355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Грэм Джойс » Как бы волшебная сказка » Текст книги (страница 6)
Как бы волшебная сказка
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 01:16

Текст книги "Как бы волшебная сказка"


Автор книги: Грэм Джойс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

12

Сказки повествуют о деньгах, замужестве и мужчинах. Это руководства к действию, передающиеся от матерей и бабушек дочерям, чтобы помочь тем выживать.

Марина Уорнер

Это было счастливейшее время в моей жизни. Я сидела на красивой белой лошади, чувствовала его позади себя, его дыхание на шее и ток влаги у себя внутри, словно утекало все, что случилось со мной прежде. Я не имела ни малейшего представления о том, куда он меня везет. Меня это совершенно не волновало. Я доверяла ему, знала, что если ошибаюсь, если он совершит что-то дурное по отношению ко мне, значит я плохо разбираюсь в людях. Но я считала, что вижу его насквозь, все его намерения, и меня это устраивало.

Вскоре мы свернули с узкой тропы в колокольчиковом лесу на дорожку для верховой езды, которая вела на луг. Луг был окаймлен деревьями, обезумевшими, пьяными от аромата сон-травы. По лугу тек искрящийся ручей. Лошадь напилась из него и двинулась дальше неторопливой поступью, и шла так, казалось, часами, прежде чем мы с ним перекинулись единым словом. Хотя солнце почти неподвижно стояло в небе. Я, грезящая, вялая, сонная, сидела на спине лошади, поддерживаемая надежной загорелой рукой, и упиралась коленями в корзины.

– Что в этих корзинах? – спросила я сквозь дремоту.

– Цветы.

– Зачем они тебе?

– Мы едим их.

Я хихикнула над его шуткой. Затем закрыла глаза и отдалась мягкому покачиванию лошадиной спины.

Какое-то время спустя и просто чтобы напомнить себе, что еще способна говорить, я пробормотала:

– Скоро мы приедем?

– Когда завечереет, – ответил он. – Тогда прибудем на место.

Сейчас я часто думаю об этом, но тогда даже не задавалась таким вопросом, настолько мне было хорошо. Мы ехали еще какое-то время, и тут я вспомнила, что он знает, как меня зовут, а я не знаю его имени.

– Ну-ка, скажи.

– Ах, имена. У нас говорят, что если сможешь назвать что-нибудь, то приобретешь над этим власть.

– Что за глупость.

– Разве глупость? Если можешь назвать что-то, значит можешь поместить это в коробку и закрыть крышку. Коробку того или иного рода. Если не сможешь назвать, оно бегает на свободе. Разве не так?

– Как ты узнал, что меня зовут Тара?

– Это было очень странно. Я увидел, как ты сидишь у золотой скалы в колокольчиковом лесу, и твое имя само вдруг возникло у меня в голове. Тихий голос произнес «Тара» и «небесное дитя». Что ты об этом думаешь?

Я попыталась представить, как зовут его, посмотреть, не возникнет ли что и у меня. Выбросила все мысли из головы и ждала, что вот-вот зазвучит шепот. Я была уверена, что услышу его. Но ничего не произошло.

– Не трать понапрасну время, не пытайся повторить этот трюк, – засмеялся он. – Потому что я от такого предохраняюсь.

– Тогда почему ты просто не скажешь, как тебя зовут?

Он посерьезнел:

– Я могу сказать тебе имя. Могу придумать любое, и ты не поймешь, настоящее оно или нет. Там, где я живу, у нас у всех есть тайное имя. Оно известно только клану, что-то вроде того.

– Клану?

– Клану. Племени. Называй как хочешь. Но в любом случае это имя, если его тайна остается в племени, обладает могуществом. И если ты узнаешь чье-то имя, то, говорят (хотя не уверен, что соглашусь с этим), это, мол, дает тебе власть над ним.

– Это безумие. Я куда-то еду на лошади с человеком, который даже не назовет свое чертово имя.

– О, я скажу. Обязательно. Но пока потерпи, потому что мы сейчас поедем немного быстрей, не то пропустим переправу в сумерки.

Я предположила, что он имеет в виду переправу через реку, может Соар или Трент, в Дербишир или в Ноттингемшир. Я не представляла, где мы находимся, но, если мы будем переправляться не по мосту, а как-то иначе, то-то будет брызг. Я никогда не переезжала на лошади широкую реку по воде и собиралась спросить у него. Но не успела; прянув ушами, лошадь перешла на легкий галоп, и мы помчались вперед по изумрудно-зеленому лугу.

Это было восхитительно.

Он был замечательный наездник. С детских лет меня учили ездить верхом, и несколько лет я бесплатно каталась на пони в обмен на обязанность водить верховые экскурсии по уик-эндам. Так что умела ездить верхом, и ездила хорошо, но с седлом и стременами; он же был на одной волне с лошадью, и волна эта подхватила его, лошадь и даже меня.

Мы пересекли луг и поскакали вверх по холму. Ветер развевал мои волосы, белая грива лошади вспыхивала белым золотом в лучах заходящего солнца. Мы перенеслись через изгородь, ручей, через упавшее дерево. Бешено гремели копыта по сухой траве, отчаянно колотилось сердце, и билась мысль: «Это ужасно это ужасно я влюбляюсь в этого человека и не знаю куда скачу».

Достигнув вершины холма, лошадь замедлила бег, а затем он резко натянул поводья, так что последние несколько ярдов та прошла мелкой рысью. Животное бурно дышало, потому что это был добрый долгий галоп. Сумерки опускались на наши плечи, и небо заволокла жуткая синяя чернота. Поднявшись на вершину холма, мы успели увидеть на западе последние красные полоски солнца, напоминавшие какие-то обрывки на горах, которых я не узнала. Мы перевалили через вершину, и лошадь, выбирая путь среди камней, стала спускаться к лесу, темнеющему впереди. Лес не походил на колокольчиковый, который мы покинули. Он был гуще и темней, однако лошадь и ее хозяин вели себя настолько уверенно, что у меня ни на секунду не возникло сомнения в том, что они знают дорогу.

– Когда же будет переправа? – наконец спросила я.

– Переправа? О, да мы уже переправились.

– Переправились? Когда?

– Недавно.

Я не помнила никакой переправы. И спросила его снова.

– Боже правый, женщина, ты задаешь слишком много вопросов!

Только когда мы выезжали из леса – солнце полностью скрылось, и вставала луна, – я поняла, что этим вечером не попаду домой. Не то чтобы я хотела повернуть назад, но неожиданно забеспокоилась о маме с папой – они будут так встревожены моим отсутствием. Нужно было как-то сообщить им о себе, и я решила, что, как только встретится какой-нибудь дом в этом отдаленном месте, постучусь в дверь, сообщу хозяевам номер телефона и попрошу позвонить моим родителям и сказать, что со мной все прекрасно.

Луна зашла за облака, и мы выехали из леса, но домов перед нами не было, только темный песчаный берег. Кристаллики песка мерцали в полусвете, как электрические искры. Я изумилась. Не могла поверить, что мы оказались так далеко на востоке или западе, но в ответ на мое замечание он сказал, что это не море, а озеро. Я всмотрелась в темноту, пытаясь различить дальний берег. Утром, сказал он, утром я смогу увидеть все озеро. И правда, я видела крохотные огоньки, горящие там и тут на воде, и подумала, что это отражения огней в домах на противоположном берегу.

Вода была спокойна, словно на поверхности разлилась нефтяная пленка, приятно пахло илом и водорослями. Примерно полмили мы проехали шагом вдоль берега, пока перед нами не возникла темная ветхая громада.

– Слушай, я живу здесь вместе с другими, но сейчас там никого не должно быть.

Лошадь остановилась. Он спрыгнул на землю и помог спуститься мне. Во всем, в каждой мелочи, он вел себя со мной по-рыцарски. Поначалу я думала, что это игра с целью ко мне подладиться, но это была не игра, это было у него в крови. Он коротко улыбнулся мне и повел кобылу в небольшую конюшню, пристроенную к дому. Я последовала за ним. В конюшне он снял с лошади попону и повесил на перекладину. После чего взял скребницу.

– Позволь мне, – сказала я, забрала у него скребницу и принялась чистить лошадь.

Он внимательно наблюдал за мной:

– Умеешь обращаться с лошадьми.

– Да.

– Женщина, умеющая обращаться с лошадьми. Будь моей женой.

Я рассмеялась, но, обернувшись, увидела, что он не улыбается. Я закончила чистить лошадь и провела рукой вниз по ее ноге, легко надавив на щетку, и животное охотно показало мне копыто.

– Но она не подкована, – сказала я.

– Я не езжу по дороге, – пренебрежительно заметил он. – А те ковали, что вокруг, они как цыгане. Ладно, идем в дом.

М-да, это был тонкий намек.

В доме не было электричества.

– Оно нам даром не нужно. Оно сводит человека с ума.

Иногда я не знала, шутит он или нет.

– Может, сводит, а может, нет, – возразила я, – но по крайней мере видишь, куда идешь.

– У нас есть свет.

На кухонном столе стояла старомодная латунная масляная лампа. Он зажег фитиль и подкрутил латунное колесико, чтобы пламя стало повыше, затем зажег вторую, которую отнес в гостиную; это я так подумала, что там гостиная, но в комнате вдоль стен лежало два матраса с длинными тонкими подушками, заменявшие постели. Стены были увешаны картинами, резьбой по дереву и музыкальными инструментами – необычными музыкальными инструментами, словно собранными в разных экзотических странах. Я мгновенно подумала о Ричи, но так же мгновенно забыла о нем.

Но паутина! Даже в полутьме можно было различить паутину, протянувшуюся между некоторыми картинами и инструментами на стенах. По крайней мере, подумала я, это означает долгое отсутствие здесь женской руки.

Я огляделась в поисках телефона. Я уже придумала историю, какую расскажу маме с папой: как встретила старинную подругу, родители которой расположились в своем доме-фургоне возле моря. Я собиралась рассказать, что мы отправились туда неожиданно, под влиянием момента. Уверена, я бы соврала, не запнулась.

– Что ты ищешь?

– Ищу, где у тебя телефон.

– Телефон?

– Надо позвонить родителям. Они будут волноваться, если не позвонить.

– Тут нет телефона.

Сердце у меня упало.

– Нет телефона? Как это вообще может быть, что нет телефона?

– Прости. Мы отказались от всяких таких штучек.

– Неужели во всей деревне нет? Должен же быть хоть один телефон!

– Деревне? Никакой деревни тут нет. Послушай, это так важно?

– Конечно! Мне надо сообщить им, что со мной все хорошо.

– Тара, сколько тебе лет, дорогая?

– Пятнадцать, скоро будет шестнадцать.

Лицо его исказилось.

– Пятнадцать! Пятнадцать! Теперь я все понимаю. Да, проблема. Вот те на! – Человек, который выглядел таким бодрым и молодым в колокольчиковом лесу, теперь неожиданно показался усталым и измученным заботами. – Я не должен был привозить тебя сюда. Это моя ошибка. Был околдован.

Околдован. Не мной ли, имел он в виду? Но меня больше интересовала практическая сторона ситуации.

– А в каком-нибудь из других домов нет телефона? На той стороне озера.

– Нет. Ни в одном. Я уже говорил: мы не признаем все эти вещи.

– Но как вы передаете сообщения? То есть на расстояние.

– Письмами. Из уст в уста.

– О боже!

– Мне придется отвезти тебя обратно, да? – печально спросил он.

Я раздумывала о том, что лучше. Скакать обратно в темноте – даже если это возможно, – чтобы приехать часам к четырем утра, или переночевать здесь, а вернуться днем и расплатиться сразу за все. И в том и в другом случае мне крепко достанется, когда вернусь домой.

– Ты можешь скакать в темноте?

– Такое возможно. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что, наверно, придется отправиться немедленно.

– Немедленно? – вскричал он. – Мы не можем отправиться немедленно. Не сможем переправиться этой ночью!

– А когда сможем?

Он вздохнул и взглянул на меня, словно только сейчас увидел меня впервые. Грустно покачал головой, затем схватил лампу и подошел с ней к шкафу. Шкаф был полон старинных книг и свитков карт, древних, как в капитанской каюте огромного парусника. Достав одну, он отнес ее к столу. Я видела, что она начерчена не на бумаге, а на красивом кремовом пергаменте. Он развернул ее и прижал один конец лампой. И, придерживая другой конец рукой, углубился в карту.

Я разглядела прекрасные рисунки от руки, изображающие фазы луны. По углам карты – изящные полутоновые наброски ангелочков, олицетворяющих четыре ветра и, надув щеки, нагоняющих бури. Загадочность карте придавали и колонки цифр, выведенных тушью. Он пробежал пальцем по цифрам.

– Вот, – сказал он. – Это ближайшая дата, когда можно будет переправиться.

– Когда это будет?

– Через шесть месяцев.

Вот так я осталась там и пробыла с ним, пока не истекли шесть месяцев. И при первой возможности вернулась. Это произошло перед Рождеством. И оказалось, что для всех вас прошло двадцать лет.

13

В восемнадцатом веке отношение к Уильяму Шекспиру изменилось и его стали воспринимать как гения-дитя, саванта – ученого идиота, частью потому, что он нарушил правила Трагедии, но также и потому, что он написал свои пьесы до установления какого-либо согласия в культуре относительно того, что доказуемая реальность безусловно говорит больше нашему опыту о мире, в котором мы живем, нежели может сказать любой миф, сказка или выдумка.

Джон Клют[16]16
  Джон Фредерик Клют (р. 1940) – английский литературный критик, специализирующийся на фантастике. Автор ряда энциклопедий, посвященных фантастике, в частности «Энциклопедии научной фантастики» (совместно с Питером Николсом). Цитируется эссе 2008 г. «Фантастика и всемирная буря» (по ассоциации с шекспировской «Бурей») по одноименному докладу, прочитанному им в Праге в 2007 г. на конференции на тему «Ландшафты культуры. Фантазия без границ».


[Закрыть]

В окно столовой Эмбер увидела, как во двор въезжает отцовский потрепанный пикап.

– Папа вернулся! – крикнула она.

– Тара с ним? – поинтересовалась Женевьева.

– Нет. Погоди. Вид у него злой.

– Правда?

Женевьева бросилась в столовую и уставилась в окно. Она полдня готовила и пекла. Тара была приглашена к ним на чай. Предполагалось, что это будут семейные посиделки, на которых все смогут познакомиться с Тарой без надзора Делла и Мэри, без их комментариев и контроля за каждым словом и каждым ответом на каждое слово. Между тем выражение лица Питера читалось так же легко, как заголовок таблоида.

– Ох!

Она открыла ему дверь. Он поднял бровь и протиснулся мимо нее в прихожую.

– Видел тетю Тару? – спросила Эмбер.

– Еще бы!

Питер снял куртку. Затем сбросил ботинки и попытался вложить их в переполненную корзину для обуви, но они упали на пол. Он вздохнул, сделал еще попытку, но безуспешно.

– Мне нравится тетя Тара, – сказала Джози, – пускай даже она непонятно пахнет.

– Это хорошо, – кивнул Питер. – А пахнет она пачулевым маслом. А теперь не переберетесь ли вы все в гостиную, пока я тут поболтаю с вашей мамочкой?

– Я хочу послушать, – сопротивлялась Джози.

– Тебе это не интересно.

– Нет, интересно! – закричала та. – Интересно. Правда, Эмбер? Правда интересно?

– Живо!

Питер не очень часто говорил в таком тоне, поэтому сейчас дети поняли, что лучше бы и вправду убраться поживее. Он вошел в кухню, достал из буфета бутылку коньяка и отвинтил крышку. Налил себе умеренную дозу.

– Хочешь?

– Нет, – ответила Женевьева, закрыв за собой дверь и привалившись к ней спиной. – Где она?

– Я погнал ее обратно к маме с папой.

– Погнал?

Питер присел к кухонному столу, глотнул коньяка. Поставил стакан:

– Нет, ну ни хрена себе!

– Даже так?

– Я отвез ее к маме с папой и сказал папе, чтобы он попросил ее повторить историю, которую она рассказала мне. Затем сказал, что, если ему захочется удавить ее, с удовольствием вырою ей мелкую могилу.

– У-у-у!

– Вот те и у-у-у.

Женевьева открыла дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает с другой стороны. Закрыла дверь и подсела к Питеру:

– К этому все и шло, правда?

– Не настолько же.

Женевьева не просила его объясниться. Подперев подбородок, она терпеливо ждала, когда он сам будет готов рассказать ей.

– Ее похитили фейри.

Она моргнула и уставилась на него долгим взглядом. Он кивнул.

– Значит, фейри?

– Она пару часов рассказывала мне свою историю, но в конечном счете свелось все к этому.

– И что ты сказал?

– Я сказал: «О, если это все, что случилось, не беспокойся, теперь ты вернулась, целая и невредимая, и сегодня вечером мы угостим тебя лазаньей».

– Пожалуй, я тоже выпью. Отметим существование маленького народца.

– О, они не маленькие.

– Правда?

– Да. И у них нет крылышек. И можно спутать их с обычными людьми. Вероятно.

– Знаешь, меня серьезно тревожат гены семейства, за одного из членов которого я вышла замуж. И чем это закончилось?

– В определенный момент я отвел ее в машину, затолкал внутрь и повез обратно к маме с папой. За всю дорогу ни слова. Та еще поездка.

Дверь распахнулась, и вбежала Джози, держа во рту мокрый палец.

– У меня зуб шатается! – закричала она, трогая пальцем крохотный клык во рту.

– Подойди, я посмотрю, – сказала Женевьева. – Когда он выпадет, мы положим его под подушку.

– Обязательно, – заметил Питер. – Мы скажем тете Таре, чтобы она предупредила своих друзей.

Джози приблизила рот к лицу Питера и пошатала зуб. Он налил себе еще коньяка и взъерошил волосы дочери.

Ричи, в длинном старом халате, открыл дверь Питеру.

– Второй раз являешься за последние два дня. Соседи начнут сплетничать.

На крыльце стояла бутылка молока. Питер поднял ее и вошел. Ричи закрыл за ним дверь.

– Дерьмово выглядишь, – сказал Питер. – Кофейком угостишь?

– Завари сам. Погано себя чувствую.

Ричи тяжело опустился на диван и закурил сигарету. Питер поставил молоко в холодильник, обратив внимание на то, что в нем ничего нет, кроме банки джема и еще одной бутылки молока, наполовину пустой. Он залил чайник, включил конфорку газовой плиты и быстро оглядел кухню. Все это напомнило ему квартиры, которые он, бывало, снимал с другими парнями, когда учился в университете. Похоже, Ричи за все то время никуда особо не сдвинулся.

– Сахар?

– Побольше, – ответил Ричи. – Не меньше трех ложек.

Питер ждал, когда закипит чайник. Уголком глаза приметил, как что-то метнулось под холодильник. Он сделал две чашки растворимого кофе и, морщась, засыпал Ричи сахар ложку за ложкой. Затем отнес кофе в общую комнату, где Ричи развалился на кожаном диване, водрузив босые ноги с обломанными ногтями на боковой валик.

– Крепко поддал, что ли?

– Нет.

– Точно? Видок у тебя как с тяжелого похмелья. – Питер отодвинул гитару, чтобы можно было сесть в кресло.

– Голова раскалывается. Глаз не могу сомкнуть.

– Эскулапам нашим показывался?

– Нет. Да это всего пару недель как началось. – Он отхлебнул кофе, и лицо его исказилось.

– Рано или поздно ты захочешь увидеть Тару. Даже если не захочешь, она грозит сама заявиться к тебе. Я подумал, надо бы предупредить тебя, в каком она сейчас состоянии. Дурная она. Я имею в виду, с головой у нее не в порядке.

– Да всегда было.

– Не настолько.

Питер коротко пересказал ему историю Тары. Решил: подробности Ричи узнает от нее самой.

Ричи поднес сигарету к губам, обдумывая услышанное:

– Так что, это у вас вроде как наследственное?

– Что?

– Вспомни Пака[17]17
  Пак – проказливый эльф в пьесе У. Шекспира «Сон в летнюю ночь».


[Закрыть]
.

Питер сконфуженно поскреб затылок. Затем выпрямился в кресле и уперся руками в колени.

Когда мальчишки организовали свою группу, на бас-гитаре у них играл Гэвин. Хорошо играл. Во всяком случае не сбивался с задаваемого Питером ритма, в отличие от семерых других басистов, что прошли через их группу. Группу взяли на фестиваль в Гластонбери, дав им возможность выступить на одной из малых сцен в крайне неудобное время, но тогда для них это было все равно что попасть к королевскому двору. В Гластонбери после того, как они отыграли свою программу и пребывали в состоянии эйфории, Гэвин познакомил их с привлекательной женщиной неопределенной национальности. Женщина, назвавшаяся Лейлой, положила в рот Питеру какую-то неизвестную таблетку. Питер с готовностью открыл рот и высунул язык, принимая таблетку, так что нельзя сказать, будто его обманули.

Спустя четыре часа Питер заявил, что его имя теперь Пак и он отправляется на Авалон[18]18
  Остров Авалон – «земной рай» кельтских легенд, где после смерти обретается король Артур со своей сестрой – феей Морганой.


[Закрыть]
. Он очень хотел, чтобы Лейла, которая так любезно даровала ему таблетку, присоединилась к нему. Гэвин, у которого были свои виды на Лейлу, возражал. Питер встал против него и зарычал. То есть не просто закричал. Он рычал жутко, как лев, так что затряслись соседние палатки. Обкуренная фестивальная публика повыскакивала из своих палаток, вытаращив глаза, посмотреть, кто или что издает такой рык. Так что Питер зарычал снова. Гэвин благоразумно ретировался. Львиный сотрясающий землю рык произвел на Лейлу такое впечатление, что она встала и заявила: мол, идет с ним на автобус до Авалона, билеты уже купила.

И Питер с Лейлой удалились, держась за руки. Неделя прошла, прежде чем Питер вернулся в Энсти, категорически отказываясь обсуждать, где он был.

– Мы потеряли хорошего басиста, – сказал Ричи, – насколько я помню.

– Это другое, – ответил Питер. – И она не слишком вразумительна в отличие от меня.

Ричи расхохотался. Зловредно, хрипло.

– Как она выглядит?

– Знаешь, при определенном свете как будто и не изменилась. То есть вообще ни капельки. Но когда посмотришь на нее при другом освещении, она кажется вроде как… затянута паутиной. В голове у нее какая-то муть, в этом все дело. Эй, что с тобой?

Ричи весь сморщился:

– Голова раскалывается. От кофе, что ли.

Питер рассказал Ричи, что Тара спрашивала его адрес, не зная, что ее давний кавалер живет в старом родительском доме, но он, Питер, не проговорился. Хотел, мол, сперва убедиться, что Ричи готов к встрече с ней. Но это явно лишь вопрос времени, и она узнает сама, где Ричи живет, и, если в ней осталось хоть что-то от прежней Тары, ничто на свете не помешает ей прийти и высказаться.

Они немного поговорили о музыке Ричи. Об его переменчивой карьере. Тот раскопал в завалах компакт-диск со своим последним альбомом. Судя по сопроводительному вкладышу, отпечатанному на принтере, это был фактически самопальный проект, и Питер спросил себя, как сгорел такой талант. Раньше Питер тоже играл, но он всегда понимал, что его способности никогда не позволят достичь высших высот. А вот Ричи это было дано. Для Питера игра была лишь хобби, порой он мог целый год не расчехлять палочки. Зои чаще тренькала на гитаре, чем он усаживался за свои барабаны. Игра была частью его юности; он забыл все свои честолюбивые планы, словно детское увлечение.

Ричи же был другим. В прежние времена он горел этим. Яростный, упорный, вызывающий, как многие, но у него вся та ярость воплощалась в свежую мелодию и сильные, простые тексты. У него должно было получиться, он должен был совершить прорыв. Но что-то произошло, что заставило его отклониться всего на один градус от траектории полета, который определила ему природа. И его талант вспыхнул во тьме и исчез во тьме.

Несколько лет Ричи подрабатывал сессионным гитаристом, но все заглохло, когда он пару раз не явился на запись. Миллионеры – поп-звезды могли вести себя как последние засранцы и пьяными вылезать на сцену, но музыканты-работяги – настоящие музыканты – жили не очень-то рок-н-ролльно. Часами репетируешь, играешь ради денег, а отработав, считаешь гроши, как любой офисный или заводской трудяга. Ричи соглашался, что с карьерой ничего не вышло, но подчеркивал: он продолжает писать песни, хоть прошло двадцать лет, а это кое-что значит.

– Я страшно извиняюсь, что мы тебе не поверили, Ричи. Прости!

Ричи неопределенно махнул рукой, но рука у него при этом дрожала.

– Это старая боль. Я был зол, признаю.

– Это непростительно. То, что мы сделали.

– Слушай, в то время все подозревали меня. Это было единственное разумное объяснение. Тогда, знаешь, был момент, на допросе в полиции, когда я сам засомневался: а может, я действительно убил ее? Они почти выдавили из меня признание. Ты знал об этом?

Питер лишь кивнул. Он чувствовал глубокий стыд. Из-за недостатка веры он потерял лучшего друга в жизни и знал, это были громкие, злые часы, которые нельзя ни пустить задним ходом, ни заглушить.

– Как-нибудь я увижусь с Тарой, – сказал Ричи. – Обязательно. Есть еще одна вещь, с которой ты можешь помочь мне. Я хотел бы увидеть твоих маму с папой. Чтобы просто посмотреть им в глаза, Пит. Молча, ни одного жестокого слова. Для меня это в прошлом. Но просто посмотреть им в глаза, как бы говоря: видите, я сказал вам правду.

– Мы бросили тебя, – сказал Питер. – Бросили тебя одного.

– Могу сказать, это было тяжело. Твои мама с папой были ближе и добрее ко мне, чем мои собственные родители. Ты это знаешь. Мне было тяжело.

– Постараюсь помочь. Слез будет много.

– Я не боюсь слез, – проговорил Ричи. – Больше не боюсь.

Питер поднялся, собираясь уходить.

– Все-таки сходи к врачу насчет головной боли, – напомнил он.

Ричи поднял руку, чтобы попрощаться ударом ладони о ладонь. Питер схватил ее и крепко стиснул. У двери обернулся:

– Кстати, у тебя мыши на кухне.

Сев в машину, он проехал с милю. Затем остановился на усыпанной листьями обочине, выключил мотор и заплакал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю