Текст книги "Мечты на мертвом языке"

Автор книги: Грейс Пейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Время, что насмеялось над нами

На самой верхней ступеньке дома 1434 – не кто иной, как Эдди Тейтельбаум, заросший темной щетиной парень с командирскими замашками и дурными манерами. Он ковыряется во рту зубочисткой. Чистит ваткой ухо. Хлюпает носом, харкает и глотает мокроту – он вечно простужен. Но ему плевать. Не о телесном: он пока что только по колено в человеческой жестокости; он смирился с отцовским Яаковом в шерсти – Ициком Халбфунтом; он стерпелся со своим житьем на этой зашитой в кирпич – чистый Утрилло [13]13
  Морис Утрилло (1883–1955) – французский художник, мастер преимущественно городского пейзажа.


[Закрыть]– улочке, тянущейся с востока на запад, пара тысяч крутых ступеней под палящим солнцем. На каждой ступени, возможно, стоит некто ему знакомый. До поры до времени – никаких имен.

А теперь взгляните на детишек, которые в ту пору крутились у него под ногами. Они так и проводили время – собирались в каменном ущелье погалдеть около этой мрачной личности. Иногда он рисовал длинную извилистую черту, по которой они ходили взад-вперед по улице – до угла и назад, к дому 1434.

В пасмурные дни он делал им из ершиков для трубок слонов, собак, кроликов и длиннохвостых мышей.

– Точно так же можно сделать ершик – задницу прочищать, – шутил он, чем окончательно настроил всех матерей против себя. Ну да, он, бедняга, был тот еще грязнуля, пахал и по субботам, и по воскресеньям, и летом, и в праздники в отцовском зоомагазине – туда профсоюзам не дотянуться. Так-то он был прижимист, но на жвачку для ребятни не скупился: говорил, она укрепляет челюсти. Насчет зубов он не волновался: ему нравились вставные – как и вообще всяческие протезы.

В конце концов люди снимут кожу (говорил Эдди) и заменят ее прочным пластиком, и тогда уже всем расовым предрассудкам капут. Каждый будет того цвета, какого захочет, или даже прозрачным – если заведется мода на форму и цвет внутренностей. Эдди много чего знал о том, что нас ждет в будущем, выдавал эту информацию, ничуть не боясь: ведь чему быть, того не миновать; но все его дружки, примерные и не очень, умные да трепетные, слушали, заливаясь слезами.

Предупреждал он их и насчет шпионов, что подглядывали из окон или вышваркивались на улицу, которая по неотчуждаемому праву принадлежала детям. Миссис Горедински, главная шпионка, тетка, словно слепленная из пластилина, каждое утро усаживалась на ящике из-под апельсинов и пялилась на дверь дома 1434. Была еще миссис Грин – по ноябрям она была на выборах наблюдателем от республиканцев, а остальные одиннадцать месяцев торчала у своей двери в проулке: рука дрожит, головой то в одну сторону крутанет, то в другую.

– Объяснить ей, что в теннис никто не играет? – предлагал Карл Клоп, сын управляющего.

– Пусть живет, – говорил Эдди и засекал время.

И вот однажды старик Клоп, управляющий, восстал из подвала и закидал детишек пивными крышками. Встал ступенек на пять ниже Эдди, оперся на метлу и решил побеседовать.

– Что ж такое, сынок? – спросил он. – Где ж твои приятели?

– Сидят под столом на кухне, – ответил Эдди. – Абрикосового сока обпились.

– Ты ведь, Эдди, здесь за главного. Ну какой такой гад всюду клинексы разбрасывает?

– Понятия не имею. Горедински уже который месяц с насморком ходит.

– Ага! Ты что-то имеешь против старой квашни? У тебя насчет нее всегда есть что сказать.

Из темного окошка на втором этаже послышался тоненький голосок, певший на мотив «Страна моя, о тебе» [14]14
  «Страна моя, о тебе» («Америка») – американская патриотическая песня на слова Сэмуэля Фрэнсиса Смита. Долгое время была неофициальным гимном США.


[Закрыть]:

 
Миссис Горедински шпионкой была,
Но ФБР ее замела,
Помрет, и все дела,
Разве это не чудо?
 

– Обратите внимание, Клоп, – сказал Эдди. – Здесь и уединиться негде, смекаете? Дело такое, Клоп: в предместьях у каждого ублюдка есть гараж, где можно уединиться. По этой причине все замечательные идеи и великие изобретения рождаются не в городах. Так почему бы, черт возьми, и нам не выдать что-нибудь достойное?

Эдди просто решил подыграть Клопу, пообщаться, поддержать, так сказать, отношения с властями. Так бы он эту беседу закончил в миг, поскольку как раз обмозговывал тараканий сегрегатор, прибор для уничтожения только тех тараканов, которые выползают из щелей на люди. Если все продумать и воплотить как надо, остальные тараканы могли бы спокойно сидеть под обшивкой, плодиться и в конце концов наследовать весь избирательный округ. Почему бы и нет?

– Да не тупой я, – сказал мистер Клоп. – Уединиться негде. – На что Эдди ухмыльнулся в сторону, в усы, сам себе. – А чего тебе уединяться? Девок портить?

Ответа не последовало.

Клоп возобновил беседу.

– Так вот оно как, вот как они, фермеры, нас обходят. Что тут скажешь? Как это так, неужто никто не сообразил, что вас, ребят, надо чуток подучить, особенно летом? Самые большие налоги ведь город платит. И вообще, какого хрена ты целыми днями торчишь тут, на лестнице? Почему это Карл, как я ни гляну, ошивается около Михайловичей – утро ли, день ли, ночь ли. Давай, слезай с этой поганой лестницы, Тейтельбаум, – завопил он. – Вот уроды! А клинекс в карман сунь. – Он шлепнул Эдди метлой. И отвернулся, нахмурился, задумался. – А ну брысь, засранцы, – буркнул он двум детишкам года по четыре.

И все же Клоп был человек участливый, серьезный человек. Через три дня он выдал Эдди ключи от кладовки дома 1436 – стратегически важного строения на углу.

– Давайте, изобретайте, – сказал Клоп. – Что мы, скотина какая? – И сказал, горд, мол, что может способствовать научным исследованиям. Столько мальчишек шатаются без дела, то и знай дурака валяют. Его собственный сын, Карл, аж весь зеленый стал, с утра до ночи играет под лестницей в покер со Шмуэлем, сыном раввина, янки в ермолке [15]15
  Шмуэль Клейн. Янки в ермолке. Мои дни и ночи в Восточном Бронксе. Мицва-пресс. – Прим. автора. (Здесь и далее автор имитирует ссылку для создания эффекта достоверности. – Прим. перев.)


[Закрыть]. Так что Клоп умолял Эдди убедить Карла заняться чем-нибудь умственным, дельным. Мистер Клоп сказал, что сын науку очень уважает, его только направить надо – без матери ведь растет.

– Ну ладно, ладно. – Эдди только был рад. – Поможет мне рассчитать полет ракеты на Луну.

– На Луну? – переспросил мистер Клоп. И глянул из подвального окошка на клочок полуденного неба.

Перед настроенным на чудеса взором Эдди предстали вода, электричество, газ и куча водопроводных труб, и он был всему этому хозяин. Чего еще надо, чтобы оборудовать лабораторию? Думаете, Институт перспективных разработок или всякие секретные заведения с циклотронами начинали с большего? Все начинается с малого и убогого, но и развесистые дубы – согласно мифам, легендам и народным преданиям – вырастают из крохотных желудей.

Перво-наперво Эдди решил довести до ума тараканий сегрегатор. За стоимость материала плюс шесть процентов он протянул под плинтусами на местных кухнях слаботочные провода, которые тут же отправляли сообразительных тараканов назад, под линолеум. Током убивало упрямых болванов, которым, по Дарвину, было и не суждено выжить.

В этой работе ничего особо оригинального не было. Эдди и не собирался скрывать, что все лето думал о коровах и пастбищах, а также о колючей проволоке, и просто применил все, что вспомнилось, к специфическим условиям своей среды обитания.

– Какое-то хреновое лето получается, – сказал Карл, снимая таракана с провода. – Я про то, что надо немного и развлечься, а, Эдди? Куда было бы веселее, имейся у нас какой клуб.

– Повеселиться все хотят, – ответил Эдди.

– Да я не про веселье, – сказал Карл. – Можно и научный клуб. А то все ты да я… Сыт я по горло этой чушней. Давай позовем еще парней. Создадим организацию, а, Эдди?

– А что, мысль, – сказал Эдди, который хотел поскорее взяться за работу.

– Ну и здорово. Я тут придумал несколько названий. Как насчет «Впередидущие»?

– Отстой.

– Я хотел что-нибудь смешное… Знаешь, как на тех маленьких карточках. А это – «Ух-умники»?

– Обхохочешься.

Карл не настаивал.

– Ну ладно. Но надо бы еще людей.

– Двоих. – Эдди хмыкнул.

– Давай двоих. А как насчет девчонок, Эдди? Женщины, кстати, уже давно имеют право голосовать. Они и врачи тебе, и… Вот мадам Кюри, например… И другие есть.

– Карл, умоляю, угомонись. У нас осталось еще двадцать с гаком километров проводов. Мне надо кое-что обдумать.

Но Карл не унимался. Сказал, что любит, когда вокруг девчонки. Он при них бодрее и веселее. Становится жутко остроумным в их присутствии. Особенно в присутствии Риты Нисков и Стеллы Розенцвейг.

И он продолжал – описывал, в качестве примера, близняшек Шпиц: сверху они пышные, а бедра узкие, как у мальчишек. Разве Эдди не видел, как они в бассейне на Сеймур-стрит плавают на своих сиськах как на спасательных кругах?

А очаровашечка Стелла Розенцвейг – всего-то в десятом классе, а выглядит так, будто уже в Вассаре [16]16
  Вассар – один из лучших частных университетов. До 1969 года был исключительно женским.


[Закрыть]учится. Танцуешь с ней, а тебя будто покалывает – она хоть и маленькая, но грудь ого-го!

Перед самым обедом Эдди полностью накрыла волна похоти. Чтобы удержать себя в руках, он холодно сказал:

– Нет и нет! Никаких девочек. По субботам пусть приходят потанцевать, пообниматься. Обустрой все тут. А по будням – чтобы духу их не было.

Однако разрешил наладить линию связи между Карлом и близняшками Шпиц, включив в члены клуба их брата Арнольда. Это был удачный и безопасный выбор. Арнольду нужен был закуток для занятий живописью. Он утверждал, что рано или поздно дневной свет исчезнет, а с ним – все мифы о северном свете. В этом темном подвале он основал школу художников – «Прорвавшие свет», они до сих пор трудятся на чердаке дома на Восточной Двадцать девятой улице, под двумя лампочками по двадцать пять ватт.

По рекомендации Карла утвердили и кандидатуру Шмуэля Клейна – он как раз был бы четвертым, но Эдди заявил, что никаких карт не потерпит. У Шмуэля было лицо человека, ничем не обремененного. Писал ли он книгу после школы? Нет-нет, отвечал он; сплетни множатся – правда одна.

Он был репортером жизни, а Эдди – путешественником в знания. На вопросы о будущем Шмуэль отвечал, что его, по-видимому, ждет череда грантов и под тяжким грузом стипендий он доберется до теплого местечка в рекламном деле, где будет востребована жалкая толика его способностей.

Были, разумеется, и другие – они ошивались поблизости, решив, что тут организуется бордель. Эдди смеялся и сетовал на то, что рынок пересыщен личными инициативами, не говоря уж о том, что у нынешних девиц никаких препон не осталось, вплоть до моральных.

Клуб потребовал от Эдди времени. На общественные дела уходили послеобеденные часы и выходные. Парни уговорили его проводить открытые собрания – чтобы родители девочек могли оценить цели и задачи предприятия. И Эдди говорил о «Дисперсии галактик и сохранении материи». Карл аплодировал дважды – энтузиазм его бил через край. Мистер Клоп выслушал, заинтересовался, спросил, чем может им помочь, и подключил их электросеть к счетчику миссис Горедински.

Эдди читал лекции и на политические темы, поскольку времена – для человека тонкого – были беспокойные. Из своей комнатенки полтора на два с половиной метра, которую он делил с Ициком Халбфунтом, отцовской обезьяной, Эдди, прежде, чем кто другой, почуял опасность, уже видел, как на небе проступают очертания грядущих бед.

– Кто же был врагом? – спрашивал он, пытаясь хоть как-то заинтересовать одноклубников историей. – Приморские народы? Троянцы? Римляне? Сарацины? Гунны? Русские? Африканские колонии, поганый пролетариат? Обладатели капиталов?

На вопросы он, что характерно, не отвечал. Оставлял их осваивать своими жалкими извилинами эти глобальные вопросы, а сам ускользал к Михайловичу выпить тоника с сельдереем.

Деньгами, заработанными на тараканьем сегрегаторе, он делился с остальными. Это стимулировало их интерес, и они уважительнее относились к его философскому подходу, так же как и клиенты, которым он внушал, что человек должен вмешиваться в дела природы ровно настолько, насколько это необходимо для добычи пропитания (выживания), а нарушение этого принципа есть главная трагедия, и такое случается даже в дикой природе.

Чтение и размышления о проблемах, выходящих за пределы физики и химии, привели его от работы над тараканьим сегрегатором к телефонной системе оповещения – для людей на пособии в радиусе десяти кварталов, а в конце концов и к знаменитому Глушителю войны, которым активно занимались все его новоиспеченные ассистенты, но сам Глушитель был плодом лишь его кропотливого труда.

– Эдди, Эдди, ты слишком много отвлекаешься не пойми на что, – сказал ему отец. – А мы как же?

– То есть ты? – ответил Эдди.

Разве мог он забыть про свои обязанности в зоопарке Тейтельбаума, зоомагазинчике, где в витрине спали три-четыре дворняги, присыпанные опилками? Внутри в ста галлонах воды плавали золотые рыбки, четыре канарейки распевали свое «фьюти-тьюти-фьют», и все ждали, когда он задаст им семян, мотыля да каши. Бедный Ицик Халбфунт, обезьяна, привезенная из Франции, из Парижа, он тоже ждал, грызя свой берет. Ицик очень походил на дядю мистера Тейтельбаума, умершего от еврейства в эпидемию 1940–1941 годов. По этой причине его нельзя было продать. И зря – считали все вокруг, – поскольку некий итальянец из местных готов был заплатить за обезьяну чуть ли не 45 долларов.

В своей скорби мистер Тейтельбаум отвернулся от своего ближнего – от человека, и дальше всю жизнь щурился как кот, прыгал как птица и сидел как побитая собака. Когда Эдди приходил вечером, отец твердил как попугай:

– Эдди, не оставляй дверь открытой, а то мы с птичками улетим.

– Папа, если есть крылья, лети, – отвечал Эдди.

Так Эдди жил долгие годы, с самого детства: разгребал собачье дерьмо и птичий корм, наблюдал, как золотые рыбки плавают, едят и умирают в огромном стеклянном аквариуме вдали от Китая.

Как-то в июле, в понедельник, солнечным, жарким и ранним утром Эдди созвал всех мальчишек и дал им задание изучить и отметить на плане все помещения. Карл отлично знал подвал, но Эдди нужен был перечень всех дверей и окон с указанием их состояния. В этом блоке было три дома – 1432, 1434 и 1436. Эдди потребовал, чтобы они вели дневник: ему нужна была статистика – сколько женщин и в какие часы пользуются домовыми прачечными, насколько горяча горячая вода в разное время суток.

– Поскольку теперь мы будем работать с газами. Газы могут расширяться, сжиматься, распространяться, распыляясь, и сжижаться. Если в какой-то момент возникнет опасная ситуация, я сам с ней разберусь и отвечать тоже буду я. Но вы хоть чуточку соображайте, что делаете. Обещаю, – твердо сказал он, – это будет забавно.

Он потребовал, чтобы они освоили некоторые инструменты. Карл, будучи сыном Клопа – водопроводчика, электрика и вообще мастера на все руки, с радостью ринулся всех обучать. В утренние, наполненные гулом стиральных машин часы они под руководством Карла сверлили едва заметные дырки в стенах подвала и просовывали туда прочные резиновые трубки. Для первой серии экспериментов требовался трубопровод.

– Я есмь полая вена и аорта [17]17
  Перифраз «Я есмь воскресение и жизнь». Евангелие от Иоанна, 11:25.


[Закрыть], – перефразировал Эдди. – Все, что исходит от меня, ко мне возвращается. Вы будете инженерами. Придумайте лучший способ подпитать все прилежащие помещения.

Под «подпитать», отметил Шмуэль, он имел в виду «удушить».

К двадцать девятому июля все было готово. В 8 часов 13 минут утра провели первое испытание – на ограниченном пространстве. В 8 часов 12 минут, перед самым «моментом пфф» [18]18
  Шмуэль Клейн. Момент пфф. Городское детство. Мицва-пресс. – Прим. автора.


[Закрыть], в подвале произошла транзакция: мусор из малых контейнеров перенесли в большие; ранние пташки – бабушки, пошатываясь после бессонной ночи, покидали белье в корыта; мальчишки в плавках выкатили детские коляски на утреннюю прохладу. Приехал грузовик с углем, развернулся, перегородил тротуар, встал, опустил кузов у закопченного окна и зафырчал.

Радио у мистера Клопа было включено на полную громкость. Работая – вытаскивая с помощью Карла по деревянной лестнице баки из подвала, ругаясь с угольщиками, перегородившими проход, он слушал новости. Он хотел знать, выкатится ли солнце, яркое как всегда, и нет ли вероятности дождя – его брат выращивал в Нью-Джерси помидоры.

В 8 часов 13 минут будильник в лаборатории прозвенел свою реплику. Эдди нажал на кнопку на обычной стеклянной кофеварке, из носика которой в стену уходили две трубочки. Раздалось легкое шипение, кофеварка наполнилась паром, который тут же рассеялся.

Через сорок секунд мистер Клоп зарычал:

– Черт, кто это перднул?

Запах был не совсем такой: Эдди – он же изготовил смесь – это знал. Он предполагался более свежим, скунсовым, ближе к запахам, которыми растения и животные отпугивают врагов, но сильнее. О том, что определенного успеха он добился, Эдди понял по воплям угольщиков и визгу старушек.

Эдди, довольный, нажал еще одну кнопку, на этот раз на усовершенствованном пылесосе миссис Шпиц. Обратный процесс занял не более двух минут. Стеклянная емкость затуманилась, носик заткнули, джин вернулся.

Эдди понимал, что мальчишкам нужно время, чтобы уйти со своих наблюдательных постов и от людей, которые за ними наблюдали. И в эти короткие мгновения сердце его заходилось, как заходятся сердца после великого акта любви. С ощущением опустошенности пришла и мигрень. Когда Карл возбужденно докладывал новости, он слушал с грустью: что есть жизнь, думал он.

– Вот это да! – завопил Карл. – Историческое событие! С ума сойти! Эдди, Эдди, какая тайна! Никто не понимает как, что, откуда…

– Однако, – сказал Эдди, – ты бы поутих, Карл.

– Эдди, представляешь, никто не может ничего вычислить, – продолжал Карл. – Сколько это длилось? Все закончилось до того, как эта толстуха Горедински вышла из нашей уборной. Она с воплем натягивала подштанники и одергивала платье. Я смотрел из двери. Кстати, она не должна пользоваться этой уборной. Она наша.

– Ну да, – сказал Эдди.

– Ты погоди, погоди, послушай. Отец все твердил: «Б-же ты мой! Неужели я забыл, где выхлопную трубу открыть? Б-же ты мой, что ж я наделал? Или дымоход повредил? Скажите мне, хоть намекните».

– Твой отец – славный старикан, – холодно сказал Эдди.

– Да я знаю, – сказал Карл.

– Золотая голова! – Это появился Арнольд.

– Вы посмотрите на моего отца. – Эдди, хоть и возбудился, был мрачен. – Только посмотрите: сидит в своем магазине, бреется разве что пару раз в неделю. Бывает, часа по два не шелохнется. С носа у него капает, так птицы понимают, что он живой. Этот ублюдок, он ведь был настоящим докой во всемирной истории, а теперь возится с этим поганым зоопарком и обезьяной, которая даже ссать прямо не умеет.

Ему до дрожи стало обидно за свой потрепанный вид, за штаны из сэконд-хэнда. Так что он, расхохотавшись, сообщил им факты:

– Мой старик, знаете ли, был до свадьбы задвинут на сексе, а к женщинам имел огромное уважение (женщин он, поверьте мне, и впрямь уважает), и знаете, что он сделал? Пробрался в зоопарк в Бронксе и завалил там шимпанзе. Удивлены, а? Так вот, детеныша отправили во Францию. Если бы отец все рассказал, мы бы были богачами. Места себе не нахожу, как об этом вспомню. Он стал бы самым известным в мире зоофилом. Был бы нарасхват в свинарниках и на конных заводах. Ему бы слали телеграммы из Иркутска – приглашали бы участвовать во всяких экспериментах по межвидовому оплодотворению. Что бы он сделал с озимой пшеницей! Этот козел всем говорит, что ездил в Париж узнать, живы ли его родственники. А на самом деле он ездил за моим братом Ициком, чтобы привезти его домой. Напакостить маме и мне.

– Ух ты… – сказал Карл.

– Так вот в чем дело, – сказал Шмуэль-репортер, решив подыграть Эдди. – Вот почему ты такой умный. Рос, постоянно соревнуясь со странным братишкой… Ага…

– Эдди, умоляю, – воскликнул Арнольд, пристраивая на коленях блокнот. – Умоляю, Эдди, вскинь опять руки – как вот сейчас вскинул, когда разозлился. Есть у меня одна задумка…

– Сволочи, – сказал Эдди и плюнул на безупречно чистый пол лаборатории. – Шайка сволочей.

Тем не менее идеи девятнадцатого века относительно имманентности прогресса совершенно верны. Поскольку тоска его пошла на убыль и начало августа было временем напряженной работы и безудержного веселья. Тайна сильного, но не токсичного газа так и осталась тайной. Мальчики ее не выдавали. Те, кто не был вхож в клуб, ломали голову. Но они-то знали. И попивали колу с видом бойцов, захвативших все пинбольные автоматы противника, не получив при этом ни единой отметины.

Субботние вечера в лаборатории проходили успешно, под звуки, извлекаемые со скоростью 45 оборотов в минуту, в окружении изумительных женщин. Все приключения фиксировались Шмуэлем. Он все записал, например, как однажды вечером мистер Клоп зашел в подвал проверить пробки и застал там Риту Нисков, позировавшую Арнольду. К груди она прижимала реторту – целеустремленный Арнольд искал композиций посложнее.

– Ничего, ничего, сынок, продолжай, – пробормотал мистер Клоп, явно истолковавший все неправильно.

А еще однажды Бланши Шпиц сняла с себя все, кроме трусов и лифчика и под воздействием чайной ложки рома, добавленной в полтора литра кока-колы, решила заняться гимнастикой под сюиту из «Щелкунчика».

– Ах, Бланши, – сказал Карл, которого аж подташнивало от любви, – станцуй-ка танец живота, детка.

– Танец живота я, Карл, не умею, – ответила она и на счете «восемь» сделала глубокое приседание.

Арнольд заарканил ее юбкой Риты, оказавшейся у него в руке. Он уволок Бланши в угол, где наподдал ей, одел и спросил, сколько она берет и дает ли за ту же цену родственникам, но она и ответить не успела, как он снова ей наподдал и повел, забросив юбку Риты через плечо, домой. От таких сцен любые соседи взбеленятся, сколько добрых дел ни делай. Юбка Риты два дня провисела, зацепившись петлей за ограду у входа в подвал, но так и осталась невостребованной. Девушки, ехидно отметил в своей книжице Шмуэль, хоть и живут в стеклянных пещерах, но как в каменном веке.

Подробности этого громкого инцидента Эдди узнал в основном от Шмуэля. Дело в том, что Эдди редко участвовал в празднествах, поскольку в субботу его отец по вечерам ходил в кино. Мистер Тейтельбаум закрывал бы на это время магазин, но кассир в кино отказывался продавать Ицику билет.

– Нет, вы мне покажите, – говорил мистер Тейтельбаум, – где написано, что с обезьянами нельзя.

– Прошу вас, – отвечал кассир, – не задерживайте очередь.

Ицика никогда не оставляли одного, потому что он хоть и был для обезьяны – ума палата, в мире людей ничего не соображал.

– Вы себе не представляете, – говорил мистер Тейтельбаум, – что такое держать дома обезьяну. Это все равно что растить дебила. Ты к нему и привязан, и связан по рукам и ногам.

– А все-таки все у нас налаживается, – заявил Карл.

Через неделю после досадного инцидента с девчонками (из-за которого все семейство Нисков в конце концов переехало на шесть кварталов дальше от центра – туда, где их никто не знал) Эдди провел внеочередное собрание. Через три недели начинались занятия в школе, и он твердо намеревался завершить серию экспериментов, которые должны были доказать, что его Глушитель войны достоин выйти на мировой рынок.

– Не преувеличивай, – сказал Шмуэль. – Ничего кроме вони мы не получили.

– Нетоксичной вони, – подчеркнул Эдди. – Концентрированной, но нетоксичной. Не забывай об этом, Клейн, поскольку в этом весь смысл. Орудие войны, которое не убивает. Ты только представь!

– Ладно, – сказал он. – Согласен. И что дальше?

– Шмуэль, глаза у тебя есть? Что делали люди во время последнего эксперимента? Они задыхались? Слезы из глаз текли? Как все было?

– Эдди, я же тебе рассказывал. Ничего не произошло. Они просто побежали. Побежали сломя голову. Зажимали носы, дверь чуть с петель не сорвали, а пара ребятишек забрались на угольную кучу. Все как один завопили и побежали.

– А твой отец, Карл?

– Ой, ну ради Б-га! Я ж тебе двадцать раз говорил: он выскочил пулей. Стоял на крыльце, зажав нос, и прикидывал, на кого бы все свалить.

– Вот это я, мальчики, и имел в виду. Это то, чему учит тараканий сегрегатор. Если человек в мире с самим собой, если он прислушивается к своим ощущениям, он переживет любые невзгоды. Какого хрена передавать по наследству убожество, ДНК, напоенное ядом? Я еще не брался за политическую стратегию, но наша задача – разработать технологию. Так вот, теперь резиновые трубки нужно довести до первого и второго этажей домов 1432, 1434 и 1436. На углу, у Михайловича, ничего не буравьте: еще попадет в контейнеры с мороженым, сласти и все такое, а я еще не проверял, как это влияет на съестное. Поработаете как следует сегодня-завтра, к четвергу все будет готово. В пятницу проводим эксперимент; к полудню все отчеты будут составлены, тогда и поймем, что мы имеем. Вопросы есть? Карл, готовь инструменты, ты за главного. Мне надо наладить проклятую кофеварку, посмотреть, потянет ли мотор. Встречаемся в пятницу утром. Время то же – семь тридцать.

И Эдди отправился в магазин, чистить птичьи клетки, о которых он на несколько дней позабыл – слишком был взбудоражен. Ицик предложил ему банан. Он согласился, и Ицик очистил банан ему, а второй взял себе. Шкурку он кинул в помойное ведро, за что Эдди поцеловал его глупую морду. Ицик запрыгнул ему на плечо и стал дразнить птиц. Эдди это не нравилось, потому что птицы, если их разозлить, говорил Эдди, могут заразить пситтакозом. Гипотеза непроверенная, но вполне логичная: сами знаете, те, кто вас терпеть не может, когда у них слизистая воспалена или когда в горле роятся всякие кокки, так и норовят чихнуть вам в лицо.

– Ицикл, не надо, – ласково попросил он и спустил обезьяну на пол. Тогда Ицик зацепился своей длиннющей лапой за плечо Эдди и завис у него за спиной, поедая банан.

– Как я люблю видеть вас вместе. – Это мистер Тейтельбаум зашел в магазин. – Ну хоть изредка.

Эдди был близок к завершению своих летних трудов. И стал – на время – покоен и счастлив.

В пятницу утром Карл, Арнольд и Шмуэль ждали у дома. С закупленными на деньги Эдди жвачкой и леденцами. Они отвечали за поддержание спокойствия в рядах детишек – те могли сильно перепугаться. У них с собой были и блокноты – каждый должен был составить отчет по одному из домов.

В подвале Эдди нажал на кнопку кофеварки. Дальше все было просто. Из всех трех зданий высыпал народ. Жители верхних этажей, которых эксперимент не коснулся, высовывались из окон, посмотреть, что там за шум. Система была так налажена, что до них донесся только легкий запашок, который они приняли за обычное утреннее амбре, исходившее от рыбного рынка за три квартала от их улицы.

Было решено, что Эдди будет ждать отчетов в лаборатории. Но прошло полчаса, ни один из ассистентов не появился, что его озадачило. У него даже книги с собой не было. Поэтому он стал разъединять им же собранные детали, ссыпал остатки порошка в конверт, который засунул в задний карман брюк. И вдруг он забеспокоился. Как там Малютка Михайлович, который целыми днями сидел перед отцовской лавкой, крутил йо-йо и пел свои песни без слов? Он же беспомощный идиот. А что с миссис Шпиц, она же наверняка решит сначала надеть корсет: может, рухнула без сознания, да еще раскроила череп о какой-нибудь столик рококо? А если у тех, кому за сорок, сердце прихватило? А детишки Зюскинды? Они такие сорванцы, такие безбашенные, запросто могли свалиться в шахту грузового подъемника.

Пытаясь побороть дурные предчувствия, он принялся оттирать раковину, и тут дверь распахнулась. Вошли двое полицейских и скрутили его. Эдди поднял голову и увидел отца. Их взгляды скрестились – и боль была такая, что расцепиться не могли. В этот самый миг (сказал Шмуэль, описывая этот и другие факты) Эдди и окунулся в бездонную пучину депрессии. И на долгие годы отчаяние поглотило его целиком.

Никто уже не мог вступить с ним в контакт, рассказать о случившемся. Знал ли он, что его эксперимент погубил всю отцовскую живность? Погибли даже три черепахи, все до единой рыбки, чтоб им, даже мотыль, заготовленный им на воскресный обед. Птицы валялись в вычищенных клетках лапками кверху.

Ицик Халбфунт впал в кому, из которой не вышел. Он лежал в кровати Эдди, на новом матраце Эдди, на белье Эдди.

– Пусть умрет дома, – сказал мистер Тейтельбаум, – а не со сворой пуделей в собачьем приюте.

Он гладил его по тощему, зудящему, лохматому плечу и причитал:

– Халбфунт, Халбфунт, мой дружок…

И приятели, и врачи бережно и ласково стучались в разум Эдди, но Эдди никому не говорил: «Войдите». Карл Клоп звал громко – несколько раз приезжал издалека, на загородной электричке, все хотел сказать Эдди, что это была его идея – посмотреть, как старый Тейтельбаум выскочит с воплями и обезумевшим Ициком. И, желая насладиться этим зрелищем, Карл просунул резиновые трубки в вентиляционное отверстие между подвалом дома 1436 и зоомагазином. Он ждал на углу и, само собой, дождался, когда выбежали мистер Тейтельбаум с задыхающимся Ициком. Клоп говорил, что главная его, Клопа, беда, что сыну его все нипочем.

Эдди оставили под присмотром доктора Скотта Талли, директора Приюта для мальчиков, на две с лишним недели. Полицейские забрали тетради Шмуэля, но в них были только описания внешности и сексуальных привычек мальчишек-подростков. Нашли также набросок статьи, которую Эдди планировал опубликовать в каком-нибудь издании, выступающем против вивисекции, – там он описывал свои приключения и предлагал себя в качестве испытуемого для экспериментов по переносимости газов. Статья называлась «Я не хуже морской свинки». Идея, любому понятно, бредовая.

В Приюте для мальчиков за Эдди присматривал служащий в белом халате, косоглазый, мускулистый, с наезжавшими на нижнюю губу клыками, аккуратно переломанным и небрежно вправленным носом. Его звали Джимми Сунн, и к Эдди он относился по-доброму.

– Потому что он, мистер Тейтельбаум, никаких беспокойств не доставляет – он хороший мальчик. Когда широко глаза открывает, я понимаю, что ему надо в туалет. Мистер Тейтельбаум, он не псих, ему просто пока что нечего сказать. Я таких много повидал, вы уж не переживайте.

Мистеру Тейтельбауму и самому сказать было особо нечего – это у них с Эдди было общее. Он приходил каждое воскресенье, молча сидел с ним на скамье в садике позади приюта; в плохую погоду они встречались в гостиной, красивой прямоугольной комнате с разбросанными там и сям половичками. Они сидели битый час друг напротив друга, в удобных креслах, сидели мирно, потом Эдди распахивал глаза, и Джим Сунн говорил:

– Ну все, приятель, идем. Царь зверей и тот спит. И медведи в спячку впадают.

Мистер Тейтельбаум вставал на цыпочки и заключал Эдди в объятия.

– Сынок, ты уж так не убивайся, – говорил он и уходил домой.

Так продолжалось два года. Как-то зимой, в холода, мистер Тейтельбаум заболел гриппом и не пришел.

– Куда, черт возьми, подевался мой отец? – рявкнул Эдди.

Это был переломный момент. После этого Эдди стал иногда говорить.

Под конец недели Эдди сказал: