Текст книги "Веселая дорога"

Автор книги: Глеб Паншин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

В нашем классе, если один человек начинает что-нибудь делать, то другие непременно хватаются за то же самое. В этом году, сразу после летних каникул на нас напала мода писать дневники. Мода пошла от Таньки. Она притащила в школу книжку «Дневник Коли Синицына». Хорошая книга. Сразу видно, что писатель Носов разбирается в жизни. Весь класс прочел «Дневник Коли Синицына». Потом Таньку завела дневник, потом остальные…

Лично я моду не люблю. Мода, по-моему, вроде заразной болезни, от которой люди безо всяких причин как будто с ума сходят. Ребята и девчонки стали писать дневники на уроках, на переменах и даже дома. Они делали вид, что дневники страшный секрет, а сами показывали написанное друг другу. Конечно, мальчишки – мальчишкам, а девчонки – девчонкам. Вот тебе и секрет!

А когда ребятам надоело увозиться с дневниками, у меня вдруг появилось желание писать. И вот почему. Я подумал, что, во-первых, никто, кроме меня самого, обо мне хорошо не напишет; во-вторых, можно писать про ребят все, что я о них думаю, и никто мне за это ничего не сделает.

Я сел за стол, положил перед собой тетрадь и начал придумывать, чего бы написать поинтереснее про себя – такое, чтобы все ахнули. Думал, думал и ничего не придумал. Наверное, потому, что я школьник, а не полярник, не моряк и не летчик. Им-то наверняка есть о чем рассказать.

Тогда я махнул рукой на себя и взялся за ребят. Я перебрал в уме всех мальчишек нашего класса и остановился на Славке Ершове. Он у нас редактор стенгазеты. Про Славку у меня сначала пошло как по маслу. Я написал: «Славка – дурак, курит табак, спички ворует, дома не ночует». Мне понравилось, как я пропесочил Славку за то, что он в прошлом году нарисовал на нас с Федором карикатуру в газете. Я хотел песочить Славку и дальше, но у меня как будто что-то заело в голове. Ни тпру, ни ну! Я перечитывал написанное до тех пор, пока не запершило в горле, а в голове стало так пусто, словно из нее пожарным насосом выкачали все мозги. И тогда я понял, что написал чепуху. Славка спичек никогда не воровал и вообще ничего такого дурацкого, что я наговорил на него, не делает.

Я зачеркнул написанное и пошел на улицу проветриться.

Потом я еще несколько дней мучился над тетрадкой, только ничего интересного не смог придумать ни про себя, ни про ребят. Я уже хотел бросить затею с дневник ком, но неожиданно меня осенила идея. Со мной это бывает. Иногда целыми неделями ломаю голову над чем-нибудь и все без толку – в голове сплошной ералаш и ни одной интересной мысли. А потом трах! – и родилась идея. Так было и в этот раз. Я вдруг подумал: «Зачем сочинять то, чего не было? Лучше я стану писать про себя самую что ни на есть правду. Даже если она будет не в мою пользу».

Как только я это подумал, сердце у меня заколотилось быстро-быстро, и мне стало не по себе. Но я решил не обращать внимания на предчувствие. В школе нам объясняли, что разные предчувствия и суеверные приметы – все это чепуха на постном масле, то есть глупость.

Я взял тетрадь и написал на обложке печатными буквами:

Правда о жизни ученика пятого «Б» класса Тимофея Ерохина

Получилось красиво, хотя некоторые буквы почему-то растопырились, а некоторые, наоборот, съежились.

Чтобы не тратить времени на описание самого себя, на следующий день я пошел в школьный врачебный кабинет и выбрал из карточки свои медицинские данные.

Рост – 130 см (В строю я предпоследний).

Вес – 25 кг (Легче меня никого в классе нет).

Обхват груди – 56 см (Наверное, мало!).

В карточке было еще пунктов двадцать про всякие внутренние органы, но это не главное и писать о них не стоит. Лично мне из указанного в карточке не понравилась только одна запись, в самом конце:

«Физическое развитие – ниже среднего».

Между прочим, если я худой, а не толстый, как Федор, это совсем не значит, что обо мне можно писать такие гадости.

Насчет размера моих ушей, цвета глаз и остального прочего я тоже писать не буду. Потому что в зеркале видеть себя – одно, а без зеркала – другое. В зеркале каждый человек себе нравится.

У нас в школе, около раздевалки, висит большое зеркало. Я много раз замечал, что некоторые девчонки на переменах бегают на первый этаж специально, чтобы посмотреть на себя. Они подхватывают друг дружку под руку и ходят взад-вперед по коридору. Делают вид, что заняты важными разговорами, а сами глядятся в зеркало, хотя другие на них никакого внимания не обращают.

Вот поэтому я и думаю, что описывать свою собственную физиономию или фигуру – значит, немного врать. А врать мне нельзя. Тем более, мой отец говорит, что главное в человеке не наружность, а то, что у него в голове и в сердце.

***

По-моему, отец прав – все в жизни делится на главное и не главное.

Для меня главное – это мама и отец, книги и собаки, школа и еще многое другое.

А не главное, например, физкультура. Она у меня, между прочим, в печенке сидит. Не понимаю, зачем в школе нужна физкультура, если по радио и телевизору про нее каждый день передачи бывают?

Из всего остального, что стоит между главным и не главным, я больше всего люблю сны. Они у меня как продолжение дневной жизни, и я вижу их почти каждую ночь.

Обычно сны бывают черно-белые, как по простому телевизору. Но мне удавалось смотреть и цветные. Сны у меня случаются интересные и не интересные, смешные и страшные, нормальные и чудные.

Месяц тому назад я видел во сне, как я летал. Не на самолете или аттракционе «мертвая петля» в городском парке, а просто так, ни на чем.

В тот день я получил четыре пятерки по разным предметам, и настроение у меня было замечательное. Вечером, когда лег спать, я никак не мог уснуть, потому что во мне звенела и гремела музыка наподобие военного марша. Тогда, чтобы заснуть, я воспользовался верным средством – начал считать слонов: один слои, два слона… сорок пять слонов…

Не помню, на каком слоне я заснул, только вижу: стою в одних трусах посреди большой комнаты и делаю утреннюю зарядку. Вот чепуха! Я ведь зарядкой сроду не занимался. Что будто бы балконная дверь открыта настежь, из нее вместе с солнцем в комнату врывается прохладный воздух. А я не боюсь простуды и бегаю по комнате. Приседаю, делаю наклоны и все остальное, что полагается на уроке физкультуры. Но самое чудное было дальше. Мне показалось, что от физкультурных упражнений у меня по жилам растекается не усталость, а приятная сила. Раньше у меня такой силы никогда не было, и я подумал: «Холодильник, что ли, поднять вверх на вытянутые руки?» Но холодильника я поднимать не стал. Вместо этого, сам не знаю почему, приподнялся на цыпочки, вытянул руки в стороны, как птица крылья, напружинился всем телом и… полетел.

Сначала я попал на кухню и на лету, прямо из кастрюли, напился компота. Потом облетел квартиру. В большой комнате я взмыл к люстре и едва не треснулся головой о потолок. Я пожалел, что у нас тесно от вещей и мне негде как следует развернуться. Тогда я взял и вылетел через балконную дверь на улицу.

Дальше мой сон оказался совсем неправдоподобным.

Я полетел не в кино, не во Дворец пионеров, а на главный городской стадион под названием «Химик». Там шли соревнования между нашей и соседней школой. Об этих соревнованиях две недели подряд объявляли по школьному радио.

Я прилетел на стадион и начал парить над футбольным полем. Сверху мне хорошо были видны трибуны со зрителями, разноцветные спортивные знамена вдоль футбольного поля и огромный плакат со словами из песни: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода. Закаляйся, как сталь!» Я подумал: «Насчет стали хорошо сказано, а насчет молодости – это, по-моему, совершенно зря. Ведь соревнуются-то пионеры, а не пенсионеры!».

На футбольное поле вышли две команды, человек по двадцать. Своих я узнал потому, что впереди шел Федор. Он был самым толстым из ребят и казался сверху почти круглым. Команды ухватились за канат и по свистку судьи начали тяпнуть его в разные стороны. Сначала не уступали друг другу, и болельщики обеих школ кричали одинаково громко: «Давай! Давай!» Потом наши начали побеждать, и болельщики из соседней школы прикусили языки. Но когда наши уже почти совсем перетянули противников, Федор вдруг поскользнулся и упал.

Я так и ахнул: «Проиграли наши! Спасать надо!»

Спикировал на футбольное поле и схватился за канат. Во мне было столько силы, что я один смог бы перетянуть целых три команды. Поэтому, когда я рванул канат на себя, противники повалились, как подкошенные.

На трибунах закричали: «Ура Ерохину!» А духовой оркестр грянул приветственный туш. Ко мне подошел Михаил Иванович, наш классный руководитель и учитель физкультуры, и сказал:

– Спасибо, Ерохин. Здорово выручил! Может, ты и в футбол сыграешь?

Лично я до этого случая в футбол никогда не играл, но мне не хотелось огорчать его, и я скромно, по-мужски ответил:

– Сыграю.

И сыграл. Помнится, я так стукнул по мячу, что тот врезался в штангу и перебил ее пополам. Игру остановили, а нашу команду объявили победительницей.

Потом я обогнал всех на беговой дорожке и закинул гранату так далеко, что ее не нашли.

Ребята и девчонки, даже сам Михаил Иванович подбежали ко мне и стали подкидывать на руках. Один раз они подбросили меня почти до облаков. Я закричал с перепугу, и тут послышался голос отца:

– Ну и развоевался! Одеяло на пол сбросил. Вставай, в школу пора.

Я открыл глаза. Рядом с моей кроватью стоял отец и тряс меня за ногу.

– Сейчас… подожди, – сказал я, плохо соображая, что со мной происходит и где я нахожусь.

***

О своих снах я могу рассказывать сколько угодно. Например, о том, как я летал в ракете на Марс, как вместе с другом Федором воевал против беляков в гражданскую войну или как мы всем классом освобождали из американской тюрьмы Анджелу Дэвис. Такие хорошие сны смотреть одно удовольствие. Но видеть сны про физкультуру лично я больше не хочу. Потому что на следующий день после физкультурного сна Михаил Иванович поставил мне за гимнастические упражнения даже не двойку, а самую распоследнюю оценку – единицу.

Единицу, то есть кол, я получил первый раз в жизни, и у меня прямо кошки на сердце скребли. А Федор сказал:

– Не понимаю, Тимка, чего ты раскис? Радуйся, что кол, а не двойка. Кол лучше – его можно в дневнике на четверку переделать. Соображать надо!

– Мне такое соображать бесполезно, – ответил я, – все равно проговорюсь.

Федор только рукой махнул:

– Ну и зря! Это же вроде военной хитрости, чтобы родителям спокойнее было.

Федор вообще любит хитрить, но хитрости его рано или поздно непременно обнаруживаются.

Прошлым летом я с ним ездил в пионерский лагерь на третью смену. В лагере был свой огород, каждый из отрядов ухаживал за своим участком.

Наш отряд пошел на огород с барабаном и горном, как на праздник. Вожатый сказал перед строем короткую речь о сельском хозяйстве и закрепил ребят за грядками с овощами. Мне досталась морковь, а Федору – свекла. Едва мы начали прополку, как Федор подходит ко мне и говорит:

– Давай поменяемся грядками. Тебе же лучше будет. Свеклу легче полоть, она вон какая большая, а морковь маленькая. И травы на твоей грядке больше.

Я подумал: «Федька прав, на его грядке работать легче. Но тогда зачем он меняется? Наверное, опять хитрит в свою пользу».

Федор словно угадал, о чем я думаю, и сказал:

– Учти на будущее, я это исключительно из-за дружбы делаю.

– Раз из-за дружбы, – согласился я, – тогда ладно, поменяемся.

Мы предупредили вожатого, что поменялись грядками, и стали полоть дальше.

После работы вожатый построил нас и объявил:

– Переходящий вымпел сегодня присуждается Федору Дыблину. Если он и дальше будет так ухаживать за своей грядкой, то, может быть, добьется рекордного урожая, и наш отряд выйдет на первое место.

Федор сказал:

– Я постараюсь.

Никогда бы не подумал, что Федор любит работать па огороде: каждый вечер он брал лейку и в одиночку ходил добиваться рекорда.

А через несколько дней, когда мы снова пришли на огород, то увидели, что морковь на Федькиной грядке почти вся завяла. Вожатый очень расстроился, сказал, что, вероятно, на грядку напало какое-нибудь вредное насекомое, и послал за советом к нашему завхозу.

Завхоз пришел, почесал карандашом за ухом, потом наклонился и выдернул несколько морковок.

– Их кто-то из ребят обгрыз наполовину, – сказал он сердито. – Объел, а потом обратно в землю засунул. Ремнем бы вашего жука-вредителя поучить…

Ремнем Федора, конечно, никто учить не стал – не положено. Зато на отрядном сборе его разобрали по косточкам и отстранили от работы на огороде.

Вот к чему привела Федора хитрость.

С Федором мы дружим с детского сада и, когда надо, помогаем друг другу. Недавно он пришел ко мне и говорит:

– Ты урок по письму сделал?

– Нет еще, – ответил я. – А что?

– А то! Никак не получается. Давай вместе попробуем.

Я открыл учебник, разыскал задание и сказал:

– Подумаешь, дело: сочинить такое предложение, чтобы слово «рожь» стояло в творительном падеже. Да это каждый дурак сможет!

– Ты сначала сделай, а потом говори, – обиделся Федор.

– Перво-наперво, – сказал я, – эту рожь просклонять надо. Именительный падеж: кто, что? Рожь. Родительный: кого, чего? Ржи…

– А может быть, рожи? – перебил меня Федор.

Я рассмеялся:

– Какой еще такой – рожи?

– Ну, обыкновенной… Физиономии, что ли. У собак ее мордой зовут.

– При чем здесь собачья морда? Здесь она никак не выходит, – сказал я.

– А ты откуда знаешь? – начал спорить Федор.

Лично я, врать нечего, слово «рожь» где-то раньше встречал. Но не мог вспомнить где и потому ответил:

– Я точно не знаю, и спорить не хочу. Я просто так думаю. Давай, Федька, лучше – ржи.

– Это ты мне говоришь – ржи? – спросил Федор.

– Кому же еще? Конечно, тебе, – ответил я.

Тут Федор покраснел и чуть не полез на меня с кулаками.

– Ты не дразнись! Я тебе не лошадь! Сам ржи, если хочешь!

– Во чудило! – удивился я. – Ведь я не нарочно. У меня само так получилось. Ну ладно, давай дальше склонять. Дательный: кому, чему? Ржи…

– Ты опять дразниться?!

Мне упрямство Федора надоело.

– Возьми и склоняй сам, – сказал я ему.

– Ну, и просклоняю, – проворчал Федор.

Думал он долго. Потом вытаращил глаза и выпалил:

– Винительный – ржу!..

– Вот видишь, – сказал я Федору. – Сам говоришь, что ржешь, а на меня обижаешься. Ну ладно, теперь творительный падеж: кем, чем?

– Ржой! Чем же еще? – простонал Федор.

– Таких и слов нет, чтобы – ржой. Складнее выходит – ржоем.

– Слушай, Тимка, – спросил вдруг Федор, – а ты знаешь, что такое – рожь?

– Откуда мне знать! – ответил я. – Вроде бы ни разу этого ржоя в глаза не видел. Наверное, и слово-то нерусское. Вот если бы про сурдобарокамеру или еще про что космическое задали, тогда бы проще простого – склоняй сколько влезет.

– Это точно, – подтвердил Федор. – С этим ржом надо во какую голову иметь! – он раскинул руки. – Как у слона! Давай лучше у Таньки спросим.

Я вышел в соседнюю комнату и позвонил Таньке.

– Танька доказывает, – объяснил я Федору, когда вернулся, – как будто рожь – это растение, из которого черный хлеб пекут. Может, и взаправду так? Ведь черный хлеб еще ржаным называют.

– Во врет! – возмутился Федор. – Это она назло. За то, что я ей вчера в чернильницу синюю муху посадил. Ты сам подумай, хлеб-то ржаным называют, а не рожьиным! По-Танькиному выходит, что орловский хлеб из орлов делают, да? Нет, давай уж лучше спишем завтра у кого-нибудь. Так вернее будет.

– Придется, – согласился я.

На следующий день, перед уроками, мы списали предложение про рожь у Сашки Иванова, нашего отличника. Оказалось, что рожь – это, действительно, хлебное растение. Мне было стыдно списывать, ведь я тоже почти отличник или, как у нас говорят, «хорошист». Если, конечно, не считать физкультуру.

***

Физкультура для меня как манная каша. Хоть палкой в рот заталкивай – все равно обратно выскакивает. Ходить на физкультуру у меня нет никакой охоты. Иногда я притворяюсь больным, кашляю или что-нибудь в этом роде, и прошу маму, чтобы она написала записку Михаилу Ивановичу. Мама молодец, она всегда меня выручает. Но я понимаю, что злоупотреблять ее доверием слишком часто – это бессовестно, и поэтому через раз добываю освобождение от физкультуры у школьного врача.

Наша врач Зоя Сергеевна в прошлом году кончила медицинский институт и очень любит, когда ребята ходят к пей лечиться. Но разыгрывать из себя больного у нее в кабинете гораздо труднее, чем перед мамой. Зоя Сергеевна заставляет раздеваться до пояса, выслушивает тебя насквозь через резиновую трубку и еще командует при этом: «Повернись! Дыши! Не дыши!» словом, как в настоящей поликлинике. По-моему, Зое Сергеевне все люди кажутся больными. Она задает много вопросов насчет того, где и как болит. Но к ее вопросам я быстро приспособился. Никогда не говорю «нет», а всегда отвечаю «да» или «очень». Кончается тем, что она листает толстенную книгу по медицине, что-то говорит сама себе на непонятном языке и выдает мне освобождение от физкультуры на неделю, а то и на две. Мои справки и записки от мамы Михаил Иванович терпеть не может. Он их прямо-таки ненавидит. Лично я не понимаю, почему он так сердится. Берет справку двумя пальцами за угол, отодвигает от себя подальше, как будто опасается заразиться, и говорит:

– Садись, Ерохин, на скамейку для запасных. Я твоим справкам не верю ни на грош. Но юридически, понимаешь, юри-ди-чески ничего не могу поделать против твоих бумажек. Только придет время, и ты пожалеешь, что отлыниваешь от физкультуры. Ну, кто тебя, такого дохлого, в подводники, к примеру, зачислит?

Это у него такая поговорка про подводников. Потому что он когда-то служил в военном флоте на подводной лодке. Я, конечно, понимаю, что физкультурой занимаются вовсе не для того, чтобы стать подводником, да я и не собираюсь им быть. Но все равно мне обидно. Попробовал бы сам Михаил Иванович добывать освобождение от физкультуры, тогда бы не говорил так. Притворяться больным, может быть, даже труднее, чем заниматься физкультурой. Я уверен, что Зоя Сергеевна его притворство раскусила бы в два счета, потому что у Михаила Ивановича здоровья на четырех человек хватит.

Между прочим, мой отец насчет физкультуры заодно с Михаилом Ивановичем. Когда я освобождаюсь от физкультуры, отец очень сердится. Меня выпроваживают на кухню, и у него с матерью бывает крупный разговор шепотом о моем воспитании. Отец – за физкультуру, а мама – против. Мама говорит, что он ничего не смыслит в воспитании детей и что для здоровья ребенка, для моего, значит, важнее не физкультура, а хорошее питание с витаминами. Лично я целиком и полностью согласен с мамой. Я за питание с витаминами, потому что есть апельсины и яблоки куда лучше, чем подтягиваться на турнике или прыгать через дурацкого козла.

***

Михаил Иванович стал нас учить только в этом году, а до пятого класса мы физкультуру, можно сказать, и не нюхали. Осенью вместо нее занимались арифметикой, зимой чистили от снега улицу около школы, а весной в городском парке собирали в кучи старые листья и жгли костры. В общем, все было очень хорошо. Даже замечательно, я бы сказал.

На первом, настоящем уроке физкультуры Михаил Иванович построил нас по росту и сказал:

– Стойте вольно, смотрите и запоминайте. Я вам сейчас покажу, чему вы должны научиться за год по гимнастике.

И Михаил Иванович стал показывать упражнения на брусьях, на турнике и просто на полу.

Мы от удивления рты разинули: до того красиво и ловко получались у него упражнения. Делал он их без всякого труда, как в кино. Федор толкнул меня локтем в бок и затрубил на ухо:

– Во дает! Я, наверное, никогда не научусь такому.

– Ерунда, – сказал я, – научимся. Иначе какой же ему смысл показывать? Только тебе надо бы есть поменьше, чтобы похудеть.

– А я, наоборот, есть захотел, – вздохнул Федор.

Михаил Иванович закончил показывать упражнения и обратился к нам с такими словами:

– Ну, а теперь, ребята, давайте знакомиться с вами поближе.

Я удивился и спросил:

– Зачем нам еще раз знакомиться, если вы у нас классный руководитель? Мы же первого сентября знакомились по журналу.

Михаил Иванович засмеялся и сказал:

– Ты, Ерохин, не так меня понял. Я хочу узнать, кто из вас на что способен. Вот ты, например. Иди к турнику и подтянись, сколько сумеешь.

С самого начала нашего знакомства Михаил Иванович показался мне хорошим человеком, и я был очень доволен, что он мне первому доверил демонстрировать свои способности. Я подошел к турнику, подпрыгнул и повис на руках.

– Начинай! – скомандовал Михаил Иванович.

– А сколько раз? – спросил я.

– Раз восемь хотя бы, – сказал Михаил Иванович.

Я дернулся изо всех сил, но руки у меня согнулись только наполовину. И тогда я начал дергаться, стараясь во что бы то ни стало подтянуться. Но скоро совсем обессилел и под конец извивался уже не на согнутых, а на прямых руках.

Вдруг кто-то из ребят громко сказал на весь спортивный зал:

– Сосиска!

И все рассмеялись.

Я спрыгнул на пол, встал на свое место в строю, и мне было противно смотреть, как мальчишки из кожи вон лезут, чтобы как можно больше подтянуться. Это они друг перед другом и перед девчонками старались. Некоторые делали по три захода. А я больше не пошел. Принципиально!

Мне и теперь безразлично, что они умеют подтягиваться, а я нет. Ведь если разобраться как следует, человек – не обезьяна, и ему не обязательно уметь раскачиваться на руках и подтягиваться. Нормальные люди живут в домах – не на деревьях. Главное, чтобы у человека голова была на плечах. А мама говорит, что голова у меня есть.

***

Писать о себе правду, оказывается, не особенно приятно. В некоторых местах хочется соврать. Но врать нечего, на душе у меня после первого урока физкультуры остался нехороший осадок.

А через месяц я вообще едва не погиб.

Дело было так. На физкультуре Михаил Иванович разделил класс на две группы. Девчонки пошли выполнять кувырки на гимнастических матах, а мы должны были прыгать через козла. Михаил Иванович показал нам упражнение и сказал, что это называется «прыжок ноги врозь». Мне понравилось: Михаил Иванович сделал упражнение точно, а главное совсем легко. Я подумал: «Так-то и я смогу наверняка, это ведь не подтягивание».

Ребята стали прыгать. Отлично делал прыжки один только Сашка Иванов. Удивляться нечего: он занимается гимнастикой в детской спортивной школе. Но у большинства прыжок получался со скрюченными ногами и так плохо, что ребята едва не переворачивались через голову. Михаил Иванович ловил их перед самым полом. Смотреть на такие прыжки было смешно, и лично я смеялся во весь голос. Я даже несколько раз пропускал свою очередь, чтобы успеть насмеяться вдоволь. Потом Михаил Иванович сказал:

– Ерохин, хватит отлынивать! Прыгай, не бойся.

– Это я-то боюсь? – сказал я и приготовился.

За себя я был спокоен. Я заранее знал, что прыгну так же замечательно, как Михаил Иванович. Я представил себе, как разбегаюсь, толкаюсь о мостик и лечу, лечу… Мне так хотелось отомстить ребятам за «сосиску» на первом уроке. И я побежал по дорожке к козлу…

Что было дальше, рассказывать не имеет смысла. Лично мне это совсем не интересно. Федор говорил, что если бы не Михаил Иванович, мне был бы каюк…

С тех пор я окончательно не могу терпеть физкультуру. Когда у меня нет справок на освобождение и приходится идти на урок, я поступаю очень просто: все делают упражнения изо всех сил, а я только показываю вид, что стараюсь. Все запыхаются, даже вспотеют, а мне хоть бы что. Михаил Иванович, кажется, догадывается о моей хитрости, но придраться ко мне он не может. Ведь я же выполняю упражнения, не отказываюсь.

Ну, а как я их выполняю – это мое личное дело.

Михаил Иванович уже два раза беседовал со мной один на один. Разговор шел, конечно, о физкультуре. Я притворялся, будто внимательно слушаю, а сам думал о том, что из-за физкультуры у меня в этом году одни неприятности и что иногда из-за нее мне совсем не хочется идти в школу. Наверное, поэтому слова Михаила Ивановича влетали мне в одно ухо, а из другого без задержки вылетали.

Но я не унываю. Учиться в школе осталось не так уж и долго. Думаю, что и физкультуру я одолею. Для этого мне нужно притвориться таким больным, чтобы получить освобождение от физкультуры лет на пять вперед – до самого десятого класса.

Конечно, в школе изучают не одну только физкультуру, надо и о других предметах думать. О математике, иностранном языке и так далее. Правда, думать о них легко, то есть даже совсем никакого труда не стоит, потому что об этих предметах за нас давно уже все продумано. Во всех учебных кабинетах вывешены плакаты с изречениями знаменитостей о том, что и как надо учить в первую очередь.

Например, в кабинете математики:

«Математика – царица наук, а арифметика – царица математики».

Гаусс.

А в коридоре висит такое объявление:

«Кто заинтересуется химией, не пожалеет о том, что выберет эту науку в качестве своей специальности».

Зелинский.

Сколько я ни читаю эти изречения, они все равно не доходят до моего сознания. Как говорится, мимо летит.

Тут удивляться нечему. Ведь Гаусс – гениальный математик, и для него математика – самое важное дело в жизни. А мы всего-навсего школьники, то есть еще никто, и не знаем, что у нас в жизни будет главным. И потом, разве за всеми знаменитостями угонишься?

Наверное, когда наши учителя сами были школьниками, они думали вроде меня. А когда стали учителями, начали думать, как знаменитости: будто их предмет самый важный, и мы должны учить его больше, чем остальные. Мне даже кажется, что учителя иногда забывают о нас и соревнуются между собой, кто больше вывесит изречений по своему предмету.

Но, как оказал бы отец, это не моего ума дело – судить о взрослых. Поэтому я хочу еще написать только об одном изречении, которое относится лично ко мне. Великий русский полководец Александр Васильевич Суворов сказал: «Тяжело в ученье, легко в бою».

Насчет боя – не знаю, а насчет того, что тяжело в ученье – это замечательно правильные слова.

***

Утром папа, мама и я встаем все вместе – по будильнику. Из дома я выхожу раньше их, а вечером, когда они уже спокойно смотрят телевизор, у меня еще уроков невпроворот. Между прочим, как уверяет мама, телевизор купили специально для меня. Чтобы я – это было в моем детстве – мог смотреть передачу «Спокойной ночи, малыши».

У моих родителей только работа и домашние дела. У меня же, кроме школы и домашних заданий, целая куча хлопот. Сбор макулатуры, фотокружок, дежурство по классу и вдобавок обязательное участие в школьном хоре, хотя слуха у меня совершенно нет. Когда я вдруг ни с того ни с сего начинаю дома петь, мама затыкает пальцами уши и обрывает меня:

– Перестань сейчас же! От твоего ужасного рева нервы могут лопнуть. Хочешь петь – ходи в школьный хор.

Петь в хоре я нисколько не хочу, а ходить приходится. Это приказ директора. Ведь наша школа должна участвовать в городском смотре художественной самодеятельности.

А еще я хожу домой к Федору подтягивать его по математике. Я посещаю кружок по литературе и выступаю в разных конкурсах. Один раз меня даже заставили играть в шахматы за команду нашего класса прошв параллельного «А». После этого я прославился, потому что не больше чем за десять ходов в пух и прах проигрывал всем подряд.

Совершенно прав полководец Суворов – очень тяжело в ученье! Говорят, что в старших классах будет еще тяжелее. Там есть какой-то факультатив, на который ходят по желанию, то есть добровольно, но в обязательном порядке, как сейчас мы на хор.

Я бы не вспомнил обо всем этом, потому что привык крутиться как белка в колесе. Но дело в том, что дома у нас побывал Михаил Иванович. Отец хотел, как всегда во время разговора обо мне, отправить меня на кухню, а Михаил Иванович сказал:

– Пусть послушает, ему не повредит знать правду.

И он сообщил родителям о моем отлынивании от физкультуры и рассказал о пользе физкультуры вообще и для меня, в частности. Врать нечего, слушать Михаила Ивановича было интересно. Под конец отец спросил:

– Так что же вы посоветуете нам делать?

– Начните с зарядки. Я на целый месяц составил комплекс упражнений. Они в этой тетрадке. Вы с Тимофеем занимайтесь утром. Глядишь, он и втянется в работу. Уверяю вас, не пожалеете, если приучите его к физическим упражнениям.

И отец сказал:

– Большое вам спасибо. Непременно займусь с завтрашнего дня.

Михаил Иванович распрощался и ушел. Между прочим, он не наябедничал родителям про единицу по физкультуре.

***

Сегодня утром мы с отцом впервые в жизни делали утреннюю зарядку…

***

Есть очень правильная поговорка: все хорошо, что хорошо кончается. С зарядкой покончено! Ура!

Три дня мы с отцом вставали пораньше и делали зарядку по двадцать минут. Отец говорил, что это только для начала, а затем, мол, будем заниматься больше. Но уже на четвертый день мы «заряжались» пятнадцать минут. Потом все меньше и меньше, до тех пор, пека отец не сказал:

– Мне, знаешь ли, очень некогда. Ты уж давай упражняйся без меня.

Он вышел в соседнюю комнату, хотя совершенно точно знал, что добровольно заниматься зарядкой я не буду.

А потом он и вспоминать про зарядку перестал. И даже из комнаты, где я должен был делать упражнения, не выходил.

И вот однажды Михаил Иванович спросил меня:

– Ну как, делаешь зарядку? Может, тебе упражнения наскучили, так я новые составлю.

Не знаю почему, но я соврал:

– Делаю. С отцом. Каждый день по полчаса.

Михаил Иванович взял меня за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. Я не выдержал его взгляда и отвернулся.

– По полчаса, значит? Ну, ну… – вздохнул почему-то Михаил Иванович.

Он ушел, а я остался с ужасно гадким настроением. По-моему, Михаил Иванович догадался о моем вранье. Но если бы я сказал ему правду, то подвел бы отца.

***

Не знаю, стоит ли писать дальше. Михаил Иванович подложил мне такую «свинью», что теперь вся моя жизнь может пойти кувырком.

Первая четверть закончилась сегодня, но свои оценки я знал еще вчера. По всем предметам у меня четверки и пятерки, а по физкультуре Михаил Иванович ничего не поставил. Я очень обрадовался, что перехитрил его. Ведь ничего – это не двойка.

После уроков у нас было классное собрание. Михаил Иванович взял мел и написал на доске: «Пятый «Б» – молодцы!» Все захлопали в ладоши, а я громче всех. Потому что считал себя молодцом вдвойне – и физкультурой почти не занимался, и двойки за четверть нет.

Михаил Иванович сказал:

– Не беда, что у некоторых из вас есть тройки. Главное, что вы трудились всю четверть кто как мог. А если человек делает свое дело сознательно и с охотой, значит, он молодец и обязательно добьется в жизни всего, о чем мечтает.