Текст книги "«Вспомни!»"

Автор книги: Глеб Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

5

Несчастье с Томасом задержало нас, и только через три недели, жарким июньским полднем, мы вышли из самолета на аэродроме возле Бургаса.

Морис заранее списался с болгарскими властями, и нас встретил высокий черноволосый человек лет тридцати, с красивым, точеным профилем.

– Добър ден! Георги Раковский, – представился он и поспешно добавил на безукоризненном немецком языке, видно, чтобы сразу внести полную ясность: – Сотрудник государственной безопасности.

Я с любопытством посмотрела на него. Мне понравилась его прямота. Конечно, помогать в наших поисках должен был сотрудник именно такого учреждения: ведь все материалы, связанные с военным временем, наверняка хранятся у них. К тому же, как предупреждал Морис, поиски нам придется вести в пограничной зоне, – еще удивительно, как нас туда вообще пускают.

Раковский был в штатском – белая рубашка с закатанными рукавами и распахнутым воротником, безукоризненно выутюженные серые брюки. В свою очередь, он так пристально рассматривал Томаса, словно мысленно сличал его лицо с какими-то фотографиями, возможно хранящимися у них в архивах… И татуировку у него на запястье он сразу заметил, так и впился в нее глазами.

Это внимание, похоже, немного напугало бедного Томаса. Он словно почувствовал себя преступником и, наверное, сам уже был не рад, что начал поиски богатых родичей…

Расспросив, как долетели, Раковский учтиво осведомился, хотим ли мы сразу отправиться в путь или желаем отдохнуть и осмотреть Бургас.

– Нет, давайте не терять времени! – по-моему, не слишком вежливо ответил Морис.

Раковский склонил голову, выражая полную покорность, и сказал:

– Хорошо. Тогда поедем в Ахтополь. Там остановимся и будем тщательно осматривать окрестности. Собственно, административный центр Странджанского края – городок Малко Тырново. Но он довольно далеко от моря…

– Нет, искать надо на побережье, – перебил Морис. – Ему все время снилось море где-то поблизости.

– Тогда надо остановиться в Ахтополе, – кивнул Раковский.

– Это далеко отсюда?

– Восемьдесят два километра.

– Туда можно добраться самолетом? Хотя нет, лучше поездом: может, Томас узнает дорогу.

– Машина ждет, – ответил Раковский. – Это недалеко, а поезда туда не ходят. Здесь конец железной дороги, в Бургасе.

– Тупик? – оживился Морис. – А где вокзал?

– В городе. Рядом с портом.

– Надо туда непременно заглянуть, – сказал Морис и многозначительно кивнул мне.

Я его поняла без слов: вокзал рядом с гаванью, – неужели тот самый, что Томас видел однажды во сне?!

Мы сели в большую, просторную машину, кажется советского производства, и помчались по широкому шоссе. Раковский вел машину сам, и, надо сказать, мастерски.

Он все-таки ухитрился, не отклоняясь от цели, показать нам Бургас.

Город был зеленый, тенистый, с прямыми улицами и широкими бульварами.

– Драматический театр, один из лучших в Болгарии, – пояснял наш проводник. – А это опера. Поют любители, но очень неплохо… Картинная галерея… А вот и вокзал.

Мы вышли из машины, с любопытством озираясь вокруг. Вокзал был большой, нарядный, монументальный, а прямо перед ним раскинулся шумный порт. Мы постояли па площади, прислушиваясь к уличному шуму и пароходным гудкам, потом осмотрели здание вокзала, вышли на перрон, заполненный спешащими людьми…

Нет, все это явно ни о чем не напоминало Томасу.

– В Бургасе один вокзал? – разочарованно спросил у Раковского Морис.

– Нет, – ответил тот и при этом утвердительно кивнул.

Я как зачарованная уставилась на него. И потом, до самого конца нашей поездки, так и не могла привыкнуть к этому удивительному обычаю, хотя и сталкивалась с ним буквально на каждом шагу, по нескольку раз в день.

– Есть еще один вокзал, имени Павлова, – продолжал Раковский, в свою очередь удивленно поглядывая на меня и не понимая, что в его поведении вдруг так меня заинтересовало. – Он поменьше.

– И дальше от моря? – спросил нетерпеливо Морис.

– Нет, тоже совсем рядом.

Мы осмотрели и этот вокзал.

– Кажется, я здесь бывал, – нерешительно пробормотал Томас, покосившись на стоявшего рядом Мориса.

Тот засмеялся и хлопнул его по плечу:

– Хотите сделать мне приятное? Не надо, Томас. Прошло столько лет, и тут наверняка все изменилось, так что вряд ли вы узнаете тот вокзал. К тому же товарный поезд, который вам тогда снился, стоял, наверное, где-то на дальних путях. Вы же рассказывали, что к нему никого не подпускали. Чтобы найти это место, нам придется облазить все пути на всех вокзалах Болгарии. Нет уж, давайте лучше искать прямо ваш родной дом. Уж его-то вы сразу узнаете наверняка. Едем в те края, где женщины танцуют на раскаленных углях. Мы увидим, надеюсь, эти пляски? – повернулся Морис к улыбающемуся Раковскому.

– Боюсь, что нет, – ответил тот, опять утвердительно кивая. – Они бывают обычно весной.

– Жаль. Но все равно – едем!

– Но вы должны хотя бы пообедать перед дорогой, – смутился Раковский. – У нас так не принято встречать гостей…

– Ничего, перекусим на месте. Времени у нас мало. Едем!

Мы переехали через мост и помчались по дамбе, проложенной между морем и огромным озером, густо заросшим тростником. Потом шоссе вырвалось на простор, и Раковский прибавил скорость. Мелькали мимо современные отели из стекла и бетона, маленькие живописные домики в зелени садов.

Дорога шла по самому берегу моря. Оно то исчезало ненадолго за садами, чтобы потом вырваться к самому шоссе какой-нибудь узкой, скалистой бухточкой, то победно открывало взору весь свой неоглядный простор, где разгуливал над песчаными пляжами свежий, бодрящий ветер и призрачно маячили в туманной дали пестрые паруса.

Нас, привыкших с детства к горным долинам Швейцарии, этот простор очаровал больше всего. Ничего подобного у нас не увидишь.

Горы были и здесь: смутно виднелись в голубом мареве справа на горизонте, но совсем иные, чем у нас, – пологие, словно игрушечные, уютные, с мягкими очертаниями. Томас жадно вглядывался в них. Ему явно что-то припоминалось!

Мы молчали, чтобы не мешать ему. День выдался жаркий, но в машине было прохладно. Серая лента дороги слепила глаза. Бетон шелестел под шинами, звонко стучали мелкие камушки.

Потом горы словно выросли и прижали дорогу к самому морю. На их пологих склонах густо росли дубы и буки, вонзались в бледное, словно выгоревшее от зноя небо, острые вершины кипарисов.

– Странджа-Планина, – сказал Раковский. – Начинается Странджанский край.

Мы приникли к стеклам, стараясь получше рассмотреть родину Томаса, которую так долго искали.

Мелькали зеленые сёла, рыбачьи поселки. В сущности, таким небольшим поселком был и Ахтополь, приютившийся на скалистом полуострове, далеко вдававшемся в голубой залив.

Тишина. Прямо на камнях набережной сохнут рыбачьи сети.

Раковский привез нас в маленькую, но очень уютную гостиницу, где все было как-то по-домашнему. Когда мы устроились, он предложил показать нам город, но ни у кого не оставалось сил.

– Потом, потом, в свободное время, – сказал Морис. – Ведь Томас сказал во сне, что родился и жил не в городе. Город от нас не уйдет.

Поужинав в небольшом ресторанчике возле гостиницы, мы завалились спать.

А рано утром неугомонный Раковский уже повез нас по окрестным селам. Наверное, мы повидали их за день не меньше тридцати и к концу поездки уже тупо смотрели вокруг.

Несколько раз Томас как будто что-то припоминал и просил остановиться. Но потом обескураженно покачивал головой, молча вздыхал, и мы снова садились в машину.

– Не огорчайтесь, – утешал его Морис. – С каждым бывают такие случаи, когда он вроде узнает места, где на самом деле никогда не бывал раньше. У нас, у психологов, эта особенность человеческой памяти так и называется: «уже видел», специальный термин даже есть – «deja vu». А тем более при вашем настроении, когда вы смотрите на все вокруг со страстным желанием узнать, вспомнить. Не беспокойтесь – вспомните!

На другое утро поиски продолжались, и снова сёла мелькали перед нами словно в калейдоскопе.

До Мориса даже не сразу дошло, когда Раковский, остановив машину возле каменного бассейна с фонтанчиком на площади одного из селений, многозначительно сказал ему:

– Это Былгари.

– То самое? – Глаза у Мориса загорелись, он начал оглядываться по сторонам.

– То самое, – подтвердил наш проводник. – Но нестинарские игры бывают тут лишь весной, по большим праздникам.

– Может, удастся их уговорить, чтобы показали нам эти пляски сейчас? – с надеждой спросил Морис.

– Вряд ли, – ответил Раковский. – Ведь это не цирк, дело для них серьезное, связанное с религией, старыми обычаями.

– Да, конечно, вы правы, – смутился Морис и повернулся к Томасу. – Ну, здесь вы видели женщин, пляшущих на углях? Узнаёте селение?

Тот неуверенно покачал головой:

– Не знаю.

– Впрочем, пляски здесь бывают ведь и в других селениях, – сразу устало сникая, проговорил Морис. – Ладно, едем дальше. Нам важно родной дом ваш найти, а ведь он где-то здесь, рядом.

«Может, и рядом, – вяло подумала я, – может, мы даже уже проезжали мимо него, да Томас не узнал родной дом. Сколько ведь лет прошло. Может, даже его мать выглянула из окошка, посмотрела вслед нашей промчавшейся в клубах пыли машине – и тоже не узнала родного сына», – но ничего не сказала.

Видимо, Раковский думал о том же, потому что проговорил, не оборачиваясь:

– Имя… Если бы знать ваше настоящее имя, Томас. Мы бы тогда быстро нашли…

И вдруг Томас рванулся и громко вскрикнул:

– Здесь! Здесь! Остановите!

Раковский так резко затормозил, что мы намяли себе бока при толчке. Георгий начал извиняться по-болгарски и еще больше смутился, сообразив, что мы его не понимаем.

Но его просто никто не слушал.

Мы поспешили вылезти из машины и оглядывались вокруг. Пустынная дорога. Справа – поля до самого горизонта, слева – глухие заросли.

– Здесь вы жили? – недоверчиво спросил Морис, повернувшись к Томасу. – Но это явно какой-то старый, заброшенный сад. Никакого жилья не видно.

– Да, это старый сад, – подтвердил Раковский и, сверившись с картой, добавил: – До ближайшего селения шесть километров. А здесь нет даже никакой сторожки. Сад давно заброшен, одичал и не охраняется.

– Здесь должен быть дом, – упрямо сказал Томас. Глаза у него лихорадочно блестели. – Большой каменный дом… в два этажа. Там, за забором. Вот и остатки забора, видите?

Он подбежал к торчавшему среди кустов покосившемуся каменному столбу с обрывками проржавевшей колючей проволоки.

– Могу я войти туда? – спросил Томас у Раковского.

– Конечно! Идите смело, мы за вами.

Вслед за Томасом мы стали продираться сквозь густые кусты. Сад совсем зарос. Старые яблони и груши одичали – их задушил колючий кустарник. Плоды на них были маленькие и кислые даже на вид.

Никаких тропинок уже не осталось. Но Томас пробирался через заросли с видом человека, все лучше вспоминающего знакомую дорогу.

– Нет, надо направо, – бормотал он, и мы послушно сворачивали за ним направо. – Вот, – тихо проговорил Томас, останавливаясь перед грудой кирпичей, заросшей бурьяном.

– Здесь был ваш дом? – так же негромко и сочувственно спросил Раковский.

– Не знаю, кажется… Мы здесь жили.

Было пусто в старом, заброшенном саду. Только в листве весело перекликались птицы.

– Я устал, – сказал Томас. – Я очень устал.

Морис взял его под руку, и мы выбрались обратно на пустынную дорогу.

Раковский отвез нас в гостиницу и ушел наводить справки. Морис велел Томасу хорошенько отдохнуть и успокоиться и дал ему какую-то таблетку, чтобы он ненадолго уснул. Томас принял ее, но опять с некоторым колебанием и опаской.

Меня сморила жара, и я тоже решила немножко отдохнуть.

Проснулась я уже под вечер от голосов в соседней комнате. Морис и Раковский старались говорить потише, но, увлекаясь, то и дело повышали голос. Я начала причесываться, прислушиваясь.

– Здание тщательно охранялось, – говорил Раковский. – В саду днем и ночью дежурили часовые с овчарками.

– И в нем жили дети? – недоверчиво спросил Морис. – Странно… Насколько мне известно, гестаповцы не устраивали детских домов.

– Местные жители считают, что это было нечто вроде школы.

– Школы? Какой школы?

– Неясно. Она была тщательно засекречена. Детям лишь очень редко удавалось общаться с местными жителями, и они уклонялись от разговоров о школе. Не сохранилось никаких документов. В августе сорок четвертого года всех детей куда-то вывезли, а здание гитлеровцы взорвали, убегая в сентябре.

Я постучала в дверь, вышла к ним и спросила:

– Я не помешаю?

– Нет, конечно, что вы, – поспешно ответил Раковский.

А Морис воскликнул:

– Ты слышала? Георгий уверяет, будто в саду была какая-то школа, а вовсе не дом Томаса.

– Слышала. Странно…

– Что за школа в глухом месте, вдалеке от жилья? Ладно, попробуем его порасспросить, – сказал, тряхнув головой, Морис. – Проведу сейчас сеанс.

– Смогу я присутствовать? – спросил Раковский. – Для нас тоже очень важно…

– Конечно. Как только он уснет, я вас позову… Пойду посмотрю, как он себя чувствует, наш Томас, – поспешил Морис.

Не возвращался он довольно долго, а войдя в комнату, сказал:

– Спит как сурок. И улыбается во сне. Не стал его будить, а то опять разволнуется. Так даже лучше. Просто перевел его из обычного сна в гипнотический. Идемте.

Томас крепко спал у себя в комнате на широкой деревянной кровати. Над его головой в раскрытое окно тянулась ветка, вся увешанная мелкими румяными яблочками.

– Можете нормальным голосом задавать мне любые вопросы, курить, ходить – вообще чувствуйте себя совершенно свободно, – сказал Раковскому Морис, заметив, что тот вошел на цыпочках и боится подойти ближе к кровати. – Никогда не приходилось присутствовать при таких сеансах?

– Нет, – ответил Раковский, с любопытством рассматривая спящего Томаса.

– Присаживайтесь вот сюда, поближе. Да не бойтесь вы: его сейчас пушками не разбудишь. Он слышит только мои приказы. Покажу вам сегодня любопытные вещи и довольно редко применяемые, – не удержался похвастать Морис и тут же виновато посмотрел на меня. – Клодина, будь добра, займись, пожалуйста, магнитофоном. Надо записать все получше!

– Хорошо.

Он, конечно, мог гордиться своими знаниями и способностями. Морис творил настоящие чудеса, и так спокойно, ловко, уверенно, что я залюбовалась им, а Раковский притаил дыхание, замер, словно его и не было в комнате.

Морис снова внушил спящему Томасу, будто ему девять лет, и вернул его в давний сорок четвертый год.

Морис не терял времени зря и еще дома, ожидая, пока Томас выйдет из больницы после загадочного покушения, занимался болгарским языком. И он начал теперь задавать вопросы по-болгарски:

– Где ты живешь?

– Не зная.

– Твой дом здесь, в большом саду?

– Не.

– А где твой дом?

– Не зная.

– А что было в саду?

– Това е лошо място, – ответил Томас и быстро добавил, понизив голос: – Не бива да се ходи там.

Морис вопрошающе посмотрел на Раковского.

– Там плохое место. Не надо туда ходить, – торопливо перевел тот.

– Защо? – спросил Морис у Томаса.

Томас промолчал, словно не слыша вопроса.

– Тут была школа, в большом доме, в саду?

– Не разбирай, – помотал головой спящий.

Морис повторил вопрос по-немецки.

И Томас ответил:

– Да.

Морис опять попробовал перейти на болгарский:

– Как тебя зовут?

– Томас.

– А как зовут твоего отца?

– Не зная.

– Как зовут твою мать?

– Не зная.

– Къде живеят те?

– Не зная, – помолчав, Томас вдруг добавил не очень уверенно по-немецки: – Они умерли.

– От каквоса умрели?

Молчание.

Морис повторил вопрос.

– Не разбирай.

– Вспомни: как ты называл своего отца? – спросил Морис по-немецки.

Молчание.

Лицо спящего Томаса стало вдруг напряженным и побледнело.

– Мой отец – фюрер, – неожиданно громко произнес он и выкрикнул что есть мочи: – Хайль Гитлер!

Мы все трое переглянулись.

– Любопитно… Много любопитно. – Раковский от возбуждения тоже перешел на родной язык.

– Ты учишься в этой школе? – продолжал допытываться на немецком Морис.

– Да.

– Как называется твоя школа?

– Школа, – с некоторым недоумением ответил Томас.

– Как зовут директора школы?

– Герр Лозериц.

– Он строгий?

– Да.

– Ты хорошо учишься?

– Да.

– Какие предметы вам преподают?

– Нельзя говорить, – нерешительно ответил Томас. – Всякие…

– А какие предметы ты любишь?

– Географию. Как находить дорогу в лесу.

– Пожалуй, хватит, – пробормотал озабоченно Морис. – Очень он волнуется. Пусть отдохнет. Спи спокойно, крепко. Когда ты проснешься, будешь чувствовать себя здоровым, бодрым, хорошо отдохнувшим…

Сделав мне знак, чтобы я выключила магнитофон, Морис спросил у Раковского:

– Ну как?

– Потрясающе! – воскликнул тот и развел руками, – Никогда бы не поверил. Вы настоящий маг и волшебник!

Морис заулыбался, но я поспешила вернуть его на землю, спросив:

– Что же это за странная школа, о которой он не хочет вспоминать?

– Да, действительно весьма любопытно, – подхватил Раковский. – Мне кажется это важным. Нельзя ли его расспросить о ней подробнее? Так была засекречена, и не случайно, конечно, немцы ее взорвали.

– Попробуем, – сказал Морис. – Хотя почему-то рассказывает он о ней неохотно. Такое впечатление, будто ему внушали что-то забыть, никому не рассказывать и хранить в строгом секрете. Мои вопросы о школе его явно волнуют, беспокоят.

– Под гипнозом внушали? – переспросила я. – Ты думаешь, его гипнотизировали?

Морис пожал плечами, рассматривая лицо спящего Томаса, и задумчиво ответил:

– Возможно… Не случайно же он так боится таблеток и засыпал первый раз неохотно.

Что же это в самом деле была за необычная школа, где детей подвергали гипнозу? И зачем? Я не могла понять, а донимать Мориса расспросами при Раковском стеснялась.

Дав Томасу немного поспать спокойно, Морис снова внушил, будто ему девять лет, и опять начал задавать вопросы:

– Как е вашето име? Къде живеете?

Он спрашивал его по-болгарски о родителях, о странной школе, о друзьях.

Томас отвечал неохотно и все одно и то же:

– Не разбирай… Не зная, – и то и дело старался перейти с болгарского на немецкий язык. Он вертел беспокойно головой, дергался, по лицу его катился пот; Морис несколько раз вытирал его осторожно полотенцем. Расспросы о школе явно мучали бедного Томаса.

Тогда Морис переменил тему и стал спрашивать его по-немецки:

– А после занятий вы что делаете?

– Играем. Играем в саду.

– Как вы играете?

– Как хотим. В сыщиков. В боевые операции.

– Сад тебе нравится?

– Очень нравится, – с улыбкой, странно выглядевшей при крепко закрытых глазах, ответил Томас.

– А яблоки вам разрешают рвать? Ягоды есть?

– Нам всё разрешают. Делай что хочешь после занятий.

Вспоминать это Томасу было приятно. Даже голос у него изменился, стал радостным, веселым, и по губам то и дело пробегала улыбка.

– А гулять вас пускают?

– Иногда разрешают ходить с учителем на речку, рыбу ловить. Только редко.

– Ты любишь ловить рыбу?

– Да.

– А куда-нибудь еще пускают?

– Нет, – грустно ответил Томас и громко вздохнул.

– И вы никуда не ходите?

– Только с учителями. И все вместе. Редко.

– А домой вас отпускают, повидаться с родителями?

– Нет.

– А где ты родился?

– Далеко отсюда, – неожиданно ответил Томас, и губы у него задрожали, как у обиженного ребенка.

– Колко далече?

– Не зная.

– Где же ты родился? – Морис опять перешел на немецкий.

Томас молчал, весь напрягшись.

– Как тебя звали там, дома, твои родные? Не бойся, мне ты можешь сказать. Как тебя звали дома?

– Павел…

Мы так и замерли.

– Очень хорошо, Павел. Хорошее имя. А фамилия твоя как?

– Петров.

– Дома тебя звали Павел Петров?

– Да.

– А как звали твоего отца?

– Не знаю.

– А как звали твою маму?

– Не знаю, – упрямо повторил Томас – или теперь его нужно называть Павлом?

– Но где же они жили, где твой дом? Ты сказал: далеко отсюда. Где?

– Не знаю. – Опять он явно не хотел отвечать на эти вопросы.

Морис не стал его больше мучать, сделал внушение, что он будет спокойно и крепко спать до утра, а когда проснется, станет чувствовать себя веселым и бодрым, хорошо отдохнувшим, и мы ушли в свой номер, оставив Томаса одного.

– Павел Петров… – сказал Раковский, просматривая записи в блокноте. – И родился не здесь, а где-то в другом районе. Искать будет нелегко. У нас в Болгарии много Петровых да и Павел довольно распространенное имя. Если бы еще хоть какие-нибудь детали. Имена отца, матери…

– Вы же видите: приходится из него буквально вытаскивать новые сведения, – устало ответил Морис. – Почему он так упирается? Не пойму.

– Да, – сочувственно произнес Раковский. – Форменный детектив. Ни разу еще, пожалуй, не приходилось мне вести такое сложное и запутанное следствие. Но у вас это великолепно получается.

– Благодарю, – склонил голову Морис. – Но почему ему вспоминается так мало болгарских слов? Забыл? Но он уже в монастыре говорил только по-немецки – я специально справлялся. Не мог же он так скоро забыть родной язык.

– Видимо, в этой школе их усиленно заставляли его забыть, – угрюмо проговорил Раковский.

– Вероятно. – Морис вздохнул и потянулся. – Как я устал…

Я тоже так устала, что решила отложить расшифровку пленки до утра, хотя и страшно не люблю рано вставать.