Текст книги "Солдатская сага"

Автор книги: Глеб Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Подошли с двух сторон, приняли Мирзу под руки и ведем в колонне. Наши идут сзади. Шли долго, чувствую КПП рядом. И тут, как удар сзади – по мозжечку: «Давай». Я смещаюсь влево. Под моим давлением и Макс, и тем более Мирза меняют направление, и мы втроем вываливаемся из пьяной колонны в боковой проход. Там дальше – туалет КПП. Глухое место. Я останавливаюсь. Макс по инерции протаскивает Мирзу еще метра три и тоже останавливается. Оборачиваюсь. Мимо в тумане проплывают неясные тени. Гомона еще больше, или туман резонирует, или нет… то народ встал – прощаются. Чурки в голос воют. Десантура орет, срывая глотки.

Толян со Славой сзади, озираются. Но не боятся! Чувствую! Если что, мало никому не покажется. Тут и самому Рустаму сейчас халява не обломится. Смотрю на Макса.

Он стоит, держит левой Мирзу. Тот телепается из стороны в сторону, как говно в проруби, ничегошеньки, мразь, не соображает. Правой Макс лезет за пазуху и достает нечто круглое и увесистое. Отходит на шаг и резко рубит этим Мирзу по затылку. Тот, как стоял, так и сел на колени – не держали бы его за шиворот, и лег бы. Макс еще три раза подряд с размаху хрястнул его по темечку. Сзади движение! Не смотря, вытянул левую руку и перехватил Славу. Нечего землячку там делать – это их счеты!

Я вдруг понял, что у него в руках. Этот звук… я его знаю на вкус… Гравий! Мы его выгружали у штаба буквально сутки назад. Мелкий, мраморный, красивый и тяжелый – полную грабарку не поднять. Он его в перчатку насыпал и теперь гасит это недоразумение – искру Божию – как кистенем.

А Макс вошел в раж. Четвертый раз заехал наискось и не удержал воротника. Урюк без единого звука, словно куль с тряпьем, повалился на бок. Перчатка лопнула, и гравий картечью хлестнул мне по сапогам.

Он был уже мертв. Давно. Умер сразу – с первого удара в затылок. Я это знал. Макс это знал. Все это знали.

Макс постоял над телом, оттянулся назад и заехал сапогом в грудь. Тело перевернулось на спину. Он подошел и несколько раз очень расчетливо и «правильно», по науке, ударил сверху вниз ребром каблука в центр груди. Захрустело. Мирза издал некое подобие хрипа – просто воздух из легких. Я подошел и взял Макса за локоть. Он повернул свои стволы и уперся в меня…

Могу поклясться, что в бездонной глубине этих глаз, внутри их! клубился туман! Азадбашский, густой и осязаемый, клочковатый и клубящийся под ветрами – как дым. Он желтый в лживом свете больных фонарей. Ну почему в Средней Азии все фонари – желтые?! Почему у него в глазах – туман? И почему он заразил им меня? Я это чувствовал на физическом уровне, как перетекание песка из одной руки в другую.

Отшатнулся, но локоть не выпустил. Сказал:

– Все… пошли…

Макс бросил порванную рукавичку на землю и пошел следом за нами.

* * *

Прошли КПП, подождали пока пьяная толпа рассядется по КАМАЗам. Попрощались со Славой. Коротко и даже сухо.

Сели к нашим защитникам из ВДВ. Те хотя пьяные, а приняли радушно. На войсковом аэродроме нас попытались пересчитать, но потом махнули рукой и дали отмашку.

Через два часа высаживались в Кундузе. На выходе со взлетки мне на глаза попался утренний боец. Я подошел. Их было трое. Голова моя уже просто ничего не соображала, поэтому я, не напрягаясь, просто сказал:

– Бушлат…

Пацаненок затравлено смотрел на меня. Рядом стояли его друзья. Это надо просто попытаться представить: трое солдат – год или больше, не деды, но все же. Напротив замученный, с белками как у альбиноса чмарина. На нем жалкие обноски. Он требует свою одежду. Он пытается их раздеть!

Сзади подходили Максим и Толик. Все молчали. В моих глазах клубился чужой туман. Один было начал:

– Ты че, душара… – но, взглянув на Макса, осекся. Манекен начал молча стаскивать бушлат, потом сам протянул ремень. Перекинув одежду через руку, я повернулся и двинул на пересылку. Вроде что-то там кричали про шинельку. Я не помню…

* * *

Зайдя на пересыльный пункт нашего полка, я ввалился в полуземлянку и сел у печи. Ничего не чувствовал и ничего не понимал. Мне нужно было в госпиталь, или умереть, или уснуть…

Появился Толик.

Я спросил, где Макс. Оказалось, что он ушел в санчасть – у него на руках направление в столичный госпиталь. Толян сказал, что чувак передавал мне большое спасибо и взял мой адрес, чтобы написать из Москвы.

Я знал, что он врет…

Максим стал Рустамом…

Максим вне такого дерьма, как пустая благодарность…

Ладно… Ничего не скажу…

Появился какой-то плоскомордый, но я почувствовал, что он не такой, как те. Он что-то спросил, Толян ответил, я проваливался все глубже и глубже. Плоскомордый обратился ко мне – пришлось выплывать наверх… Включился…

Базар как базар – кто, чего, откуда. Уловив некий знак, я спросил, откуда он. Оказалась, из Чувашии. Я когда-то, в прошлой жизни, это уже знал – половина кундузской автороты – чуваши, марийцы и мордва. Уточнил, откуда именно. Он удивился – а на кой это мне. Я сказал, что бывал там мать родом с Цивильска, это под Канашем.

Через пять минут Толик сидел на половине автомобилистов, жрал что-то удивительно вкусное и совершенно искренне беспокоился о моем состоянии.

Я этого уже не помню – спал двое суток. Встал больным, разбитым, с дикой головной болью и осознал – я выздоравливаю.

* * *

Выздоровление оказалось неполным. Нечто во мне безвозвратно изменилось. И главное – туман Азадбаша иногда оживал в моих глазах. Первый раз он напомнил о себе через пару недель после возвращения.

Поставили в караул. Первый мой караул. Самый страшный дед – Ванька Дрозд, был разводящим. Нашел, дурко, повод отвязаться. И нарвался… Лег… Дедушка! Амбал! Гроза всех духов был вырублен с одного удара… левой руки. Наполучал Дрозд поджопников так, что наделю сидеть не мог (это он, начав подниматься с земли, стал рукой шарить в поисках автомата, который я уже забрал, а потом додумался, ведя меня на пост, гавкать по дороге и обещать все казни ада).

Деды с дембелями разобраться «с этим отмороженным» впрямую не решились, и на четверо суток загнали меня в наряды, – не давая спать. Ха, ха, ха… Короче, никто ничего так и не понял…

Пришли первые молодые – наша «замена». Сначала пехота с карантинов, потом «спецы» с учебок. Жизнь упростилась. Естественно, у нас и в помине не было Азадбашского беспредела, но все же, армия-то – Советская.

* * *

Отгремел и мой приказ. Я уже и не дембель – «гражданский», служить еще, правда, полгода. Ну да ладно… свыклись.

В октябре 84-го сижу в расположении связистов, прямо напротив своей оружейки. Общаюсь с земляком. Слышу крики, мат. Поднимаю глаза. Годовалый из моей роты лупит молодого. Кличка у «черпака» была Киргиз. Он действительно из Киргизии. Отслужил у нас полгода. Прибыл из учебки – механик-водитель. Ничем себя не проявлял раньше, а тут, бля, разошелся. Дедушка хренов.

Сам здоровый, не выше меня, но все равно – хорошо за метр семьдесят и крепкий. Молодой – ростом с пулемет Калашникова – пытается вырваться.

В этот момент Киргиз размашисто, с «провалом» засаживает молодому пыром в пах… Какой до боли знакомый удар! Я это уже видел…

Время вновь выкинуло свой фирменный фортель. Встало… Заклубился желтый туман. В замершем вязком пространстве поднимаюсь и, словно тяжелый крейсер, плыву к оружейке. Там события разворачиваются полным ходом, но при этом как в замедленной съемке. Драка перекатилась на территорию оружейной. Старший сержант Сашка Михеев – зам старшины роты, пытается оттянуть Киргиза. Плоскомордый озверел и кидается на деда. Михеев, не долго думая, хватает саперную лопатку и бьет того по роже. Бьет неправильно. Не рубит, а тыкает ребром. Все равно – хватило. Рассек бровь и щеку под щелкой глаза. Урюк визжит и вцепляется в сержантские грудки. Тот вдруг видит меня и замирает. Успел, наверное, в глазки заглянуть.

Уже недолго, полметра от силы… я позади урюка, за спиной. Но мне нужно пространство. Вновь обретено счастье не размышлять… И теперь я многое умею. Слишком многое. Их – и Киргиза, и Михеева, уже так не учили. Мне – повезло. Им – нет…

Я беру одной рукой чурку за воротник и, продолжая его движение, начинаю менять траекторию. Он описывает стремительный полукруг. Теперь плоскомордый стоит спиной к оружейке. Я наступаю ногой под правое колено, и он начинает садиться вниз. Но я все равно быстрее. Намного… На порядок! Время – оно избрало меня…

Левой ногой заступил перед ним и прижался пахом к его лопатке. Левым предплечьем ловлю его шею. Правую ладонь накладываю ему на затылок, а кистью левой фиксирую локтевой сгиб. Хорошо взялся, плотно… руки связались в деревянный ворот… И потянул…

Не руками, не спиной, и даже не ногами. Всем естеством своим начал медленно вытягивать эту суку вверх.

Не было ненависти, не было злости, вообще – чувств не было. Только ощущение запредельной гармонии, слияния с окружающим, с миром… как пробуждение от сладкого сна… как наслаждение суровым черным блюзом… тягучее, мягкое, сонное, теплое… с истомой…

Киргиз что-то хрюкнул вначале, и начал судорожно скрести руками. Я видел, как его ногти, обламываясь и кровоточа, сучили по моему плечу.

Я не торопился… мы со временем – на Ты…

Вообще – это быстрый прием. Есть три варианта: можно потянуть пальцами и, если повезет, пережмется сонная артерия. Можно и нужно давить рукой в затылок, опуская голову вниз и проворачивая левую руку от себя, лучевой костью загоняя ему кадык по самое «не хочу». И этого я не делал. А можно вообще, отпустить его колено и, зашагнув правой за левую ногу, не отпуская головы, резко повернуться всем корпусом.

Вот интересно – какая картинка перед глазами, если твоя башка, обернувшись на 270 градусов, «равнение налево» делает?

Но и проворачивать я тоже не стал… Я его душил тупо, как тогда говорили – «на физике», и не давая никаких шансов. Долго и, наверняка, очень мучительно.

Передо мной выросли двое – Сашка Михеев и Санек Катаев. Что-то кричали, но руками не трогали. Страшно…

Киргиз начал конвульсивно дергаться. С последним рывком тела я его отпустил, обошел упавшее тело и прошел сквозь очумевших пацанов…

Мне было – хорошо…

Все встало на свои места…

Я отстоял свой пост…

Азадбаш – умер…

Я – выздоровел…

* * *

Как пацаны его откачивали, и как плоскомордого приводили в себя в санчасти, я не спрашивал. Все равно… На разборе полетов мой взводный пообещал добить Киргиза по выходу с губы (новый ротный, капитан Степанов, после краткого разбирательства залупил тому «десятку»).

Мои дембеля пожали плечами – на хрен тебе это надо? Что тут можно объяснить – мне двадцать лет понадобилось на осмысление!

Деды посмеялись…

Молодые – причислили к лику…

Вечером того дня я лежал в своей палатке и отдыхал душою. Зашел мой «младший брат» Санек Катаев:

– Глебыч, там с тобой Михеев поговорить хочет…

– Меня что, командиром батальона назначили?

Санек не понял. Смотрит…

– Да пусть заходит, Саня, вы че тут официалку разводите!

– Да ладно, Глебыч, не выделывайся, выйди к пацану…

– О-о-о…

Выхожу. Сидит в курилке несчастный Санек Михеев. Подсаживаюсь. Он бросает свою сигарету, вытаскивает пачку «цивильных» – с фильтром. Закуриваем. Молчим…

– С Юрцом все нормально…

Я отвечаю:

– Хорошо….

Юрец – это молодой, выхвативший от Киргиза. Я распорядился, чтобы его кто-то из сержантов сопроводил в санчасть на медосмотр. Мало ли чего, может он стесняется. Я-то удар видел и мне плевать на заверения, что, мол, все нормально – не попали.

– Я этому урюку отнес на губу чай и хлеб…

Что, братишка, совесть взыграла? На кой она тебе, родной, в этом мире уродливом? Спрашиваю:

– Не подох?

– Нет… Поначалу периодически задыхался, но потом ничего оклыгался…

– Жаль…

– Не знаю… Врачи говорят – могут быть последствия. Серьезно…

– Не будет ничего.

– В смысле?

– Ничего, расслабься…

Докурили. Попрощались. Разошлись.

Он пошел по своим замстаршинским делам, а я к Толяну, в «пятую». Хоть и не друзья, но на косячок сообразить с ним всегда можно было.

Хороший пацан был. Санька Михеев. Погиб глупо. Дома, сразу после армии. Перекинулся на тракторе в своей Ростовской области…

* * *

Вот такая вот – история… про стойких оловянных солдатиков.

г. Луганск

март – апрель 2004 г.

Песчаный поход

Глава 1

Так уж случилось, что первый раз близко столкнуться с полкачем Саше довелось на своей первой же операции. Только по прошествии времени открылось, насколько важен был тот первый выход в горы, насколько он круто изменил его армейскую жизнь. Судьба единым росчерком пера возвела его, ошарашенного, перепуганного, пришибленного новой безжалостной жизнью мальчишку, в разряд легендарного полкового изгоя.

Поначалу все складывалось для него, в общем-то, неплохо. Призвавшись в мае 1983 года, он попал в Теджен, в учебку с громким и претенциозным названием «Школа гладиаторов». Без особых эксцессов, закончив это славное заведение, Саша, имея специальность механика-водителя, в первых числах сентября очутился в городе Файзабад провинции Бадахшан Демократической республики Афганистан.

* * *

Через час после прибытия всех молодых загнали в служивший полевой столовой и загадочно именовавшийся ЦРМом огромный оцинкованный ангар. Там вновь прибывших стали рассортировывать по подразделениям, а буквально через пять-десять минут начался обстрел полка. Впрочем, событие, как Саша после узнает, в полку довольно обыденное, даже банальное, если не считать того, что такого массированного огня по лагерю не помнили даже дембеля.

Вначале раздалось несколько совершенно мирных глухих хлопков, и по жестяной крыше звонко затарабанила хлесткая дробь. Ничего не понявшие молодята даже не дернулись, в отличие от большинства офицеров, которых словно ветром сдуло. Те же, кому не нужно было поднимать свои роты, быстро и четко вывели новобранцев из столовой и без всяких церемоний уложили их носом вниз в проходивший тут же перед ангарами пересохший арык.

К тому часу уже стояла непроглядная азиатская темень, и в иссиня-черном небе, на фоне освещаемых вспышками разрывов скал, развернулась потрясающая волшебная феерия. Ничего подобного Саша не мог себе даже представить. Духи, пытаясь накрыть артсклады, и ГСМ, с трех точек обстреливали полк минометным огнем.

Еще с двух-трех позиций, наугад накрывая палаточный городок длинными веерами очередей, работал крупнокалиберный пулемет и АКМы.

Полк, казалось, взорвался изнутри…. Вначале ответило боевое охранение, затем подключились минометная и гаубичные батареи, за ними – танки, «шилки», ударил «Град». Под занавес еще подняли на места предполагаемых позиций духов двойку «крокодилов». Взрывы, вспышки трассеров, вой снарядов, гранат, ракет… Каждый оставлял свой неповторимый след, имел только ему присущий звук, цвет…

На Сашу и его бывших однокашников по учебке навалилась лавина новых захватывающих впечатлений. Страха не было. Невиданное зрелище настолько увлекло их, что все они, невзирая на визг осколков и ругань офицеров, выскочили наверх арыка и, от удивления раскрыв рты, заворожено вертели в разные стороны головами, указывая пальцами на особо впечатляющие вспышки.

В довершение ко всему поднятые по тревоге роты разлетелись по периметру полка на свои позиции и открыли огонь из личного стрелкового оружия. Все вокруг засветилось от догоравших малиновыми светлячками в разломах скал длинных трассирующих струй.

Через десять-пятнадцать минут представление окончилось. Молодняк вновь загнали в ангар и, быстренько распихав по подразделениям, увели в палатки. Рядовой срочной службы Александр Зинченко был распределен в четвертую мотострелковую роту единственного на весь полк рейдового второго батальона.

Глава 2

К рейду в урочище Аргу часть готовилась долго – целую неделю. Для нового полкача это была не столько первая операция, сколько первая и, следовательно, наиболее важная акция. Впервые за свою стремительную карьеру он очутился так близко от осуществления заветной мечты. Счастливая звезда была до боли близка – нагнуться и поднять с земли: тридцать два года, подполковник, командир отдельного мотострелкового полка, что по советской табели о рангах соответствовало командованию дивизией, кавалер всех мыслимых наград и знаков отличия, каких можно добиться за десять лет безупречной службы, не участвуя в боевых действиях. У него был прекрасно защищенный тыл: мать – член Верховного Совета СССР, отец – преподаватель Академии Генерального Штаба ВС СССР, генерал-полковник в отставке, и можно только гадать, какие заоблачные высоты открывались перед ним после назначения в Афганистан. Да к тому же в такое перспективное место – центр пограничной провинции Бадахшан, город Файзабад.

Оторванность от основных центров страны и сороковой краснознаменной, относительная отдаленность от Союза – более ста двадцати километров высокогорья, подчиненность воинской части напрямую штабу армии делали нового командира полновластным хозяином всей области, не считая, разумеется, духов; а близость Пакистана – чуть более восьмидесяти километров, довольно сложная боевая обстановка и тяжелые природно-климатические условия региона давали необъятный простор для реализации его немалых полководческих амбиций.

Подполковник Смирнов, надо отдать ему должное, прекрасно знал неписаные правила игры. У него, как у органичного звена системы, было две возможности: разыгрывать «мизер», то бишь беспроигрышно сидеть в полку, собирая чеки на дембель, получать в подарок от местных парткнязьков всевозможные «бакшиши», а в перерывах между попойками и щупаньем секретарш писать в Кабул отчеты об удачно проведенных полком боевых операциях.

При таком раскладе он через пару лет укатил бы в Прибалтику получать дивизию и, наградив себя двумя-тремя орденами, прокрутил в погонах по третьей дырочке, что, в принципе, тоже неплохо…. Как-то по этому поводу полкач в узком кругу высказался следующим образом: «Мизер – это для дебилов и старых пукеров, у меня своя высота!» На армейском жаргоне эта высота именовалась следующим образом: «Рвать жопу на Героя».

По существу, и рвать-то особенно нечего было. Требовалось всего-то – участвовать в мало-мальски крупных полковых акциях, естественно, что участие в рейдах комполка кардинально отличалось от участия в том же выходе, например, рядового четвертой мотострелковой роты Александра Зинченко. Да не мешало бы иметь какие-либо, хоть немного заметные, успехи на ратном поприще. Все остальное не в счет.

Спускаясь в сентябре восемьдесят третьего на охристо-желтую пыль полевого аэродрома, Смирнов уже совершенно точно знал, что его игра – «тотус». В тот же вечер это узнал и весь полк. На разводе, где воинской части был представлен новый «папа», а ночью на совещании с командирами подразделений и начальниками служб о том было заявлено, не стесняясь, прямо и недвусмысленно (подполковник разговаривал с подчиненными исключительно на понятном народу языке). Сказано было ясно: «Не хрен сраки парить, без захваченного у духов трофейного оружия вы у меня вместо наградных и очередных званий будете х… смердящий отсасывать; только пленные, оружие, документы и захваченные у мятежников материальные и иные ценности буду рассматривать как удачные боевые действия, а кто считает иначе, тот пусть заранее дрочит себе задницу!» А также: «Клал я на ваши караваны, и пусть эти п…. (имелось в виду афганское руководство) хоть х… свою границу перекрывают…»

На робкое, но аргументированное возражение о том, что воинская часть и так делает все возможное, что двести восемьдесят бойцов, которых полк в состоянии выставить на операцию, явно мало на высокогорную пограничную провинцию, что мы с трудом охраняем себя, свои «точки», город и прочая, прочая, ответ был предельно краток: «Меня это не е…! Воевать будут все, даже тыловики».

Буквально через полторы недели после прибытия в часть полкач возглавил операцию в районе урочища Аргу.

Глава 3

Прибытие молодых солдат в роту – не просто событие. Это – надежда для одних, грандиозная и долгожданная радость, да что там радость – праздник для других и снежный ком проблем для третьих. Для принявшего полгода назад третий взвод лейтенанта Пономарева новобранцы были долгой, минимум на три-четыре месяца, монотонной головной болью, как, впрочем, и для любого взводного части.

Феномен «духа» в боевом подразделении усугублялся тем, что у молодого командира была своя личная проблемка: он, как и еще пятая часть офицеров полка, играл свой «тотус». Конечно, он не имел видов на Героя и на дивизию через полтора года, но ему, только-только выпустившемуся из Алма-атинского Общекомандного, светили свои, пусть не такие яркие и ослепительные, но тем не менее по-своему дорогие и притягательные «родненькие звездочки».

Тем более что перед мысленным взором витал живой, наглядный пример – буквально на днях заменившийся комбат. Придя осенью 1981 года никому не известным капитаном, он прыгнул от начальника штаба батальона до зама комполка по боевой части и укатил в чине подполковника куда-то в Венгрию, естественно, с очередным повышением. Кроме этого, он успел поступить в военную академию, переспать со всеми, хоть немного привлекательными полковыми бабами и, помимо всего прочего, умудрился заработать (именно заработать, а не получить на халяву) ордена «Красного Знамени» и «Красной Звезды», и медаль «За отвагу».

Еще он пользовался всеобщей любовью солдат батальона, если не всего полка, которая доходила временами до обожания. Правда, последний нюанс заботил Пономарева меньше всего. Ему шел двадцать второй год, и у него был шанс, упускать который он ни в коем разе не собирался, тем более, что ротный был убежденный залетчик и в свои двадцать восемь все еще сидел в старлеях.

Будучи мужиком порядочным, ротный никаких иллюзий относительно этой войны не имел, а посему особо не выслуживался, в высказываниях не осторожничал, перед штабистами не заискивал, как тогда говорили: «По службе не прогибался». Своей основной, самой главной заслугой командир роты считал то, что за полтора года службы он не потерял ни одного человека. И это действительно – заслуга. Полтора года назад принятое им подразделение уже имело на своем «Скорбном Счету» четырнадцать погибших – офицеры, сержанты, рядовые… Через пять месяцев после его ухода по замене 4-я МСР потеряет еще троих бойцов и одного офицера.

Остальные офицеры подразделения больше думали о конце «афганского срока», нежели о блестящей карьере. Замполит, ровесник ротного, на каждых политзанятиях не упускал случая напомнить солдатам, что он не только и не столько политработник, но еще и, в первую очередь, «председатель полкового общества непримиримых похуистов», и ему – все до лампочки. Что же касается командиров первого и второго взводов, то это были люди временные и предпочитали, не высовываясь, дожидаться своего «малого дембеля».

Приняв в такой ситуации третий взвод, Пономарев быстренько уболтал ротного и старшину, негласного пахана четвертой мотострелковой, превратить свое подразделение в ударную группу, обязуясь, по его же образному выражению, «закрывать все горячие щели своей взмыленной жопой». Видя очевидные плюсы в позиции толкового лейтенанта, и учтя его клятвенное обещание «не лезть на рожон», командиры без особого сопротивления пошли ему навстречу. Переписали штатное расписание, выкинули из третьего всех молодых и дембелей, оставили тех, кто отслужил по году и полтора, отсортировали из оставшихся всех бестолковых и слабосильных, а взамен из первого и второго подкинули сообразительных и крепких.

Командование батальона еще более устраивало появление новой ударной группы, состоявшей из опытных, обстрелянных солдат. Легендарный начштаба Цезарь, ознакомившись со списком личного состава, только ахнул. Еще бы – все старослужащие, в своем большинстве призванные из городов и, за исключением одного таджика-переводчика и водителя-дагестанца, все русские и украинцы.

Как следствие новой кадровой политики в палатке третьего мотострелкового царил идеальный, по местным меркам, порядок, да и по остальным показателям он сразу прыгнул на две головы выше первых двух, которые теперь располагались в одной палатке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ко всему прочему у них за две недели произошло несколько ЧП, одно из которых стало известно за пределами роты. Командиров первого и второго взводов хорошенько поимели, после чего те опомнились и взбунтовались, но уже было поздно что-либо менять.

Но зато теперь Пономарев получил троих молодых солдат, и отвертеться от такого подарка не было абсолютно никакой возможности. В отсвет на не очень уверенную попытку протеста ротный, – у самого голова гудела, – раздраженно послал лейтенанта к такой-то матери…

Назревающий конфликт незаметно погасил старшина. Прапору оставался год до отставки, он был мудр, как сказочная сова, знал армию и военных людей лучше, чем свою каптерку, и в две минуты успокоил заведенного взводного. Отведя молодого лейтенанта в сторонку и по-отечески с ним переговорив, Дед, а иначе старшего прапорщика Старчука не называл никто, даже комбат, как бы невзначай посоветовал одного «салабона» посадить на машину, а двоих оставшихся поставить как пехоту.

Учитывая, что штатное расписание служило больше для галочки, и при назначении на должность реально исходили лишь из фактора целесообразности в боевой обстановке, – весьма дельный совет. Немаловажна была и собственно штатная специфика. Например, в третьем мотострелковом, как и в любом другом взводе батальона, насчитывалось всего восемнадцать-двадцать бойцов, включая сержантский состав и самого командира: три пулеметчика, три снайпера, три автоматчика, составлявшие расчет АГС,[1]1
  АГС – АГС-17 «Пламя» автоматический гранатомет, станковый.


[Закрыть] три сержанта – командиры отделений – и шестеро спецов:[2]2
  Спецы – механики-водители и операторы-наводчики, т. е. не пехота.


[Закрыть] механики-водители и операторы-наводчики, обслуживающие 147-ю, 148-ю и 149-ю БМП.

Вот так – тихо и без нажима – уладили конфликт. Вызвав замкомвзвода и двух дедушек, Пономарев распорядился, чтобы утром на зарядке посмотрели молодых и доложили о результатах.

Через сутки Саша уже числился пулеметчиком третьего взвода четвертой роты второго мотострелкового батальона восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового полка.