Текст книги "Смерть как сон"

Автор книги: Грег Айлс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

15

– Роджер Уитон позвонил Смиту и предупредил его о нашем визите, – раздраженно бросил Бакстер, выслушав чей-то доклад по рации. – Наша прослушка только что перехватила звонок.

Мы припарковались через улицу от красивого особняка, выстроенного в креольском стиле на Эспланад-авеню в восточной части Французского квартала. Последние два года это была резиденция молодого художника Фрэнка Смита.

– Ничего страшного, – сказал Кайсер. – И, кстати, ничего удивительного.

– Но ведь мы просили его соблюдать конфиденциальность, – напомнил Ленц.

– Мы вежливо раскланялись, а потом появилась полиция, произвела обыск и сообщила, что он обязан сдать анализ крови и частичку кожи на биопсию для сличения с биоматериалом, найденным под ногтями убитой женщины, которую похитили на автостоянке. Представьте себе после этого его состояние. И настроение. – Кайсер смерил нас красноречивым взглядом. – На самом деле этот звонок говорит в пользу его невиновности. Он не дурак и наверняка догадывается, что за ним установлено наблюдение. И тем не менее предупредил Фрэнка, тем самым дав волю своей обиде. А преступник – настоящий преступник – не стал бы лезть на рожон и привлекать к себе лишнее внимание.

– Хитрый преступник вполне может изобразить оскорбленную невинность, – возразил Ленц. – Возможно, расчет Уитона строился как раз на том, что этот звонок снимет с него подозрения.

– А почему он не позвонил Гейнсу? – спросила я.

– Не удивлюсь, если он терпеть его не может, – усмехнулся Кайсер. – Совсем не удивлюсь.

– А Лаво он звонил?

– Пока нет, – сказал Бакстер. – Только Смиту.

– «Я весьма высокого мнения о Фрэнке». Это слова Уитона о нашем следующем подопечном, – заметил Кайсер.

– Любопытно, а если предположить, что они… любовники? – задумчиво проговорил Ленц.

– Уитон ни разу не был женат. Почему вы не поинтересовались его сексуальной ориентацией? Он почти шесть десятков лет прожил холостяком! – воскликнул Бакстер.

– Это рискованный вопрос. Даже если он и гей, мы ни в одном его интервью про это не читали, – сказал Ленц. – Я хотел спросить, но удержался. А если бы спросил, Уитон мог и вовсе замолчать. Думаю, мы и так узнаем о его сексуальной ориентации.

– Фрэнк Смит не скрывает того, что он гей. Может, стоит спросить его про Уитона? – предложил Кайсер и подмигнул мне: – Ну, мы пошли. Увидимся.

Они с Ленцем выбрались из фургона. Бакстер следил за ними сквозь тонированное стекло кузова.

– Честно говоря, я думал, что у Смита домик побогаче, – пробормотал он.

– Вы смотрите на его заднюю стенку, а фасад выходит на реку, – усмехнулась я. – Как можно работать в Новом Орлеане и не знать, что во Французском квартале большинство домов стоят фасадом не на улицу, а во двор или в сад. Вам хоть известно, какие тут волшебные сады?

– Кстати, о садах. Джон рассказывал мне о вашей теории естественного света. Этот домик вполне подошел бы для убийцы-художника. У других подозреваемых нет ничего похожего. У Уитона, правда, тоже есть сад, но он не обнесен стеной. Эй, взгляните-ка! – вдруг воскликнул он.

Я оттеснила его от узкого оконца и увидела нашего третьего подозреваемого. Фрэнк Смит поджидал Кайсера и Ленца на крыльце. На сей раз фотография меня не обманула – он был действительно безумно хорош собой и смотрелся весьма экзотично: загорелая кожа резко контрастировала с белоснежным тропическим костюмом. На тонких губах играла снисходительная усмешка.

– Нет, вы это видели? – услышали мы в колонках голос Кайсера. – Этому парню палец в рот не клади.

– Я начну, – сказал Ленц.

Наконец мы с Бакстером услышали и голос Фрэнка. Он приветствовал визитеров как дорогих гостей:

– Добро пожаловать, господа! Вы ведь доблестные представители ФБР, не так ли? Позвольте бестактный вопрос: а где же группа захвата?

– Вы смеетесь? – воскликнул Кайсер. – Какая группа захвата, мистер Смит? Мы вовсе не расположены к веселью. И вам не советуем. Вы – пока во всяком случае – подозреваетесь в весьма серьезных преступлениях. Какие тут могут быть шутки? Вы нам разрешите войти? У нас есть несколько вопросов.

– Отпечатки пальцев снимать будете? Или возьмете какие-то анализы? Мочи, например?

– Нет, мы пришли просто поговорить.

– Ну что ж… Забегая вперед, честно признаюсь, что не имею алиби в отношении последнего из упомянутых вами преступлений. В момент похищения той несчастной девушки на автостоянке я находился у себя дома, вот здесь. Наслаждался уединением и классической музыкой. – Фрэнк печально вздохнул и протянул Кайсеру обе руки, намекая тем самым на наручники. – И покончим с этим, господа!

– Повторяю, мы пришли просто поговорить, – уже раздраженно повторил Кайсер.

– Передовой дозор, стало быть? Разведка перед подходом основных сил? – весело подмигнул Смит. – Друзья, скажите прямо, когда мы услышим полицейские сирены?

– Мы не контролируем действия местной полиции. Мы из другого ведомства.

– Вот это новость! Помнится, совсем недавно ФБР поймало местную полицию на участившихся случаях коррупции. Тогда вы контролировали каждый их шаг и с большим успехом!

Бакстер обернулся ко мне:

– Осведомленный сукин сын! Я бы даже сказал, слишком осведомленный для художника, перебравшегося сюда всего пару лет назад.

Действительно, минувшее десятилетие полиция Нового Орлеана никак не могла бы занести себе в актив. Взяточничество процветало, а процент нераскрытых убийств был одним из самых высоких по стране. Скандал разразился после того, как двое полицейских сами стали убийцами, превысив свои полномочия при задержании банального вора. А закончилось все тем, что министерство юстиции лишило местный департамент полиции самостоятельности и напрямую подчинило себе.

– Мистер Смит, оставим демагогию, – устало произнес Кайсер. – Либо мы поговорим с вами как цивилизованные люди, либо сюда и в самом деле наведается полиция; и уж она церемониться не станет.

Смит расхохотался и хлопнул себя по коленке.

– Ни дать ни взять, Хемфри Богарт в «Касабланке»![27]27
  Хемфри Богарт – американский киноактер; Американская киноакадемия назвала его в 1999 г. величайшим актером всех времен.


[Закрыть] Ну, уговорили! Пойдемте в дом, выпьем кофе.

Мы услышали, как хлопнула входная дверь. Затем раздался стук шагов в холле.

– Прошу вас, господа, – пригласил Смит. – Хуан, кофе, пожалуйста.

– Как будет угодно, – раздался незнакомый молодой голос.

– Он держит в доме слугу! – пораженно воскликнул Бакстер. – Ничего себе! В мои времена университетские аспиранты вели себя скромнее…

– Мистер Смит, – приступил к делу Ленц, – меня зовут Артур Ленц, я психолог-криминалист. А это специальный агент Джон Кайсер. Аналитик и следователь из местной штаб-квартиры ФБР. Специализируется по серийным преступлениям.

– Сразу два Ван Хельсинга в моей гостиной, подумать только! – вскричал Смит. – Как, по-вашему, друзья, мне к этому относиться? Как к комплименту или оскорблению?

– О чем это он? – нахмурился Бакстер.

– Ну, Ван Хельсинг… Профессор, который выследил Дракулу, – торопливо пояснила я.

– Господи… С этим, пожалуй, придется повозиться.

– Поставь поднос сюда, Хуан, будь любезен. Волшебно! Ступай! – И после короткой паузы, заговорщически понизив голос, Смит произнес: – Не судите его строго, господа, ему еще предстоит постичь все тонкости науки услужения. Но я верю в Хуана, у него большой потенциал. – И снова громко: – Черный? С молоком?

– Черный, пожалуйста, – отозвался Ленц.

– И мне, – сказал Кайсер.

В колонках звякнул фарфор.

– Даже не знаю, с чего начать… – отхлебнув, мы с Бакстером это хорошо услышали, проговорил Ленц. – Дело в том…

– Прошу прошения, что перебиваю, уважаемый доктор, но у меня есть предложение сэкономить всем нам время и сразу приступить к делу. Вы пришли ко мне в связи с похищениями женщин, не так ли? Вам удалось разыскать некую серию картин, на которых изображены жертвы похищений. Официальное название серии: «Спящие женщины». Но есть и другие названия. Например: «Обнаженные в состоянии покоя». – Тут я вздрогнула и схватила Бакстера за рукав, а Смит тем временем продолжал: – Результаты экспертизы привели вас прямиком к парадному крыльцу университета. А если еще точнее – к галерее Роджера Уитона. Вы наметили себе круг подозреваемых – а это сам Роджер и мы, его аспиранты, – и решили допросить всех. Прежде чем мы будем отданы на растерзание нашей доблестной полиции. Господа, открою вам небольшой секрет. Роджер Уитон уже насладился общением с полицейскими детективами. И больше не хочет. Я тоже не хочу. А теперь, когда вы четко уяснили себе мою позицию, приступим к разбору добытых вами в поте лица улик. Я весь внимание!

– Вы явно слышали об этих картинах прежде, не так ли? – спросил Кайсер.

– Разумеется, слышал.

– Кто вам рассказал о них?

– Друг. Он живет в Азии.

– И много у вас друзей из Азии?

– У меня есть друзья по всему свету. Друзья, коллеги, клиенты, любовники. Три месяца назад мне сообщили о картине из какой-то новой серии, которая была продана более чем за миллион долларов. Слыхал я и о выставке в Гонконге. Не буду скрывать, даже всерьез подумывал слетать и посмотреть на эти картины своими глазами.

– А вам не приходилось слышать о толкованиях сюжетов этих картин? – спросил Ленц.

– Приходилось. Сначала мне говорили, что на картинах изображены спящие женщины. А потом я услышал и другую точку зрения – они не столько спящие, сколько мертвые.

– Вы задумывались над этим?

– Над чем?

– Над тем, что в процессе создания этих дорогостоящих полотен лишались жизни ни в чем не повинные женщины?

Долгая пауза.

– Мне сложно ответить на этот вопрос, ведь я даже не видел самих картин.

Ленц сделал очередной шумный глоток из чашки.

– Вы хотите сказать, что, прежде чем задумываться о нравственном аспекте, необходимо оценить художественную ценность полотен?

– С вашего позволения, доктор, я немного перефразирую Уайльда: нет картин нравственных или безнравственных, а есть картины хорошо написанные и написанные плохо. Если мы говорим о подлинных произведениях высокого искусства, тем паче о шедеврах, то вопрос о способе их появления на свет божий отходит на второй план. Мир узрел волшебную красоту, и скажем ей за это спасибо.

– Такое впечатление, что где-то я это уже слышал, – пробормотал Кайсер.

– От кого? – удивленно воскликнул Смит.

– Вы знаете человека по имени Марсель де Бек?

– Увы.

– Это француз из бывших колоний в Азии, с некоторых пор живет на Каймановых островах.

– Никогда о нем не слышал. Впрочем, фамилия, прямо скажем, говорящая.

– В каком смысле? – на сей раз удивился уже Ленц.

– Ну как же! Вы разве не помните эту душераздирающую историю любви между медсестричкой и плантатором Эмилем де Беком?[28]28
  Эмиль де Бек – персонаж романа Джеймса Э. Миченера «Тихоокеанская история», по которому впоследствии был поставлен знаменитый мюзикл.


[Закрыть] Отзвуки далеких сражений и безмятежная тропическая идиллия посреди Тихого океана – какая атмосфера, а? А ведь де Бек по сюжету тоже был француз из азиатских колоний.

– Вот сукин сын… – прошипел у меня над ухом Бакстер.

– Да, да, вы правы… – пробормотал Ленц. – Я совсем забыл…

Я не видела в эту секунду лица доктора, но чуть ли не кожей ощущала его смущение.

– Может быть, Марсель де Бек – всего лишь псевдоним?

– Отец де Бека перебрался в Юго-Восточную Азию в тридцатых, – сказал Ленц. – Скорее Миченер, очевидно, будучи с ним знакомым, дал своему герою эту фамилию.

– Ну Бог с ними обоими. Зато я знаю другого человека. Прошу внимания, господа, возможно, это ключевой момент вашего расследования. Кристофер Вингейт!

На этот раз пауза была еще более долгой.

– А с чего вдруг вы его сейчас вспомнили? – осторожно осведомился Ленц.

– Дорогой доктор, не держите меня за лопоухого деревенского простачка! До меня дошли слухи о гибели Вингейта, и мне известно, что это он торговал «Спящими женщинами». Тогда я не придал большого значения известию о его смерти, но после того, как выявилась связь между картинами и жертвами похищений… Одним словом, теперь его печальная участь предстает в совершенно ином свете, не так ли?

– Вы с ним были знакомы? Лично? – спросил Кайсер.

– Общий знакомый представил нас друг другу на одной из нью-йоркских богемных вечеринок. Я тогда как раз собирался расстаться со своим агентом и продаться Вингейту с потрохами.

– Почему именно Вингейту?

– Потому что он был в моде.

– Позвольте задать вам… м-м… довольно щекотливый вопрос, – начал доктор Ленц. – Только прошу, не обижайтесь. Нам очень важно прояснить этот момент.

– Я весь внимание.

– Роджер Уитон… он гей?

Смит издал неопределенный смешок.

– А вы его самого об этом спрашивали?

– Нет, не рискнули. Его этот вопрос мог оскорбить.

– Я оскорблен от его имени! Но оскорблен вовсе не сутью вопроса, а попыткой вмешательства в личную жизнь уважаемого человека!

– Когда речь идет о расследовании преступлений, тайное нередко становится явным. Такова жизнь. Если мы не получим от вас ответа на этот вопрос, нам придется задать его Уитону. Вам это больше понравится?

– Нет.

– Вот видите.

В гостиной вновь повисла пауза.

– Я бы не сказал, что Роджер гей, – наконец произнес Смит.

– А что бы вы сказали?

– Он сложный человек. Я знаком с ним, к сожалению, всего два года. Все это время он болел. Полагаю, тяжелый недуг вынудил его сосредоточиться на тех аспектах жизни, которые вообще никак не связаны с сексом.

– Вам когда-нибудь приходилось слышать, что он встречается с женщиной? – спросил Ленц. – Или заставать его в обществе женщины? Например, у него дома?

– Он вообще нигде не бывает, кроме дома и университета. Но гостей женского пола видеть у него доводилось.

– И они оставались на ночь?

– Не думаю.

– А как насчет гостей – точнее, близких друзей – мужского пола?

– Льщу себя надеждой, что он считает меня своим другом.

– Вы были любовниками?

– Нет.

– А хотели бы?

– Что касается меня, то да, хотел бы.

– Нет, вы его только послушайте! – пробормотал Бакстер.

– Если мы попросим вас припомнить, где вы находились в конкретные дни, вы не станете возражать? – спросил Кайсер.

– Не стану. Но прежде, чем мы двинемся в нашем приятном разговоре дальше, я хотел бы сделать небольшое заявление. Я буду оказывать помощь и содействие следствию, но до известной степени. Предупреждаю, что если ФБР или полиция доставят мне излишние неудобства, не располагая достаточными на то основаниями, я подам в суд на обе эти славные организации. Сразу скажу, что располагаю серьезными ресурсами и связями, позволяющими мне надеяться на успех. Особенно в свете недавних скандалов, связанных с коррупцией в силовых структурах Нового Орлеана. Итак, считайте, что я вас предупредил.

Паузу, последовавшую за этим заявлением, я расценила как шок. Что-то подсказывало мне, что подозреваемые в совершении серийных убийств обычно не позволяют себе разговаривать в таком тоне с представителями органов правопорядка.

– Должен признаться, доктор, я живо интересуюсь психологией как наукой, – продолжил Смит как ни в чем не бывало. – И где-то читал, что среди маньяков нет геев. Ни одного случая за всю историю криминалистики. Так что, боюсь, вам будет весьма затруднительно убедить жюри присяжных в моей возможной виновности.

– Согласно одной из наших версий, художник вовсе не обязательно является убийцей, – возразил Ленц. – Впрочем, не переживайте так уж сильно. Мы считаем вас подозреваемым скорее по формальным признакам и особенно не рассчитываем, что нам повезет именно с вами. Вы просто один из тех, кто имел непосредственный и длительный доступ к собольим кисточкам, щетинки от которых мы нашли на холстах «Спящих женщин». Только и всего.

– Расскажите мне об этих щетинках.

Кайсер в двух словах сообщил о данных экспертизы и о ниточке, которую следствию удалось протянуть от китайской фабрики к Туланскому университету и Роджеру Уитону. Когда он закончил, Смит сказал:

– Не обижайтесь, агент Кайсер, но я вижу в ваших глазах много невысказанных вопросов и смелых гипотез. Они вспыхивают, как искорки и жаждут вырваться на волю. Вы хотите знать всю подноготную, не правда ли? Что за человек этот Фрэнк Смит? Как получилось, что он опустился до гомосексуальных связей и погряз в пороке? Перед вашим мысленным взором, часом, не мелькают сценки из старенькой сауны, где все начиналось? Да, я там был, и мне было семнадцать. И да, я сосал мужской член! Сосал до тех пор, пока у меня не онемел язык! Но что с того? По-вашему, это могло превратить меня в убийцу?

– Матерь Божья, Джордан, я не верю своим ушам… – пораженно выдохнул Бакстер, ерзая на своем тесном сиденье.

– Почему вы сняли себе жилье во Французском квартале, а не где-нибудь поблизости от университета? – спросил Кайсер.

– Французский квартал – мекка местных геев. Честь и хвала вам, натуралу, если вы этого не знали. Но теперь знайте! И также знайте, что нас здесь едва ли не больше, чем вас! Посетите хоть разок наш гей-парад, и вы увидите меня в первых рядах. В кругу моих близких друзей. Похвастаюсь перед вами, господа, – я местная гей-знаменитость!

– Расскажите, пожалуйста, о других аспирантах Уитона, – попросил Ленц. – Что вы, например, можете сказать про Леона Гейнса?

– Быдло и подонок. Роджер подарил ему две свои картины, небольшие, но очень изящные. А эта скотина уже через неделю загнал одну из них и бровью не повел! Не сомневаюсь, что ему не хватало на дозу героина. Я случайно узнал об этом, и у меня духу не хватило рассказать Роджеру.

– А что скажете о творчестве Гейнса?

– О его творчестве?! – поразился Смит. – Нет, конечно, сцены насилия ему удаются, и весьма, но я не стал бы говорить о Гейнсе как о творце. Его удел – мазня. Ему не у мольберта стоять, а малевать на стенах и заборах неприличные слова! Он одержим идеей эпатажа, но по-настоящему глубоких идей у него нет. Оттого мы и получаем на выходе не произведение искусства, а нечто, на что неловко смотреть.

– Как насчет Талии Лаво?

– Талия? Это совсем другой разговор. Талия – славная девочка. И очень несчастная.

– Отчего же несчастная?

– Вы с ней уже разговаривали?

– Еще нет.

– Мне кажется, у нее было ужасное детство. И с тех самых пор в ее сердце поселилась боль, которую ничем не унять и от которой никогда не избавиться.

– Что можете сказать о ее картинах?

– В них есть своя изюминка. Эдакое хождение в народ. Талия в любой банальности умеет видеть нечто достойное. Мне это не дано и не очень интересно, если честно. А вот у нее получается.

– Вы видели другие ее картины? Написанные с обнаженной натуры?

– А у нее разве есть такие?

– Так, понятно. О ней вы можете говорить как о творце?

– Талант, безусловно, имеется. Она работает очень быстро. Может быть, оттого что умеет сразу ухватить главное. Полагаю, у нее есть будущее, если она не свернет с выбранного пути.

– А зачем ей сворачивать?

– Я уже говорил, у нее непростая судьба. Внешне она производит впечатление сильного человека, но в глубине души весьма уязвима. Я бы даже сказал, хрупка. Как нежный моллюск, окруженный броней своей раковины.

– Хорошо. Вернемся, пожалуй, к Роджеру Уитону, – предложил Кайсер.

– Роджер – гений, – произнес Смит совершенно буднично, словно говорил о голубизне ясного неба или о том, что на яркое солнце без защитных очков смотреть больно. – Я имел счастье общаться с людьми, сравнимыми с ним талантом. Но таких было немного.

– Чем вы можете аргументировать свою оценку?

– Вы видели его картины?

– Некоторые.

– И после этого просите доказательств его гениальности?

– Я не особенно хорошо разбираюсь в искусстве.

– А вот я хорошо разбираюсь, так что можете смело верить мне на слово. Роджер не такой, как все. Его вдохновение – это не то, что он видит глазами, а то, что чувствует сердцем. От первого мазка кисти и до последнего. Я пытался подражать этой манере, и подчас небезуспешно, но для меня все-таки важен антураж. Я делаю наброски, правлю их, активно пользуюсь услугами моделей, стараюсь совершенствовать технику. Моя задача – увидеть живую красоту и перенести ее на холст так, чтобы она не потеряла в ходе этой трансформации краски жизни. Роджер работает иначе. Ему не нужны модели, натура, фотографии – ничего. Когда он берет в руки кисть, на него снисходит озарение. Каждый раз, глядя на одну и ту же его картину, я вижу в ней нечто новое. Особенно это касается тех, что написаны в абстрактной манере.

– А что вы можете сказать о его «полянах»? Он изображает какие-то реальные места или это плод его фантазии?

– Думаю, что реальные. Хотя не поручусь. Да и кому это важно? Не в полянах суть. Они для него все равно что отправная точка… ну, печка, от которой надо танцевать. Он отталкивается от них, будто сокол от края утеса.

– Вы говорите: кому это важно? Если бы нам это не было важно, я не задал бы вопроса. Неужели вы не понимаете, что точная информация способна помочь в раскрытии преступлений?

– Я вас умоляю, какой из Роджера преступник! Это даже не смешно, а просто дико! Роджер самый порядочный человек из всех, кого я знал в своей жизни. Джентльмен до мозга костей. Ему даже не нужны внутренние нравственные барьеры. Роджер и нравственность – это синонимы! Он и мухи не обидит!

– А вы в курсе, что он воевал во Вьетнаме с оружием в руках? Что от пуль, выпущенных из его винтовки, погиб не один вражеский солдат? – спросил Кайсер.

– Я знаю, что он был на той войне, хотя Роджер предпочитает не вспоминать об этом. Но что вы хотите сказать, агент Кайсер? Уж не собираетесь ли поставить знак равенства между участием в боях и серийными убийствами?

– Нет, конечно. Просто человек, убивший однажды, способен убить вновь. Ему это легче сделать, чем другому.

– Возможно. Вам приходилось убивать, агент Кайсер?

– Приходилось.

– На войне?

– Да.

– А в условиях мирной жизни? Скажем, по службе?

– И тут приходилось.

– Вы могли бы и не отвечать, потому что ответы написаны у вас на лбу. У таких людей особая аура, она инстинктивно чувствуется потенциальными жертвами. У Роджера подобной ауры нет. Кстати, агент Кайсер, вы знаете… пожалуй, я не отказался бы написать ваш портрет.

– Вынужден отклонить ваше любезное предложение.

– Вам многое довелось повидать, не так ли?

– Вы правы, Фрэнк.

– Уверен, что доктор Ленц тоже не вчера родился, но вижу по его глазам, что личный опыт не оказал на него такого воздействия, как на вас. Позвольте высказать догадку, агент Кайсер… Вы нетерпимы к злу и насилию, как вы их понимаете. В вас чувствуется крепкий моральный стержень. Вы считаете себя вправе судить.

– По-моему, наша беседа вышла за рамки практической пользы, – произнес Кайсер, и я, склонившись над колонками в тесном фургончике, уловила в его голосе явные нотки раздражения. – Фотограф наш где-то ходит, уже давно должна была объявиться…

Бакстер молча ткнул пальцем в заднюю дверцу фургона.

Выбравшись наружу, я огляделась по сторонам, пересекла Эспланад-авеню и оказалась перед особняком Фрэнка Смита. Четыре окна, остроконечная крыша с мансардой и дверь заднего крыльца. На мой стук явился красивый смуглый мальчик лет восемнадцати. Хуан, надо полагать. Кого-то он мне напомнил…

– Да? – произнес он.

– Я из ФБР. Фотограф. Опоздала.

– Хорошо. Идите за мной.

Войдя в столовую, я оказалась в настоящем хранилище ценнейших предметов искусства и старинного антиквариата. Справа от меня располагался роскошный обеденный стол времен Регентства, над головой красовался огромный канделябр в стиле ампир, а слева я поймала собственное отражение во французском трельяже. Но самое интересное меня ждало на дальней стене комнаты – портрет обнаженного мужчины, полулежавшего в кресле-качалке, в натуральную величину. Мужчина был довольно крупным, но не атлетического сложения. В чертах лица сквозило благородство. Мне показалось знакомым это лицо. Манера художника живо напомнила лучшие образцы старой европейской живописи шестнадцатого века.

– Сеньора! – позвал меня Хуан. – Прошу вас.

Несколько ступенек вверх, поворот налево, и вот я на пороге гостиной, где Кайсер и Ленц наслаждались крепким кофе. Комната произвела на меня еще более сильное впечатление, чем столовая. Стены обиты панелями из светлого дерева в восточном стиле, на полу необъятный ковер. Фрэнк Смит поднял на меня глаза, едва я вошла. Слабая попытка отвлечься на камеру мне не удалась, и я поймала себя на том, что смотрю на художника, не отрываясь. Его глаза цвета морской волны буквально притягивали к себе. Я никогда прежде не видела таких глаз. Даже на обложках дамских романов. Впалые щеки на загорелом лице, римский профиль, чувственные тонкие губы… Стоит ли говорить, что у него было телосложение, как у легкоатлета – безупречные пропорции, крепкие мышцы, тонкий стан. Немудрено, что лишь спустя полминуты я вспомнила о том, ради чего здесь появилась.

– Прошу прощения за опоздание, – пробормотала я, обращаясь к Кайсеру. – Что снимать?

– Все работы, которые находятся в этой комнате и принадлежат кисти мистера Смита.

Фрэнк по-прежнему смотрел на меня. Мне стало неловко, а потом и страшно. У него был взгляд человека, видевшего меня прежде. Меня или сестру – все равно. В ушах родился нарастающий звон, меня бросило в пот.

– Там, в столовой, тоже есть моя картина, – сказал Смит.

Я растерянно кивнула и невпопад пролепетала:

– Да, да, я быстро…

– М-м… У меня такое впечатление, что я вас где-то уже видел.

Я вдруг подавилась слюной и зашлась в кашле, на глазах выступили слезы. Обернувшись к Кайсеру, я все ждала, когда он выхватит свой чертов пистолет.

– Н-не знаю… Не-не думаю… – сквозь кашель выдавила я.

– Может, в Сан-Франциско? Вы там бывали?

«Я живу там, черт бы тебя побрал… Господи, неужели…»

– Д-да, но…

Смит вдруг хлопнул себя по лбу.

– Боже милостивый, да вы никак Джордан Гласс!

Кайсер, Ленц и я уставились на него, как дети на слона.

– Клянусь мамой, вы Джордан Гласс! Невероятно! Вряд ли я узнал бы вас без камеры, но едва ее увидел, в голове у меня что-то щелкнуло! Как вы здесь оказались? Только не говорите, что перешли на службу в ФБР!

– Не перешла…

– Тогда я просто не понимаю…

– Моя сестра – одна из жертв маньяка, – не задумываясь отозвалась я.

У него отвисла челюсть.

– О Господи… Да, теперь все ясно… – Он бросился ко мне, будто желая обнять, но остановился в двух шагах. – Хотя погодите, погодите… Нет, я решительно ничего не понимаю!

Кайсер с упреком глянул на меня и вздохнул. Раз Смиту уже все известно, нет смысла ломать комедию дальше.

– Мы с ней близнецы, – объяснила я.

Смит еще несколько секунд смотрел на меня непонимающе, а потом вдруг глаза его расширились и он воскликнул:

– Так вы их приманка! С вашей помощью они пытаются заставить убийцу занервничать и выдать себя!

Я лишь опустила голову.

– Так-так… Ну, я в любом случае счастлив видеть вас у себя дома. Обожаю все ваши работы и слежу за вашим творчеством уже не первый год.

– Спасибо… – еле слышно отозвалась я.

– Как вы ее узнали? – вышел наконец из ступора доктор Ленц.

Смит даже не повернул головы и ответил, по-прежнему глядя на меня:

– Мне кто-то показал вас на одной из вечеринок в Сан-Франциско. Я полчаса переминался с ноги на ногу в метре от вас, но так и не решился подойти. Мне страшно хотелось познакомиться, но вы были заняты каким-то важным разговором…

И тут я вспомнила, где видела лицо человека, портрет которого висел в столовой Смита.

– А там… это ведь Оскар Уайльд?

Его лицо мгновенно осветилось улыбкой.

– Точно. Я писал его с разных фотографий. Уайльд – рыцарь моего сердца.

– У вас тут красиво, – сказала я, коснувшись его руки, – хотела проверить, вздрогнет ли он. Не вздрогнул… – У вас есть сад?

– А как же! – Он сам схватил меня за руку. – Идемте!

Не обращая никакого внимания на Кайсера и Ленца, словно начисто позабыв о них, он потащил меня в глубь дома и через балкон одной из комнат вывел в обнесенный высокой стеной цитрусовый сад, напоенный легким ароматом розовых клумб и глициний. Сад был явно ровесником дома. Стена обступала его с двух сторон, а с третьей вдаль уходило длинное крыло здания, в котором раньше, видимо, жила многочисленная прислуга. Но самое большое впечатление на меня произвел резной трехъярусный фонтан, наполнявший сад удивительной музыкой воды. Налюбовавшись на всю эту красоту, я машинально подняла голову и увидела, что солнечные лучи совершенно свободно проникают сквозь кроны деревьев. Стало быть, полное естественное освещение. Лучше и не бывает. В таком же примерно месте неизвестный писал «Спящих женщин»…

– Сказка… – вполголоса произнесла я, одновременно пытаясь представить Джейн, которая, возможно, лежала где-нибудь тут… нагая… и мертвая.

– Считайте, что на вас выписан вечный пропуск! Буду рад принять вас у себя в любое время! Прошу вас, позвоните мне!

Гейнс тоже приглашал меня, если это можно было назвать приглашением. И Уитон… Черт, я сегодня прямо-таки популярна…

– Хорошо, постараюсь…

Из дома наконец показались поотставшие Кайсер и Ленц.

– Мистер Смит, мы будем вам очень признательны, если вы сохраните инкогнито мисс Гласс. Никто в Новом Орлеане не должен знать о ее приезде.

– Я не собираюсь хвастаться знакомством с мисс Гласс на каждом углу, – сухо ответил Смит и снова мне улыбнулся.

– И еще. Не стоит предупреждать Талию Лаво о нашем визите.

Смит смерил Кайсера надменным взглядом.

– Я попрошу вас оставить этот приказной тон. В моем, между прочим, доме.

В саду повисла неловкая пауза, лишь по-прежнему весело журчал фонтан. А мне вдруг захотелось поскорее выбраться отсюда и расстаться с красивым человеком, который был, возможно, последним, кого моя сестра видела в своей жизни.

– Нам, пожалуй, пора, – тихо сказал Ленц.

– Не смею задерживать, – тут же отозвался Смит и, крутанувшись на каблуках, галантно предложил мне руку. В полном молчании мы прошли через весь дом и оказались на крыльце со стороны Эспланад-авеню. – Помните, вам всегда будут рады в этом доме.

Я молча кивнула. Не удостоив Кайсера и Ленца прощальным взглядом, Смит ушел за порог, оставив дверь незапертой. Видимо, это тоже входило в обязанности Хуана.

– Ну что ж, у кого какие соображения? – задумчиво проговорил Кайсер, пока мы шли к нашему фургончику. – Кстати, Джордан, что скажете о портрете Оскара Уайльда?

– Красивая работа, – ответил вместо меня Ленц, погруженный в какие-то свои мысли.

– Смит напомнил мне Дориана Грея, – сказала я. – Красив. Аморален. Над ним не властно время.

– Отчего же вдруг аморален? – удивился Кайсер. – Потому что гей?

– Не в этом дело. Я просто умею чувствовать это в мужчинах. Он похож этим на де Бека, хотя, конечно, каждый из них аморален по-своему. А что вы скажете, доктор?

Ленц как-то странно улыбнулся.

– Дориан Грей был замечателен не только своей красотой и аморальностью.

– Чем же еще?

– Он убил человека, а потом попросил кембриджского химика уничтожить труп. «Да так, чтобы и следа не осталось». И тот это сделал.

– Я помню эту сцену, но, убей меня Бог, неужели там действительно не осталось и следа?

– Не осталось. «В комнате стоял запах азотной кислоты, а мертвец исчез». Оскар Уайльд во многом опережал свое время. Преступный почерк Дориана Грея и сейчас сделал бы честь любому бандиту.