Текст книги "Последняя граница"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ
Август 1878 года
ТРИ БЕГЛЕЦА

О трех бежавших Майлсу рассказал арапах, по имени Джимми – Медведь, который ездил к северу от агентства в поисках дичи.

Прошло уже три недели, дождей все еще не было, и зной держался по-прежнему.

Арапах был уроженцем Оклахомы, но и ему не приходилось наблюдать такое лето. Никогда не видел он, чтобы земля превращалась в пыль, забивала человеку горло, нос, глаза. За два дня охоты он не встретил ни одного живого существа, только жаркое марево струилось над землей.

В часы нестерпимого полуденного зноя арапах прилег на желтую траву и спрятался от солнца под брюхом своей лошади. Когда Джимми нечаянно коснулся лежавшего рядом высохшего белого бизоньего черепа, он обжег руку. А когда он сел на лошадь, седло резнуло ему ноги точно раскаленным ножом.

– Клянусь богом, я скоро околею от этой проклятой жары! – громко простонал он. Он был крещен и настолько владел английским языком, что индейцы называли его «человеком, который потерял свой язык».

Вполне вероятно, что он уже был доведен жарой до невменяемого состояния, когда увидел трех шайенов, галопом мчавшихся на север. Первой его мыслью было, что они загонят своих коней, а второй – что у них, видимо, есть какая-то важная причина, заставляющая их мчаться на север таким аллюром, зная, что рано или поздно лошади все равно падут. Джимми погнался за ними, но шайены, повернув к нему своих коней, так грозно посмотрели на него, что он испугался, как бы они не застрелили его раньше, чем он успеет сказать хоть слово.

– Это были дикари, а не христиане, – продолжал свой рассказ Джимми, – северные шайены из селения, где вождем Тупой Нож.

«Куда вы едете?» – крикнул он на этот раз по-шайенски.

«На север, – последовал ответ. – Туда, откуда мы пришли».

И, повернув своих коней, они умчались как одержимые.

Когда он на обратном пути в резервацию стал думать о прохладных ветрах и зеленых деревьях в тех местах, куда направлялись шайены, он едва не сошел с ума.

Тщательно расспрашивая арапаха, агент Майлс задал себе вопрос: «Зачем он мне все это рассказывает? Какое мне дело, если трое или даже десяток индейцев убежит отсюда хоть к черту!» Однако он понимал, что не пройдет и часа, как об этом узнает все население агентства. Подобные события почему-то всегда становятся известны. А в такую жару достаточно и одной искры, чтобы забушевал пожар.

– Ты твердо уверен, что эти трое были из поселка Тупого Ножа? – спросил Майлс.

Джимми – Медведь кивнул головой. Он поднял руку и отсчитал по пальцам! один, два, три.

– И ты уверен, что они ехали на север? – настаивал Майлс.

– Клянусь богом, на север. Они мчались точно сумасшедшие.

– Их имена?

Арапах пожал плечами.

– Северные шайены, – сказал он.

Однако Майлс не очень-то верил Джимми. Как жаль, что сейчас в конторе нет Сегера. Не потому, что Сегер помог бы ему принять то или иное решение, но, спокойно попыхивая своей трубкой, он пристально смотрел бы на этого индейца. Агент был уверен, что всякий индеец скорее скажет правду Сегеру, чем ему.

– Если не знаешь, как их зовут, то почему же ты решил, что это северные шайены?

Арапах сделал выразительный жест и, сощурившись, поглядел на Майлса так, что агент почувствовал себя дураком.

Затем в комнату вошла тетушка Люси с тарелкой сахарного печенья и кувшином холодного лимонада. Она поставила все это на конторку, а индеец, сжав руки, просительно посмотрел на Майлса. Агент кивнул головой, и Джимми торопливо начал набивать рот печеньем.

– Вкусно, Джимми Медведь? – улыбнулась тетушка Люси.

Индеец закивал, не переставая жевать. Он пренебрег лимонадом, ко быстро расправлялся с печеньем, пока тарелка не опустела.

– Не хочешь ли теперь выпить этого вкусного, холодного лимонаду? – спросила тетушка Люси.

Покачав головой, он встал и направился к двери. Майлс сказал:

– Все. Можешь идти.

И когда арапах ушел, он спросил:

– Люси, почему ты каждый раз кормишь их?

– Ну… потому, что они ждут этого.

– Пусть не ждут, пусть не думают, что всякий раз будут наедаться здесь печеньем! Распределяя им пайки, я стараюсь быть честным и справедливым.

– Ну прости, Джон, – извинилась тетушка Люси.

– Ладно, ладно… – рассеянно кивнул он, играя карандашом и рисуя маленькие кружки на лежащей перед ним бумаге. – Ты не знаешь, где Сегер?

– Вероятно, в конюшне.

Взяв шляпу, Майлс вышел из дому. Он медленно шел к конюшне. Вчерашняя дурнота – неприятное предостережение. Если он свалится от приступа лихорадки, агентство поплывет по воле волн, как корабль без руля.

Он увидел Сегера, с удобством расположившегося в тени конюшни и чинившего порвавшуюся сбрую. И Майлс позавидовал несокрушимой силе и здоровью этого загорелого, крепко сбитого человека. Сегер взглянул на подходившего Майлса, кивнул ему, но своего дела не бросил.

Пока Майлс рассказывал о сообщении Джимми Медведя, Сегер продолжал усердно сшивать кожаные постромки.

Когда Майлс смолк, Сегер мягко сказал:

– Ну, три человека – это не бог весть что…

– Если трое могут уехать безнаказанно, то может к все племя.

– Да ведь еще не уехало, – возразил Сегер.

– Сегодня же об этом будет знать все агентство, – заметил Майлс.

– Это зависит от вас. Вы можете сказать, что разрешили им уехать.

– Тогда они все будут просить разрешения, – уныло сказал Майлс. – Каждый живущий на Территории индеец захочет вернуться к себе на родину.

– Я бы голову оторвал этому арапаху! Я научил бы его держать язык за зубами! – вскричал Сегер.

– Теперь уже поздно, – сказал Майлс, – если бы я даже и одобрял такие способы. Лучше запрягите шарабан.

– Поедете в форт?

Майлс не ответил. Он снова позавидовал непринужденной позе Сегера, сидевшего среди пыли. «В этой безответственности и состоит разница между подчиненным и начальником», – подумал Майлс.

Правя шарабаном, катившимся по дороге к форту, Майлс, глава агентства, испытывал чувство растерянности, тревоги, усталости. Он был в черном сюртуке и черном котелке и предчувствовал, что солдаты, одетые в красивую и удобную кавалерийскую форму, будут, как обычно, насмехаться над ним. Его раздражало, что форт Рено и его гарнизон находятся в такой близости от Дарлингтона и служат ему вечным напоминанием, что ни он сам, ни остальные работники агентства совершенно не умеют держать индейцев в руках. Вместе с тем сколько раз, особенно по ночам, пробудившись от тревожного сна, он с благодарностью вспоминал о том, что вооруженные силы США находятся совсем рядом!

Однако он не мог сочетать мир, поддерживаемый штыком, с учением о мире на земле того, кому он некогда решил посвятить свою жизнь. Ему казалось, что если подходить к людям с распростертыми объятиями, то штыки не нужны. Давайте с любовью, служите с любовью – и вам ответит тем же даже дикарь, стоящий на самой низкой ступени развития. Но зачем все это? У него не было истинной веры в свое дело, даже такой, какая была у Люси, в простоте души считавшей, что своим печеньем она служит той же идее.

Майлс вспомнил, как однажды застал Сегера избивающим шайенского мальчугана. Удержав уже занесенную для нового удара руку Сегера, он воскликнул: «Джон, если мы идем к ним стиснув кулаки и с ненавистью в сердце, как они могут отнестись к нам с любовью!» Выражение лица Сегера не изменилось, хотя в глазах и промелькнуло что-то вроде презрения.

«Агент Майлс, – сказал он, – этот маленький негодяй хотел пырнуть меня ножом, так что вы лучше уходите и дайте мне рассчитаться с ним. Уж он полюбит меня, когда поймет, кто его господин».

Это воспоминание расстроило Майлса, но вместе с тем и укрепило его решение быть на этот раз твердым. В такой зной трудно любить ближних. Пусть индейцы подчинятся закону, а тогда он покажет им, как умеет заботиться об их благополучии. У него опять разболелась голова, воротничок и рубашка промокли от пота. А тут еще эта пыль, поднятая копытами лошадей и оседающая на его черном костюме!

Он въехал в форт через бревенчатые ворота, мимо часового, который, вытянувшись, отдал ему честь.

Майлс никогда не умел отвечать на приветствие, военщина всегда была ему не по душе. Он остановил лошадей и некоторое время посидел в шарабане, стараясь отдышаться и успокоить тяжело бьющееся сердце. Затем вылез и тщательно вытер лицо и шляпу носовым платком.

Форт Рено – четырехугольник из бревенчатых и глинобитных стен, окружающих бревенчатые и глинобитные казармы – мало чем отличался от других фортов США, разбросанных среди прерий, начиная от канадской границы на севере до Рио-Гранде на юге.

Солдаты обучались, потели, чистили своих лошадей, а офицеры, чтобы убить невыносимую скуку, играли в вист и грошовый покер, а по временам валялись в приступе малярии. Никакого общения с людьми здесь не было, не велось даже торговли с туземными племенами. Войны с индейцами были кончены. Даже скотоводов было мало на Индейской Территории, и некому было надоедать командиру жалобами на бездельников, крадущих скот. А эти кражи могли бы внести хоть какое-нибудь разнообразие. За ворами можно было бы охотиться, забрать их в форт, где господа офицеры развлекались бы их рассказами о том, как они творили самосуд, угоняли чужие стада, клеймили чужой скот, спасались от неминуемой смерти.

Единственным развлечением здесь были месячные отпуска да поездки в Сан-Луис. Месяцы эти были длинными и жаркими. Солдаты бранили и такую жизнь и воинские обязанности, а молодые офицеры писали письма домой и с завистью слушали рассказы ветеранов об индейском вожде Сидячем Быке, о славных старых временах, когда еще существовали индейцы, которых надо было убивать, и храбрецы, которые охотно шли на это.

Полковник Мизнер встретил Майлса довольно любезно. Между военными властями и чиновниками из агентства нередко происходили трения, но за последний месяц никаких недоразумений не было. Квакеры были непонятны полковнику и как секта и как люди, но он знал жизнь и гордился широтой своих взглядов. Мизнер был из тех людей, которые предпочитают, чтобы их просили, чем просить самим. Военный мундир был его кумиром, и если кто-нибудь обращался с просьбой к Мизнеру как к военному, это значило, что обращались к его мундиру. Тем более, когда таким просителем был Майлс, которого он считал недостаточно компетентным для порученной ему работы: полковник находил, что она больше по плечу военным, чем какой-то кучке квакеров.

Поэтому он любезно и снисходительно приветствовал Майлса, спросил о его здоровье и о здоровье супруги. Он был почти рад, когда заметил явное беспокойство на лице агента.

Мизнер был высокий узколицый человек; он гордился своей тонкой талией и энергично сжатым ртом. У него была привычка проводить рукой по туго стянутому мундиру, как бы желая удостовериться, не пополнел ли он за последние несколько часов. Он льстил себя мыслью, что его подтянутость и выправка выгодно отличают его от большинства офицеров, служивших в прериях, от их небрежности в одежде и манерах. Но они получили офицерское звание на войне и никогда не видели серых стен военной академии Уэст-Пойнта [4]4
  Уэст-Пойнт– военный городок в США. Здесь находится военная академия, подготовляющая офицеров всех родов войск. (Примеч. перев.)


[Закрыть]. И вот он стоял перед агентом прямо и непринужденно, как будто ртуть в термометре показывала всего шестьдесят, а не сто пять градусов в тени.

– Вот жара! – смущенно сказал Майлс, как бы извиняясь за свой пыльный костюм и потное лицо. – Здесь, в форте, кажется прохладнее.

– Смотря как относиться, – улыбнулся Мизнер. – Постепенно привыкаешь и к прериям: что жара, что холод – все равно… А как ваши краснокожие? Еще не перерезались?

Майлс уныло покачал головой. Мизнер пригласил его на затененную веранду офицерской столовой. Когда они уселись, Мизнер приказал подать чего-нибудь выпить.

– Только лимонаду, – сказал Майлс, угрюмо поглядывая на двух молодых лейтенантов, шутивших с девушкой в тени чахлой сосенки.

Казалось, девушка была совершенно равнодушна к зною, и он завидовал ее звонкому смеху, так отчетливо звучавшему в сухом воздухе. Он никогда не видел ее прежде и невольно подумал о том, как хорошо было бы пригласить кого-нибудь совсем незнакомого, вроде нее, в агентство пообедать с ним, Люси и Трюбладами.

Лимонад освежил его. Он медленно тянул прохладный напиток, рассказывая Мизнеру о своих тревогах.

– Итак, по-вашему, Маленький Волк намерен взбунтоваться? – спросил Мизнер.

– Может быть, и нет, но мы должны остаться хозяевами положения.

– Согласен с вами, – спокойно отозвался Мизнер. – Этот воин – опасная штучка. Я воевал с ним на севере. Доказывать что-либо индейцам бесполезно, а если они заберут себе что-нибудь в голову, да еще разозлятся, с ними ничего не поделаешь. Хороши они только мертвые. Но, право, вам незачем так расстраиваться. Форт у вас под боком, в моем распоряжении отличные солдаты, и даже если мятеж станет всеобщим, я в случае необходимости смогу удержать форт в течение целого месяца… даже двух месяцев, – поправился он и мысленно добавил: «Клянусь богом, я только и хочу этого!»

– Нет-нет, это вовсе не мятеж, – поспешно сказал Майлс. – Ничего похожего. Хозяевами положения являемся мы. Дела за последние месяцы шли всё лучше и лучше. Суть в том, что северные индейцы не привыкли к дисциплине, принятой в резервации. За побег этих трех следует наказать остальных. Они должны понять, что их поселили на Территории раз и навсегда.

– Что ж, я пошлю к ним в деревню небольшой отряд, – улыбнулся Мизнер. – Мы покажем им, что такое закон, и отправим их вождей к вам в контору, чтобы вы задали им хорошую головомойку. А вы между тем подумайте о соответствующем наказании. И предупреждаю вас, агент Майлс: пусть оно будет пожестче. Я-то знаю этих проклятых шайенов!

– Я предпочел бы осторожность, – сказал Майлс неуверенно.

– Ну, я не страдаю излишней осторожностью. – Тон полковника стал отеческим. – Хорошенько проучите их, а мы вас поддержим. В этих краях армия – все еще единственное лекарство…

Отряд состоял из сержанта Джонаса Келли, рядового Роберта Фритца и Стива Джески – следопыта, который постоянно околачивался возле форта и продавал свои немногочисленные таланты за ночлег, еду и выпивку. Стив врал с такой же Легкостью и вдохновением, как и любой из знаменитых следопытов прерий, чьи биографии десятки раз печатались в десятках восточных газет, и он часами мог рассказывать небылицы какому-нибудь приезжему за бутылку неочищенного виски.

Одеждой ему служили грязная, старая рубаха и рваные кожаные штаны. Волос он не стриг. У пояса висел высохший скальп индейца, служивший вывеской его ремесла и удостоверением того, что он опытный профессиональный следопыт и истребитель индейцев. На носу у него торчала огромная рыхлая бородавка. Его рубаха и длинная, чуть не по пояс, борода были испачканы табачным соком.

Но среди его немногочисленных талантов было и кое-какое знание шайенского языка.

Знание это было весьма скудное и элементарное, но он считал его более чем достаточным и делал вид, что он многоопытный переводчик. Прекрасный, богатый и гибкий язык этих индейцев был, на его взгляд, просто тарабарщиной, и он переводил с него соответствующим образом. К тому же английский словарь Джески был настолько ограничен, что он все равно не сумел бы правильно перевести, даже если бы понимал все, что говорили индейцы. И мало кто мог бы уличить его: армия США знала столь же плохо язык народа, который она поработила, как и большинство оккупационных армий.

И вот он ехал впереди двух солдат, благоразумно соблюдавших известную дистанцию, и не без основания.

Сержант Келли и солдат Фритц, оба закаленные и жилистые, провели в прериях долгие годы. У них была загорелая, здоровая кожа, небольшие ясные глаза. За свою долгую службу в армии они научились не задавать лишних вопросов. Это были опытные и исправные солдаты; безрассудной храбрости они не проявляли, но при нужде и от дела не уклонялись. Сейчас им приказано охранять следопыта, и они только это и будут делать. А то, что они едут к индейцам, настроенным более или менее враждебно, мало их тревожило.

Они вели разговор только между собой, не обращаясь к следопыту, точно его тут и не было, но он уже привык к пренебрежению со стороны щеголеватых военных.

– Эти шайены преотчаянные, – сказал Келли. – Это тебе не команчи или какие-нибудь другие племена. Гордый, молчаливый народ, вроде ирландцев.

– Никогда я не видел молчаливого ирландца, – заметил Фритц.

– У них душа молчаливая. Тебе этого не понять, – возразил Келли.

Они продолжали ехать, пока следопыт не поднял руку. Сквозь чахлые деревья виднелись высокие тонкие жерди кожаных вигвамов.

– Здесь, – сказал Джески.

– Я поеду туда один, – заявил Келли. – Они относятся к мундиру с должным уважением.

– Видел я, как они с должным уважением продырявили пулей этот мундир, – насмешливо заметил Джески.

Маленький отряд пробирался через сосновую рощу. Залаяла собака. Дети побежали к селению. Солдаты расстегнули кобуры своих револьверов.

– Опусти ружье, – приказал Келли следопыту.

Селение шайенов раскинулось полукругом по берегу пересохшей реки, образуя букву «С». Лошади находились вне этого полукруга, в загоне, окруженном плетнем. Когда солдаты и следопыт приблизились к селению, индейцы выбежали из вигвамов. У некоторых было в руках оружие. Их скудная одежда едва прикрывала тело: на одних были короткие штаны, на других – только набедренные повязки. Большинство – высокие, худые, широкоплечие люди с усталыми, суровыми лицами. Их было немного: в селении насчитывалось не более трехсот человек.

Оба солдата и следопыт въехали в деревню с поднятыми руками. Когда они очутились в центре селения, индейцы сомкнулись вокруг них кольцом. Но их изможденные лица выражали скорее горестное удивление, чем ненависть. Оправившись от первого испуга, дети вскоре начали высовывать головы из вигвамов и пробираться между ногами мужчин. Их быстрые черные глаза, спутанные волосы и медного цвета кожа невольно напоминали Келли чертенят из. полузабытых детских сказок. Женщины держались поодаль. Они или стояли в задних рядах, или прятались в вигвамах.

– Где вождь? – спросил Келли. – Я хочу говорить с вождем. – И, обернувшись к следопыту, он приказал: – Спроси, где вождь. Завяжи с ними знакомство, поддерживай разговор.

Джески затараторил что-то по-шайенски. Трое или четверо пожилых индейцев проталкивались к Келли.

– Спроси, где Маленький Волк, – сказал Келли.

Широкоплечий индеец кивнул.

– Я рад видеть тебя, – заявил Келли, слезая с лошади и протягивая руку индейцу.

Они обменялись рукопожатием, затем оба солдата и следопыт пожали руки другим вождям.

– Скажи им, что не все в порядке, – продолжал Келли. – Мы не хотим неприятностей, а все-таки неприятность вышла: несколько индейцев убежало. Передай им, что полковник приказал им всем до одного явиться к агенту Майлсу. Скажи, что Великий Белый Отец хочет говорить с ними.

Джески передал все это на ломаном шайенском языке. Двое из вождей нахмурились, но Маленький Волк слегка улыбнулся. Тупой Нож что-то проговорил сдержанно и неторопливо, и Джески еще раз с трудом перевел его слова. Наконец следопыт плюнул и обратился к Келли:

– Эти проклятые псы издеваются надо мной. Они, видите ли, не поедут в агентство… Право же, полковнику следовало бы послать сюда солдат и хорошенько угостить этих дикарей свинцом. Вот это они поймут.

– Повтори им еще раз, – сказал сержант.

– Не думаю, чтобы они понимали его, – вмешался Фритц.

– Неправда, понимают! – рявкнул Джески. – Все это одно притворство. Каждый индеец отлично умеет голову морочить!

– Продолжай говорить с ними, – настаивал Келли.

Вожди отвечали неторопливо, с расстановкой. Джески перевел:

– Они собираются сняться с места и двинуться дальше вверх по реке. Агент пусть убирается ко всем чертям.

Келли кивнул головой.

– Матерь божья! – тихо сказал он. – Хорошо, что я хоть успел в своих грехах исповедаться. Поехали обратно в форт!

Полковник Мизнер был рад, что Майлс уже уехал в Дарлингтон. Майлс будет мямлить, брызгать слюной, а в конце концов начнет изливать свои человеколюбивые чувства к индейцам. И Мизнер сказал командиру эскадрона «Б» Чарльзу Мюррею:

– А пока он будет канителиться, пылающие фермы и оскальпированные трупы явятся ясным доказательством мудрой политики индейского ведомства. И до тех пор, пока агентства будут оставаться в руках вот таких слюнтяев-квакеров, подобные истории неизбежны.

– Но ведь со стороны индейцев нет еще никаких враждебных действий, – решился возразить Мюррей.

– Милый капитан, когда у вас будет в отношении индейцев такой же опыт, как у меня, вы поймете, что исправлять их безобразия всегда слишком поздно, но предотвращать их можно.

– Значит, вы решили телеграфировать в Вашингтон о разрешении устроить на них облаву?

– У меня имеется формальное разрешение на поддержание порядка в этой резервации. Это мой долг. Если же позволю безобразничать шайке головорезов, значит я пренебрег своими обязанностями. А если посажу их всех в тюрьму, я свой долг выполню. Всё.

Капитан Мюррей кивнул. Он недолюбливал Мизнера, но Мизнер был его начальником, поэтому он ограничился кивком, надеясь, что не его пошлют с отрядом, чтобы забрать в тюрьму целое селение.

Вопросы справедливости не слишком интересовали Мюррея, но он был из тех офицеров, которые заботливо берегут жизнь своих солдат. Ему внушали и он сам был глубоко убежден, что долг хорошего офицера состоит не в том, чтобы губить своих солдат, а сохранять их жизнь. Ему же приходилось воевать с шайенами, и он считал, что даже целого полка будет недостаточно, чтобы засадить в тюрьму одно шайенское селение.

– Возьмите ваш эскадрон и доставьте индейцев сюда, – приказал Мизнер.

– Сэр?..

– Я сказал – доставьте их сюда. Не прибегайте к силе без необходимости, но если придется…

– Мой эскадрон, сэр?

– Думаю, что этого достаточно. Просто позор для армии, если целый кавалерийский эскадрон не сможет арестовать кучку грязных дикарей.

– Но ведь это шайены, сэр, – неуверенно заметил Мюррей.

– Я знаю, капитан. Но если вы трусите…

– Я не трушу, сэр, – холодно ответил Мюррей. – Вы хотите, чтобы я доставил все селение или только воинов?

– Только воинов. Судя по словам Майлса, их не более пятидесяти. Стариков не брать.

– Если они не подчинятся приказу, захватывать мне селение силой? – холодно спросил Мюррей. – Там у них женщины и дети.

Мизнер пожал плечами:

– Возьмите с собой гаубицу и выпустите по ним несколько снарядов. Ничего, выползут.

– Снаряд не разбирает – мужчина или женщина.

– Словом, вы слышали приказ, капитан! – сказал Мизнер.

Мюррей встал, отдал честь и ушел.

Даже имея при себе гаубицу, эскадрон «Б» двигался почти бесшумно, спускаясь к руслу реки, где лежало селение. Но, как Мюррей и ожидал, там уже никого не было. Отряд некоторое время потоптался в пыли, разглядывая оставшийся скарб, затем Мюррей отдал приказ спешиться и расположиться лагерем, так как спускалась ночь.

Рано утром они поднялись и двинулись по отчетливому следу, оставленному на песке шайенскими волокушами. Это примитивное сооружение напоминает сани и состоит из положенных крест-накрест жердей для вигвамов, прикрепляемых ремнями к седлам лошадей. Таи как шайены могли двигаться только очень медленно, то Мюррей был уверен, что в скором времени нагонит их. И действительно, отряд проехал не более семи-восьми миль. как, поднявшись на взгорье, увидел внизу индейскую стоянку.

Вигвамы были раскинуты в узкой долине, окруженной густым лесом, защищавшим ее от солнца. Посередине пробегал небольшой ручей. Этот мирный, цветущий ландшафт показался вспотевшим солдатам, прискакавшим во весь опор, прохладным и восхитительным убежищем.

Они столпились на верхушке холма и, придерживая лошадей, обменивались замечаниями о том, что шайены выбрали себе единственное сколько-нибудь сносное местечко в этой стране, напоминающей преисподнюю.

«И отсюда – прямо в тюрьму форта Рено!» – пожав плечами, подумал Мюррей. Он приказал отряду спешиться, а артиллеристам навести пушку на индейскую стоянку. Коней отвели поближе к ручью, где они были под прикрытием, солдаты же рассыпались по гребню холма. Два фургона, предназначавшиеся для отправки индейцев в форт, были поставлены поблизости. Лошадей не выпрягли. Мюррей решил не дать индейцам опомниться, а загнать воинов в фургоны и двинуться обратно в форт.

Но когда солдаты разместились и закончили приготовления, все индейцы уже знали о прибытии отряда. Некоторые из них, вскочив на пони, разъезжали взад и вперед, наблюдая за солдатами, остальные продолжали заниматься своими делами – чистили лошадей, переговаривались. Все индейцы – мужчины, женщины и дети,– казалось, намеренно игнорировали тот факт, что целый кавалерийский эскадрон вооруженных сил Соединенных Штатов Америки занял боевые позиции вокруг их стоянки и навел на них артиллерийское орудие.

Лейтенант Фриленд прибыл в форт Рено всего три месяца назад прямо из Уэст-Пойнта. Он там наслушался о войнах с индейцами за все минувшее столетие, извелся от скуки и теперь возбужденно расспрашивал Мюррея:

– Как вы думаете, сэр, будут бои?

– Надеюсь, нет, – холодно ответил Мюррей. – Я собираюсь спуститься к ним, лейтенант, и просил бы вас спокойно оставаться на месте и ничего не предпринимать до моего возвращения.

– Но, сэр…

– Не беспокойтесь, я вернусь… Сержант, – позвал он Келли, – идите за мной и захватите с собой следопыта.

Мюррей разжег трубку и повел за собой Келли и Джески к стоянке, точно их ждали там, как дорогих гостей.

Нельзя сказать, что капитан боялся – для этого еще не настало время, – хотя чувство страха было ему привычно. Мюррей знал, что он не храбрец, однако мог заставить свое тело повиноваться и выполнять то, что он ему приказывал. И этого было достаточно. Индейцы оставались для него неразрешимой загадкой, хотя он понимал их лучше, чем многие его сослуживцы-офицеры. Но он никак не мог понять, каким образом этот народ, несмотря на явно превосходящие силы противника, упорно продолжает бороться, хотя поражение его неминуемо и эта борьба грозит ему полным истреблением.

Мюррей никак не мог допустить, что у индейцев есть такие же понятия о свободе и независимости, как и у белых людей; их упорство, стремление к какому-то самоуничтожению он приписывал примитивной ограниченности и вырождению этой расы.

И вот теперь он наблюдал случаи такого самоуничтожения и даже способствовал ему.

Они продолжали идти и вскоре очутились на стоянке. Шайены с любопытством окружили их, но ничем не угрожали и не сделали никакой попытки задержать их. И когда Джески спросил о Маленьком Волке, их повели к небольшому костру, у которого сидели трое стариков:

Маленький Волк, Тупой Нож и Спутанные Волосы – вождь воинов Собаки. Этим именем в прериях называли особую организацию воинов, и прозвище распространилось на всех шайенов. Эти воины исполняли двойную функцию: блюстителей порядка и солдат; они руководили всеми делами как на стоянках, так и на поле битвы.

Трое вождей, встав, обменялись рукопожатием с пришедшими и жестом пригласили их присесть у огня.

Мюррей восхищался этими тремя стариками, сохранявшими спокойствие и достоинство в то время, как делались приготовления, чтобы стереть их стоянку с лица земли. В лицах индейцев, особенно трех стариков, морщинистых, худых, цвета земли, было что-то, говорившее о присутствии такой силы, которая дает им возможность переносить не только все удары, подготовляемые белыми людьми, но и намного большие несчастья.

Они покурили, потом Мюррей заговорил, а Джески начал переводить:

– Я должен сделать это, потому что так требует закон. Вы знаете, что такое закон. Закон – это приказ властей в Вашингтоне, которые правят всей страной. Они требуют, чтобы все индейцы оставались здесь, на этой территории, в своих резервациях. А вот трое из вашего селения убежали, остальные тоже покинули агентство. Это дурно, это – нарушение закона. Потому я должен взять отсюда ваших мужчин и доставить их в форт, где они останутся до тех пор, пока трое сбежавших не вернутся и мы не будем уверены, что они опять не нарушат закон.

Джески с трудом подыскивал слова. Он нередко сбивался и просил Мюррея повторить сказанное, для того чтобы вспомнить соответствующее слово на шайенском языке. Когда он кончил переводить, то склонил голову набок, ожидая ответа. Затем, поглаживая бороду, с глупым видом принялся жевать табак и слушать.

– Эти воины хотят смуты, – заявил он наконец Мюррею.

– Откуда ты это взял?

Коверкая, как обычно, английский язык, Джески заявил:

– Притворяются, будто не понимают. Они, мол, ничего вам не сделали такого, за что их следовало бы засадить в тюрьму. Они просто ушли от жары и расположились здесь, потому что тут прохладно и легче живется. Они говорят, что все равно будут жить в этом месте и что если они должны умереть, то лучше умереть здесь, где все напоминает им о Черных Холмах… или дьявол его знает как называется это место, откуда они пришли сюда. Они говорят, что не убежали из резервации и что даже ребенок может пройти те восемь миль, которые отделяют их от агентства.

Мюррей покачал головой и долгое время яростно пыхтел трубкой.

– Скажи им, что я обязан выполнить полученный мною приказ и что им все-таки придется отправиться со мной в форт, – заявил он.

– Они говорят: если вы сажаете человека в тюрьму, чтобы он там умер, то должна быть какая-нибудь причина, а сейчас ее нет. Они останутся здесь и будут жить мирно.

– Скажи им: если они не пойдут добром, мне придется применить силу.

На спокойном, точно высеченном из камня лице Маленького Волка мелькнула слабая улыбка, как будто все это было ему давно известно.

– Они говорят: вы делайте то, что вы считаете правильным, а они будут делать то, что они считают правильным.

Затем последовала торжественная церемония пожимания рук, и приехавшие отправились обратно.

– Ну, теперь я доволен, что мы захватили с собой пушку, – заявил Келли.

А Мюррей резко остановил его:

– Оставьте при себе ваши замечания, пока вас не спросят, сержант!

Когда Майлс услышал, что полковник Мизнер послал кавалерийский отряд, чтобы доставить индейцев Тупого Ножа в форт Рено, а затем в тюрьму, он испытал разноречивые чувства: во-первых, облегчение, оттого что дело передано в другие руки и им теперь займутся компетентные военные власти; во-вторых, его охватил стыд, так как он понимал, что поступок Мизнера не был справедлив и не вызывался необходимостью.

Шайены не покинули резервацию, и нет оснований утверждать, что они готовятся ее покинуть. Поэтому они все еще находятся в его ведении, как главы агентства. А тогда – как мог он допустить, чтобы Мизнер арестовал пятьдесят-шестьдесят человек за преступление, которого они не совершили и, насколько ему было известно, может быть вовсе и не намеревались совершить! У него не было иных доказательств, кроме заявления Джимми Медведя, будто из деревни Тупого Ножа бежали три человека. А в тот день была такая жара, что даже более здравый парень, чем Джимми Медведь, мог потерять голову и ошибиться – если он действительно видел этих трех людей, а не выдумал все это из мести за какие-нибудь воображаемые обиды. И потом, действительно ли они ехали на север, а не просто охотились?