Текст книги "Веселая дорога"

Автор книги: Глеб Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Врешь ты все! – оборвал меня Сашка. – Не из-за меня, а из-за себя ты опозоришься. Но раз я обещал подумать, то подумаю.

Больше я от Сашки ничего не добился. Но я не такой человек, чтобы отступать от задуманного. Я пришел из школы, поскорее выучил уроки и отправился к Сашке. Потому что для полной победы, как говорил великий полководец Александр Васильевич Суворов, очень важны быстрота и натиск.

Сашка удивился, когда увидел меня. До этого я у него дома никогда не бывал.

– Проходи, не стой в дверях, – сказал он. – Ты зачем пришел?

Я ответил ему:

– Можешь не делать удивленные глаза и не притворяться, как будто не догадываешься, зачем я здесь. Уж, конечно, не для того, чтобы на тебя полюбоваться. Твоя физиономия мне и в школе надоела. Я хочу немедленно знать: подумал ты насчет буксирования или нет?

– Подумал, – сказал Сашка. – Я не хочу.

– Посмотрите на него – какой гусь! Он не хочет! – возмутился я не на шутку. – Как ты можешь не хотеть, если я хочу? Скажи спасибо, что я до сих пор не написал па тебя заявление в «Пионерскую правду».

– Если бы написал, я бы с тобой совсем разговаривать не стал, – ответил Сашка.

– Ну, Саша, ну, будь человеком, побуксируй хоть до лета, – попросил я.

– Дурак я все-таки, что с тобой связался! – сказал Сашка. – Ладно, попробую еще раз. Только с условием: чтобы я от тебя никаких стонов и жалоб не слышал.

– Согласен! – обрадовался я. – Стонать не буду. Лучше зубы себе поломаю.

– Посмотрим, – сказал Сашка. – В каникулы придется на лыжах тебя потренировать. Чтобы выполнить ГТО по лыжам, тебе надо километров по десять в день бегать.

– Отлично! – ответил я. – Всю жизнь мечтал гонять на лыжах. Только у меня и лыж-то нет.

Сказал, а у самого под ложечкой засосало. Из всей физкультуры лыжи для меня, пожалуй, самое неприятное.

– В школе лыжи возьмем. Я у Михаила Ивановича попрошу, – пообещал Сашка.

Незаметно мы с ним разговорились о том, о сем. Оказалось, что Сашка интересный человек. Он, кроме школы и гимнастики, успевает еще справиться с целой уймой полезных дел.

Между прочим, дома у Сашки есть собака по имени Тёпа, аквариум с рыбами и кормушка для птиц за окном. Я спросил Сашку:

– Ты, наверное, животноводом хочешь быть?

– Вот уж никогда не думал, – сказал Сашка. – Мне все нравится. Отец говорит, что я распыляюсь, а я ничего с собой поделать не могу. Ты как считаешь: это нормально или нет?

Я ответил, что лично я не знаю, потому что у меня у самого слишком часто бывает распыление мыслей. Мы пообсуждали этот вопрос и решили, что поживем, тогда будет видно.

Потом Сашка показал мне свой «Естественный дневник». Он ведет дневник не от моды, а по собственному желанию. Сашка записывает туда свои наблюдения над погодой, растениями и животными. Я попросил его дать мне почитать дневник. Врать нечего, Сашкин дневник мне очень понравился. Особенно в тех местах, где у него про собак рассказывается.

Думаю, что ничего плохого не будет, если я кое-что перепишу о собаках из Сашкиного дневника в свой, потому что я тоже люблю собак.

Рассказы и мысли о собаках из «Естественного дневника» Сашки Иванова

Когда я еще не ходил в школу и меня водили в детский сад, отец привел Тёпу, небольшую собаку с лохматой мордой и на длинных ногах. Шерсть у Тёпы волнистая, белая с коричневой, а глаза и нос, как черные пуговицы.

Тогда же папа прочитал мне вслух рассказ «Муму». В конце рассказа я заревел и стал требовать, чтобы злую барыню отправили в милицию.

Рассказ я запомнил от начала до конца, но только недавно понял по-настоящему слова отца:

– У каждого человека в жизни бывает своя Муму.

У нас в подъезде, в подвале жил пес по имени Цыган. Ребята вырастили его и кормили самым вкусным, что только могли достать дома. За это Цыган никогда не отказывался поиграть с нами. Он вообще был очень приветливым и послушным и позволял делать с собой, что угодно. Даже на укол против бешенства ходил безо всяких разговоров.

А на днях Цыгана схватили как бездомного, бросили в закрытую машину-фургон и увезли насовсем. Вот и стал наш Цыган вроде как тургеневская Муму. Только не для одного Герасима, а для всех ребят нашего дома.

Один знакомый моего отца очень хвастался своей кривоногой таксой. Говорил, что у нее даже паспорт есть. А нашу Тёпу называл лохматой балалайкой.

Пусть не врет! Тёпа – настоящая породистая собака. Она красивая и умная, хоть и без паспорта.

С Тёпой всегда приятно разговаривать. Она слушает очень внимательно, все понимает и никогда не перебивает. Особенно она выручает, когда мне надо учить стихи. Я беру Тёпу в кухню, сажаю ее на стул против себя и рассказываю ей наизусть. Плавные стихи ей нравятся больше.

Не то читал, не то слышал где-то такую историю.

В Ташкенте, в одной семье была собака – обыкновенная дворняга. Однажды она вбежала в дом и начала кидаться на людей и лаять, как будто хотела их выгнать на улицу. Потом схватила маленького ребенка и выскочила с ним во двор. Все испугались. Подумали, что собака бешеная, и бросились вслед за ней, чтобы отнять ребенка, а собаку убить. Только успели выбежать на улицу, как началось землетрясение, и дом рухнул. Потом люди, конечно, благодарили собаку.

Много хорошего я слышал о дворнягах. Мне кажется, что это отличная порода собак, потому что дворняги умеют крепко дружить с людьми. А некоторые не считают дворняг за породу исключительно потому, что таких собак большинство.

Когда кому-нибудь живется плохо, говорят: «У него собачья жизнь». Эта поговорка плохая и пошла она от плохих людей, которые не могут с собаками по-человечески обращаться. Если бы собакам дали возможность самим выбирать себе хозяев, то поговорки «собачья жизнь» не было бы совсем.

Читали с отцом в «Науке и жизни» повесть Г. Троепольского «Белый Бим черное ухо». Читали по очереди вслух. Когда закончили чтение, отец спросил:

– Что ты обо всем этом думаешь?

Я ответил:

– Если бы собаки умели читать, они бы сказали: «Этот Г. Троепольский – настоящий человек, потому что он наш друг».

Отец сказал:

– В этом, кажется, что-то есть…

Хорошо пишет Сашка о собаках. Летом в деревне у дедушки я тоже начну описывать Дозора. Не потому, что мне хочется подражать Сашке, а потому, что мы с Дозором друзья.

***

На лыжах мы катаемся впятером: я, Сашка, Танька, Федор и Гаврилыч.

В первые дни меня здорово выручал Гаврилыч. Кстати, Гаврилычем его зовут только из-за фамилии Гаврилов. Ну, и хитрый он. Как заяц из «Ну, погоди!» Гаврилыч за компанию со мною то и дело шлепался в снег, да еще старался упасть как-нибудь почуднее меня. Увидит, что я чебурахнулся в снег, и кричит изо всех сил: «Караул, граждане! Погибаю! Где мои пятнадцать лет?!» И головой в сугроб. Все над ним смеются, а на меня никакого внимания.

Между прочим, я считаю, что у меня выдающиеся способности к лыжному спорту. За каникулы я так натренировался бегать на лыжах, что теперь меня не нужно уговаривать идти кататься. Теперь я и сам понимаю, что хожу на лыжах ничуть не хуже многих.

Я до того расхрабрился, что предложил ребятам:

– Чего это мы только по парку катаемся? Давайте махнем в воскресенье куда-нибудь подальше. Отметим последний день каникул.

– Давайте махнем! – согласился Сашка. – Я бы с удовольствием в Каменный лес пошел. В этом году я ни разу там не был. На лыжах до Каменного леса и обратно почти целый день нужен. Я, например, за поход в Каменный лес.

Все поддержали нас. Осталось только одно – уговорить родителей, чтобы отпустили. Мы заранее наметили, где встретиться, и разъехались по домам готовиться к походу.

Утро в день похода было как по заказу – не очень морозное, солнечное и совсем без ветра. За городом мы встали на лыжи и тронулись в путь. Сашка вел нас полями, мимо деревень и шахт. Врать нечего, дорога не очень-то легкая. Топай себе да топай. Сначала мы шли кучей и болтали о разных школьных делах. Потом растянулись в цепочку, и я оказался предпоследним. Через некоторое время мне стало совсем не до разговоров. Я устал. Голова у меня начала кружиться, в ушах появился звон. Ноги налились неимоверной тяжестью, одеревенели и сами по себе, без моего участия, с трудом двигали лыжи: шур-шур, шур-шур.

Я шел и думал: «Черт меня дернул предложить этот поход. Есть хочу, как волк. Устал, как лошадь, а конца дороги еще и не видно. Знал бы, что так далеко, ни за что не позволил бы Сашке уговорить себя идти в этот проклятый Каменный лес. А Сашка тоже хорош! Не мог заранее по-дружески предупредить». Только говорить об этом вслух у меня и в мыслях не было. Тут бы моей дружбе с ребятами сразу пришел конец. Поэтому я решил идти до тех пор, пока не свалюсь и не умру.

И еще я подумал: «Может быть, дедушка про эту дорогу писал? Впрочем, нет, о лыжах в письме не было ни слова».

Чем дальше мы уходили от города, тем сильнее мне хотелось домой. Я почему-то вспомнил, что сегодня по телевизору показывают «Четырех танкистов и собаку», что за каникулы я так и не успел припаять к паровому котлу новую медную трубку, что мама, наверное, уже напекла пирогов с капустой, и они, конечно, остынут к моему возвращению. От этих размышлений у меня почти совсем испарилась сила воли, и я сказал себе:

«Пройду еще ровно две тысячи шагов, лягу на снег и буду отдыхать, сколько влезет. Пусть ребята что хотят со мной делают, а дальше я не пойду».

Я опустил голову, чтобы нечаянно не выдать себя, и начал считать шаги.

Когда я досчитал до тысячи восьмисот двадцати, мы пришли в Каменный лес. И со мной случилось необыкновенное чудо. Я не только не умер, а, наоборот, как будто воскрес. Идти стало легко, словно я только что стал на лыжи. Никогда бы раньше не поверил, что у меня в запасе может еще остаться столько сил. Я готов был петь от радости на весь лес, и мне хотелось поделиться своей силой с ребятами. Но им хватало своих собственных сил. И мы во весь дух помчались по лесной просеке, наверное, потому, что нам захотелось эту лишнюю силу немножко израсходовать.

Лес оказался только по названию Каменным, а на самом деле он был живым и замечательно красивым. По-моему, это вранье, что лес зимой спит и ничего не слышит, не видит. Он не спит, а только дремлет и отлично замечает все, что делается. Это особенно чувствуется, когда идешь на лыжах в полной тишине. Снег под лыжами вроде бы шепчет, а деревья передают этот шепот друг другу.

Сашка привел нас на большую поляну и скомандовал привал на обед. Он достал из своего рюкзака котелок, две пачки гречневой каши с мясом и деревянные ложки. Мы разложили костер, и через час свершилось новое чудо – гречневая каша на воде из снега.

Пока мы сидели у костра и ели кашу, у нас незаметно начался разговор о том, кто кем хочет быть, когда закончит школу. Врать нечего, я первый заспорил, что быть изобретателем – самое замечательное. И тогда Сашка сказал:

– Давайте не будем спорить. Пусть каждый расскажет свое, а Гаврилыч у нас будет судьей.

– Где мои пятнадцать лет?! – с радостью согласился Гаврилыч. – Мне бы лучше поспорить, но раз надо судить, то валяйте, соревнуйтесь. Только чур, без вранья. Мы начали по кругу с Федора.

– Я вот иногда, – сказал Федор, – что-нибудь увижу новое, интересное, и мне сразу хочется взяться за это дело. А пройдет несколько дней, я снова хочу быть водолазом. Я решил стать водолазом, когда посмотрел кино «Гибель «Орла». Потом книжки еще читал «Бешеная акула» и «Подводные мастера» писателя Золотовского. Мне больше всего нравится, что никто, кроме водолазов, не знает по-настоящему, какова жизнь на дне моря. Они могут и затонувший корабль отыскать, и клад или еще что-нибудь интересное. У меня дома целая пачка вырезок из газет и журналов про водолазную работу. Я, между прочим, на Черном море хочу работать. Там тепло и разных фруктов хоть отбавляй.

– Все? – спросил Гаврилыч, когда Федор кончил.

– Все, – ответил Федор. – Но еще я люблю нырять с маской в плавательном бассейне. Это, наверное, в счет не идет, как и фрукты?

– Все идет в счет, – сказал Гаврилыч. – Здорово! Завидую Федьке! Я бы тоже на водолаза согласился учиться, чтобы за морскими ракушками нырять.

А Сашка признался:

– Я не знаю, кем буду. Я, например, больше всех уважаю Максима Горького. Он в молодости прошел пешком тыщу километров. Когда он шел, то не знал, кем будет. А увидел, узнал, как трудно живется людям при царе, и выбрал себе главное дело – стал писателем, чтобы помочь народу добиться хорошей жизни. Он и про Данко для этого написал.

– Значит, ты хочешь стать путешественником и писателем? – спросил Гаврилыч. – Я думал, ты чемпионом по гимнастике будешь.

– Гимнастика – это само собой. Я чемпионом очень хочу стать. Но прежде, чем выбрать главное, обязательно напутешествуюсь.

– Завидую путешественникам! – воскликнул Гаврилыч. – Где мои пятнадцать лет? Я бы прямо сейчас хоть в Африку, хоть в Тулу. Здорово Сашка насчет путешествий придумал!

– А я, – сказала Танька, – поступлю в медицинский институт, стану врачом и уеду на Чукотку лечить эскимосов.

– Почему эскимосов? – удивился Гаврилыч. – Тебе что, здесь людей мало?

– Раз я решила лечить эскимосов, значит, так и будет!

– Ну, и лечи себе на здоровье! – махнул рукой Гаврилыч. – Доктором тоже хорошо быть. Другим людям можно горчичники и рыбий жир прописывать, а себе только вкусные лекарства или витамины в крайнем случае. Завидую Таньке! Валяй, Тимка, теперь ты рассказывай.

К ответу я был давно готов.

– По-моему, самое интересное – стать изобретателем. Лично я могу с утра до вечера мастерить. Например, из четырех сломанных велосипедов можно сделать такой вездеход, который по снегу и вообще по любой дороге будет мчаться, как вихрь.

На таком вездеходе можно запросто сгонять на Чукотку к Танькиным эскимосам, а если надо, то и на Черное море к Федору.

– А ты не врешь? – спросил Гаврилыч.

– Зачем мне врать? Изобретатели все могут, они до всего додумываются собственной головой и мастерят свои изобретения тоже собственными руками.

– Тогда ты прав, – согласился Гаврилыч. – Изобретателем быть – это очень здорово. Мне даже завидно стало.

Тут я не вытерпел.

– Чего ты всем говоришь: здорово, завидую! Ты лучше рассуди нас по справедливости, если тебя судьей выбрали.

– А я, честное слово, всем завидую! – сказал Гаврилыч. – Потому что мне все нравится.

– Как же ты будешь первенство определять? – спросила Танька.

– Очень просто. Раз мне все нравится, значит, всем вам я присуждаю второе место. А первое место себе заберу.

– Почему же тебе – первое? – спросил Федор.

– А потому, что я строителем буду. Я построю самый красивый и самый замечательный в нашем городе дом. И все мы в этом доме будем замечательно весело жить

И тогда Федор крикнул:

– Бей судью!

Тут мы устроили кучу-малу, и всем стало весело.

***

Обратная дорога оказалась в два раза легче. Это было еще одно чудо. Боюсь, что скоро у меня накопится столько чудес, что я запутаюсь, где чудо, а где просто так.

Когда мы расходились по домам, Сашка сказал мне:

– Никогда не думал, что ты так любишь лыжи. Теперь я за твое ГТО по лыжам спокоен. А насчет остальных норм тебе еще попыхтеть надо.

***

Наверное, дедушка написал родителям серьезное письмо обо мне. Потому что отец безо всякого повода с моей стороны вдруг сказал:

– Если хочешь, по вечерам я буду вместе с тобой собирать ламповый радиоприемник.

– Еще бы не хотеть! – обрадовался я.

– А по утрам давай займемся гантельной гимнастикой. Ты попроси Михаила Ивановича составить комплекс упражнений. Я ведь инженер и по части физкультуры у меня, понимаешь ли, образования не хватает.

– Ты лучше помоги мне с приемником, – сказал я отцу. – А по физкультуре меня Сашка буксирует.

– Хорошо, – согласился отец.

Между прочим, я заранее знал, что он именно так и ответит. Ведь заниматься моим физическим воспитанием не у каждого хватит пороху – нужно адское терпение. Такое, как у Сашки, например.

Сашка буксирует меня по-прежнему изо всех сил. И я снова живу нормальной человеческой жизнью. Времени лишнего у меня нет совсем, но я почему-то все успеваю. Даже в фотокружок мне захотелось ходить не для отвода глаз, а чтобы научиться фотографировать по-настоящему. Фотоаппарат мне скоро понадобится, у меня уже насчет этого есть кое-какие планы.

Мышцы мои болят от физических упражнений, как и раньше, но не так сильно, и Сашке хватает работы выпаривать из меня кефирную, то есть молочную кислоту.

Врать нечего, иногда я так устаю, что мне хочется сказать Сашке: «Провались ты со своей физкультурой!» Но пока я терплю. Тем более, что я теперь завяз в физкультуре по уши, – не только практически, но еще теоретически.

Недавно после урока физкультуры Михаил Иванович велел мне задержаться и сказал:

– Твои друзья, Ерохин, – он кивнул в сторону Таньки и Сашки, – просят, чтобы я разрешил тебе выступить на спортивном вечере с докладом. Уверяют, что у тебя есть способности и ты не подведешь. Доклад, конечно, тебе не под силу сделать, а вот рассказать кое-что об истории спорта нашей области ты, пожалуй бы, смог. Да вот беда – насколько я могу судить, ты принципиальный противник физкультуры и спорта.

– Врать нечего, – ответил я честно, – лично я физкультуру и спорт не люблю. Но если это нужно для всех, то согласен, не подведу. То есть, я хотел сказать, постараюсь не подвести.

– Посмотрим, – заметил Михаил Иванович. – На следующей неделе я еду в Тулу по делам. Попросись у родителей, чтобы тебя отпустили со мной. Кое в чем я тебе помогу.

Но это «кое в чем» оказалось очень многим. Я даже рассказать обо всем не сумею.

В Туле Михаил Иванович и я побывали в гостях у Константина Васильевича Суханова. Ему давно перевалило за семьдесят лет, а он помнит про все лучше молодого. В 1918 году он участвовал в первом чемпионате РСФСР по велосипеду на треке и стал призером этих соревнований. Любопытно, что раньше велосипедисты иногда соревновались с лошадьми и обгоняли их. Много интересного рассказал Константин Васильевич о тульских спортсменах. Потом он повел меня в сарай, где стоял старинный велосипед, который называется «паук». В сравнении с обычными велосипедами этот «паук» неуклюжий и смешной. Переднее колесо у него огромное, а заднее совсем маленькое. Константин Васильевич погладил велосипед рукой и сказал:

– Добрый конь, только с норовом. Плохого седока сразу сбросит. Хочешь покататься на нем, приезжай летом.

Он пощупал мои бицепсы и добавил:

– А силенку подкачай. «Паук» слабаков не любит.

– Подкачаю, – обещал я и нечаянно соврал. – Это я только с виду такой, а на самом деле в двух спортивных секциях занимаюсь.

***

Сколько бы ни истратил я бумаги, все равно не смогу описать то, что почувствовал сегодня. Сегодня я сам два раза подтянулся на турнике и три раза отжался на брусьях! Сам, безо всякой помощи!

Сашка смотрел на меня и смеялся ужасно глупым, совсем не обидным смехом.

– Ты чего? – спросил я.

– А ты – гвоздь, – сказал Сашка.

– Ага, гвоздь, а не сосиска! – крикнул я.

Мы стали носиться и прыгать в пустом спортивном зале и орали, как сумасшедшие: «Сам-сам! Сам-сам!»

Но пришел Михаил Иванович, сказал, что был звонок, и выпроводил нас из зала.

Я летел домой, как на крыльях. Пока обедал, пока учил уроки, во мне все пело и хотелось выкинуть что-нибудь этакое, из ряда вон выходящее.

Я нечаянно взял с книжной полки «Обратный словарь русского языка». Это такой словарь, в котором «слова расставлены по порядку не с начальных букв, а с окончаний. Я не знаю, зачем нужен такой словарь, но у него, по-моему, есть два преимущества перед другими словарями: во-первых, его можно читать безо всякого ущерба с любого места, хоть с конца; во-вторых, какую страницу не откроешь, сразу найдешь рифму. Например:

Стража – сажа.

Уха – требуха.

Глагол – щегол.

И так далее. Очень забавно.

Я уже говорил, что настроение у меня было замечательное. Я выискивал веселые рифмы в словаре и выписывал их на листок бумаги, чтобы отдать в школе Славке Ершову – ему для стенгазеты стихи дозарезу нужны. Но я и не подозревал, что хорошее настроение плюс «Обратный словарь» – это опасное сочетание.

Вечером, когда родители вернулись с работы, отец задал мне свой обычный вопрос:

– Как в школе дела?

– Как сажа бела, – неожиданно для себя ответил я.

– Эго как же понять? – удивился отец.

– Это значит, – сказал я, – что все у меня очень хорошо. По гимнастике теперь занимаюсь я, как зверь!

– Приятно слышать, – сказал отец, не обращая внимания на мои рифмы. Видимо, как всегда, он думал о своем любимом угольном комбайне. – Давай-давай, занимайся.

Я сказал:

– Мне уже нечего давать, я хотел бы лечь в кровать.

Тут мама всплеснула руками и воскликнула:

– Неужели опять заболел!? Небывалое дело – так рано, а ты спать хочешь ложиться. Иди сюда, я тебе лоб пощупаю.

Я подошел. Она приложила холодную ладонь к моему лбу и сказала озабоченно:

– Горит. Завтра вызову врача.

Но я ответил:

– Абсолютно я здоров, мне не нужно докторов!

– Перестань паясничать, – сказала она, – мне не до шуток.

А меня понесло дальше:

Я шутить не собирался,

Я сегодня отжимался.

Друг мой Сашка Иванов…

Тут я на счастье запнулся, сделал глубокий вдох, чтобы перебить рифму, и выпалил поскорее:

– Понимаешь, я сегодня сам, совершенно сам, два раза подтянулся на перекладине. Это меня Сашка добуксировал.

– Я так и знала, – вздохнула мама. – Ты перезанимался несчастной физкультурой. Даже заговариваться начал.

– Да нет же, это у меня от хорошего настроения, – сказал я. – Честное слово!

– Глупости! У меня тоже бывает хорошее настроение, но я ведь не говорю от этого стихами.

– Ты не сможешь, – стал доказывать я. – Тебе приходится и обед готовить, и по магазинам ходить, и белье стирать. К стирке, по-моему, невозможно рифму подобрать. А у меня рифмы сами изо рта вылетают. Вот послушай:

 
Мне сегодня непременно
Надо лечь пораньше спать,
Потому что завтра утром
ГТО пойду сдавать.
 

– Ложись, ложись, – сказала мама. – Только я тебе все равно градусник поставлю. Если есть температура, то какая ж физкультура? Господи, – спохватилась она, – кажется, ты и меня заразил своими рифмами.

Спать я лег рано, однако никак не мог уснуть – переживал радость и думал о завтрашних соревнованиях. Мне казалось, что если я захочу, то стану чемпионом школы, пронесусь по лыжне, словно ураган…

Родители о чем-то негромко разговаривали в соседней комнате. По привычке я не прислушивался. Но вдруг там произнесли мое имя.

– Тимку я понимаю, – проговорил отец. – От хорошего настроения можно и в рифму говорить, и песни петь. Помнишь, когда мы были студентами, я тебе письма стихами писал? У Тимофея, мне кажется, темпора мутаитур!

Я про себя повторил: «Темпора мутаитур». Это надо запомнить. А что это такое?

***

Как в «Бородино» у Лермонтова: «Ну ж был денек!..»

Врать нечего, если вечером, перед сном, я мечтал стать чемпионом по лыжам, то утром струсил идти на соревнования.

«А вдруг я последним притопаю? – подумал я. – Значит, опять окажусь хуже других. Лучше я дома побуду. Потом совру, что заболел чем-нибудь».

И вот я сидел на диване, слушал «Пионерскую зорьку» и страдал. Когда Сашка постучался в дверь, мне сделалось совсем нехорошо.

– Ты почему не одеваешься? – спросил Сашка. – Опоздаем!

И опять у меня с языка сорвалась дурацкая рифма:

– Я наверное не смогу, подвернул себе ногу.

Вид у меня, конечно, был не совсем нормальный. Сашка заметил это и сказал:

– Показывай, какую ногу подвернул?

Я наугад выставил правую.

– Где? – спросил Сашка.

– Здесь, – ткнул я пальцем в колено.

– Ну-ка, присядь! – приказал Сашка.

Я присел.

– Собирайся! – скомандовал он. – С такой травмой можно на Северный полюс идти.

Тогда я постучал себя кулаком по голове и сказал:

– У меня вот здесь хуже, чем головная боль. У меня эта… Темпора мутантур!.. Заразился, наверное…

Я был бы последним дураком, если бы не воспользовался таким красивым и совершенно непонятным выражением. Я был уверен, что Сашка поверит мне. И он поверил. Он вылупил на меня глаза и сказал:

– Неужели правда? У меня это тоже несколько раз было. Тебе свежий воздух нужен обязательно. При этой болезни лыжи полезнее аспирина. Одевайся скорее, пока тебя совсем не свалило с ног.

Стыдно сознаться, но я не выдержал и рассказал Сашке всю правду про свою трусость. Сашка выслушал меня внимательно, потер шапкой лоб и сказал:

– Если ты не пойдешь на соревнования, тогда ты, действительно, будешь хуже других. Даже хуже тех, кто придет последним. Потому что быть на соревнованиях последним еще не значит – быть плохим. На соревнованиях всегда есть первые и последние. А вообще-то, я тебя не уговариваю. Не хочешь – сиди дома.

– Стой! – сказал я. – А если опозорюсь?

– Пусть попробуют! Ты не только для себя идешь соревноваться, но и для класса. Да за тебя весь класс заступится!

– Если так, – согласился я, – то подожди. Я сейчас…

По дороге на лыжную базу Сашка рассказал мне, что в одном доме с ним живет дядька, бывший фронтовик, у которого нога только по колено. Дядька работает па заводе слесарем. Чтобы не быть хуже других, он научился бегать на лыжах и стал участвовать в соревнованиях. Один раз перед самым финишем у него сломался протез и вместе с лыжей укатился под гору. А дядька все-таки добрался до финиша, и, хотя был в последних, зрители качали на руках его, а не чемпиона.

Я бы в эту историю не поверил, если бы Сашка не видел того дядьку своими глазами и если бы я сам не читал про Алексея Мересьева.

На базе мы получили лыжи, натерли их мазью, и Сашка нацепил на меня номер. Ребят нашего класса запустили со старта всех вместе. Сначала мы толпились кучей и только мешали друг другу, а когда разъехались по лыжне, оказалось, что передо мной пыхтит Федор. Я стал изо всех сил нажимать на палки. Приблизился вплотную и крикнул: «Лыжню давай!» Этому я научился, пока меня другие обгоняли. Федор обернулся и показал мне язык. Я так разозлился, что взял и обогнал его. И тут Федор закричал мне вдогонку:

– Ты что делаешь?! Ты не имеешь права!

«Еще как имею! – подумал я. – Мне бы только продержаться так до конца».

Когда я вышел на последнюю прямую, то почувствовал, что силы от меня уходят, как воздух из проколотой велосипедной шины. И я по-настоящему испугался, подумал: «Ну вот и все, опозорился!..»

И тут я увидел Сашку. Он бежал мне навстречу. Вместе с ним бежали Танька и Гаврилыч. Они махали руками и кричали мне что-то. Но я не мог понять их слов, потому что горел одним стремлением – не подвести ребят, дойти до красного полотна с надписью «финиш».

И я дошел, не пропустил вперед Федора и выполнил норму ГТО. Ребята поздравляли меня, и даже Федор подошел, постучал меня палкой по спине. А когда я отдышался как следует, ко мне снова вернулось хорошее настроение и я сказал ребятам, едва удерживаясь от рифмы:

– Спасибо, братцы, выручили!..

Вечером все участники соревнований собрались в актовом зале школы. Вместо торжественной части объявили награждение победителей. Потом начались спортивные выступления.

Я стоял за кулисами, ждал своей очереди и дрожал от нетерпения. Свой доклад я выучил наизусть. Он у меня начинался для лучшего разгона стихами о спорте. Правда, не помню чьими.

 
Спорт! И в журнале, и в газете
Имеет эта тема вес,
Поскольку взрослые и дети
К ней проявляют интерес.
 

Наконец, я услышал:

– Сейчас Ерохин из пятого «Б» расскажет нам кое-что из истории спорта Тульской области.

Девочка, которая вела вечер, сделала кивок в мою сторону – пригласила, значит. Когда я встретился с ней на середине сцены, она шепнула: «Не волнуйся, держись свободнее».

«Мне волноваться нечего», – сказал я себе. А когда посмотрел в зал, то обмер: передо мной были одни лица, которые казались размазанными, как в кино с плохой резкостью. «Для кого же доклад буду делать?» – испугался я. Подошел к самому краю сцены и облегченно вздохнул. Прямо напротив меня сидел в первом ряду Федор. В правой руке он держал кулек с пирожками, а в левой наполовину обкусанный пирожок. Я подумал: «Если каждый будет пирожки трескать, это не собрание получится, а буфет». И я не удержался, сказал Федору:

– Слушай, Федька, неужели ты не можешь потерпеть с едой? Ты опять, как бегемот, набиваешь свой живот.

Тут с задних рядов выкрикнули:

– Громче! Ничего не слышно!

– Он про бегемотов рассказывает! – ответил кто-то.

Федор покраснел, затолкнул остаток пирожка в рот, а кулек сунул за пазуху. Я немного успокоился и сказал уже для всего зала не стихами, которые начисто забыл, а просто так, от себя:

– Если хотите знать, спортом в нашей области еще до революции занимались. Особенно велосипедом и лыжами. Только тогда одни богатейские сынки тренировались, а рабочим было не до этого. Зато после революции стали заниматься все, кто хотел. В Туле, например, живет Константин Васильевич Суханов. В 1919 году он работал на оружейном заводе и стал чемпионом России по велосипедным гонкам на треке. Это особенно важно потому, что в то время белый генерал Мамонтов наседал на Тулу, а наши спортсмены показали всему городу, что генерала бояться нечего. А еще в Туле жил велосипедист Дмитрий Александрович Соловьев. Он двадцать пять лет выступал за нашу область и много раз был чемпионом Союза. А если посчитать, с начала Советской власти в нашей области целый полк чемпионов наберется.

Тут я стал называть наших чемпионов. По велосипеду – Валентину Савину и Сергея Терещеикова, по конькам – Евгения Гришина, по легкой атлетике – Анатолия Юлина, по борьбе – Шамиля Хисамутдииова, по лыжам – Нину Чапкину и Александра Веденина. Очень многих назвал. Под конец я сказал:

– Если бы составить команду из наших чемпионов, мы бы кое-какие страны на обе лопатки положили.

Все захлопали, и я был очень доволен, что моя идея насчет сборной команды туляков ребятам понравилась.

***

После вечера мы возвращались домой все вместе. Танька, Федор и Гаврилыч шли впереди, а я с Сашкой чуть сзади. Сашка спросил меня:

– Чего ты про Федора говорил? Я не расслышал.

Я ответил:

– Федьке я тогда сказал, чтоб не чавкал на весь зал.

– Брось ты свои глупые стихи. Они у тебя не складные. А если будешь дурачиться, я с тобой вообще говорить не стану.

– Ты уж потерпи, – попросил я Сашку. – Это от хорошего настроения.

– Один день потерплю, – согласился Сашка. – Только ты старайся пореже рифмовать. Расскажи, где тебе удалось столько узнать о спортсменах?

– Мне Михаил Иванович помог. Это он меня познакомил с Константином Васильевичем и другими старыми чемпионами. В Туле их немало живет.

– Ты знаешь, о чем я подумал? – сказал Сашка. – Вот есть разные следопыты: одни занимаются историей революции, другие неизвестных героев войны разыскивают. А разве плохо историей спорта заняться? Будь моя воля, я бы про Ивана Поддубного в историю СССР написал. Пусть бы на уроках такое изучали.