Текст книги "Ужас в музее"

Автор книги: Говард Филлипс Лавкрафт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Три часа спустя прогремел выстрел. Эд Клейн пустил себе пулю в висок, оставив на расшатанном столе возле кровати лист бумаги, исписанный крупным почерком. Как выяснилось позже по огрызку карандаша и печке, наполненной золой, сначала он написал гораздо больше; но затем решил не говорить всего и отделался туманными намеками. Уцелевший кусок текста оказался всего лишь безумным предостережением, нацарапанным небрежным почерком со странным наклоном влево, – бред явно больного ума. Манера выражения была тем более странной, что Эд слыл человеком флегматичным и рассудительным.

Ради бога никогда не ходите к этой горе она часть какого-то мира настолько ужасного и древнего что об этом и говорить нельзя мы с Уокером пошли и нас взяли в эту штуку просто исчезает временами и снова появляется и весь мир снаружи бессилен по сравнению с тем что могут сделать они – они живут вечно молодыми как они хотят и нельзя сказать что они люди или призраки – и что они делают об этом говорить нельзя и там есть только один вход – нельзя сказать какой они величины – после того что мы видели я не хочу жить Франция ничто рядом с этим – и следите чтобы люди держались подальше о боже! все бы так и поступали если бы увидели бедного Уокера каким он стал в конце.

Искренне ваш

Эд Клейн

При вскрытии обнаружилось, что внутренности Клейна были перемещены слева направо, словно его вывернули наизнанку. Позже по документам армейской медкомиссии установили, что он был совершенно нормальным, когда демобилизовался в мае 1919 года. Была ли допущена ошибка в бумагах или с Эдом на самом деле произошла беспрецедентная метаморфоза, остается загадкой, как и происхождение странного шрама-иероглифа на лбу.

На этом исследование холма было закончено. Следующие семь лет никто не приближался к нему, и лишь у немногих возникало желание направить в его сторону бинокль. Время от времени люди нервно посматривали на одинокую возвышенность, круто вздымавшуюся над равниной в западном направлении, и вздрагивали, заметив маленькое темное пятнышко, которое двигалось по вершине днем, и мерцающий огонек, танцующий по ночам. Все решили, что тайна не подлежит раскрытию, и по общему соглашению перестали говорить об этом предмете. Это было нетрудно: земли, слава богу, хватало. И жизнь мирно катилась по накатанной колее. К холму не вело никаких дорог, словно там было море, болото или пустыня. И вот еще одно доказательство бедности людского воображения: шепотом сообщаемые детям и приезжим сказки о кургане вскоре опять приняли форму истории о кровожадном призраке-индейце и его жертве. Только жители резервации и старожилы вроде Мамаши Комптон помнили о намеках на дьявольщину и жуткую потустороннюю угрозу, звучавших в рассказах тех, кто вернулся с холма покалеченным умственно и физически.

Было уже очень поздно, и Мамаша Комптон давно поднялась к себе спать, когда Клайд закончил свой рассказ. Я не знал, что думать об этой страшной загадке, хотя все во мне протестовало против выводов, противоречащих здравому смыслу. Что привело к безумию тех, кто побывал на кургане? И хотя я был глубоко потрясен услышанным, все это скорее подталкивало меня к поискам, нежели удерживало от них. Разумеется, я должен докопаться до сути, я должен действовать уверенно и не поддаваться фантазиям. Комптон понял мое настроение и озабоченно покачал головой. Потом он знаком пригласил меня выйти на улицу.

Мы вышли на тихую боковую улочку и двинулись по ней при свете ущербной августовской луны. Через несколько шагов мы очутились на окраине поселка. Луна висела низко, не затмевая многочисленные звезды, и я смог увидеть не только склонившиеся к западу созвездия Альтаира и Веги, но и таинственное мерцание Млечного Пути. Затем я посмотрел в направлении, которое мне указал Комптон. И вдруг заметил проблеск. Нет, не звезды – это был голубоватый огонек, который двигался вдоль Млечного Пути совсем низко над горизонтом и казался зловещим и жутким, что странно контрастировало с общим настроением мирно спящего ландшафта. В следующий миг мне стало ясно, что свет шел от вершины холма, расположенного далеко на западе этой величественной, слабо освещенной равнины, и я обернулся к Комптону с вопросом.

– Да, – ответил он, – этот призрачный свет – с кургана. Не было еще такой ночи, когда бы мы его не видели, – и нет ни одной живой души в Бингере, которая бы осмелилась пойти в том направлении. Скверное это дело, молодой человек, и если ты достаточно умен, ты оставишь его в покое. Лучше брось свои поиски, сынок, и займись какими-нибудь другими легендами. У нас их здесь хватает, Бог свидетель!

II

Однако я не собирался следовать советам Комптона; и хотя он предоставил мне отличную комнату, я не смог сомкнуть глаз в ожидании утра, когда можно будет воочию увидеть дневной призрак, а также поговорить с индейцами из резервации. Я собирался действовать неторопливо и наверняка, вооружившись всеми доступными сведениями об этом деле, расспросив и белых, и краснокожих, прежде чем приступить непосредственно к археологическим поискам. На рассвете я встал, оделся и, когда услыхал, что все остальные в доме тоже поднялись, спустился вниз. Комптон разводил огонь на кухне, а его мать возилась в кладовой. Заметив меня, он кивнул и через минуту пригласил выйти на улицу, ярко освещенную солнцем. Я уже знал цель нашего пути и, пока мы шли по переулку, сколько мог напрягал зрение, глядя на запад через равнину.

Там я увидел курган – далекий и необычный своей геометрически правильной формой. Судя по всему, он был от 30 до 40 футов высотой и около сотни ярдов в длину. Комптон сказал, что он имеет форму сильно растянутого эллипса. Я знал, что Комптон бывал на кургане несколько раз и благополучно возвращался обратно. Глядя на контур, вырисовывающийся в темной небесной сини, я пытался отметить все его самые незначительные неровности, и мне вдруг показалось, что по нему что-то движется. Сердце мое забилось: я схватил мощный бинокль, протянутый Комптоном, и торопливо навел его. Сначала я увидел лишь густой кустарник на окраине холма, но потом в поле зрения возникло еще что-то.

Несомненно, это был человек, и я сразу понял, что вижу дневной «призрак индейца». Так и есть, высокая, худая, закутанная в темный плащ фигура с черными волосами, перевязанными лентой, и морщинистым, медным, бесстрастным, орлиным лицом классического индейца. И все же опытным взглядом этнолога я сразу определил, что этот краснокожий был не из тех, что в настоящее время известны истории; он принадлежал к какой-то иной расе или культуре. Современные индейцы – брахицефалы, круглоголовые, и вы не отыщете среди них долихоцефалических, или удлиненных, черепов, которые находили в двухтысячелетней давности останках древнего пуэбло; но череп этого человека был вытянут столь отчетливо, что я заметил это с огромного расстояния даже в неясном преломлении бинокля. Я также обнаружил, что узор на его одежде был выполнен в манере, совершенно не похожей на традиционное искусство племен юго-запада. Его блестящие металлические украшения и короткий меч или какое-то подобное ему оружие, висевшее на боку, не походили ни на что, о чем я когда-либо слышал.

Пока он шагал туда и обратно по вершине холма, я наблюдал за ним в бинокль, отмечая его походку и посадку головы, и у меня сложилось стойкое убеждение в том, что этот человек, кем или чем бы он ни был, определенно не являлся дикарем. Я инстинктивно почувствовал, что это было дитя цивилизации, хотя какой именно, сказать нельзя. Наконец он исчез за дальним краем холма, словно спустился по противоположному, невидимому склону. Я в замешательстве опустил бинокль. Комптон смотрел на меня вопросительно, и я неопределенно кивнул.

– Что вы думаете об этом? – наконец спросил он. – Вот то, что мы наблюдаем в Бингере каждый день – и всю жизнь.

Полдень застал меня в индейской резервации за разговором с Серым Орлом, который каким-то чудом был еще жив, хотя говорили, что ему уже исполнилось 150 лет. Это был необычный, внушительного вида человек – суровый, бесстрашный вождь из тех, что когда-то имели дело с авантюристами, торговцами в кожаных одеждах, отделанных бахромой, и французскими чиновниками в бриджах и треуголках, – и я был рад заметить, что мое почтительное обращение понравилось вождю. Однако его расположение ко мне не помешало ему начать меня отговаривать, как только он узнал, чего я добиваюсь.

– Ты хороший мальчик – ты не тревожить тот курган. Плохое колдовство. Большое зло под ним – схватить, когда ты копать. Нет копать, нет делать вред. Такой же, когда я мальчик, такой же, когда мой отец и его отец мальчик. Всегда мужчина ходить один день, скво без головы она ходить ночь. Белый человек в железный куртка они пришли от заката вниз по большой реке – много дней назад – три, четыре времени больше Серого Орла – два времени больше, чем французы, – все такое же после них. Много назад никто не ходить близко маленькие горы и глубокие долины с каменными пещерами. Еще много назад, эти древние не прятаться, выходить наружу, строить поселки. Приносить много золото. Я от них, ты от них. Потом прийти большая вода. Все меняться. Никто не выходить, никого не пускать. Если входить – нет выходить. Они не умирать – нет как Серый Орел – ущелья на лице и снег на голове. Как воздух – немного человек, немного дух. Плохое колдовство. Иногда ночью дух выходит наружу на получеловек-полуконь с рогом и сражаться, где однажды сражались люди. Держаться далеко от этого места. Нет хорошо. Ты хороший мальчик – идти назад и оставить этот древний одни.

Это все, чего я смог добиться от старого вождя, а остальные индейцы и вовсе молчали. Видимо, Серый Орел серьезно разволновался при мысли, что я собираюсь отправиться на холм, которого он так малодушно боялся. Когда я покидал резервацию, он остановил меня для последнего торжественного прощания и вновь попытался добиться обещания не ходить на курган. Когда он понял, что это бесполезно, то не совсем уверенно достал что-то из мешочка оленьей кожи и очень важно протянул мне. Это был полустертый, но прекрасно отчеканенный металлический диск диаметром около двух дюймов, украшенный странными изображениями и подвешенный на кожаный шнурок.

– Ты не соглашаться, тогда Серый Орел не мог говорить, что тебе будет. Но если помочь, вот хорошее колдовство, от моего отца – он получил от его отца – он получил от его отца все назад близко к Тирава, отцу всех людей. Мой отец говорить: «Ты держаться далеко от древних, держаться далеко от маленьких гор и долин с каменными пещерами. Но если древние придут наверх взять тебя, тогда ты им показать это колдовство. Они знать. Они сделать его много лет назад, они глядеть, тогда они, может быть, не делать такое плохое колдовство. Но нет можно говорить. Ты держаться далеко все равно. Они нет хороший. Нет сказать, что они делать».

Говоря это, Серый Орел повесил амулет мне на шею, и я заметил, что вещь и в самом деле была весьма любопытной. Чем дольше я смотрел на нее, тем больше восхищался, не только потому, что предмет был сделан из какого-то тяжелого, темного цветного металла, совершенно мне неизвестного, но главным образом потому, что он был исполнен с поразительным художественным мастерством. Насколько я мог разобрать, с одной стороны медали находилось тончайшей работы изображение змеи, а с другой – осьминог или какое-то другое чудовище с щупальцами. Там также было несколько полустертых иероглифов, о которых ни один археолог в мире не смог бы сказать ничего определенного. Позднее с разрешения Серого Орла я отдал диск на исследование опытным историкам, антропологам, геологам и химикам, но они лишь преподнесли мне ворох новых загадок. Химики сказали, что диск представляет собой соединение неизвестных металлов с тяжелым атомным весом, а один геолог предположил, что этот сплав, вероятно, добыт из метеоритов, прилетевших из неизвестных уголков межзвездного пространства. Я не уверен, что именно этот диск спас мою жизнь и рассудок, но Серый Орел убежден в этом. Он снова носит его, и я иногда думаю: не этим ли объясняется его необыкновенное долголетие? Все его предки, носившие амулет, прожили гораздо больше ста лет и жили бы еще, если бы не погибли в бою. А может, если оберегать Серого Орла от несчастных случаев, он вообще никогда не умрет? Но я забегаю вперед.

Вернувшись в поселок, я попытался что-нибудь еще выяснить о кургане, однако натолкнулся на глухое сопротивление. Мне, пожалуй, было приятно чувствовать, как люди заботились о моей безопасности, но я не внял их увещеваниям. Я показал им амулет Серого Орла, и оказалось, что никто раньше не слышал о нем и не видел ничего подобного. Все согласились, что это не может быть индейской реликвией, и предположили, что предки старого вождя получили этот предмет от какого-нибудь торговца.

Когда жители Бингера поняли, что не смогут удержать меня, они сделали все, чтобы получше снарядить меня в дорогу. Еще до приезда сюда я примерно знал, какую работу мне придется выполнять, и захватил с собой мачете и траншейный нож для расчистки кустарника и выемки грунта, электрические фонари на случай работы под землей, веревку, полевой бинокль, рулетку, микроскоп и разные мелочи для непредвиденных обстоятельств – ровно столько, чтобы это уместилось в удобном саквояже. К этому снаряжению я добавил лишь тяжелый револьвер, который меня заставил взять местный шериф, и кирку с лопатой для ускорения работы.

Кирку и лопату я решил нести, перебросив через плечо на крепкой веревке, так как очень скоро понял, что не могу рассчитывать на помощников. Поселок, конечно, будет наблюдать за моим походом во все имеющиеся бинокли, но ни один житель не пройдет и ярда по плоской равнине в сторону кургана. Свой поход я назначил на раннее утро, и остаток дня ко мне относились с неловким благоговением, как к человеку, который собирался отправиться навстречу смерти.

С наступлением утра – туманного, но не хмурого – весь поселок высыпал меня провожать. Одинокая фигура индейца, как обычно, уже маячила на вершине кургана, и я решил не выпускать ее из виду, пока буду приближаться к цели своего путешествия. В последний момент мной овладел безотчетный страх, и я, поддавшись слабости, вынул амулет Серого Орла и повесил на грудь, чтобы его могли видеть призраки и кто угодно еще. Простившись с Комптоном и его матерью, я бодро двинулся в путь, несмотря на то что нес тяжелый саквояж, а лопата и кирка бряцали у меня за спиной; в правой руке я держал бинокль и время от времени посматривал на одинокого призрака. Приблизившись к холму, я увидел индейца вполне отчетливо, и его морщинистое безволосое лицо вдруг показалось мне воплощением безграничного зла. Меня также поразило, что его сверкающий золотом чехол для оружия был украшен иероглифами, подобными тем, что были начертаны на моем амулете; качество отделки одежды и украшений свидетельствовало о высокой культуре. Вдруг я увидел, как он направился вниз по дальней стороне кургана и исчез из виду. Когда десять минут спустя я поднялся на вершину, она была пуста. Вряд ли нужно рассказывать о том, что я обследовал холм со всех сторон и произвел всевозможные измерения. Курган глубоко поразил меня, в его слишком правильных очертаниях, казалось, таилась какая-то угроза. Это было единственное возвышение на огромной равнине, и я был уверен, что оно искусственного происхождения. Крутые склоны его выглядели девственными, без всяких следов человеческого присутствия. На вершину не вела ни одна тропа, и поскольку я был тяжело нагружен, мне удалось вскарабкаться туда лишь с большим трудом. Вершина представляла собой довольно ровное плато в форме эллипса примерно 300 на 50 футов, сплошь покрытое густой травой и плотным кустарником и напрочь лишенное каких-либо следов ежедневного присутствия здесь одинокого «часового». Это меня потрясло, так как ясно доказывало, что старый индеец, каким бы живым он ни казался, был всего лишь плодом коллективных галлюцинаций.

С тоской и тревогой я оглянулся на поселок и кучку черных точек – наблюдавших за мною людей. Наведя на них бинокль, я увидел, что они, в свою очередь, жадно рассматривают меня; с самым беспечным видом я помахал им шляпой, чтобы успокоить, но мое собственное состояние было далеко от спокойствия. Затем я сбросил на землю кирку и лопату, вынул мачете и начал расчищать кустарник. Это было довольно утомительно, и я чувствовал безотчетный страх всякий раз, когда какой-нибудь порыв ветра с едва ли не преднамеренной ловкостью мешал моей работе. Временами чудилось, что какая-то сила тянет меня назад, воздух впереди меня как бы сгущался, и словно чьи-то невидимые руки дергали за запястья. И хотя дело продвигалось, мне казалось, что я расходую энергию впустую.

Ближе к полудню мне стало ясно, что в опутанной корнями земле к северному краю кургана тянется небольшое чашеобразное углубление. И хотя в итоге это могло ничего не означать, я мысленно отметил, что верно выбрал место для раскопок. В то же самое время я обнаружил другую очень странную вещь, а именно: индейский амулет, болтавшийся у меня на шее, вел себя как-то необычно в месте, находившемся футах в семнадцати к юго-востоку от упомянутой впадины. Его круговые движения замедлялись, стоило мне наклониться над этой точкой; он словно тянул меня вниз, как бы притягиваемый магнитом, скрытым в почве. В конце концов я решил копать именно тут.

Едва я воткнул лопату, меня поразила странная тонкость слоя красноватой почвы. Вокруг вся земля состояла из красного песчаника, а здесь, на глубине меньше фута, я обнаружил необычный черный суглинок. Это была точно такая же почва, что встречается в странных глубоких долинах, расположенных к югу и западу от этих мест; ее, должно быть, принесло сюда с большого расстояния еще в доисторическую эпоху. Пока я копал, стоя на коленях, я почувствовал, как кожаный шнурок натягивается на моей шее, словно что-то в земле тянуло к себе металлический талисман. Потом я наткнулся на твердую поверхность и решил, что достиг скальной породы. Потыкав вокруг, я понял, что ошибся. С величайшим изумлением я извлек из земли заплесневелый тяжелый предмет цилиндрической формы около фута длиной и четырех дюймов в диаметре. Мой амулет немедленно прилепился к нему, словно его приклеили. Я очистил предмет от черной глины, и мое изумление возросло еще больше при виде открывшихся моему взору барельефов. Весь цилиндр был покрыт изображениями и иероглифами. С растущим волнением я увидел, что они выполнены в той же неизвестной манере, что на амулете Серого Орла и на желтых украшениях призрака, которые я успел рассмотреть в бинокль.

Сев на землю, я почистил цилиндр о грубый вельвет моих брюк и обнаружил, что он сделан из того же тяжелого блестящего неизвестного металла, что и амулет, – отсюда, несомненно, и происходило странное притяжение. Орнаменты и гравировка были загадочными – безымянные чудовища и узоры, выполненные в зловещей манере, но с очень высоким мастерством. Я долго не мог разобраться с этой штуковиной и бесцельно вертел ее в руках, пока не заметил на одном ее конце щель. Тогда я стал нетерпеливо искать способ открыть предмет и наконец обнаружил, что его конец просто откручивается.

Колпачок поддавался с трудом, но в конце концов отвинтился, и я почувствовал странный аромат, исходивший из цилиндра. Единственным его содержимым был большой сверток желтоватого, похожего на бумагу материала, испещренного зеленоватыми значками, и на мгновение я испытал благоговейный трепет при мысли, что держу в руках письменный ключ к неизвестным древним мирам и безднам. Однако, развернув список, я увидел, что он написан по-испански – на пышном, торжественном испанском языке давно ушедшего времени. В золотом свете заката я с трудом разбирал заголовок и первый абзац, пытаясь расшифровать чудовищно прерывистый почерк исчезнувшего автора. Куда ведет этот след? На какое открытие я нечаянно натолкнулся? Первые же слова вызвали во мне бурю восторга и любопытства, ибо не только не уводили меня от первоначальных поисков, но лишь укрепили уверенность, что я действую в правильном направлении.

Желтый свиток с зеленоватыми буквами начинался четким заголовком, за которым следовали церемонные призывы поверить в те невероятные откровения, о которых пойдет речь:

«RELACION DE PANFILO DE ZAMACONA

Y NUŇES, HIDALGO DE LUARCA EN

ASTURIAS, TOCANTE AL MUNDO SOTERRÁNEO

DE XINAIÁN, A D. MDXLV

En el nombre de la santísima Trinidad, Padre, Hijo, у Espíritu-Santo, tres personas distintas у un solo. Dios verdadero, у de la santísima Virgen muestra Seсora, YO, PÁNFILO DE ZAMACONA, HIJO DE PEDRO GUZMAN Y ZAMACONA, HIDALGO, Y DE LA DOŇA YNÉS ALVARADO Y NUŇES, DE LUARCA EN ASTURIAS, juro para que todo que deco está verdadero como sacramento…»

Я остановился и задумался над необычайной важностью того, что мне пришлось прочесть. «История, написанная Панфило де Самакона-и-Нуньес, дворянином из Луарки, что в Астурии, повествующая о подземном мире Ксинайан, найденном в лето Господне 1545 года…» Здесь было слишком много информации, чтобы постичь все разом. Подземный мир – опять эта навязчивая тема индейских легенд и рассказов тех, кто вернулся с кургана. И дата – 1545 год: что это может означать? Мои глаза пробежали вниз по раскрытой части свитка и почти сразу же натолкнулись на имя Francisco Vásquez de Coronado. Автор этой рукописи несомненно был одним из людей Коронадо, [54]54
  Коронадо,Франсиско Васкес де (1510–1544) – испанский конкистадор, в 1540–1542 гг. возглавлявший экспедицию во внутренние области Северной Америки, главной целью которой была сказочно богатая Сивола, Страна Семи Золотых Городов. Ничего похожего на цветущие многолюдные города найти не удалось, как не была найдена и страна Кивира (см. выше), и по возвращении в Мексику Коронадо подвергся опале.


[Закрыть]но что он делал в этой далекой земле через три года после того, как весь отряд вернулся назад? Однако из дальнейшего стало ясно, что текст, открытый моему взору, был всего лишь кратким отчетом о походе Коронадо на север и не имел существенных расхождений с уже известными историческими сведениями.

Лишь угасающий свет помешал мне развернуть рукопись до конца, а в своем нетерпении я почти позабыл о наступлении ночи и об опасности этого места. Но об этом помнили другие – я услышал громкие крики людей, собравшихся на окраине поселка. Дав им знак, я засунул рукопись обратно в таинственный цилиндр, с трудом оторвал от него амулет и уложил все это вместе с мелким инструментом в саквояж. Кирку и лопату я решил оставить до следующего дня. Взяв саквояж, я с трудом спустился по крутому склону и через четверть часа уже был в поселке, рассказывая об увиденном и демонстрируя свою странную находку. Когда стало темно, я оглянулся на холм и с содроганием увидел, что на вершине его зажегся голубоватый факел ночного призрака – индианки.

Мне не терпелось заняться рукописью; однако, зная, что для хорошего перевода нужны время и покой, я с неохотой отложил это на более поздний час. Пообещав жителям наутро подробный рассказ об увиденном, я отправился с Клайдом Комптоном домой и немедленно поднялся в свою комнату, чтобы погрузиться в перевод. Моему хозяину и его матери хотелось услышать о моих приключениях, но я решил, что лучше подождать до тех пор, пока я не прочту весь текст и смогу изложить суть дела точно и безошибочно.

Открыв саквояж при свете единственной электрической лампочки, я вынул цилиндр и тут же снова почувствовал, что он притягивает индейский амулет к своей резной поверхности. Рисунки зловеще мерцали на неизвестном блестящем металле, и я не мог без содрогания разглядывать злобно смотревшие на меня в упор неестественные, дьявольские изображения, выполненные с исключительным мастерством. Сейчас я жалею, что не сфотографировал эти рисунки – хотя, может быть, это и к лучшему. Но чему я действительно рад, так это тому, что я не смог тогда точно опознать существо с головой осьминога, изображение которого преобладало в большинстве изысканных орнаментов и которое в рукописи именовалось «Тулу». Недавно я сличил это изображение и рассказ о нем в рукописи с некоторыми новонайденными преданиями о чудовищном и загадочном Ктулху, спустившемся со звезд, когда наша юная Земля была сформирована лишь наполовину; знай я тогда об этой связи, я бы не стал оставаться с этой штуковиной в одной комнате. Другой мотив рисунков, полуантропоморфный змей, был легко узнаваем как прототип легендарных Йига, Кетцалькоатля и Кукулькана. Перед тем как открыть цилиндр, я проверил его магнитные свойства в сочетании с другими металлами, но обнаружил, что на них сила притяжения не действует. Странный магнетизм этого ужасного осколка неведомого мира проявлялся только в присутствии ему подобного.

Наконец я достал рукопись и углубился в перевод. Одновременно я делал по-английски краткую запись содержания, а время от времени натыкаясь на какое-нибудь особенно непонятное или устаревшее слово или выражение, сожалел, что не захватил с собой испанский словарь. Странно было почувствовать себя отброшенным на четыре века назад – в год, к которому относятся первые сведения о моих собственных предках, домоседах-помещиках из Сомерсета и Девона. Во времена правления Генриха Восьмого они и не думали, что их потомок родится в Новом Свете в Виргинии; и вот оказывается, что в ту давнюю пору загадка кургана будоражила умы людей так же, как и сегодня. Это чувство отброшенности назад в прошлое было оттого острее, что я инстинктивно понимал: загадка, которая объединяла меня со стародавним испанцем, пришла из таких далеких бездн времени, из такой внеземной вечности, что несчастные четыре сотни лет тут ничего не значат. Достаточно было одного взгляда на цилиндр, чтобы почувствовать, что между всеми людьми на этой земле и его тайной лежит непроходимая пропасть времен. Эта загадка одинаково ставила в тупик Панфило де Самакона и меня; и в той же мере она могла бы озадачить Аристотеля или Хеопса.