355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Говард Филлипс Лавкрафт » Кошмар в музее » Текст книги (страница 1)
Кошмар в музее
  • Текст добавлен: 3 мая 2017, 16:00

Текст книги "Кошмар в музее"


Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт


Соавторы: Хейзел Хилд

Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Хэйзел Хелд
Кошмар в музее

Когда Стивен Джонс впервые переступил порог музея Роджерса, им двигало обыкновенное любопытство. Он от кого-то услышал про это подземелье на Саутворк-стрит, где выставлены восковые фигуры, еще ужаснее, чем в музее мадам Тюссо. И как-то апрельским днем он решил наведаться туда, намереваясь воочию разочароваться в увиденном. Как ни странно, этого не произошло. Зрелище оказалось необычным и непохожим на все, что ему приходилось видеть раньше. Разумеется, здесь так же присутствовали традиционные кровавые экспонаты – Ландрю, доктор Криппен, мадам Демерс, Риццио, леди Джейн Грей, бесчисленные и страшно изувеченные жертвы различных войн и революций, а также чудовища, вроде Жиля де Рея и маркиза де Сада. Однако попадались и такие экспонаты, при виде которых у него учащалось дыхание. Человек, собравший подобную коллекцию, никак не мог быть обычным кустарем, его выбор свидетельствовал о незаурядном воображении, даже о некоей болезненной гениальности.

Позднее Стивен кое-что узнал об этом самом Джордже Роджерсе. Раньше он работал у мадам Тюссо, но потом у них возникли какие-то трения, и ему пришлось уволиться. Распространялись и смахивавшие на клеветнические утверждения насчет его психической неполноценности, а также всевозможные истории о его безумном увлечении тайными культами. Спустя некоторое время, однако, успех подвального музея отчасти притупил остроту заявлений одних критиков, тогда как другие, напротив, набросились на него с удвоенной силой. Тератология и иконография всегда были его хобби, однако он нашел в себе достаточно благоразумия укрыть некоторые из своих наиболее омерзительных статуй в специальной нише, доступ в которую был разрешен только взрослым. Именно эта ниша и привлекла особое внимание Джонса. В ней располагались бесформенные восковые гибриды и творения, созданные дьявольской рукой мастера и расцвеченные донельзя натуралистическими тонами, породить которые могла лишь необыкновенная фантазия.

Одни из экспонатов представляли собой известные мифические персонажи – горгоны, химеры, драконы, циклопы; другие же явно были извлечены из мрачных тайн и лишь украдкой упоминаемых легенд – черный, бесформенный Цатогуа, Цтулху с его бесчисленными щупальцами, хоботообразный Чонар-Фон и подобные им богохульные образы из запретных книг вроде «Некрономикона» и «Книги Эйбона». Но самое страшное впечатление производили собственные творения Роджерса, описать которые не взялся бы ни один из авторов произведений древней античности. Некоторые из них являли собой омерзительные пародии на известные людям формы органической жизни, другие казались олицетворением кошмарных сновидений, увиденных на других планетах и в иных галактиках. Некоторое представление об этом можно было получить, глядя на полотна Кларка Эштона Смита, но ничто не могло передать эффекта неистового, омерзительного ужаса, созданного в полный рост изощренной и жестокой рукой мастера и усиленного дьявольски хитрым и продуманным расположением светильников.

Самого Роджерса Стивен Джонс нашел в его мрачном кабинете-мастерской, который располагался позади сводчатого помещения, отданного под собственно музей. Это был зловещего вида склеп, освещаемый скудным дневным светом, который проникал через щелевидные оконца, прорубленные в кирпичной стене почти на одном уровне с булыжным покрытием внутреннего грязноватого дворика. Здесь реставрировали восковые фигуры, здесь же некоторые из них появились на свет. Повсюду, на всевозможных стеллажах в вычурных позах лежали восковые руки, ноги, головы и туловища. На верхних ярусах полок валялись спутанные парики, алчного вида челюсти и хаотично раскиданные стеклянные, изумленно глядящие глаза. С крюков свисали костюмы всевозможных фасонов, а в одном из закутков лежали груды воска телесного цвета, над которыми громоздились банки с краской и кисти разнообразных форм и размеров. В центре комнаты располагалась плавильная печь для воска, подвешенный над нею на шарнирах громадный железный чан сбоку имел желоб, позволявший воску при малейшем прикосновении пальца стекать вниз.

Остальные предметы, находившиеся в мрачном склепе, описать гораздо сложнее, поскольку это были отдельные части загадочных существ, которые в собранном виде могли стать самыми невообразимыми фантомами бредового воображения. В дальнем конце комнаты располагалась тяжелая дощатая дверь, запертая на необычно большой замок; поверх двери был нарисован странный знак. Джонс, которому однажды удалось познакомиться с жутким «Некрономиконом», при виде его невольно вздрогнул. Он узнал этот знак. Теперь ему было ясно, что хозяин музея действительно обладает глубокими знаниями в области тайных и весьма сомнительных дел.

Не разочаровала его и беседа с самим Роджерсом. Это был высокий, сухощавый, неряшливого вида мужчина с большими черными глазами, горящими на мертвенно-бледном, заросшем щетиной лице. Визит Джонса отнюдь не раздосадовал его, напротив, он, казалось, был рад излить душу перед проявившим к нему интерес человеком. Голос его, необычайной глубины и тембра, временами выдавал весьма сильные, подчас находящиеся на грани срыва эмоции. Джонсу не показалось удивительным, что многие считают хозяина музея сумасшедшим.

При каждой новой встрече – а они становились едва ли не еженедельными – Роджерс делался все более разговорчивым и откровенным. Поначалу он ограничивался лишь смутными намеками на какие-то верования, с которыми ему приходилось сталкиваться, но позднее они перерастали в целые рассказы, истинность которых подтверждалась весьма странными фотоснимками – вычурными и, как казалось Джонсу, почти комичными.

Однажды июньским вечером Джонс прихватил с собой бутылку хорошего виски и щедро потчевал им хозяина музея, после чего того потянуло на вовсе безумные повествования. Он и до этого рассказывал ему довольно дикие истории про таинственные путешествия на Тибет, в глубины Африки, арабские пустыни, долину Амазонки, на Аляску и малоизвестные острова юга Тихого океана, а также ссылался на казавшиеся Джонсу невероятными и ужасными книги о доисторических чудовищах и явлениях. Но ни одна из этих историй не звучала столь сумасбродно как та, что прозвучала июньским вечером под воздействием выпитого виски.

По сути дела, Роджерс стал хвастливо и не вполне определенно заявлять, будто ему удалось обнаружить некие творения природы, которые до него не были известны абсолютно никому, и что в качестве подтверждений своих открытий он даже привез с собой реальные свидетельства этих находок. Если поверить его хмельной болтовне, то получалось, что ему, как никому другому, удалось продвинуться в толковании некоторых старинных книг, над изучением которых он провел немало времени и которые указали ему направление дальнейших поисков. Руководствуясь этими книгами, он отправлялся в заброшенные уголки планеты, чтобы отыскать там странные существа, являвшиеся якобы современниками доисторических эпох, а в некоторых случаях происходившие и вовсе из других миров и измерений, связь с которыми в древние, предшествующие появлению человека времена была довольно обычным явлением. Игнорируя насмешки, Роджерс явно давал понять собеседнику, что отнюдь не все из его демонических экспонатов искусственные.

Получилось, однако, так, что именно откровенный скептицизм Джонса и его недоверие к подобным безответственным заявлениям разрушили зарождавшуюся сердечность их отношений: Роджерс относился к своим повествованиям серьезно и потому сидел с мрачным, обиженным видом, соглашаясь терпеть общество Джонса лишь из угрюмого стремления прервать поток его язвительных замечаний. Он продолжал излагать свои дикие истории про древние обряды и жертвоприношения безымянным богам и время от времени намекал гостю на скрытые за перегородкой уродливые творения богохульной мысли, обрисовывая при этом такие их детали, сотворить которые не смог бы даже самый искусный мастер человеческой породы.

Джонс продолжал наносить свои визиты в музей, хотя и чувствовал, что потерял былое расположение хозяина. Временами он в шутливой форме выражал согласие с некоторыми безумными утверждениями Роджерса, однако костлявого мастера, похоже, подобная тактика обмануть не могла.

Напряженность в их взаимоотношениях достигла своей высшей точки в сентябре. Как-то раз, днем, Джонс заглянул в музей и стал прогуливаться по его мрачным коридорам, уставленным столь хорошо знакомыми ему ужасными, фигурами, когда услышал странный звук, доносившийся со стороны мастерской Роджерса. Другие посетители тоже услышали его и затихли, прислушиваясь к колыхавшемуся под сводчатыми потолками подвала эху. Трое служителей музея обменялись странными взглядами, а один из них, смуглый, молчаливый, похожий на иностранца, который обычно занимался реставрационными работами и часто помогал Роджерсу, изобразил на лице улыбку, озадачившую, его коллег и буквально полоснувшую по нервам чувствительную натуру Джонса. Это был визг или вопль какого-то животного, скорее всего собаки, в состоянии крайнего ужаса и предсмертной агонии. Леденящий душу, преисполненный боли крик был особенно жутким именно здесь, в окружении всех этих чудовищ и уродов. Между тем Джонс вспомнил, что вход в музей с собаками запрещен.

Он направился к двери, ведущей в мастерскую, но смуглый служитель жестом остановил его. Мягким, с чуть заметным акцентом голосом, в котором звучали одновременно и извинение, и язвительная насмешка, он сказал, что мистера Роджерса сейчас нет, а вход в мастерскую в его отсутствие запрещен. Он пояснил, что крик скорее всего донесся из небольшого дворика позади музея. В округе было полно бездомных дворняг, и драки их оказывались подчас весьма шумными. В самом музее никаких собак не держали.

По стертым каменным ступеням Джонс выбрался на улицу и с интересом обследовал убогий район, окружающий музей. Покосившиеся здания, некогда жилые, а теперь занятые в основном под магазины и склады, выглядели ветхими и древними. Над всем районом плавала отвратительная вонь. Мрачное здание, подвал которого служил музеем, имело сводчатый проход, выложенный тёмным булыжником, по которому и двинулся Джонс. Его обуревало смутное желание отыскать внутренний дворик и разобраться с загадочным собачьим воплем.

Даже в свете послеполуденного солнца двор казался мрачным и выглядел еще более уродливо и зловеще, чем разрушающиеся фасады ветхих построек. Никаких собак Джонс, однако, не обнаружил и про себя удивился, что если они и были, то как же стремительно смогли улетучиться все следы столь отчаянной и свирепой драки?

Джонс постарался заглянуть в окна подвальной мастерской – узкие прямоугольники с грязными стеклами, расположенные почти на одном уровне с тротуаром, которые своим безликим, отталкивающим видом напоминали глаза мертвой рыбы. Слева он разглядел старую, потертую от времени лестницу, которая вела к темной двери, запертой на массивный замок. Подчиняясь какому-то импульсу, он как можно ниже наклонился к влажному, побитому булыжнику мостовой и заглянул внутрь помещения в надежде на то, что тяжелые Зеленые портьеры, которые, как он заметил во время посещения мастерской Роджерса, окажутся не задернутыми. Снаружи на стеклах лежал толстый слой грязи, но Джонс протер одно из окон платком и с радостью обнаружил, что портьеры действительно не задернуты.

В подвале, однако, царил такой мрак, что практически невозможно было что-либо разглядеть. Передвигаясь от окна к окну, Джонс смог разобрать лишь необычные рабочие инструменты, которые причудливо вырисовывались то там, то здесь. Было ясно, что в помещении никого нет, но, когда Джонс наклонился над окном, располагавшимся ближе всех к сводчатому проходу, он заметил в дальнем конце подвала слабый свет. Он почувствовал некоторое замешательство. Откуда там мог быть свет? Это была внутренняя сторона комнаты, и сейчас он не припоминал, чтобы видел там раньше газовый рожок или электрическую лампочку. Снова заглянув внутрь, он определил, что источник света имеет форму вертикального прямоугольника довольно солидных размеров, и вновь задумался. Именно в этом месте находилась тяжелая деревянная дверь с необычно массивным навесным замком; та самая дверь, которую никогда не открывали и над которой располагалось грубо намалеванное изображение некоего таинственного символа, явно позаимствованного из старинных магических культов или верований. Получалось, что сейчас эта дверь была приоткрыта и где-то за ней горел свет.

Джонс принялся бесцельно бродить по мрачным улицам, убивая время и надеясь позже застать Роджерса в музее. Едва ли он мог четко ответить на вопрос, зачем именно ему понадобилось видеть хозяина музея. Видимо, его беспокоили какие-то смутные предчувствия, связанные с тем диким собачьим воплем и источником света за загадочной дверью с тяжелым навесным замком. Служители музея как раз собирались уходить и ему показалось, что Орабона – тот самый смуглый иностранец – посмотрел на него с лукавым, сдержанным любопытством. Джонсу не понравился этот взгляд, хотя он прежде не раз замечал, что служитель подобным образом смотрит и на своего хозяина.

Опустевший демонстрационный зал казался в этот вечер особенно мрачным, однако Джонс быстрым шагом пересек его и постучал в дверь рабочего кабинета Роджерса. Ответ послышался лишь после некоторой паузы, хотя он отчетливо слышал за дверью шарканье шагов. Наконец, после повторного стука загремел засов и старинная шестипанельная дверь с ворчливым скрежетом приоткрылась, представив взору гостя согбенную фигуру Роджерса с пылающими глазами. С первого взгляда можно было определить, что хозяин музея находится в необычном состоянии. В его приветствии прозвучали оттенки явного злорадства и даже отвращения, а речь сразу же сбилась на вычурные бормотания самого невероятного и зловещего свойства.

Служение древним богам, безымянные жертвоприношения, естественное происхождение некоторых из его потаённых экспонатов – опять та же хвастливая болтовня, которую он высказывал сейчас со все усиливающимся самодовольством в голосе. Джонсу стало ясно, что безумие с новой силой охватывает несчастного мастера. Временами Роджерс бросал мимолетные взгляды в сторону запертой на висячий замок внутренней двери в дальнем конце комнаты, а также на кусок грубой мешковины, валявшийся на полу неподалеку от нее, – под тряпкой явно угадывался какой-то небольшой предмет. С каждой минутой Джонс чувствовал себя все более неуютно и теперь отгонял мысль обсудить с хозяином музея события минувшего дня с таким же упорством, с каким несколькими часами раньше намеревался поговорить с ним.

Замогильный бас Роджерса хрипел от еле сдерживаемого возбуждения, временами сбиваясь на напряженное бормотание.

– Помните, – воскликнул он, – что я рассказывал вам о разрушенном городе в одном из городов Индокитая, где когда-то жило Чо-Чо? Вы не могли не признать тот факт, что я действительно был там – я же показывал вам фотографии, хотя вы и высказали предположение, что фигуру того пловца я вылепил из воска. Если бы вы, как и я, видели его, извивающегося в подземных водоемах…

Ну так вот, я расскажу вам еще кое-что. Я не касался раньше этой темы, потому что хотел сначала довести дело до конца, а уж потом выступать с какими-то заявлениями. Вы увидите снимки и поймете, что географию подделать невозможно, а кроме того у меня есть другие способы доказать вам, что Оно представляет собой отнюдь не продукт моего воскового творения. Вы никогда не видели Его, потому что проводимые эксперименты исключали возможность организации каких-либо выставок или экспозиций.

Хозяин музея бросил странный взгляд в сторону запертой двери:

– Все уходит корнями в тот долгий ритуал, связанный с восьмым фрагментом Пуахота. Когда я наконец разобрался, то понял, что он может иметь лишь одно-единственное значение. Там, на севере, еще до земли Ломара и до того как появился первый человек, жили некие существа, и Оно было одним из них. Поэтому наша экспедиция двинулась в сторону Аляски, из Форт-Мортона начала восхождение на Нутак, причем я все время был убежден, что обязательно найдем Его там. Перед нами предстали громадные, исполинские развалины, целые гектары руин. Мы рассчитывали на большее, но чего можно ожидать по прошествии трех миллионов лет? И не об этом ли рассказывают эскимосские легенды? Нам не удалось найти ни одного проводника, даже самого нищего, так что пришлось самим добираться на санях до Нома, к американцам. Хуже всех в том климате пришлось Орабоне – он всю дорогу был хмурый, постоянно злился.

Чуть позже я расскажу, как мы нашли Его. Когда мы взрывчаткой разрушили лед, скрывавший опоры в самом центре развалин, то обнаружили лестничный марш – он оказался точно таким, каким я его себе и представлял, даже резьба сохранилась. Для нас не составило особого труда избавиться от американцев, да они и сами не горели желанием сопровождать нас дальше. Орабона дрожал как осиновый лист – никогда не подумаешь, когда видишь, с какой надменностью и важностью он ходит сейчас.

Стемнело, но у нас с собой были фонари. Мы обнаружили кости тех, кто приходил туда до нас – много эпох назад, когда климат там был еще довольно умеренный. Некоторые из этих костей принадлежали существам, которых даже трудно себе представить, вообразить. А ниже, на третьем уровне, мы обнаружили трон из слоновой кости, о котором повествовали многие фрагменты. И представьте себе, он не пустовал.

Сидевшее на нем создание даже не шевелилось, и мы поняли, что ему требуется жертвенное подношение. Тогда мы еще не хотели будить Его, сначала надо было организовать доставку в Лондон. Мы с Орабоной отправились наверх, чтобы раздобыть большой ящик. Закончив упаковку, мы обнаружили, что одним нам не под силу преодолеть три лестничных пролета – слишком велики были ступени. Да и груз тоже оказался дьявольски тяжелым. Пришлось позвать американцев, чтобы помогли поднять Его на поверхность. Войти туда они не побоялись, но ведь самое-то главное находилось в ящике. Мы сказали им, что там лежит коллекция резных украшений из слоновой кости, в общем, археологические находки. Увидев краешек резного трона, они, похоже, поверили. До сих пор удивляюсь, как они не догадались, что там находилось сокровище, и не потребовали свою долю.

Роджерс сделал паузу, покопался у себя на столе и извлек внушительных размеров конверт с фотоснимками. Один из них он положил на стол перед собой – изображением вниз, а остальные протянул Джонсу. На фотографиях были поистине странные предметы: покрытые льдом вершины гор, собачьи упряжки с санями, люди в меховых шубах, и на фоне снега – нагромождения руин, причудливые очертания которых и размеры каменных блоков не поддавались никакому описанию.

Один из снимков, сделанных с фотовспышкой, запечатлел поразительный интерьер какой-то палаты, стены которой украшала фантастическая резьба по камню, а в центре стоял трон, по своим пропорциям никак не подходивший для человека. И снова резьба – на гигантской каменной кладке высоких стен и причудливых потолков, – которая скорее всего была наполнена неким символическим смыслом и состояла из совершенно непонятных рисунков и отдельных иероглифических знаков, некоторые из которых упоминались в древних легендах. Над троном был изображен тот самый жутковатый символ, который сейчас красовался в мастерской над запертой на замок деревянной дверью.

И все же Джонс не мог до конца исключать, что весь этот интерьер был не чем иным, как ловкой подделкой, умело созданной декорацией, а потому был не склонен проявлять излишнюю доверчивость.

Роджерс тем временем продолжал:

– Таким образом мы благополучно выехали из Нома и прибыли в Лондон. Это был первый случай, когда мы привезли из экспедиции нечто такое, что можно было попытаться оживить. Я не стал выставлять свою находку перед посетителями музея, поскольку надо было сделать кое-что еще. Оно нуждалось в жертвенном подношении, ибо являлось божеством. Разумеется, я не располагал тем, что Оно привыкло получать, поскольку в наше время подобных предметов и вещей попросту не существует. Но в моем распоряжении было нечто иное. Вы же понимаете, кровь – это жизнь. Даже зловещие призраки и микроскопические создания, по возрасту превосходящие саму Землю, оживают, когда им при соответствующих условиях подносят кровь зверя или человека.

Лицо рассказчика приобретало все более зловещее и отталкивающее выражение, отчего Джонс неловко заерзал в кресле. Похоже, Роджерс заметил состояние собеседника и теперь продолжал уже с явно зловещей улыбкой на лице:

– В Лондон мы прибыли в прошлом году и с тех пор я пробую применять различные варианты ритуалов и жертвоприношений.

От Орабоны особого проку нет, поскольку он с самого начала высказывался против идеи Его оживления. Я чувствую, как его переполняет ненависть, – вероятно, этот туземец попросту боится, кем станет Оно, когда преобразится и выйдет из своего застывшего состояния. С некоторых пор Орабона всегда носит с собой пистолет – болван, как будто существует на Земле способ, позволяющий защититься от Него! Клянусь, если я еще хоть раз увижу, как он достает пистолет, то своими руками удушу его! А еще он хотел, чтобы я окончательно умертвил Его и превратил в восковую фигуру. Но я доведу до конца свой замысел, вопреки усилиям всех этих трусов вроде Орабоны и проклятых, посмеивающихся скептиков вроде вас, Джонс! Я продолжал воспевать ему молитвы, делал необходимые жертвоприношения, и на прошлой неделе преображение произошло. Оно приняло жертву и одобрило ее!

Роджерс облизнул губы, тогда как Джонс продолжал сидеть неподвижно, скованный напряжением. Хозяин музея немного поколебался, затем пересек комнату и подошел к мешковине, под которой угадывался некий предмет. Наклонившись, он взялся за один из углов рогожи и произнес:

– Вы достаточно посмеялись над моей работой, но теперь настало время предъявить вам некоторые факты. Орабона сказал мне, что сегодня днем вы слышали вопль какой-то собаки. Знаете ли вы, что означал этот вопль?

Джонс не сводил с него глаз. Несмотря на все свое любопытство, он с великой радостью убрался бы отсюда, так и не выяснив, что же скрывается за столь волновавшей его загадкой. Но Роджерс был неумолим и стал приподнимать мешковину. Под ней оказалась какая-то смятая, почти бесформенная масса, внешние очертания которой пока ускользали от понимания Джонса. Была ли она некогда живым существом, которое неведомая сила расплющила, высосала из него всю кровь, проткнула в тысяче мест и превратила в обмякшую, переломаную и истерзанную груду плоти?

Спустя мгновение Джонс понял, что перед ним лежали останки того, что некогда было собакой, причем достаточно внушительных размеров, покрытой белесой шерстью. Породу животного определить было невозможно, поскольку неведомая и злобная сила исказила его до неузнаваемости. Шерсть присутствовала лишь местами, словно выжженная кислотой, а оголенная, лишенная крови ткань была поражена бесчисленным количеством ран и порезов необычной округлой формы. Самое фантастическое воображение не могло подсказать, какую муку пришлось вынести несчастному животному.

Охваченный приступом отвращения, к которому примешивалось омерзение от увиденного, Джонс с криком вскочил на ноги:

– Вы мерзкий садист, вы сумасшедший! Совершаете подобное и еще осмеливаетесь разговаривать с нормальным человеком!

Роджерс бросил мешковину и со злобной ухмылкой посмотрел на возвышающегося гостя. Его слова прозвучали неестественно спокойно:

– С чего это вы, болван, решили, что это сделал я сам? Готов, признать, что с нашей ограниченной человеческой точки зрения полученные результаты выглядят действительно малосимпатично. Ну и что из этого? Ведь речь идет не о человеке, и Оно не собирается изображать из себя человека. Делать жертвоприношение – значит просто предлагать. Я предложил Ему собаку, а что уж из всего этого получилось, не моя забота. Оно нуждалось в подношении и приняло его в свойственной Ему манере. Давайте я покажу вам, как Оно выглядит.

Пока Джонс стоял, объятый сомнениями, хозяин кабинета повернулся к столу и взял ту самую фотографию, которая прежде лежала изображением вниз. Теперь он со странным выражением на лице протянул ее Джонсу. Тот взял снимок, машинально посмотрел на него, и уже через секунду его взгляд стал более острым и внимательным, ибо запечатленная на снимке поистине сатанинская сила оказывала почти гипнотическое воздействие.

Определенно, Роджерсу удалось превзойти самого себя, когда он изготовил этот схваченный объективом фотокамеры жуткий кошмар. Объект представлял собой воплощение безмерного, неземного, адского гения, и Джонс почему-то подумал о том, как на него будет реагировать музейная публика. Подобное чудовищное творение попросту не имело права на существование; возможно, одно лишь созерцание его по завершении проделанной работы окончательно сокрушило рассудок его творца. Лишь не замутненный помешательством разум мог вынести кошмарное предположение о том, что это богопротивное творение есть, или когда-то было, пусть болезненной и безмерно экзотической, но все же формой реальной жизни.

Существо на снимке как бы сидело на корточках или балансировало на том, что казалось умелой репродукцией трона, который украшала завораживающая взгляд резьба, встречавшаяся, и на других снимках. Словарь любого языка оказался бы недостаточным, чтобы описать его внешность, ибо нормальное человеческое воображение не смогло бы найти даже приблизительных выражений для передачи увиденного. В нем угадывалось некоторое сходство с позвоночными существами, некогда населявшими Землю, однако и это вызывало немало сомнений. Чудовище имело циклопические размеры, поскольку даже в сгорбленном положении оно вдвое превышало фигуру Орабоны, запечатленного рядом с троном.

У него был почти шаровидный торс с шестью извивающимися членами, каждый из которых завершался крабоподобными клешнями. На верхней части туловища располагался еще один шар, выступающий вперед наподобие пузыря; расположенные треугольником три выпученных глаза чем-то напоминали рыбьи, а тридцатисантиметровый и, очевидно, гибкий хобот и раздувавшиеся боковые органы, походящие на жабры, позволяли предположить, что это была голова. Практически все тело было покрыто тем, что поначалу показалось Джонсу неким подобием меха, но при более пристальном изучении оказалось густо произрастающими темными и тонкими щупальцами или нитями-капиллярами, каждая из которых завершалась чем-то похожим на змеиный рот. На голове и под хоботом щупальца были длиннее и толще и несли на себе отметины в виде спиральных борозд, отдаленно напоминая вьющиеся локоны горгоны Медузы.

Утверждение о том, что подобное создание могло иметь какое-то выражение, показалось бы чудовищным парадоксом, и все же Джонс ощутил, что этот треугольник выпученных рыбьих глаз и косо наклоненный хобот каким-то образом наводили на мысль о смеси ненависти, алчности и безграничной жестокости, выразить которую на человеческом языке было невозможно, поскольку она была замешана на эмоциях иного мира, скорее даже совершенно другой галактики.

«И вот в эту звериную аномалию, – подумал Джонс, – Роджерс вложил всю свою зловещую патологию, весь жуткий гений скульптора».

Существо казалось невероятным, и все же фотография подтверждала факт его существования.

– Ну что, – прервал его раздумья Роджерс, – как Оно вам нравится? Понимаете теперь, что сокрушило ту собаку и миллионом ртов высосало из нее кровь? Ему была нужна жертва, а в дальнейшем потребуются новые. Это в самом деле божество, и я – Его первосвященник нынешних дней. Йа! Шуб-Ниггурат!

Джонс с отвращением и жалостью опустил фотографию.

– Знаете, Роджерс, ничего у вас не выйдет. Существуют ведь определенные границы, и вы сами это знаете. Это прекрасная работа, но вот, пожалуй, и все. Но вам она ничего хорошего не принесет. Лучше вообще не смотреть на подобное – пусть Орабона уничтожит ее, а вы постарайтесь про нее забыть. Я же прямо сейчас разорву эту фотографию.

Роджерс с рычанием вырвал у него из рук снимок и снова уселся за стол.

– Идиот! Вы что, до сих пор считаете, что я блефую?! Думаете, что я вылепил Его, полагаете, что это творение – лишь куча воска? Неужели вы оказались глупее самой обычной восковой куклы? Ну что ж, у меня есть реальные доказательства и вы сами все узнаете! Не сразу, конечно, – сейчас Оно отдыхает после принятия жертвы;– но позже. О, клянусь, тогда вы сами убедитесь в Его силе.

При этих словах Роджерс бросил взгляд в сторону запертой двери, а Джонс взял со скамьи свою шляпу.

– Ну что ж, Роджерс, пусть это случится позже. А сейчас мне надо идти. Но завтра во второй половине дня я навещу вас. Подумайте еще раз над моим предложением – возможно, оно покажется вам здравым. Заодно и Орабону спросите, как и что он думает по этому поводу.

Роджерс обнажил зубы в звероподобном оскале:

– Ах, вам надо идти, да? Струсили, значит?! Наговорили кучу дерзостей, а сами – в кусты! Утверждаете, что все это – сплошной воск, а когда я предложил вам продемонстрировать доказательства, вздумали ретироваться? Вы вроде тех моих приятелей, с которыми я заключал пари на то, что они не смогут провести в музее ночь. Приходили сюда такие бравые, а через какой-то час не могли унять дрожь и колотили в дверь, чтобы их выпустили. Значит, мне надо спросить мнение Орабоны? Вы оба против меня! Вы задумали сокрушить наступающее царствие Его!

Джонс хранил молчание.

– Нет, Роджерс, – наконец проговорил он, – никто не настроен против вас. Кстати сказать, я не боюсь ваших фигур и, более того, восхищаюсь вашим мастерством. Но сегодня мы оба немного разгорячились, так что, думаю, будет лучше, если мы оба как следует отдохнем, а потом продолжим наш спор.

Роджерс между тем не отставал:

– Значит, не боитесь? Так что же вы торопитесь уйти? Послушайте, мне действительно интересно, хватит ли у вас сил провести здесь, в музее, ночь? Одному, в полной темноте. Куда вы так спешите, если утверждаете, что не верите в Него?

Похоже, Роджерса обуяла какая-то новая идея, и теперь Джонс внимательно смотрел на него.

– Никуда я особо не спешу, – спокойно возразил он, – но что за польза будет от того, что я проведу здесь ночь в полном одиночестве? И кому это что докажет? Меня лично смущает лишь то обстоятельство, что здесь неудобно спать. И что от всего этого получите вы?

Внезапно его посетила новая идея.

– Послушайте, Роджерс, – примирительно проговорил он, – я спросил вас, зачем вам все это надо? И кому это вообще надо? А ведь в самом деле, если я соглашусь, это докажет лишь то, что все ваши куклы остаются лишь куклами и что вы не должны впредь позволять своему воображению разыгрываться настолько, чтобы устраивать сцены подобные той, свидетелем которой я только что был. Ну хорошо, представим, что я действительно останусь на ночь. Но если я просижу здесь до утра, согласитесь ли вы по-новому взглянуть на все эти вещи? Например, отправитесь месяца на три в отпуск и позволите Орабоне разрушить ваше новое творение? Ну как, разве подобное условие несправедливо?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю