355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Говард Фаст » Последняя граница » Текст книги (страница 10)
Последняя граница
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 02:22

Текст книги "Последняя граница"


Автор книги: Говард Фаст



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Девятнадцатый пехотный полк под командованием полковника Льюиса выступил из форта Уоллес.

Полковник Льюис вел своих людей на юго-восток по прямой линии между фортом Уоллес и Додж-Сити. Согласно плану Крука, следовало ставить себе задачей не непосредственный удар, а постепенное сужение концентрических кругов. Девятнадцатый пехотный полк должен был образовать западный изгиб целой серии петель и служить скорее заслоном, чем непроходимым барьером. Льюис и даже Крук предполагали, что шайены находятся примерно в пятидесяти милях к востоку и, несомненно, много южнее. Тем не менее Льюис захватил с собой шестерых следопытов из племени пауни и послал их вперед в качестве патруля.

Следопыты были верхами, так же как и офицеры и небольшой кавалерийский отряд, приданный пехоте. Люди шли по прерии по четыре человека в ряд, колонной, извивающейся подобно змее; восемь фургонов с провиантом и боеприпасами несколько ускоряли ее движение, так как солдаты несли только свои винтовки и при благоприятных условиях могли делать за день по тридцати миль.

В общем, целая солидная и надежная маленькая армия; и полковник Льюис не беспокоился о результатах возможного сражения с индейцами.

Но его тревожили другие мысли. Он думал о своей сестре, о денежных затруднениях, о мучившей его резкой боли в спине. И он почти злобно посмотрел на мчавшихся к нему во весь опор разведчиков-пауни. Полковник не любил индейцев. Он был весьма утончен и морщился, даже если ему приходилось пожать руку следопыту-пауни.

И когда они поехали рядом, широко и по-детски улыбаясь, он резко спросил:

– Ну, что еще?

– Вот черт, там индейцы!

«Отчего, – подумал он, – они прежде всего запоминают ругательства?» В брани, прозвучавшей из уст дикаря, ему чудилось что-то особенно недопустимое.

Он спросил небрежно:

– А вы уверены? Вы сами видели?

Они заулыбались, закивали головой и на ломаном английском языке принялись рассказывать об укрепленном лагере, находящемся в нескольких милях впереди, на берегу потока Голодающей Женщины – маленького ручья, о котором ему не приходилось ранее слышать. Несколько ротных командиров и капитан Фитцжеральд подъехали к полковнику. Все они выражали свое удивление и недоверие. Следопыты описали траншеи, и Фитцжеральд заметил, что ему никогда не приходилось слышать об окопах, вырытых индейцами. Остальные были того же мнения.

– Что-то сомнительно, – заявил Льюис. – Возьмите-ка своих людей и посмотрите сами, капитан.

Он не верил ни в индейцев, ни, тем более, в траншеи. Он не доверял следопытам-пауни, считая, что по своему умственному развитию они дети и способны выдумывать всякие небылицы.

После отъезда Фитцжеральда и его кавалеристов он вновь погрузился в мысли, исполненные жалости к собственной судьбе.

Полковник был изумлен и растерян, когда, вернувшись, Фитцжеральд сообщил, что впереди действительно обнаружил индейцев. Они находятся в траншее, как об этом и сообщали пауни, отдыхают, готовят пищу; некоторые сидят на краю окопа, и не более одного-двух всадников несут дозорную службу.

– Они как будто совершенно не тревожатся, – продолжал Фитцжеральд, – не обратили на нас никакого внимания и торчат на своих местах, точно тетерева на току.

– Шайены? – недоверчиво переспросил Льюис. У него было такое ощущение, будто он суеверный игрок, который стал обладателем выигравшего лотерейного билета.

– Пауни уверяют, что да, – сказал Фитцжеральд.

– Непонятно. Или у этих индейцев крылья? Они же недавно были на востоке от Доджа. И зачем им рыть траншеи? – устало продолжал он. – Мы окружим их, а затем отвезем в Додж в фургонах.

Ротные отдали команду, и голова колонны повернула к потоку Голодающей Женщины. Кавалерия рассыпалась, точно пчелы по вымазанной медом морде косолапого медведя. Полковник Льюис попытался отвлечь свои мысли от дальних восточных штатов, казавшихся ему такими прекрасными, чистыми и цивилизованными, и направить их на эту докучную шайку кровожадных индейцев. Единственное чувство, которое он испытывал к индейцам, был гнев за то, что они там, где им быть не полагается, за то, что они вырыли траншеи, что они дерзко «продолжают свои беззакония, мешают его мыслям.

Льюис злился на них, как злится полисмен в конце беспокойного дня на грязного, шумливого пьянчужку.

Он дал приказ пехоте ускорить шаг.

Когда колонна приблизилась к ручью, Льюис увидел растянувшуюся цепь шайенов – человек двадцать, не больше. Они неподвижно сидели верхом на своих пони. Лица их, освещенные заходящим солнцем, напоминали маски актеров, застывших у рампы в заключительной сцене пьесы.

Пауни подняли крик, размахивали ружьями, но шайены не шевельнулись.

– Скажите им – пусть подойдут, подняв руки вверх, – приказал Льюис Фитцжеральду, напрягая зрение, чтобы рассмотреть траншеи.

Он слышал голос Фитцжеральда, старательно повторявшего одни и те же слова в тщетной надежде преодолеть разделявшую их стену, созданную незнанием языка. Пауни кружили перед шайенами, выкрикивали брань и оскорбления на своем уж совсем непонятном языке.

Пехота построилась двойной цепью для наступления. Шайены всё еще сидели неподвижно – рослые люди с темными бесстрастными лицами, – а позади над лагерем вздымался дым, чудесно окрашенный в мирные цвета заката.

Фитцжеральд вернулся, и Льюис увидел всю нелепость создавшегося положения.

– Они не понимают по-английски, – пояснил Фитцжеральд.

– А пауни?

– А эти не знают шайенского языка. Кроме того, они слишком возбуждены, и если я прикажу им отправиться туда и объясняться знаками, сам черт не разберется во всей этой истории.

– Ну так возьмите вашу кавалерию и окружите их, – хладнокровно распорядился Льюис, точно полицейский офицер, приказывающий своему подчиненному забрать шайку хулиганов.

Кивнув, Фитцжеральд со своим отрядом в восемнадцать человек двинулся вперед. Пауни, поняв его маневр, повернули коней и с криками понеслись на шайенов. Фитцжеральд пришпорил лошадь, чтобы оказаться впереди следопытов, и выхватил саблю. Его примеру последовали и солдаты.

Шайены наклонились вперед и как будто лениво, но тщательно прицелились и выстрелили. Три пауни осели и свалились с седел, точно узлы темного тряпья. Кавалерия отступила к пехоте. Один из пауни продолжал скакать вперед, пока не наткнулся на копье шайена; другие умчались в сторону.

Шайены вернулись в свой лагерь. Они спешились на глазах у солдат. Женщины вели лошадей, а мужчины присоединились к тем, кто находился в длинной траншее. Они были всё такие же бесстрастные, такие же настороженные.

Люди Фитцжеральда, теперь уже спешившиеся, присоединились к пехоте. Лицо капитана было угрюмо и все еще бледно от изумления. Лицо Льюиса подергивалось от гнева, но гнева сдержанного, вызванного скорее возмущением, чем ненавистью. Он слез с коня и шел теперь впереди пехоты. Каждый шаг стоил ему усилий и вызывал судорожную боль в спине. Солдаты зорко наблюдали за индейцами и, низко пригибаясь, осторожно продвигались вперед.

Полковник Льюис с саблей в руке имел вид карателя, твердо решившего выполнить свою задачу. А задача у него была одна: проучить и наказать виновных. Он не испытывал никакого восхищения перед старым вождем, сидевшим на земляной насыпи траншеи и покуривавшим почерневшую, старую трубку. Маленький Волк был без оружия, и в его легкой улыбке проглядывала скорее жалость, чем насмешка. Полковник Льюис командовал атакой опытных, старых солдат, он не боялся индейцев и не питал к ним уважения. Он упорно вел своих людей прямо под выстрелы.

Старый вождь сделал рукой движение. Шайены дали залп. Солдаты пытались устоять, пройти через огонь, но он, точно железный бич, отбросил их назад. Они хотели застрелить старого вождя, но тот сидел и курил, и, казалось, ничто не тревожит его.

Тогда они отступили, расстроенные, окровавленные, оставив позади своих убитых и своего полковника. Льюис стоял на коленях и упирался ладонями в землю, пытаясь подняться. Он был ранен в живот. В его гаснущем сознании мелькнули мечты о востоке. Затем он упал лицом в траву, только негодуя на это и удивляясь, что боль вдруг оставила его.

Фитцжеральд сам пошел за телом Льюиса. Для этого требовалась храбрость – надо было оторваться от залегших солдат и идти смело, выпрямившись и не укрываясь. Он настолько приблизился к индейцам, что мог рассмотреть морщины на старом лице вождя. Шайены не спускали с него глаз, но не стреляли. Старый вождь уже не улыбался. Когда Фитцжеральд выпрямился, держа на руках тело полковника, ему показалось, что он видит жалость и глубокую скорбь на широком коричневом лице индейца. Повернувшись спиной к шайенам, он пошел обратно к своим солдатам.

Когда наступил вечер, девятнадцатый пехотный полк поставил фургоны в виде заслона. Младшие офицеры, подавленные и приунывшие, то и дело поглядывали на фургон, в котором находилось тело Льюиса. Были выставлены часовые на случай атаки, но атаки не последовало.

А поздней ночью стук копыт дал им знать, что шайены ушли на север, во мрак.

Двигаясь на север, индейцы так кружили и петляли, что предугадать их путь было невозможно. Двенадцать тысяч солдат, почти дивизия вооруженных сил Соединенных Штатов, закаленных ветеранов, которые не раз вели войны с индейцами, тщетно пытались захватить три сотни шайенов. И из этих трехсот не больше восьмидесяти было мужчин, и только половина из них – воины в расцвете своих сил.

Солдаты в синих мундирах наводнили Канзас. Длинные синие колонны кавалерии и пехоты, вагоны с артиллеристами и тупорылыми гаубицами двигались по всем направлениям. Иногда происходили стычки, и тогда в желтой траве прерий оставались лежать раненые и убитые.

Иногда загнанные в тупик индейцы разбивались на группы по двое, по трое и все же ускользали. Они увели табун в двести двенадцать лошадей, бросив своих собственных маленьких пони, которые были изнурены и загнаны насмерть. Они резали скот, кормились и скакали дальше.

Двенадцать ковбоев, возвращаясь с пастбищ в сопровождении фургона с продовольствием, поднялись на холм и увидели двух индейцев, свежевавших бизона. Ковбои ринулись вперед, а оба индейца, подняв головы, увидели их и бегом бросились к своим пони. Один из них с разбегу вскочил в седло; другой, получив пулю в ногу, упал. Ковбои столпились вокруг раненого индейца, делавшего отчаянные усилия, чтобы дотянуться до своего ружья. Мак Реди, старшина, отшвырнул ружье подальше, а Аксель Грин пнул сапогом упавшего индейца и разорвал . ему шпорой щеку.

Первый индеец, отъехав ярдов на триста, повернул пони и стал следить за происходящим. Расстояние было слишком велико, чтобы можно было достать до него из пистолета, а у ковбоев было с собой всего два ружья. Клинг и Сандерсон, оба отличные стрелки, сделали несколько попыток попасть в индейца, но безрезультатно. Грин хотел было погнаться за ним, но Реди удержал его, сказав:

– Брось! Одного мы заполучили, а тот пусть убирается к чертям!

Сандерсон согласился с ним.

– Это шайен, – заявил он, кивая на лежавшего в траве индейца со сломанной ногой и окровавленным лицом. – Возможно, вся их банда где-нибудь поблизости.

Второй индеец медленно поехал прочь. Первый лежал, опершись на локоть, неподвижный, даже не глядя на ковбоев, и тянул странную печальную мелодию.

– Что это такое?

– Похоронная песнь, – сказал Сандерсон.

Марси осклабился. Его дед был убит в бою с индейцами, и он считал, что ему полагается ненавидеть индейцев более, чем другим.

– Что мы сделаем с ним? – спросил Грин.

– Грязный краснокожий ублюдок… – злорадно процедил сквозь зубы Марси.

– Не трогайте его, – сказал повар Фергюсон. – Это не наше дело.

Индеец все так же не отрывал глаз от земли, лежа на боку, опираясь на локоть. Это был молодой человек, не достигший еще и тридцати лет, с правильным лицом, длинным мощным телом, выпуклой грудью и широкими плечами. Разорванная шпорой щека и сломанная нога причиняли ему боль, но он не показывал этого. Он лежал совершенно неподвижно в старых грязных штанах из оленьей кожи.

– Найдем дерево и вздернем его, – решил Реди.

– Брось, не надо!

– Послушай, Реди, – сказал повар, – не наше дело линчевать его. Может, он шайен, а может, и нет. Здесь никто ничего не знает об индейцах. Но линчевать его – не наше дело.

– Не шайен? Да ты посмотри на его мокасины!

Мокасины с совершенно изношенной подошвой, потертые и лопнувшие по швам, всё еще хранили следы былой красоты. Когда-то их с бесконечной заботой и терпением расшили бусами.

– Да, это мокасины шайена, – признал и Сандерсон.

Фергюсон переводил взгляд с одного лица на другое. Половина ковбоев были молодые ребята, не старше двадцати лет, загорелые, крепкие Фергюсон хорошо изучил их за те долгие ночи, когда они слегка поколачивали его. Уж так принято, чтобы каждая партия ковбоев пересчитывала ребра своему повару И он в каждом видел лучшие качества, присущие людям, живущим простой жизнью.

– Не линчуйте его, – сказал он – Бросьте его здесь одного, если вам хочется его смерти.

– Заткнись, поваренок! – сказал Марси.

Больше никто не произнес ни слова. Они стояли вокруг лежащего индейца и смотрели на него, а не на повара Фергюсон подошел к фургону с провиантом, взял там кружку с водой и протянул индейцу:

– Выпей!

Индеец поднял глаза, поглядел на Фергюсона и выпил воду, сказав что-то на своем языке.

– Свяжите его и посадите на лошадь! – вдруг заорал Реди он уже принял решение; а приняв его, всегда проводил в жизнь, о чем было известно всем его ковбоям.

Фергюсон беспомощно покачал головой, отвернулся и полез в фургон.

Привязав индейца к его лошади, они упрямо ехали около двух миль, пока не нашли достаточно высокое дерево, чтобы повесить на нем человека Это был старый пятнистый виргинский тополь, наклонившийся над ручьем Перекинув лассо через ветку тополя, они посадили индейца на его лошадь, накинули ему петлю на шею и прикрепили другой конец к костяной луке седла.

Каким-то образом индеец ухитрился стоять, выпрямившись в стременах, несмотря на сломанную ногу. Сохранить свое достоинство было его единственным желанием. Лицо его было бесстрастно, глаза закрыты.

– Мне до черта хочется, чтобы он хоть что-нибудь сказал, – пробормотал Сандерсон. – Противно, когда человек умирает, не сказав ни слова.

Но тут Реди стегнул пони, тот рванулся, и индеец повис в воздухе.

Фергюсон высунулся из фургона и погнал лошадей, заявив:

– Надо найти место для стоянки. Пора обед готовить.

В форте Уоллес оба эскадрона обросших бородами и пропыленных солдат сменили лошадей. Двигаясь по следу индейцев, они проехали половину штата Канзас с востока на запад и почти весь с севера на юг, сделав более пятисот миль. Они довели своих лошадей до полного изнурения и сами были не в лучшем состоянии.

В Уоллесе Мюррей и Уинт приняли ванну и побрились, а их люди легли, чтобы отоспаться. Мюррей изучил карту, написал донесения полковнику Мизнеру и генералу Круку, а затем напился до бесчувствия в офицерской столовой.

Так как полковник Льюис отправился со своими пехотинцами в поход против индейцев, командование принял капитан Гудолл. Он наблюдал за Мюрреем с плохо скрытым презрением, и когда Мюррей заявил, что Льюис сделал глупость, выступив так торопливо, только взгляд Уинта удержал Гудолла от еще более оскорбительного ответа на дерзкое замечание Мюррея. Уинт сам уложил Мюррея в постель, но спустя два часа Мюррей уже разбудил его.

– Прикажите людям седлать, – сказал он.

Уинт не возражал и не спорил – он понимал, что в душе Мюррея мучительная боль, которую невозможно успокоить, пока жертва не будет повержена. Мюррей, который был еще под хмельком, пробормотал:

– Если человек продался, он продался целиком.

Солдаты оседлали запасных лошадей, и Мюррей, небрежно сидя на белой кобыле – теперь вместо рослых серых коней у них были и белые, и чалые, и гнедые, и вороные, – повел отряд из форта.

Он вел всю ночь своих людей, полусонных, злых. Утром они поспали и снова двинулись дальше.

Эскадроны искали во всех направлениях. Однажды они повстречали фермера, сообщившего им, что у него пропало двенадцать быков, и, делая круг за кругом по его земле, они обнаружили след индейцев и место, где те свежевали украденный скот. Они дошли и до ручья, где с ветки тополя свисало лассо. Рядом находилась свежезасыпанная могила.

– Раскопать! – угрюмо приказал Мюррей.

Он не ожидал, что солдаты вытащат из нее тело линчеванного индейца.

– Интересно, кто это сделал? – спросил Уинт.

Они опять закопали тело, и Мюррей подумал: «Еще одним меньше! Сколько же еще они в состоянии продержаться?»

– Мы, вероятно, уже близко от них, – сказал Уинт.

Мюррей двинулся дальше, проклиная разномастных лошадей, не обладавших и наполовину выносливостью полковых серых. Их гнали без пощады и жалости. На следующий день, еще до полудня, отряд обнаружил место, где совсем недавно находился индейский лагерь.

– Они долго отдыхали здесь, – сказал сержант Кембрен. – Костры горели несколько часов.

Уинт поднял брошенный щит из бизоньей кожи, пробитый у края пулей.

– Простреленному щиту они уже не доверяют, – пояснил он Мюррею.

В сумерки они увидели индейцев, и Мюррей бесновался и проклинал всех и всё, потому что усталые лошади не могли следовать за ускользавшими от них индейцами.

– Нам необходим отдых. Люди еще выдержат, но вы погубите лошадей, – сказал Уинт.

И, вопреки своему желанию, Мюррей дал солдатам часовую передышку, во время которой он не переставая ходил взад и вперед среди наступившего мрака. Уинт подошел к нему и нерешительно положил ему руку на плечо:

– Послушайте, Мюррей… Мы немало пережили за эти недели…

– Ну и что же? – подозрительно и враждебно спросил Мюррей.

– Могу я сказать, что думаю?

– Можете, – ответил Мюррей.

– Все это дело обычное, ведь вы служите в армии. Не важно, как это началось, почему вы поступили в академию, почему стали офицером. Главное то, что вы здесь и что это ваш служебный долг. Когда все кончится, то мы об этом забудем и на очереди будут другие обязанности.

– Так ли?

– Но это мучает вас. Эти проклятые шайены чем-то задевают вас за живое.

– Они на всех нас действуют, – ответил Мюррей.

Он не мог бы рассказать Уинту, каково это – почувствовать себя опустошенным, утратить веру в то, чему служишь, в мундир, который носишь, и разочароваться во всем, что было дорого.

Через час он поднял людей, и они двинулись опять в ночь и мрак. Этой ночью они настигли убегающее племя и, обнажив сабли, дрались с арьергардом шайенов.

Странная стычка в темноте кончилась ничем. Индейцы опять скрылись, а кавалеристы, соскользнув с седел, бросились на землю и, даже не разведя костров, уснули рядом с лошадьми.

Джексон, репортер «Геральда», проехал долгий путь. Он устал, чувствовал себя одиноко, неуютно и вполне соглашался с каждым, кто выражал свое презрение или ненависть к Оклахоме. Его угнетало сознание, что он так далеко от всего, что любил: от мягкой постели, хорошего пива, интересных бесед, не похожих на те, которые ему приходилось теперь вести с миссионером-квакером и его женой, с учительницей или рабочими агентства. Правда, он забрался не так далеко, как Стенли, другой репортер из «Геральда», который отправился в Африку на поиски доктора Ливингстона, но все же заехал достаточно далеко. Однажды ему пришлось уже побывать на Индейской Территории, и теперь он удивлялся, как это он мог забыть о моральных и физических муках, причиненных ему шестидесятимильным переездом в дилижансе. Он сидел, откинувшись на спинку плетеного стула, в гостиной агента Майлса в Дарлингтоне и слушал, что говорила тетушка Люси:

– Но право же, мистер Джексон, сейчас не так жарко. Это ведь уже бабье лето, середина настоящего лета гораздо жарче.

– Неужели еще жарче? – переспросил Джексон.

– Тогда стоит сухая жара, – поспешно разъяснил Майлс. – Но она все-таки легче, чем ваша восточная, приморская жара.

Джексон кивнул и вытер лоб. Это были такие ограниченные люди, такие жалкие в своем страхе перед нью-йоркской газетой, протянувшей к ним свои цепкие когти через пространство в две тысячи миль, что у него не хватило духу выложить им всю правду. Он уже давно пришел к заключению, что отъявленных злодеев не существует. Глупость, эгоизм, мелочность, трусость – это он находил в избытке как под сводами конгресса США, так и повсюду. Но отъявленных злодеев?.. И он спросил себя: «А кого я ожидал встретить? Саймона Легри? [16]16
  Саймон Легри– действующее лицо романа Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», рабовладелец и убийца. (Примеч. перев.)


[Закрыть]
Вот тут предо мной уже пожилая и недалекая пара, получающая средства к жизни от агентства. Если они лишатся работы здесь, то погибнут так же, как погиб бы я сам, если бы меня навсегда лишили возможности написать хотя бы строчку».

– Жара летом очень тяжела, – заявила тетушка Люси в приливе откровенности, – вот почему у нас и бывает летом много неприятностей.

– Вероятно.

– Люди на востоке всегда готовы находить ошибки у других, – сказала она.

– Конечно, ведь они не представляют, как здесь живется, – примирительно ответил он.

– Это нехорошо с их стороны. Мы не жалуемся, хотя могли бы на многое пожаловаться.

Он кивнул: конечно, у них есть оправдание…

– Но ведь не только жара вынудила индейцев бежать отсюда?

– Трудно понять причины, какими руководствуются в своих поступках дикари, – сказал агент Майлс. – Иногда они ведут себя совсем как дети.

– Вы действительно в этом уверены? – с любопытством спросил Джексон.

– Разумеется, – ответила тетушка Люси. – Я только вчера говорила Джону относительно окон. Видите ли, они не могут понять, что окна существуют для того, чтобы смотреть из них наружу, а не снаружи в комнату. Проходя мимо дома, они останавливаются и прижимают лица к стеклу. И никак не втолкуешь им, что это дурно.

– Они во многих отношениях просто дети, – повторил агент Майлс.

– Но все-таки тут не одна жара, – мягко настаивал Джексон. – Ведь, в конце концов, они знают, что лето не продолжается вечно.

– Они упрямы. Некоторым индейцам еще можно что-то доказать, но шайены – народ упорный, высокомерный. Прикажите им сделать так-то, и они сделают наоборот. Прикажите им жить на юге, где правительство заботится о них, и они ответят: нет, мы хотим жить на севере.

– Но ведь они всегда жили на севере, верно?

– Да, но на севере жили и другие племена, а теперь они же переселились на Территорию.

– Послушайте, мистер Майлс, – сказал Джексон. – Я пытаюсь разобраться до конца в этом деле не для того, чтобы несправедливо обвинить вас, а чтобы разъяснить читателям моей газеты, почему одно из национальных меньшинств нашей республики не имеет права жить на земле, на которой оно прожило сотни лет. Разве вы не видите, что эта проблема глубже, нежели вопрос вашей или моей ответственности или ответственности этого агентства? Мы – нация, состоящая из сотен меньшинств. А все люди созданы политически равными, так что не будем обходить самую суть вопроса. В данный момент все вооруженные силы США, находящиеся в прериях, заняты одним делом – уничтожением индейского племени, единственное преступление которого заключается в том, что оно желает мирно жить в своей собственной стране.

– Не лучше ли, если вы поговорите об этом с индейским ведомством? – с тревогой сказал Майлс. – Я ведь только агент, и не мое дело решать, правильно или нет было переселять индейские племена на Территорию.

– Но я хочу знать, почему они ушли отсюда, почему они рискнули на этот безумный, невозможный побег в Вайоминг. Если все, что вы говорите, правда, если вы кормили их и руководили ими…

– Они дикари, – тупо повторил агент Майлс.

– Тогда я должен попросить вас показать мне ваши бухгалтерские книги, – холодно произнес Джексон, решив, что если нужно будет припугнуть Майлса, он это сделает. – Раз вы не желаете отвечать на самые простые вопросы…

Старик и старуха испуганно уставились на репортера. Майлс устало покачал головой. Тетушка Люси, нервно стискивая руки, сказала:

– Но ведь вы же не допускаете, что…

– Я допускаю все, что вынужден допустить. Я сказал вам: моя газета будет к вам справедлива, а мы располагаем влиянием, о чем хорошо известно и конгрессменам, и сенаторам, и даже президентам.

Наступило долгое молчание, нарушаемое только тиканьем стенных часов и коротким, отрывистым поскрипываньем качалки, в которой сидела тетушка Люси. Затем она пробормотала:

– Расскажи ему, Джон.

– Да, все равно это выплывет наружу.

Тетушка Люси расплакалась:

– Я чувствовала, что это дурно. Но кто знает, что хорошо и что дурно! И я говорила Джону, но ведь так трудно разобраться…

– Простите, – сказал репортер, – очень сожалею…

– Отсюда бежало трое индейцев, – сказал агент Майлс.

– Шайены?

– Да, из того же селения. Это против правил агентства, и я решил, что если их не наказать, тут никто не останется. Поэтому я послал за вождем и велел ему выдать мне десять человек, чтобы отправить их в тюрьму в качестве заложников.

– Но разве тех трех нельзя было поймать и вернуть?

– Едва ли, – сказал Майлс.

– А тех десятерых потом отправили бы на Тортегесские острова?

Майлс кивнул.

– Именно тогда они и ушли? – спросил репортер.

– За теми десятью в их селение был послан отряд с гаубицей.

– И это всё?

– Почти всё, – вздохнул Майлс. – Остальное вам должно быть известно – недостаток питания, малярия, отсутствие хины, лекарств. Я должен был кормить только некоторых из них, выбирать. А разве хорошо заставлять человека делать отбор и решать, кого кормить, а кого обречь на голодную смерть!

Репортер не отвечал. Он сидел сгорбившись, разглядывая полосы красной пыли, уже въевшейся в кожу его башмаков.

Майлс встал, подошел к столу и взял одну из бухгалтерских книг.

– Здесь указано, чего мы недополучили, – сказал он, – мяса – семьсот тысяч фунтов, кофе – тридцать пять тысяч фунтов, сахару – семьдесят тысяч фунтов, бекона – тридцать тысяч фунтов, муки – триста сорок тысяч фунтов…

– Недополучили?

– Именно недополучили, – беспомощно подтвердил Майлс. – Если вы напечатаете все это в вашей газете, меня уволят, а продовольственное положение лучше не станет.

– И все-таки люди-то ведь умирали от голода, – холодно сказал репортер.

– Некоторые умирали от голода, другие – от малярии, третьи отправились на охоту за бизонами туда, где бизонов давно нет. Но что я могу поделать? Мне приходится решать, кому есть, кому не есть. Я делал все, что мог. Я должен был оказывать предпочтение крещеным индейцам, хотя и они полудикари, перед язычниками, которые причиняли только неприятности и беспокойство.

– Вероятно, вы были вынуждены это делать?

– Не судите нас слишком жестоко, – сказал Майлс, когда репортер поднялся.

Тот кивнул и вышел, не оглянувшись на стариков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю