Текст книги "Человеческий фактор"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Тихо, Буллер, черт бы тебя подрал. Никаких прогулок.

Буллер тяжело опустился на пол, орошая, чтобы успокоиться, паркет слюной.

– Сегодня утром он изрядно напугал электрика, приходившего снимать со счетчика показания, хотя на самом-то деле Буллер только хотел выказать дружелюбие.

– Но электрик же знает его.

– А это был новый.

– Новый! Почему?

– Да у нашего грипп.

– А ты попросила его показать удостоверение?

– Конечно. Милый, ты что, стал бояться бандитов? Прекрати, Буллер. Прекрати.

А Буллер лизал свои интимные места с таким же смаком, с каким старик заглатывает нитроглицерин.

Кэсл перешагнул через него и вышел в холл. Он тщательно осмотрел счетчик, но, не обнаружив в нем ничего необычного, вернулся в гостиную.

– Ты чем-то встревожен?

– Да в общем ничем. Просто кое-что произошло на работе. Новый мужик в службе безопасности показывает себя. Оттого я и взорвался: я же больше тридцати лет работаю в Фирме – уж можно было бы мне доверять. Скоро они будут обыскивать наши карманы, когда мы пойдем обедать. Он попросил меня открыть чемоданчик.

– Не надо преувеличивать, милый. Это же не их вина. Тут виновата твоя работа.

– Сейчас уже поздно ее менять.

– Ничто никогда не поздно, – сказала Сара, и ему так хотелось бы ей поверить. Она пошла на кухню за холодным мясом и по пути поцеловала его.

Он выпил еще порцию виски, и, когда они садились за стол, Сара сказала:

– Хватит дурака валять, слишком много ты пьешь.

– Только дома. Здесь меня никто не видит, кроме тебя.

– Я имела в виду не работу. Я имела в виду твое здоровье. А на твою работу мне ровным счетом наплевать.

– Вот как?

– Подумаешь, одно из управлений Форин-офиса. Все ведь знают, что это такое, и тем не менее ты должен держать рот на замке, точно какой-то преступник. Если ты расскажешь мне – мне, своей жене, – чем ты сегодня занимался, тебя уволят. Хоть бы уж тебя уволили. Так чем ты сегодня занимался?

– Посплетничал с Дэвисом, сделал несколько пометок на нескольких карточках, послал телеграмму… ах да, со мной еще беседовал этот новый офицер службы безопасности. Он знал моего кузена – они оба учились в Корпус-Кристи.

– Какого кузена?

– Роджера.

– Этого сноба из казначейства?

– Да.

Когда они поднимались в спальню, он спросил:

– Могу я взглянуть на Сэма?

– Конечно. Но он теперь уже крепко спит.

Буллер последовал за ними и, словно конфетку, оставил комок слюны на простыне Сэма.

– Ах, Буллер…

Бульдог помахал обрубком хвоста, словно его похвалили. Для боксера он был не слишком умен. Он стоил кучу денег, и его родословная, пожалуй, была уж слишком идеальна.

Мальчик лежал поперек своей тиковой кровати, положив голову на коробку с оловянными солдатиками вместо подушки. Черная нога свешивалась из-под одеяла, между пальцами ее застрял офицер танкового корпуса. Кэсл смотрел, как Сара уложила сына поудобнее, вытащила из пальцев офицера, а из-под бедра – парашютиста. Она так умело перевернула мальчика, что тот даже не проснулся и продолжал крепко спать.

– Он очень горячий, и кожа такая сухая, – заметил Кэсл.

– Так бы и с тобой было, если б у тебя температура подскочила до ста трех [около 38oС].

Сэм был много чернее матери, и перед мысленным взором Кэсла возник снимок, сделанный во время голода: маленький трупик, распростертый на песке пустыни, и стервятник над ним.

– Температура, безусловно, высокая.

– Не для ребенка.

Кэсла всегда поражала спокойная уверенность Сары: она могла приготовить новое блюдо, не заглянув в поваренную книгу, и в руках у нее все спорилось. Вот и сейчас она так резко повернула мальчика на бок и подоткнула под него одеяло, а он даже не проснулся.

– Крепко спит.

– Спит-то он хорошо – вот только кошмары его мучают.

– Он снова видел дурной сон?

– Всегда один и тот же. Мы с тобой уезжаем на поезде, а он остается один. И кто-то на платформе – он не знает кто – хватает его за руку. Но для тревоги нет оснований. Он в том возрасте, когда снятся кошмары. Я где-то читала, что это обычно бывает перед тем, как ребенку пойти в школу. Хорошо бы ему не ходить в подготовительный класс. У него там могут быть неприятности. Иной раз я чуть ли не хочу, чтобы здесь тоже был апартеид.

– Он хорошо бегает. А в Англии, если ты преуспеваешь в каком-нибудь виде спорта, неприятностей у тебя быть не может.

Проснувшись среди ночи, Сара вдруг сказала, словно эта мысль только что пришла ей в голову:

– Как странно, верно, что ты так привязан к Сэму.

– Конечно, привязан. А почему я не должен быть к нему привязан? Кстати, я думал, что ты уже спишь.

– Никакого «конечно» тут быть не может. Он же паршивец-приемыш.

– Дэвис тоже зовет его «паршивцем».

– Дэвис? Разве он знает? – с испугом спросила она. – Конечно же, не знает.

– Да нет, не тревожься. Он так называет любого ребенка.

– Я рада, что отец Сэма лежит глубоко в земле, – сказала она.

– Да. Я тоже. Ведь он, бедняга, мог в конце концов жениться на тебе.

– Нет. Любила-то я все время тебя. Даже когда зачала Сэма, все равно любила тебя. Он больше твой сын, чем его. Я старалась думать о тебе, когда он ласкал меня. Этакая холодная рыба. В университете его звали Дядя Том. Но Сэм у нас не будет холодным, верно? Будет пылким или ледяным, но не холодным.

– Что это мы вдруг заговорили об этой давней истории?

– Потому что Сэм болен. И потому что ты тревожишься. Когда я чувствую себя неуверенно, я вспоминаю, как я переживала, зная, что придется рассказать тебе про него. В ту первую ночь в Лоренсу-Маркише [до 1976 г. название столицы Мозамбика Мапуту], когда я перешла границу. В отеле «Полана». Я думала: «Он сейчас оденется и уйдет навсегда». Но ты этого не сделал. Ты остался. И мы любили друг друга, хотя внутри меня уже был Сэм.

Сейчас, годы спустя, они спокойно лежали рядом, лишь слегка касаясь друг друга плечом. Вот это, подумал он, и есть счастье, какое он порою видел на лицах чужих пожилых людей, только он-то умрет задолго до того, как Сара станет пожилой. Что-что, а старость они никогда не смогут разделить.

– Тебе не бывает грустно, – спросила она у него, – что у нас с тобой нет своего ребенка?

– Достаточно с нас ответственности и за Сэма.

– Я не шучу. Неужели ты не хотел бы, чтоб у нас был общий ребенок?

Он знал, что на сей раз от ответа на этот вопрос ему не уйти.

– Нет, – сказал он.

– Почему – нет?

– Почему ты стремишься до всего докапываться, Сара! Я люблю Сэма, потому что он твой. Потому что он не мой. Потому что, когда я смотрю на него, я не вижу ничего от себя. Я вижу в нем только тебя. А я не хочу продолжаться до бесконечности. Я хочу, чтоб бычок на этом и закончил свое существование.

3

– Отличный утренний спорт, – не очень убежденно заметил полковник Дэйнтри, обращаясь к леди Харгривз и топоча ногами, чтобы сбить грязь с сапог, прежде чем войти в дом. – Дичь исправно взлетала.

Остальные гости вылезали за его спиной из машин с наигранной веселостью футболистов, старающихся показать, какое огромное удовольствие они получили от игры, хотя на самом деле замерзли и перепачкались.

– Напитки ждут вас, – сказала леди Харгривз. – Наливайте себе сами. Обед будет подан через десять минут.

Издали донесся звук машины, взбирающейся по парку в гору. В холодном сыром воздухе раздался взрыв смеха, и кто-то воскликнул:

– Вот наконец и Баффи! Прибыл как раз к обеду, конечно.

– А ваш знаменитый мясной пудинг с почками будет? – спросил Дэйнтри. – Я столько о нем наслышан.

– Вы имеете в виду мой пирог. Вы действительно хорошо провели утро, полковник? – Она говорила с легким американским акцентом, тем более приятным, что он был совсем легким, как еле уловимый аромат дорогих духов.

– Фазанов было не так много, – сказал Дэйнтри, – а в остальном все отлично.

– Гарри! – позвала леди Харгривз через плечо. – Дикки! – И потом: – А где Додо? Он не потерялся?

Дэйнтри же никто не называл по имени, так как никто его не знал. И он остро почувствовал свое одиночество, глядя вслед изящной стройной хозяйке, сбежавшей по ступеням, чтобы расцеловать в обе щеки Гарри. Дэйнтри один прошел в столовую, где на буфете уже стояли напитки.

Маленький плотный розовощекий мужчина в твиде, которого, как показалось Дэйнтри, он где-то уже видел, готовил себе сухой мартини. Мужчина был в очках в серебряной оправе, так и блестевших на солнце.

– Смешайте и мне тоже, – попросил Дэйнтри, – если умеете готовить действительно сухой мартини.

– Пропорция десять к одному, – сказал маленький мужчина. – С привкусом пробки, да? Я лично всегда прибавляю отдушку. Вы ведь Дэйнтри? А меня вы не помните. Я – Персивал. Я однажды мерил вам давление.

– О, конечно. Доктор Персивал. Мы ведь с вами работаем, так сказать, в одной фирме?

– Совершенно верно. Шеф пожелал собрать нас в спокойном месте, чтобы не надо было включать эту чепуховину, мешающую подслушиванию. Я, к примеру, никак не могу освоиться с этой штукой, а вы? Жаль вот только, что я не охотник. Умею лишь ловить рыбу. Вы здесь впервые?

– Да. А когда вы приехали?

– Рановато. Около полудня. Я держусь «ягуара». И не умею ездить с меньшей скоростью, чем сто миль.

Дэйнтри оглядел стол. Возле каждого прибора стояла бутылка пива. Он не любил пива, но пиво почему-то считалось наиболее подходящим напитком во время охоты. Возможно, потому, что занятие это отзывает мальчишеством, – недаром в палате лордов подают пиво. Но Дэйнтри не считал охоту мальчишеством. Охота для него была состязанием в мастерстве – вроде состязаний в беге на Королевский кубок, в которых он когда-то участвовал. Посреди стола он увидел небольшие серебряные чаши, в которых лежало его драже. Вчера он был несколько смущен, вручая леди Харгривз чуть ли не целый ящик «Молтизерс»: она явно понятия не имела, что это такое и к чему это подают. Он решил, что этот мерзавец Кэсл намеренно одурачил его. И сейчас с радостью увидел, что драже выглядит вполне пристойно в серебряных чашах – не то что в целлофановых мешочках.

– Вы любите пиво? – спросил он Персивала.

– Я люблю любой алкоголь, – ответил Персивал, – кроме «Фернет-Бранка».

Тут в комнату шумно ворвались Баффи и Додо, Гарри и Дикки, и все серебро и весь хрусталь зазвенели весельем. Дэйнтри был рад присутствию Персивала, ибо никто, видимо, не знал и его имени.

К сожалению, за столом их разъединили. Персивал быстро прикончил первую бутылку пива и взялся за вторую. Дэйнтри почувствовал себя преданным, ибо Персивал, казалось, с такою легкостью завязывал отношения с соседями по столу, как если бы они тоже были сотрудниками старушки Фирмы. Он принялся рассказывать что-то про рыбную ловлю, и мужчина по имени Дикки хохотал вовсю. А Дэйнтри сидел между типом, которого, по его мнению, звали Баффи, и тощим пожилым господином с лицом юриста. Господин представился, и фамилия его показалась Дэйнтри знакомой. Он был то ли генеральным прокурором, то ли генеральным стряпчим, его заместителем, – Дэйнтри никак не мог припомнить, кем именно, и эта неопределенность мешала ему вести беседу.

– Бог ты мой! – воскликнул вдруг Баффи. – Да ведь это же «Молтизерс»!

– А вы знаете «Молтизерс»? – спросил Дэйнтри.

– Целую вечность не брал в рот. Всегда покупал в кино, когда был мальчишкой. На редкость вкусное драже. Здесь, конечно, едва ли есть кино.

– Собственно говоря, я привез это драже из Лондона.

– Вы ходите в кино? Я десять лет там не был. Значит, там по-прежнему продают «Молтизерс»?

– Эти штуки можно купить и в магазинах.

– Вот никогда не знал. Где же вы его нашли?

– В «АБК».

– В «АБК»?

Дэйнтри неуверенно повторил информацию, полученную от Кэсла:

– «Аэрейтид Бред Компани».

– Потрясающе! А что подразумевается под «аэрейтид бред»? [буквальное название фирмы – «Компания Воздушный Хлеб»]

– Понятия не имею, – сказал Дэйнтри.

– Выдумывают же нынче. Не удивлюсь, если этот их хлеб разделывают компьютеры, а вы?

Он протянул руку, взял «Молтизерс» и, словно сигару, с хрустом покрутил в пальцах возле уха.

– Баффи! – раздался с другого конца стола голос леди Харгривз. – Не ешьте сладкого до пирога.

– Извините, дорогая. Не мог удержаться. С детства не пробовал. – И, обращаясь к Дэйнтри, заметил: – Удивительная штука, эти компьютеры. Я заплатил однажды пятерку, чтобы эта машина нашла мне жену.

– Вы не женаты? – спросил Дэйнтри, бросив взгляд на золотое кольцо на руке Баффи.

– Нет. А кольцо ношу в порядке самозащиты. Знаете ли, всерьез никогда не думал о женитьбе. Просто люблю новинки. Так вот, тогда заполнил формуляр длиной с вашу руку. Навыки, интересы, профессия, чем располагаете. – Он взял еще одно драже. – Люблю сладости, – заметил он. – Всегда любил.

– И кто-нибудь откликнулся?

– Прислали мне девицу. Девицу! Тридцати пяти лет – не меньше. Надо было угостить ее чаем. А я чай не пью с тех пор, как умерла мама. Я сказал: «Милочка, не возражаете, если мы заменим чай виски? Я знаю здешнего официанта. Он нам потихоньку нальет». Она сказала, что не пьет ничего. Не пьет!

– Компьютер допустил ошибку?

– У нее был диплом по экономике Лондонского университета. Большущие очки. И плоская грудь. Она сказала, что хорошо готовит. А я сказал, что всегда ем у «Уайта».

– И вы больше ее не видели?

– Можно сказать, что не видел: как-то раз, когда я спускался по лестнице из клуба, она помахала мне из автобуса рукой. Неловко получилось! Я был как раз с Дикки. Вот что выходит, оттого что автобусы пускают по Сент-Джеймс-стрит. Никто не может считать себя в безопасности.

После пирога с мясом и почками подали торт, облитый патокой, и большой кусок стилтонского сыра, а сэр Джон Харгривз пустил по кругу портвейн. Гости стали нетерпеливо ерзать, словно отдых, по их мнению, затягивался. Они начали поглядывать в окна на серое небо: через два-три часа свет уйдет. Они быстро, с несколько виноватым видом, выпили портвейн – в самом деле, не ради пустого же удовольствия приехали они сюда, – все, за исключением Персивала, который чувствовал себя абсолютно в своей тарелке. Он рассказывал новую историю про рыбную ловлю и опустошил уже четыре бутылки пива.

Генеральный стряпчий – или то был генеральный прокурор? – сказал весомо:

– Пора двигаться. Солнце садится.

Он приехал сюда явно не для развлечений – только для казни, и Дэйнтри понятно было его нетерпение. Право же, надо было бы Харгривзу подать сигнал к выступлению, но Харгривз клевал носом. После многих лет колониальной службы – а он в свое время был молодым комиссаром района в тогдашнем Береге Слоновой Кости – он научился засыпать при самых неблагоприятных обстоятельствах, даже в окружении ссорящихся вождей, поднимавших куда больший шум, чем Баффи.

– Джон, – окликнула мужа леди Харгривз с другого конца стола, – проснись!

Он раскрыл свои голубые безмятежные глаза и произнес:

– Вздремнул капельку.

Рассказывали, что в молодости, где-то в Ашанти, он нечаянно съел человечины и хоть бы что. Согласно рассказу, он потом сказал губернатору: «Не мог я возмутиться, сэр. Они же оказали мне великую честь, пригласив разделить с ними трапезу».

– Ну-с, Дэйнтри, – сказал Харгривз, – пора, я полагаю, продолжить истребление. – И, выкатившись из-за стола, зевнул и добавил: – Ваш мясной пирог, дорогая, слишком хорош.

А Дэйнтри с завистью смотрел на него. Во-первых, он завидовал положению Харгривза. Он был в числе немногих аутсайдеров, взятых шефом на службу. Никто в Фирме не знал, почему выбор пал на него, высказывались предположения, что тут не обошлось без скрытых связей, ибо весь опыт Харгривза по части разведки сводился к тому, что он приобрел в Африке во время войны. Завидовал Дэйнтри Харгривзу и по части жены – такая она богатая, такая интересная, такая безупречная американка. Брак с американкой, видимо, не считался браком с иностранкой: для брака с иностранкой требовалось специальное разрешение, в котором часто отказывали, а брак с американкой, пожалуй, лишь укреплял особые связи, существовавшие с этой страной. «И все же интересно, – подумал Дэйнтри, – прошла ли леди Харгривз проверку в МИ-5 [сокращенное название Британской контрразведки] и получила ли добро в ФБР».

– Вечером, Дэйнтри, – сказал Харгривз, – надо будет побеседовать, хорошо? Вы, я и Персивал. Когда вся эта компания разъедется по домам.

Сэр Джон Харгривз, прихрамывая, кружил по комнате – предлагал сигары, наливал виски, помешивал поленья в камине.

– Я лично не так уж люблю стрелять, – сказал он. – Никогда ни во что не целился в Африке, разве что с помощью фотоаппарата, а вот жене нравятся эти старые английские традиции. Раз есть земля, говорит она, надо иметь дичь. Боюсь, Дэйнтри, фазанов было маловато.

– Я отлично провел день, – сказал Дэйнтри, – в общем и целом.

– Жаль, не пришло вам в голову зарыбить ручей форелью, – сказал доктор Персивал.

– О да, ваша дичь – это рыба, правда? Ну, у нас теперь, пожалуй, можно и поудить. – И сэр Харгривз разбил кочергой полено. – Ничего это не дает, – заметил он, – но я люблю, когда летят искры. Так вот, в Шестом отделе, похоже, есть утечка.

– Дома или за границей? – спросил Персивал.

– Я не уверен, но у меня прескверное чувство, что это происходит дома. В одном из африканских секторов – в Шестом-А.

– Я как раз закончил проверку Шестого отдела, – заметил Дэйнтри. – Правда, всего лишь обычный прогон. Просто чтобы познакомиться с народом.

– Да, мне говорили. Поэтому я и пригласил вас сюда. Рад был, конечно, и вашему участию в охоте. Ну и вы что-нибудь заметили?

– Немного подраспустились. Но и во всех других отделах тоже. К примеру, я проверил, что берут с собой сотрудники, когда идут обедать. Ничего серьезного, но количество чемоданчиков меня поразило… Проверку я провел, конечно, в порядке предупреждения. Но человек нервный от такого предупреждения способен запаниковать. Мы же не можем требовать, чтоб они раздевались догола.

– А в алмазных копях так и делают, но я с вами согласен: заставить человека раздеваться в Вест-Энде было бы несколько необычно.

– И кто-то допустил нарушение? – спросил Персивал.

– Несерьезное. Дэвис из Шестого-А выносил донесение – сказал, что хотел прочесть за обедом. Я его, конечно, предупредил и велел оставить документ у бригадира Томлинсона. Просмотрел я и все разработки. С тех пор как разразился скандал с Блейком, проверка на допуск проводилась очень тщательно, но у нас все еще работают несколько человек с тех давних дурных времен. Есть такие, что работали еще при Бэрджесе и Маклине [речь идет о сотрудниках Сикрет Интеллидженс Сервис Гае Бэрджесе и Дональде Маклине, работавших на советскую разведку; в 1951 г. они бежали в Москву, что вызвало на Западе большой скандал и длительное, до 1955 г., расследование]. Мы можем заново проверить все их контакты, но остывший след трудно взять.

– Возможно, конечно, вполне возможно, – сказал шеф, – что доказательство утечки нам подбросили из-за границы. Им хотелось бы внести смуту в наши ряды, сломить наш дух и столкнуть нас с американцами. Если станет известно, что у нас произошла утечка, это может принести еще больший вред, чем она сама.

– Об этом я и думал, – сказал Персивал. – Запросы в парламенте. Снова возникнут все старые имена: Вассал. Портлендское дело, Филби. Но если они захотят поднять шум, мы тут мало что можем сделать.

– Я полагаю, назначат Королевскую комиссию, чтобы запереть дверь в конюшню, – сказал Харгривз. – Но представим себе на минуту, что они действительно охотятся за информацией, а вовсе не хотят устраивать скандал. Шестой отдел, думается, самое неподходящее для этого место. Никаких атомных секретов в Африке нет: партизаны, войны между племенами, наемники, маленькие диктаторы, неурожаи, скандалы, золотые россыпи – в этом нет ничего секретного. Потому мне и пришла мысль, не хотят ли они просто скандала, чтобы доказать, будто они снова проникли в британскую разведку.

– А утечка важная, шеф? – осведомился Персивал.

– Можно сказать, капля в море – информация главным образом из области экономики, но любопытно то, что помимо экономики она связана и с китайцами. А не может быть, чтобы русские – ведь они делают только первые шаги в Африке – надумали использовать нашу службу для получения информации о китайцах?

– Слишком мало они могут от нас узнать, – сказал Персивал.

– Но вы же знаете, как обстоит дело в любом центре. Никто такого не вынесет – чтобы какая-то карточка в картотеке была пустой.

– А почему бы нам не посылать им – с наилучшими пожеланиями – копии того, что мы посылаем американцам? Ведь вроде бы наступила detente [разрядка (фр.)], не так ли? Это бы избавило всех от множества беспокойств. – Персивал достал из кармана маленький цилиндрик, брызнул на очки и затем протер их чистым белым носовым платком.

– Подливайте себе виски, – сказал шеф. – Я после этой чертовой охоты еле двигаюсь. Есть какие-нибудь соображения, Дэйнтри?

– Большинство сотрудников Шестого отдела пришли туда уже после Блейка. Если их контакты сомнительны, тогда никто ни от чего не гарантирован.

– Так или иначе, утечка, похоже, произошла в Шестом отделе, и скорее всего в секторе Шесть-А. Либо дома, либо за границей.

– Начальник Шестого отдела Уотсон поступил к нам сравнительно недавно, – сказал Дэйнтри. – Он прошел тщательнейшую проверку. Затем там есть Кэсл – он у нас очень давно, мы отозвали его семь лет назад из Претории, так как он был нужен в секторе Шесть-А и потом были еще личные причины – сложности с женщиной, на которой он хотел жениться. Он, правда, поступил к нам, когда проверка была не такая строгая, но я считаю: он чист. Унылый тип, хотя картотеку ведет, конечно, первоклассно, а опасность обычно представляют люди блестящие и честолюбивые. Брак у Кэсла крепкий, хотя женат он вторично: первая жена его умерла. Один ребенок, дом в Большом Лондоне, купленный под закладную. Застрахован – все взносы на сегодняшний день внесены. Живет скромно. Даже не имеет машины. Насколько мне известно, каждый день ездит на станцию на велосипеде. Диплом третьей степени по истории. Старателен и добросовестен. Роджер Кэсл из казначейства – его кузен.

– Значит, вы считаете, он абсолютно чист?

– Есть у него странности, но не скажу – опасные. К примеру, это он посоветовал мне привезти «Молтизерс» леди Харгривз.

– «Молтизерс»?

– Это длинная история. Не стану сейчас вам ею докучать. Ну а потом там есть Дэвис. Не убежден, что я в таком уж восторге от Дэвиса, хотя с допуском у него все в порядке.

– Налейте мне еще виски, хорошо, Персивал, – прекрасно. Каждый год говорю, что это моя последняя охота.

– Но эти мясные пироги с почками, которые подает ваша супруга, просто великолепны. Я бы не хотел их лишаться, – заметил Персивал.

– Думаю, мы сумеем найти и другой предлог, чтобы их отведать.

– Попробуйте развести форель в этом вашем ручье… Дэйнтри снова почувствовал, как в нем шевельнулась зависть: снова он оказался в изгоях. Вне службы, где он занимался охраной безопасности, он не жил общей жизнью со своими коллегами. Даже ружьем он пользовался как профессионал. Персивал, говорят, коллекционирует картины, а шеф? Богатая жена-американка открыла для него целое поле светской деятельности. А Дэйнтри во внеслужебное время дозволено было разделить с ними лишь мясной пирог – в первый и, наверное, в последний раз.

– Расскажите-ка мне поподробнее про Дэвиса, – сказал шеф.

– Университет в Рединге. Математика и физика. Часть военной службы проходил в Олдермастоне. Никогда не участвовал – во всяком случае, в открытую – ни в одном из маршей. Само собою, лейборист.

– Как и сорок пять процентов нашего населения, – сказал шеф.

– Да, да, конечно, и все же… Холостяк. Живет один. Деньгами распоряжается весьма свободно. Любит портвейн высшего качества. Делает ставки на тотализаторе. Это, конечно, классическое объяснение, почему человек может себе позволить…

– А что он еще себе позволяет? Кроме портвейна.

– Ну, у него «ягуар».

– У меня тоже, – сказал Персивал. – Я полагаю, мы не имеем права спросить вас, как была обнаружена утечка?

– Я бы вас сюда не приглашал, если бы не мог вам это сказать. Об этом знает Уотсон и больше никто в Шестом отделе. Источник информации необычен – наш человек, который продолжает работать в Советском Союзе.

– А утечка не могла исходить от кого-нибудь из сотрудников Шестого отдела за границей? – спросил Дэйнтри.

– Могла, но я в этом сомневаюсь. Одно донесение, судя по всему, поступило к ним действительно будто прямо из Лоренсу-Маркиша. Слово в слово, как если бы его писал агент Шестьдесят девять-триста. Выглядело оно почти как фотокопия подлинного донесения, так что можно было бы подумать, что утечка произошла оттуда, если бы не некоторые поправки и вычеркнутые слова. Эти неточности могли быть замечены только здесь, при сравнении донесения с картотекой.

– Секретарша? – предположил Персивал.

– Именно с них Дэйнтри и начал проверку, верно? Их строже всего проверяют на допуск. Значит, у нас остаются Уотсон, Кэсл и Дэвис.

– Меня беспокоит, – сказал Дэйнтри, – то, что именно Дэвис выносил со службы донесение. То, которое пришло из Претории. Особого значения оно не имеет, но в нем есть сведения насчет китайцев. Дэвис сказал, что хотел еще раз перечитать его за обедом. Им с Кэслом предстояло обсуждать это донесение с Уотсоном. Я проверил у Уотсона.

– Что вы предлагаете? – спросил шеф.

– Можно устроить с помощью Пятого управления и спецслужбы максимально строгую проверку. Всех сотрудников Шестого отдела. Письма, телефонные разговоры, микрофоны в квартирах, наблюдение за передвижениями.

– Если бы все обстояло так просто, Дэйнтри, я бы не стал утруждать вас и приглашать сюда. Охота ведь у нас весьма посредственная, и я знал, что фазаны не оправдают ваших ожиданий. – Харгривз обеими руками приподнял больную ногу и передвинул ее ближе к огню. – Представим себе, мы докажем, что виноват Дэвис… или Кэсл, или Уотсон. Что дальше?

– Это уже, безусловно, будет решать суд, – сказал Дэйнтри.

– Значит, громкие заголовки в газетах. Еще один закрытый процесс. И при этом никто из непосвященных не будет знать, сколь незначительны и несущественны были утечки. Кто бы это ни был, он не получит сорока лет, как Блейк. Возможно, просидит лет десять, если охрана в тюрьме достаточно строгая.

– Это, безусловно, уже не наша забота.

– Нет, Дэйнтри, но мне эта мысль насчет суда нисколько не нравится. Какого сотрудничества мы сможем после этого ожидать от американцев? А потом, не следует забывать о нашем человеке. Я же сказал вам, он все еще сидит там, у них. Ни к чему нам спалить его – он нам пока еще полезен.

– В известном смысле, – сказал Персивал, – нам лучше было бы, пожалуй, закрыть на это глаза, как делает покладистый муж. Перевести этого типа в какое-нибудь безопасное управление. И поставить точку.

– И стать пособниками преступления? – возмутился Дэйнтри.

– Ну, какое же это преступление, – заметил Персивал и улыбнулся шефу, словно один заговорщик другому. – Все мы совершаем преступления тут или гам, верно? В этом наша работа.

– Беда в том, – сказал шеф, – что данная ситуация похожа на шаткий брак. При таком браке, если любовнику начинает надоедать присутствие сговорчивого мужа, он всегда может устроить скандал. У него есть одно преимущество. Он может выбрать время для удара. А я никаких скандалов не хочу.

Дэйнтри ненавидел несерьезность. Несерьезность в его представлении походила на тайный код, и он не знал, по какой книге этот код составлен. Дэйнтри мог читать телеграммы и донесения с грифом «совершенно секретно», но несерьезность была для него тайной, к разгадке которой он не имел ключа. Он сказал:

– Лично я скорее подам в отставку, чем стану что-то прикрывать.

И он с такой силой поставил стакан с виски на стол, что отлетел кусочек хрусталя. «И это тоже леди Харгривз, – подумал он. – Наверняка это она настояла на хрустале».

– Извините, – сказал он.

– Вы, конечно, правы, Дэйнтри, – сказал Харгривз. – Забудьте про стакан. Пожалуйста, не считайте, что я заставил вас приехать в такую даль, чтобы убедить ничего не предпринимать, даже если у нас будет достаточно улик… Но суд – не обязательно самое правильное решение. Русские в подобных случаях, как правило, не предают своих людей суду. Суд над Пеньковским в моральном плане куда больше укрепил наше положение – его значение было даже преувеличено, причем не только нами, но и ЦРУ. И тем не менее я до сих пор не могу понять, зачем русские это устроили. Жаль, я не шахматист. Вы играете в шахматы, Дэйнтри?

– Нет, моя игра – бридж.

– Русские не играют в бридж – во всяком случае, насколько мне известно.

– Это так важно?

– Мы играем в игры, Дэйнтри, в разные игры, все мы. И очень важно не принимать игру слишком серьезно, иначе можно проиграть. Надо вести себя гибко, и, естественно, чрезвычайно важно играть в одну и ту же игру.

– Прошу прощения, сэр, – сказал Дэйнтри, – но я не понимаю, о чем вы.

Дэйнтри сознавал, что перебрал виски, и шеф с Персивалом намеренно избегают смотреть друг на друга, желая унизить его. «У них вот голова крепкая, как орех, – подумал он, – как орех».

– Может быть, выпьем еще виски, – предложил шеф, – или хватит? День был длинный и сырой. Как вы, Персивал?

Дэйнтри сказал:

– Я бы выпил еще.

Персивал разлил виски.

– Извините за назойливость, – сказал Дэйнтри, – но мне хотелось бы немного прояснить дело до того, как лечь спать, иначе я не засну.

– Все, право же, очень просто, – сказал шеф. – Проведите, если угодно, максимально строгую проверку. Возможно, птицу удастся поднять в воздух без особого груда. Тот, за кем мы охотимся, довольно скоро поймет, что происходит, – если, конечно, он виноват. Можно придумать какой-нибудь тест – старая техника маркированной пятерки редко дает осечку. Когда мы уверимся, что нашли кого нужно, тогда, мне кажется, надо будет просто его убрать. Никаких судов, никакой шумихи. Если нам сначала удастся получить информацию о его контактах, – тем лучше, но мы не должны устраивать публичный бой, а потом получать пресс-конференцию в Москве. Арест тоже исключается. Если он сидит в Шестом отделе, никакая поставленная им информация не причинит нам такого вреда, как скандал, вызванный судебным процессом.

– Убрать? Вы хотите сказать…

– Я знаю, это для нас нечто новое. Скорее так поступают в КГБ или ЦРУ. Потому я и хотел, чтобы при нашем разговоре присутствовал Персивал. Нам может понадобиться помощь его ученых мальчиков. Все как обычно. По возможности, свидетельство о смерти, подписанное врачом. И никаких дознаний. Легко подстроить самоубийство, но самоубийство всегда влечет за собой дознание, а это может привести и к запросу в палате общин. Всем ведь теперь известно, что подразумевается под «одним из управлений Форин-офиса». «А не пострадала ли от этого безопасность страны?» Вы знаете, какие вопросы наверняка зададут с задних скамей. И никто тогда не поверит официальному ответу. Уж американцы-то, безусловно, не поверят.