Текст книги "Поиск"

Автор книги: Григорий Федосеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

3

Все слито, перемешано в жизни. Радовались счастливому спасению троих из отряда Харькова, но радость эта была омрачена гибелью Виктора Тимофеевича, его еще предстояло искать. Сегодня же вверх по Селиткану ушла поисковая партия во главе с опытным геодезистом Евгением Васюткиным.

Но и беда не ходит одна.

Потеряна связь с самолетом У-2, который вчера вылетел на поиски отряда Харькова. И вот теперь отряд, хотя и не в полном составе, найден, а самолет… Что с пилотом, что с проводником Тиманчиком, который с ним на борту?

Радист связывается с Экимчаном.

«Самолета у нас нет, – отвечает метеослужба, – учтите, сегодня после двенадцати прошел ураган в северо-восточном направлении, длился более трех часов…»

– Если их застал ураган в воздухе, могли вернуться в Удскую губу, – замечает главный инженер Куций.

– Нет, – говорит радист, – с Удской губой была вторичная связь только что. У них ничего нет для сообщения. Значит, не вернулись.

Плохо кончается год.

Вышла в эфир станция с устья Шевли. Ни о каком самолете там не слышали. Подтвердили, что над Удской равниной в сторону Охотского моря пронесся ураган, повалило много леса, сейчас идет дождь.

Связались с топографической партией, расположенной в юго-восточной части Удских марей. Но и оттуда не получили утешительных вестей.

Куда же исчез самолет?

Разбился, захваченный ураганом? Совершил вынужденную посадку? Где, в каком районе?

Ясно одно – случилась беда, и, если люди не погибли, им требуется немедленная помощь.

Территория поиска огромна, безлюдна. Несколько эвенкийских поселков по Уде, вблизи моря, вот и все. Надо искать.

Рано утром мы с заместителем Плоткиным – на аэродроме. Транспортная машина ЛИ-2 готова подняться в воздух. Небо чистое, выстуженное до синевы, резкий, холодный ветер.

На борт берем все необходимое для пострадавших, если они живы: палатку, железную печь, валенки, полушубки, продовольствие, медикаменты. Все упаковано так, что может быть сброшено с большой высоты.

Наша задача обследовать трассу и равнину, расположенную вправо от реки Уды. Именно где-то там самолет мог столкнуться с ураганом.

Летим на большой высоте. Кажется, застыли на месте, а земля медленно проплывает под нами. Ни жилья, ни дымка, никаких следов человека. Пустыня.

Горизонт на востоке залит густым багрянцем, который тает на глазах. Огненный диск восходящего солнца бледнеет. Вспыхивают мрачные вершины гор, застывшие над черными пропастями, рассеиваются по ущельям тени, – пустыня, как и все на земле, оживает, почувствовав тепло солнца. Шире распахивается необозримое пространство восточной оконечности материка. Слева – вдали – отроги Джугдыра, подбитые понизу бархатом темных лесов. Нашим курсом тянется Секстант – плосковерхий, сглаженный временем, хребет. Ничто не нарушает покоя просторов. Мы одни над бесконечным безмолвием.

Самолет постепенно набирает высоту, переваливает последние гребни Экимчана, взору открывается Удская равнина. Мари, мари, неоглядные мари, уходящие до Охотского моря, сливающегося с синевой горизонта.

Идем на высоте семисот метров над ноздреватой землей. Видно каждое деревце, каждую выемку. Но глаза ищут только дымок костра. Как без огня человеку в такой холод?

Мы надеемся на опыт Тиманчика. Он и в бурю, и в дождь сумеет развести огонь, тем более он понимает, что искать их будут с воздуха. А гул мотора здесь услышат издалека.

Земля как на ладони. Но нигде ничего. Только мари, мари…

Я прошу пилота идти кругами. Так мы сможем более тщательно обследовать местность. Машина описывает огромный круг от реки Уды до Селитканских гор.

Только стада сокжоев, вспугнутые ревом мотора, рассыпаются под нами, да иногда мы видим группы лосей. Это менее пугливые животные, они или останавливаются, или, не понимая, откуда надвигается опасность, мечутся из стороны в сторону.

Но людей не видно.

Летчик Нагишкин недавно кончил школу. Он еще нетвердо знает, на что способен У-2. У него еще нет опыта борьбы с бурями. Ему еще многому надо бы научиться. Но… Мог он не рассчитать свои силы.

Надо искать, надо, а у нас истекло время, мы вынуждены вернуться. Машина набирает высоту, ложится курсом на запад. По пути садимся в Экимчане. На метеостанции определяем по времени приблизительные координаты встречи самолета с ураганом. Это место находится где-то на середине равнины. Но мы там ничего не обнаружили.

Выяснилось, циклон пронесся над всей огромной территорией Приохотского края, был он силой до десяти баллов. Для У-2 это верная гибель. Опытный пилот, заметив приближение непогоды, повернул бы обратно, а если у него уже не было бы времени добраться до базы, сел бы при первой возможности. Нагишкин же молод, неопытен. Надо же было мне послать именно его! Этого я себе не смогу простить!..

Когда мы снова были в воздухе, я заметил на горизонте у Охотского моря полоску тумана. Скоро потускнело солнце. Небо казалось выцветшим, старым. «Что это? Что?» – не без тревоги подумал я.

С аэродрома мы вместе с экипажем отправились в штаб экспедиции. Наши полевые радиостанции ничего не добавили к вечерним вчерашним сообщениям. Самолет пропал бесследно. Сегодняшний полет убедил нас в том, что поиски будут трудными и, вероятно, длительными. К сожалению, мы ничего не можем предпринять на земле, пока не обнаружим с воздуха место катастрофы, а это, как показал полет, не так просто.

Опять засиделись до полуночи в штабе. Решили снять с транспортной работы АН-2. Эта машина, пожалуй, самая надежная для поисков: может летать на небольшой высоте, с большим радиусом действия и совсем нетребовательная к посадочным площадкам, для взлета и посадки ей нужна небольшая дорожка.

Самолет рано утром вылетит к морю и будет базироваться на площадке вблизи поселка Удское. Кроме этого будут сосредоточены три группы оленьих нарт на устьях трех больших рек, впадающих с южной стороны в Уду. Эти упряжки должны быть готовы отправиться в любой момент к месту катастрофы с необходимым грузом.

Пока на складе шла упаковка аварийного груза для самолета и нарт, я написал радиограммы начальникам партий экспедиции о случившемся, предложил включить все подразделения в поиски на своих участках и дважды в день сообщать о результатах в штаб.

Я не стал ужинать, разделся, лег в постель. Но не уснуть. Хлопают ставни, в трубе воет ветер, тяжесть на душе – неодолимая. Убеждаю себя, что люди нашли приют, что Тиманчик не сдастся, что к утру угомонится погода и мы завтра разыщем их. А в душе никакой надежды, только боль. Разве только случится чудо.

В шесть утра посыльный принес в штаб сводку погоды, переданную нашими полевыми подразделениями. Восточный край материка охвачен непогодой. Ветер шесть-семь баллов, видимость – ноль. Рухнули последние надежды спасти людей…

Мысли невольно возвращаются к прошлому. Вспоминаются походы, подъемы на пики, трудные тропы по неизмеримым болотам, манящие неприступные дали, где вместе с Тиманчиком делили мы походные дни и ночи. И где-то в уголке души снова затеплилась надежда, уныние показалось непростительным. Надо действовать, надо что-то предпринимать…

Как все же ничтожен человек в борьбе со стихией!

В семь утра я уже в штабе. Бурные порывы ветра бьют в окна. Пространством владеет буря.

Все собрались в радиостанции. В помещении полумрак, непогода отодвинула утро. Порою в железной печке вспыхивает огонек и блуждающим светом охватывает безмолвных людей. На их лицах, выхваченных из темноты, безнадежность. Говорить не о чем. Мы бессильны, пока не стихнет буря.

Распоряжаюсь загрузить ЛИ-2 и АН-2 и держать их в готовности. Полевые станции на побережье Охотского моря дают сводки погоды через каждые два часа. Теперь почти никакой надежды найти людей живыми. Проклятая буря, что наделала!..

Чуть ли не неделю гневалось море. Полчища туч, подхваченных разъяренным ветром, день и ночь проносились над восточным краем материка. Поселок как вымер. Ни лая собак, ни людского говора. Мы уже смирились со многим. О гибели людей говорили как о свершившемся факте, и не так проклинали погоду…

И вот на седьмой день после катастрофы меня разбудил резкий стук в окно. Я вскочил. С аэродрома доносился гул разогреваемых моторов.

– Приехали за вами. В восемь – вылет, – услышал я голос шофера.

Короткие сборы, тороплюсь, не до завтрака. Добрая старушка-хозяйка засовывает в карман моего полушубка, как всегда, сверток с постряпушками.

– Пошли вам господь удачу, – говорит она вслед.

Бури как не бывало! Погода ясная, безветренная. Такой небесной синевы, кажется, я не видел даже в зимние шестидесятиградусные морозы. Подъезжая к аэродрому, мы видели, как оторвался от земли АН-2 и, не разворачиваясь, лег курсом на Уду. Наш ЛИ-2 еще стоял под заправкой.

– Станциям побережья дежурить весь день, – распорядился я радисту Евтушенко.

– Выйдут на связь в девять, передам. А если будут срочные сообщения?

– Передавайте на борт.

Никогда я не отправлялся в путь с таким волнением. Вот мы плывем высоко над пустынной землей, еще окутанной предутренним сумраком. Постепенно далекая синева бледнеет. Какая-то неопределенная, неведомая надежда живет в наступающем утре. Оно распахивается впереди широким горизонтом. Свет обнимает полнеба. Появляется солнце.

Видимость изумительная. Земля просматривается на сотни километров. Мы с Плоткиным, не отрываясь, настороженно всматриваемся в пространство. Но оно мертво, нет признаков человека.

Вот и Удская равнина. Она появляется внезапно из-за хребта, вся сразу, залитая ярким светом. Через пять минут мы над ней. Машина забирает вправо, обходит равнину большим кругом, направляется к Чагарским гольцам.

Именно тут, между Удой и Чагарскими гольцами, мы надеемся найти своих товарищей. Обозреваем эту огромную площадь мари по мелким квадратам. Летим низко. Глаза устают от напряжения. Нет, не найти!..

Наше время кончается. Пора на базу. Последний раз я смотрю на седую пустыню с блюдцами озер, простроченную узкими перелесками. Они молчат. Последний, прощальный пролет. Машина набирает высоту. Наш путь лежит на запад. Мельчают Чагарские гольцы, уже просматриваются озера на обширных марях, далеко в синеву уходит горизонт.

– Дым! – кричит Плоткин.

Я бросаюсь к нему. Жадным взглядом окидываю всхолмленную местность. Ничего не вижу.

– На дне пади! Справа от реки! – кричит он.

Теперь и я замечаю дымок. Он лежит на перелеске серым расплывчатым пятном, точно клочок тумана.

– Это не костер! Далеко от трассы! – говорю я, боясь надеяться.

Самолет разворачивается. Быстро снижается. Идем на дымок. Узнаем местность: мы над Удыгином – левобережным притоком Уды. Не могу успокоить разбушевавшееся сердце. Неужели удача?…

Плоткин радостно обнимает меня, трясет изо всех сил:

– Наши!.. Ей-богу, наши!..

– Да, они, они! Больше некому!

Еще несколько напряженных минут. Мы видим под собой небольшой участок сгоревшего леса. Упавшие деревья скрестились, словно пики в бою. Кое-где на обугленной земле еще дымятся головешки.

На втором заходе машина спустилась до предела, проносится низко над землей. И вдруг – общий возглас – все увидели в центре пожарища скелет обгоревшего У-2.

Бензин у нас на пределе. Мы не можем терять ни минуты.

– Идем на базу, – доложил командир экипажа.

Мы еще пытаемся что-нибудь разглядеть внизу, но машина быстро уносит нас на запад.

Совещаемся на борту. Приходим к единому мнению, что люди погибли в катастрофе, иначе они оставили бы о себе какой-то знак. Еще раз с большой высоты осматриваем холмистые пространства, прикрытые хвойным лесом. Ни дыма костра, ни следа человека. Все кончено. Но где-то в глубине души, вопреки доводам рассудка все-таки тлеет надежда. Она не оставляет равнодушным, не дает покоя, убеждает, что не все кончено, что есть на свете чудеса. Я поддаюсь этому состоянию. А что, если они живы, слышат гул мотора, но не могут дать о себе знать? И меня охватывает ужас от промедления.

Прошу радиста срочно связаться с АН-2. Пока он вызывает и настраивается, успеваю написать радиограмму:

«Командиру «Кедровки-2». Выше устья Удыгина обнаружили остатки сгоревшего самолета. Немедленно следуйте в этот район, установите, живы ли люди. Срочно направьте на место катастрофы нарты с опытными проводниками, аварийным грузом, радистом, запасными оленями. Дальнейшие указания получите в полете».

Когда мы были уже далеко от Удыгина, получили ответ с борта самолета АН-2.

«Идем по вашему заданию. Запас горючего для обследования на один час, затем вернемся в Удское. Переходим на связь со штабом».

Мы летим на запад. Солнце слева. За последним хребтом, оконтуренным полуденными тенями, показалась знакомая излучина Зеи. Машина разворачивается, ныряет к земле, устало бежит по грунтовой дорожке.

Хочется скорее в штаб, чтобы разобраться во всем случившемся.

На аэродроме нас ждала «Победа». Шофер встретил нас так радостно, словно мы не виделись черт знает сколько времени:

– Чего радуешься? – спросил Плоткин.

– Разве не знаете? Тиманчика нашли!

– Где?

– Не сказали. Когда выезжал, радист крикнул: передай нашим, с Антоновской сообщение – обнаружен Тиманчик.

– Живой?

– Не знаю.

– Чего же не спросил? Давай в штаб живее!

«Победа» рванулась вперед. Въезжая в поселок, шофер неожиданно сбавил ход и, повернувшись к нам, сказал:

– Должно – живой, с высоты мертвого не узнать.

– Точно. Но – скорее в штаб.

И я вдруг поверил, что Тиманчик жив, и впервые за все время поисков почувствовал облегчение.

На нашей радиостанции пискливо работал приемник. На столе лежала пачка радиограмм. Радист, не отрываясь от работы, подал мне листок:

«Километров пятнадцать не долетая до места назначения, обнаружили на Удыгине человека, подававшего руками знаки. Мы узнали в нем Тиманчика. Рядом были волокуши и в них человек без признаков жизни. Мы сбросили аварийный груз и вымпел с запиской. В ней сообщили, что при наличии погоды утром прибудем к ним».

Все это свалилось на нас как награда. Трудно было что-то решить сразу. Однако не было сомнения, что и Степан жив, мертвого Тиманчик никуда бы не потащил. Но, видимо, он в тяжелом состоянии.

– Предупредите экипаж Борзенко, пусть отдыхает. Через час летим на Удское, – сказал я Плоткину. – Проконсультируйтесь с врачами, что нужно в данной ситуации сбросить потерпевшим. Все остальное решим в Удском.

Через час мы снова в воздухе. Ложимся курсом на Удское. Теперь самолет кажется быстрокрылой птицей, стремительно летящей высоко над землей. И вот вместе с облегчением приходит неодолимая усталость. Гул моторов кажется колыбельной. Я быстро засыпаю…

В поселке Удском много народу, но немного домов, и все заселены до отказа. Геодезическая партия размещается в старой бане. Новые хозяева ее утеплили, починили пол, обклеили стены газетами и зажили на славу, смирившись с неистребимым банным духом, низким потолком, с которого непрерывно сыплется земля, напоминая о ненадежности помещения. Предбанник занимает радист со своей походной станцией, а баню – начальник партии Лемеш.

Мы не воспользовались гостеприимством хозяина, поставили палатку и чувствовали себя в ней великолепно, хотя температура воздуха была низка.

Сквозь сон услышал восторженный голос командира корабля Федора Борзенко.

Встаю и выхожу из палатки. Ничего не узнать: ни старой бани, ни пней – все со снежными надстройками, в праздничном наряде, в блеске раннего утра. Всюду, точно сказочные чумы, стоят убранные пушистым инеем ели, и под ними курчавится смолистый дымок только что разведенного костра.

Внезапный гул мотора будит поселок. Залаяли собаки, заскрипели двери в избах, послышался стук топоров. «Утро, утро, утро», – свистит какая-то пичуга. Подходит пилот Борзенко.

– Уважьте, потрите спину, – просит он, стаскивая с плеч рубашку.

Беру пригоршнями скрипучий снег, сыплю ему на спину, растираю. Борзенко цепенеет, невнятно мычит. Клубы пара окутывают его.

Затем короткий завтрак, и мы на «антоновской» машине покидаем землю.

Удивительная прозрачность воздуха! Глазам открываются беспредельные пространства материка: заснеженные холмы, перевитые заледенелыми ручейками, мари и озаренные восходом скалистые вершины Чагарских гольцов. Гордо и далеко впереди, в сером утреннем сумраке – Удыгин.

Время тянется медленно. Я не отрываю взгляда от наплывающего на нас горизонта. Минуем устье Шевли. Слева вдали обозначилось ледяным пятном озеро Лилимун, и, наконец, в синеве лесов блеснул знакомый извилинами Удыгин.

Забираем вправо, идем над рекой. Еще несколько минут – и мы увидим дымок. Тиманчик, наверное, с вечера наготовил сушняка для костра и сейчас, услышав гул мотора, запалит его…

Идем низко над лесом. Глаза устают. Дымка не видно. Пилот смотрит на меня вопросительно.

– Тиманчик, наверное, намаялся за эти дни, проснуться не может, – сказал я, скорее, не ему, а себе, чтобы рассеять тревогу.

Тиманчик не может проспать. Усталость не усыпит его. Это я знаю твердо. Неужели еще что случилось?…

– Может, он не нашел груза с запиской?

Пилот не отвечает, показывает рукой вперед. Там, за береговым ельником появилось ледяное русло Удыгина, Глаза ловят какие-то черные неясные полоски.

– Вчера их не было, – кричит пилот, резко сбавляя скорость.

Машина проносится над руслом Удыгина. Черные полоски на льду – это буквы. Успеваю прочесть:

ПОМС

Что? Что выложил Тиманчик? Что помешало ему докончить слово, ведь рядом с надписью осталось две копны неиспользованных еловых веток. Пилот разворачивает машину. Беспрерывно повторяю: «Помс… помс…» Что же это за слово с таким началом?

Снова проносимся над руслом. Разгадка приходит сразу.

– Он хотел написать – помогите! – крикнул я не то от радости, не то от ужасного смысла этого слова.

Пилот утвердительно кивнул.

Из-под машины исчезает надпись, в последний момент, пролетая над ельником, я заметил в нем контур переднего края палатки. Ни дыма возле нее, ни живой души.

– Наверное, ушли, – кричит радист.

Я отрицательно качаю головой.

– Значит, замерзли.

– Не может быть! Если поставили палатку, то поесть и забраться в нее время нашлось бы, и силы тоже, – говорю я.

Идем обратным курсом к палатке. Солнце высоко. На тайгу лег теплый свет. Настороженными взглядами караулим лесные просветы. Нигде – ничего.

И вот знакомый ельник. Он наплывает быстро.

– Собака! – вдруг кричит пилот. Он показывает вперед.

Я гляжу туда. Кто-то черный выползает из ельника на лед, но я не успеваю рассмотреть – слишком быстро мы проносимся мимо.

– Да ведь это человек ползет! – радист хватает меня за плечо.

Теперь и я догадываюсь, что это кто-то из наших выполз из палатки, чтобы показаться нам.

Машина уходит на запад, разворачивается на 180, правит точно на ельник. Правый берег Удыгина, откуда мы летим, голый, и нам издалека видны и копны еловых веток на льду, и черное пятно, прилипшее к снегу. Самолет снижается до предела, совсем сбавляет скорость. Летим на высоте ста метров над землей. Уже рядом русло. Человек зашевелился, гребет руками, ползет навстречу звуку, тащит за собою по глубокой борозде безвольные ноги. Никаких знаков не подает. Это Степан. Я узнаю его по каким-то необъяснимым приметам.

Не успеваем разобраться, запомнить детали, самолет выносит нас на ельник. Первое, что приходит в голову, – где Тиманчик? Неужели он ушел, бросил Степана? Почему в палатке не топится печь? Ничего не можем понять.

Машина снова выходит к Удыгину. Идем над руслом реки. Степан слышит гул мотора, поворачивается на звук, тяжело ползет навстречу, загребая руками снег. В три секунды времени, пока мы проносимся над ним, я успеваю заметить, что у него вместо головы клубок из тряпок и безжизненные, как плети, ноги, завернутые в какую-то рвань.

– Он слепой! – слышу я голос пилота.

Я вздрогнул. Мне стало не по себе. Теперь все ясно. Степан остался один. Непонятно, что с Тиманчиком, но Степан один, он и вылез из палатки, чтобы показать, что они тут! Но он слепой! Он не найдет дорогу обратно к палатке. Он замерзнет прежде, чем прилетит другой самолет. Пилот с тревогой смотрит на приборы. Мы должны возвращаться на базу. До нее более трехсот километров.

Отходим на север.

Мы должны любой ценой сегодня же вывезти Степана и узнать, что же с Тиманчиком!

– Георгий Иванович! – обращаюсь к пилоту. – Можно ли около ельника посадить У-2?

Пилот отрицательно качает головой.

– А если рискнуть? Ведь люди погибают!..

– Можем добавить к ним еще и нас, – холодно сдвинул брови пилот.

– И все же, Георгий Иванович, на обратном пути осмотрите русло, на крайний случай, может быть, что-то отыщется. А я дам распоряжение в штаб немедленно отправить из Экимчана У-2 на лыжах. Окончательное решение примем в Удском.

Самолет плавно развернулся, идет вниз по Удыгину. Мимо проходят темные купы берегового леса, замысловатые кривуны рек, мелькают кручи. Вот и ельник. Взгляд вновь приковывает фигура Степана. Он лежит неподвижно головою к противоположному берегу, далеко от палатки, бессильно разбросав руки по снегу. Как же больно будет ему, когда вдали смолкнет гул мотора, а с ним погаснет последняя надежда.

На лице пилота озабоченность. Он внимательно осматривает кривуны Удыгина, быстро исчезающие под крылом.

– На крайний случай, можно тут рискнуть, – кричит он, показывая вниз.

Я припадаю к стеклу. Под нами более или менее ровная площадка – полоска русла, ограниченная с двух сторон высокоствольным береговым лесом. Георгий Иванович еще раз облетает ее. Я вижу, как он мрачнеет.

– Сядет?

Пилот колеблется, молчит. Потом говорит с напряжением:

– Подхода почти нет, мешает лес, надо падать на площадку. Только опытному пилоту тут может повезти.

Он разворачивает машину и ложится курсом на Удское.

Его слова поколебали во мне и без того слабую надежду. Неужели Тиманчику и Степану так и не дождаться помощи? Чем я тогда оправдаюсь перед своей совестью?

– Назад! К ельнику! – кричу я пилоту.

– Это приказ?

– И приказ, и наш долг!

Пилот твердо смотрит мне в глаза.

– Не дотянем до Удского.

– Другого решения быть не может. Поворачиваем!

Снова летим над Удыгином. Не могу унять нервную одышку. Глаза напряженно караулят где-то впереди знакомую полоску русла. Она появляется вся сразу вместе со Степаном.

– Садимся! – категорически заявляю я.

Пилот с удивлением смотрит на меня.

– Поймите, Георгий Иванович, нам никто не простит гибели людей, – ни совесть, ни закон, хотя по закону мы не должны рисковать. Надо садиться!

– Исключено!

– Но вы же только что считали возможной посадку для опытного пилота. Вы и есть опытный пилот.

– Разговор шел об У-2 на лыжах, а у меня шасси.

– Здесь лед, на льду не может быть глубокого снега. А по маневренности ваша машина имеет преимущества перед У-2.

Пилот колеблется. Он проходит низко над площадкой, сосредоточенно осматривает запорошенный снегом лед и берет направление на Удское.

– Мы уже вышли из регламента, – говорю я, – все равно у нас не хватит горючего до места. Будем иметь вынужденную посадку.

– Но без риска. Там на любом озере – надежная площадка, – отвечает он, но я по глазам вижу – вопрос решен!

Кладу руку на штурвал.

– Георгий Иванович! Поверьте в себя, хотя бы на несколько минут, во имя двух жизней.

Он отстраняет мою руку. В кабине словно становится просторнее.

– Задержитесь в воздухе, пока радист свяжется со штабом. Надо передать обстановку, чтобы они были в курсе дела и готовы к любой неожиданности.

Когда моя радиограмма была передана, я написал распоряжение пилоту:

«Командиру АН-2 Г. И. Юдину. Предлагаю совершить посадку на р. Удыгин. Это сопряжено с большим риском, но мы должны попытаться спасти потерпевших аварию С. Никишкина и Тиманчика. Всю ответственность за последствия беру на себя».

Пилот прочел распоряжение, и ироническая улыбка искривила его губы. Он сложил бумажку вчетверо и порвал.

«Кажется, я допустил непростительную глупость», – подумал я.

– Простите, Георгий Иванович, я не должен был ничего писать. Все мы одинаково ответственны, и прежде всего – перед Тиманчиком и Степаном, а вы – еще и за наши жизни…

Но до его слуха слова мои уже не доходят. Машина с чудовищным гулом проносится над площадкой. Пилот решает последнюю задачу. Я вижу, как нервно шевелятся пальцы, сжимая штурвал, как набегают на лоб и долго не исчезают глубокие морщины, как часто вздымается грудь. Видно, не до ответа ему сейчас!..

Самолет круто берет высоту, уходит в небесный простор. Георгий Иванович привычным движением головы отбрасывает назад волосы, нависающие на глаза, ожесточенно растирает ладонью лоб. Затаив дыхание, жду – не повернет ли он на Удское. Нет.

Ровно и победно гудит мотор над молчаливыми холмами…

Машина выходит на Удыгин. Я слежу за пилотом. Он усаживается поудобнее в сиденье, расправляет плечи, быстрым взглядом окидывает приборы.

– Садимся, – говорит он с облегчением. Его лицо смягчается. Эта уверенность пилота ободряет и меня. Гоню прочь мысли об опасности. Все отступает перед долгом.

Самолет идет низко, кажется, вот-вот заденет лес. Уже обозначился дальний край площадки, все ближе, все яснее. Время разбивается на доли секунд, подвластные только пилоту.

Еще миг… Мотор глохнет. Самолет выносит за щербатый край лиственниц, и он падает. Снова ревет мотор, машина рвется вперед и, не преодолев земного притяжения, хлопается на землю, торжествующе бежит вперед.

– Тут нам и зимовать, – с облегчением говорит пилот, выключая двигатель и растирая уставшими руками колени.

– Стоит ли, Георгий Иванович, омрачать этот день! Давайте торопиться!

Я пишу коротенькую радиограмму в штаб о благополучном приземлении. Георгий Иванович уже бродит по снегу, ищет, где удобнее поставить самолет. Радист беспрерывно передает в эфир наши позывные. Мне трудно побороть нетерпение. Решаюсь, не дожидаясь никого, идти. Беру карабин, сверток с лекарствами, ощупываю – со мной ли нож, спички.

– Догоняйте, – кричу пилоту.

Тот кивает головой. Я исчезаю за кривуном.

Иду руслом. По сторонам – стена неприветливой тайги. Перед глазами – Степан, ползущий от своей палатки. Он уже не слышит гул мотора. У него не осталось надежды.

Надо дать знать о себе. Сбрасываю с плеча карабин, стреляю в синеву неба. Вздрогнула тайга, откликнулось эхо и смолкло.

Я переоценил свои силы, с места пошел слишком быстро, ноги отвыкли от такой нагрузки, быстро устают. Чаще останавливаюсь, чтобы передохнуть, и тороплюсь дальше. Мне все думается, что опаздываю.

По времени уже должен быть ельник. Дважды стреляю, стою, прислушиваюсь. В ближних холмах отдается и умолкает эхо. Надо торопиться, торопиться…

Из-за кривуна показались ели, врезанные макушками в небо. Беру последние двести метров. Почти бегом огибаю мысок и натыкаюсь на Степана.

Трудно угадать в этом комке лохмотьев человека…

Со страхом наклоняюсь к нему.

– Степан, ты слышишь меня?

Он с трудом приподнимает голову, замотанную тряпьем, доносится слабый стон, слова:

– Спасите… Тиманчика…

– Потерпи… Сейчас подойдут люди, перенесем тебя в палатку, потерпи, дорогой!

Я бегу в ельник. Раскрываю вход в палатку. Оттуда пахнуло холодом и мертвенной тишиной. Со страхом забираюсь внутрь. Сквозь мрак вижу скрюченного человека в спальнике. Подбираюсь ближе. С трудом в черном, худом, заросшем существе узнаю Тиманчика. Припадаю ухом к груди – где-то глубоко слабо стучит сердце. Он жив!..

Первая настоящая радость за столько времени!..

Теперь за дело. Не знаю, с чего начать. Мысли возвращаются к Степану. Бегу к нему. Осторожно ощупываю его ноги, обернутые в лохмотья и перевитые лосиными ремешками. Ноги, видимо, поломаны, Тиманчик заботливо уложил их в лубки. Мне одному не дотащить Степана до палатки. Вот-вот подойдут товарищи. Приношу спальник, укладываю на него больного, укрываю своей телогрейкой.

И только теперь с облегчением замечаю, что стоит тихий, безветренный день.

Собираю сушняк. В еловом лесу его много. Разжигаю печь в палатке и, пока она нагревается, осматриваю стоянку.

У палатки лежит огромная шкура сохатого. Края у нее загнуты, как у плоскодонного корыта. На этой коже и тащил Тиманчик беспомощного Степана. Рядом в снег воткнуты два посоха с измочаленными концами. Трудный был путь! Тут же на пне лежали два куска свежего мяса. Откуда они это взяли? Но сейчас не до того. Глушу любопытство. Прежде всего надо согреть больных чаем. Набиваю чайник снегом, ставлю на раскаленную печь. Из-за кривуна доносятся людские голоса. Пришли!..

Наскоро готовлю место для Степана в палатке и выбегаю. Пилот и радист молча стоят возле своего товарища. На их лицах ужас, они смотрят на меня.

– Оба живы! – кричу я.

Втроем мы осторожно поднимаем Степана. На руках, медленным шагом несем в палатку. Он не стонет, не жалуется, настрадался, бедняга. Видно, и к боли можно привыкнуть.

Укладываем больного на хвою, разопревшую в тепле и заполнившую приятным запахом внутренность палатки. Подбрасываю в печку дров.

Тиманчик, разметав обожженные руки, тяжело дышит, хватает сухим ртом холодный воздух. Чувствуется, он устал в борьбе за жизнь. По его худому, измученному лицу бродит тень безнадежности. Теперь каждая минута промедления может оказаться роковой.

Прежде всего занимаемся Степаном. Перебинтовываем голову, проверяем лубки на ногах. Как будто все в порядке. Решаем оставить все как есть. Товарищи поят Степана чаем, заталкивают в рот полужидкую кашицу из масла и хлеба. Я пою теплой сладкой водой Тиманчика…

Укладываем Степана на лосиную шкуру. Пилот и радист тянут ее к самолету. Она скользит по снегу необычайно легко.

– Торопитесь, день пошел на убыль, – говорю я им, – вы, Георгий Иванович, как договорились, сразу возвращайтесь сюда, а ты, Михаил, останешься с больным, передашь в штаб положение дел. Пусть Плоткин немедленно сообщает, где нам сесть поблизости от Усть-Удыгина, куда бы У-2 доставил горючее. Договоренность должна быть предельно точной. Понял?

Как только этот странный транспорт скрылся за лесом, ко мне вернулась тревога за Тиманчика. Тороплюсь к нему в палатку. Он не приходит в сознание. Высохшие губы пытаются сложить из хриплых звуков какие-то невнятные слова. В разбросанных руках бессилие. Но это они, эти руки, спасли и его, и Степана от смерти.

Я опускаюсь около Тиманчика на колени. Растираю влажной тряпкой его вспотевшее лицо, смачиваю губы. Я не знаю, что делать с Тиманчиком, но он должен жить! Видно, он долго не сдавался, пытаясь вырвать Степана из рук смерти, но болезнь пересилила его. И вот он лежит передо мною в глубоком забытьи, в бреду. С чувством беспредельного уважения и радости, тревоги и заботы я смотрю на него: какая воля живет в этом человеке!

Через три часа мы уже погрузили больных в самолет. Нам предстоит посадка на Уде, немного выше устья Шевли, куда уже отправлен У-2 с горючим для нас.