поэтому я воспринял это все как сон. Поэтому, я просто повернулся на бок накрылся одеялом с головой и дальше начал отключатся. В меня заново ткнули стволом и тут уже сознание начало просыпаться, и я начал вспоминать эту девку.

– Ты зачем ружьё схватила?

– Почему ты меня похитил? – в паники выполнила она.

– Ты дура! Или как? – чуть разозлившись выполнил я.

Она, сделав шаг назад заплакала, но ствол не опустила.

– Я застрелю тебя если не скажешь, зачем ты меня похитил.

Я засмеялся. Меня начал раздирать смех. Она отшатнулась от меня еще на шаг назад и чуть тише стала всхлипывать. А меня начал раздирать гнев, ярость и злость. Меня разозлила эта ситуация, я ее спасал, а в благодарность на меня ружьё наставили.

– Стреляй! – закричал я.

Она перестала всхлипывать и при этом напряглась.

– Стреляй говорю. Что ты? Только на словах такая? Стреляй, давай оборви – это никчемное существования. Ну давай! – громкость моего крика усилилась.

Она полностью опешила. Ее руки начали опускать оружие, и она снова заплакала.

– Почему вы меня похитили и изнасиловали? – голос был полностью подавлен.

– Кто тебя похитил? И как ты оказалась по среди тайги в ста пятидесяти километрах от ближайшего населенного пункта? И кто, тебя изнасиловал? —грубо спросил я.

Она зависла. Было заметно что она в полном шоке. А еще она ноги сжимала так, как это делают люди, когда уже ели терпят чтоб не описаться.

– Так дура. Всё, клади ружьё и накидывай вон тот тулуп. – чуть спокойнее сказал я.

– Зачем? – В полнейшем шоке сказал я.

– Ты же не собираешься мне тут насать? Или ты просто так жмешь ногу к ноге?

– Хочу. А зачем одевать тулуп? Что туалет на улице? – шок, та и не отпускал её.

– Улица и есть туалет, другого туалета тут нет. Так что идем? Или ты одна сходишь?

Она посмотрела на меня и в её глазах отразилась работа мысли. Затем она выдала.

– Подожди. Ты говорил тайга?

Я положительно качнул головой.

– Тут и волки есть?

Я просто ткнул на шкуру с головой медведя. Она со страхом на нее смотрела пока я ее не отвлек.

– Так что ты идешь?

– Да. – Слегка заикавшимся голосом произнесла она.

Я первым вышел, пристроился чуть в стороне от домика, она вышла следом и спросила:

– А где туалет?

– Везде. Где застанет там и туалет? Вон села, где-нибудь и посола. Не напрягайся не буду подглядывать. – Я говорил еще злым тоном. Я был еще зол.