Текст книги "Варвары"
Автор книги: Глеб Пакулов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
IV
ПЕРСИДА
По бывшей маннейской земле, теперь, после молниеносных походов Дария, ставшей персидской, скакали два всадника. Из каких земель они, каких краев, узнать по виду было нельзя. Закутаны в обыкновенные дорожные плащи, головы прикрыты кожаными шапочками с назатыльниками. Но человек, побывавший на севере за землями саков, легко бы по выговору признал в одном сармата. Однако всадники не останавливались в местах людных, ночевали у скудного костерка, не вступали ни в какие разговоры, ничего не выспрашивали сами. По этому можно было заключить, что путь к цели их путешествия был им известен хорошо.
Младший, по виду арап с черной бородкой и короткими усами, держался в седле легко, но второй, с иссеченными морщинами лицом, выглядел совсем худо.
– Конец дороги скоро ли? – в который раз за этот день спросил старик, когда младший, придержав коня, поравнялся с ним. – Или ты не так держишь путь?
– Так, так, – убежденно и звонко ответил молодой. – Скоро очень уже. Ты меня нет ругать. Ниневия там. Мы быстро.
Они замолчали, но ненадолго. Снова тот же вопрос тот же ответ. К вечеру старому стало еще хуже. Они съехали в сторону от редкопроезжей к сумеркам дороги, въехали в заросли кустарника и молодой помог спутнику спешиться. Сармат прохромал несколько шагов и свалился. Пока больной постанывал, молодой собрал костерок, обложил его камнем-плитняком.
– Пить, – попросил старик. – Дай мне воды. Много холодной воды!
Молодой удрученно покачал головой.
– Нет вода, – печально пропел он. – Ты, господин, много пить, все выпить. Другой не набрал, места нет.
Хромого сармата лихорадило. Он то горел от жара, то стучал зубами от озноба и лез в костер. Молодой спутник пощупал плитняк, нашел, что он достаточно нагрелся и стал обкладывать им больного. Тому полегчало. Он поворочал воспаленными глазами, остановил жуткий взгляд на спутнике, сказал:
– Я должен въехать в Ниневию. Должен увидеть Дария! Только тогда отпущу тебя в твою Нубию. Богатой отпущу, Ледия, ты знаешь. Золото твое у меня в переметной суме.
– Знаю, господин, – поправляя фальшивую бородку, с готовностью подтвердила девушка. – A-a… если ты умереть?
– Не-ет! – хромой оскалился. – Не жди. А если допустишь до этого, золото не бери. На него после смерти моей ляжет черное заклятье Мугаджара. Ты хочешь попасть ему в когти и погубить душу?
– Яй-яй! Мой язык совсем дурной! – испуганно прокричала Ледия. – Нельзя умереть! Я уже есть много-много несчастья, не надо погубить душа. Скоро Ниневия. Сам дашь.
Больной бредил. Говорил долго и путано, говорил слова жуткие. Потом речь его стала совсем бессвязной. Он, казалось, уснул. Но это был не сон, скорее обморок. Девушка испугалась его неживого вида, стала трясти, но хромой не высказывал жизни, только отвисшая челюсть болталась, постукивая от встряхиваний зубами. Ледия вскрикнула. Ужас подступил к ее сердцу, сжал и выжал из него кровь. Девушка побледнела. Мечта о родной земле, до которой они почти добралась после долгих лет скитаний, до которой подать рукой, стоит только въехать в пески Эдема, земля эта снова погибла для нее. Богатая, она могла бы купить караван верблюдов, нанять охрану из быстрых всадников и появиться в Нубии со щедрым товаром, свободной и счастливой. Теперь же всего этого не будет. Хромой, пообещавший за показ дороги свободу и золото, умирает. Что станется с ней? Свобода? Но разве это свобода, если рядом лежит то, что нельзя взять, что действительно сделало бы ее независимой. Значит, снова ее схватят на дороге, беззащитную чужеземку, снова рабство и чужие стылые края?
В отчаянье сорвала она фальшивую бородку и усы, вскочила на ноги. Закусив губу, соображала быстро и смело. Еще раз встряхнув сармата, она бросилась в сторону дороги, мало надеясь встретить кого-нибудь, не зная, что принесет встреча, но бежала к ней, будто опаздывала.
Нубийка стояла на дороге, и дорога в сумерках гляделась сиреневой от покрывшей ее красой пыли. Отдельные купы редких деревьев и кустарников пугали сплошными черными пятнами. Ночная птица распорола недвижный воздух и упала в жесткую траву. Жалобно заверещал в когтях какой-то зверек, и все снова стихло. Ледия села на обочину, опустила подбородок на колени. От дороги пахло нагретой пылью, щекотало ноздри. Девушка сидела долго, пока ей не почудилось отдаленное постукивание телеги. Она вскочила и пошла навстречу звуку. Скоро показалась одноконная повозка. Увидев на дороге человеческую фигуру, двое соскочили с нее, в руках блеснули мечи.
– Я нет грабить! – горячо взмолилась нубийка на ломаном сарматском языке. Она стащила шапочку и скрученные в узел волосы сползли с макушки, упали на плечи.
– Это девушка! – шепнул один другому. – Как она странно говорит, отец. Язык какой-то… Выведай, чего ей надо, ведь ты толмач.
– Погоди-ка верещать, Азгур. – Отец отстранил юношу, бросил меч в повозку и пошел к нубийке.
– Я понял тебя, – сказал он.
И тут узнал в ней танцовщицу сарматского царевича Когула. Встречал ее, когда посольство персов гостило у хитроумного царя сарматов. Сейчас они стояли лицом к лицу, и толмач видел – она не признала его. И немудрено: теперь он был не в белом посольском плаще и голова не была обмотана белым персидским тюрбаном.
Но хотя толмач и удивился неожиданной встрече, виду не подал. «Как она оказалась здесь в многодневном лошадином пробеге от берегов Танаиса? – думал он. – Сбежала? Но как удалось одной?»
– Кто ты и куда держишь путь? – осторожно поинтересовался он по-сарматски.
– Ехали из Нубии в Тайшебаини, – дрожащим голосом ответила нубийка. – Маленький караван всего. Белую кость элефанта везли торговать. Там! – Показала в сторону от дороги. – Нас грабили. Я боюсь, и я убежал с одним дядька. Он тут! – Снова показала, теперь в другую сторону. – Совсем больной.
Толмач слушал внимательно и, конечно, не верил рассказу о караване из Нубии. Насторожило другое. Зачем говорит лживо человеку, которому все равно откуда и куда она пробирается? Кто тот больной?
– Я помогу тебе, – успокоил он девушку, решив выведать ее тайну. – Но мы едем в другую сторону от Тайшебаини. Или везти вас в Ниневию?
– Да, да! – обрадовалась нубийка. – Ниневия хорошо! Помоги!
Она не оглядываясь пошла от дороги. Толмач махнул сыну, и они зашагали следом. Вскоре увидели силуэты двух пасущихся коней, а невдалеке от них, у прогоревшего костра, закутанного человека. Он был без сознания. Толмач отвернул край плаща, вгляделся в лицо больного, удивленно выпрямился. Перед ним лежал хромой сармат – нянька и наставник царевича, советник самого Агафарсиса.
«Ага-а. Черная лихорадка схватила за полу, прижала к земле, – со злостью подумал толмач. – Не в Тайшебаини путь твой, а в Ниневию. Зачем хочешь видеть Дария? Или Агафарсис послал получить золото за предательство? Или какую новую беду подвигаешь на моих братьев?»
– Бери его, Азгур, – приказал он юноше. – Оставим на лечение у брата. Слышишь, девушка? У брата его оставим. Это по дороге. Там из него выгонят хворь. Поймай, красавица, коней и веди к повозке.
Хромой оказался легким, будто болел долго и трудно. Они уложили его на солому, прикрыли чем было. Толмач облокотился о высокое колесо, задумался. Подтыкая под больного плащ, Азгур оглянулся на отца, спросил:
– Знаешь его?
– Ш-ш-ш! – Толмач погрозил пальцем.
Подошла нубийка, ведя под уздцы коней. Лошади понуро опустили головы, фыркали в пыльную дорогу. Они не успели отдохнуть за дневной перегон. Толмач привязал их к задку повозки, постоял, глядя на луну, потом повернулся к нубийке.
– Садись. Помоги ей, сын. Я пойду рядом.
Азгур подсадил нубийку, устроил на передке, рядом с собой. Легонько похлопал вожжами по спине коня, и повозка тронулась.
Ехали молча и долго. Только когда просинь начала заливать подрагивающие на утреннике звезды, а по самому краю горизонта легла блеклая полоска еще не скорой зари, они свернули с наезженной дороги, проехали мимо редких лачуг и возле одной остановились. Из-за глинобитной ограды залаял пес, но тут же успокоился, узнав в приезжих своих. На лай собаки вышел брат толмача – высохший, седой старик в длиннополом халате на голое тело. Почесывая костлявую грудь и позевывая, он перекинулся с братом несколькими словами, отбросил жерди, запирающие въезд во двор, и ушел досыпать.
Азгур взял хромого в охапку, внес в лачугу. Толмач распряг коня, поманил Ледию за собой, и они вошли следом, помогли устроить больного у очага, вздули огонь.
Сармат не приходил в себя. Он бессознательно отпил воды из поднесенного к губам кувшина и перевернулся набок, лицом к огню, изредка что-то шептал, вскрикивал, поводя пустыми глазами. По знаку отца юноша сходил к повозке, принес мешок с продуктами. Ледия жадно нахватала еды в обе руки, быстро жевала, поглядывая на мешок. Неожиданно сармат подогнул ноги и сел. Ледия отпрянула, с ужасом глядя, как хромой слепо шарит вокруг себя тряскими руками, таращит и без того безумные глаза. Не найдя того, чего искал, сармат повалился на пол.
– Сумку… принеси, – полувнятно прошептал он по-сарматски. На миг глаза его осмысленно прошлись по лицам сидящих, но он тут же застонал и скрючился, грудкой пропыленного тряпья горбатясь у невесело горящего очага. Нубийка поняла его, начала подниматься, но толмач придержал ее за локоть.
– Пес спущен, – сказал он. – Я принесу, что велит. Сиди, облегчай его страдания.
Ледия всполошено сверкнула на толмача глазами, но подобравший ее на дороге человек мягко улыбался и был добр. Она склонилась над сарматом.
Толмач вышел. Повозка и его распряженный конь стояли в углу маленького двора, там же хрумкали соломой и лошади сармата. Он подошел к той, у седла которой была приторочена плоская кожаная сума, отвязал, но назад не пошел, а присел на корточки и распустил ремни сумы. В свете полыхающей зари перед глазами толмача рябили насыпанные в суму монеты, какие-то белые слитки, две небольшие серебряные чашки и что-то еще – завернутое в кусок замши. Сверток был мал, но упакован тщательно. Толмач взвесил его на ладони, оглядел завязанные ремешки.
– Что ж он хранит крепче, чем золото? – буркнул толмач. – Ишь, замотал как.
Он распутал ремешки, развернул замшу и удивленно наморщил лоб, глядя на бронзовый наконечник копья. Неопределенно хмыкнув, вновь стал заворачивать его, но наконечник выпал на землю и его пришлось взять в голые руки. И тут толмач даже привстал от догадки: на его ладони лежало не острие копья, а невиданный доселе трехлопастной наконечник стрелы. Тяжелый, большой. Какой же должен быть лук, чтобы метать такие стрелы? Наконечник был похож на летящего сокола: так же прямо, чуть отогнув назад концы крыльев, торчали по сторонам втулки острые лопасти. Только, в отличие от сокола, у него сверху торчало еще одно крыло-лопасть, чуть поменьше боковых, с просверленной наискось дыркой.
Скрипнула дверь лачуги, и толмач воровато оглянулся. К нему быстро шла нубийка.
«Хоть бы пес залаял на нее, отпугнул бы!» – подумал толмач. Но собака лежала тихо, поглядывая на девушку красными от зари глазами.
– Ты долго нет, – сказала она, подозрительно уставясь на сумку. – Больной дядька кричит: «Давай, давай!» Его голова теперь ум есть. Хозяин травой ладил.
– Сейчас отнесем, – ответил толмач. – Уронил ее, монеты высыпались, собирал пока.
– Не собирал! – Нубийка тряхнула головой. – Два ремень сразу нет развязаться. Эта сумка вся мой, дай. Дядька ее мне подарить, как приедем Ниневия.
– Ты погоди, – толмач отвел ее руку. – Это тебе зачем, скажи?
Нубийка присела рядом, вытаращила на наконечник и без того круглые глаза, опасливо тронула его пальцем.
– Мне это нет надо. – Она передернула плечами, заискивающе улыбнулась – Это дядька кому подарить в Ниневии.
– Откуда знаешь?
– О-о! – Ледия уперла в лоб палец. – Тут слабеть от болезнь, как пьяный все о большой стрела говорить.
Толмач нахмурился, сунул наконечник за пазуху, поднял с земли плоский камень и начал заворачивать и увязывать его в замшу. Нубийка протестующе схватилась за его пальцы.
– Зачем?
– Ты показывала ему дорогу от самого Танаиса? – строго спросил толмач. – Бывала в этих краях?
– Да, – подтвердила удивленная нубийка. – Верно, Танаис. Все знаешь как?
Толмач освободил пальцы, уставился в глаза Ледии.
– В Ниневию он может въехать и без тебя, – сказал ей. – Этот город рядом. Бери сумку и отправляйся домой. Ведь он обещал отпустить тебя на родину?
– Да, – снова кивнула девушка. – Нубия родина.
– Держи. – Толмач поднял сумку, намереваясь вытряхнуть из нее монеты в полу ее плаща, но Ледия отпрянула, вскочила на ноги.
– Боюсь! – вскрикнула она. – Пусть сам даст. Не хочу погубить душа. У меня все уже нет, кроме душа. Не давай!
Толмач подумал и направился к повозке. Там нашел кусок полотна, высыпал из сумки все, что в ней было, связал узелком и насильно всунул в руки Ледии.
– Бери, глупая женщина! – прикрикнул он. – В Ниневии тебя сделают трижды рабой. Вот твой конь. Садись, и пусть боги наладят тебе дорогу счастливой.
Нубийка в ужасе прижала узелок к груди, между тем как толмач отвязал коня, подвел к ней, взял за локотки и подбросил в седло.
– За душу свою не бойся. На мне теперь твой грех. – Он улыбнулся полумертвой от страха и радости девушке, перекинул через голову коня повод. – Скачи спиной к солнцу. Там твоя земля.
Толмач хлестнул коня пустой сумкой. Конь рванул со двора, перескочил через жерди ворот, сбив верхнюю копытом, пронесся мимо лачуг, оставляя за собой красноватый шлейф пыли. Нубийка ловко держалась в седле, правила ладно. Толмач опустил в суму замшевый сверточек, вошел в хижину. Больной сидел у очага, пил из чашки душистый настой трав. Рядом грустили брат толмача и сын. При виде вошедшего сармат дернулся.
– Кто это? – выкрикнул он. – Где моя рабыня?
– Я подобрал тебя ночью у костра. Больного и одного, – ответил толмач. – О какой говоришь рабыне? Ты мне велел сходить к лошадям.
Толмач посмотрел на брата и сына, призывая их в свидетели, что все было именно так. Те дружно закивали.
– Одного у костра, – повторил хромой. – Благодарю тебя и оплачу щедро доброту твою. Я вижу в руках у тебя суму. Эта черная ворона могла оставить ее пустой! Целы ли монеты?
– Не знаю. – Толмач протянул сармату сумку. Тот поспешней, чем следовало, схватился за нее, распустил ремни и носом сунулся внутрь.
– Обокрала! – без горечи вздохнул сармат. – Ни монетки!
– Не знаю, – повторил толмач.
Сармат завязал ремни сумы, повеселел.
– Я найду, чем отблагодарить тебя, – бодро заверил он. – Отвези меня в Ниневию, и ты станешь богат. Сам я еще слаб и боюсь дороги в одиночестве. А торговые дела ждут меня. Я купец. Богат мой товар.
– Слушаюсь, господин, – поклонился толмач. – Если ехать сейчас, то к полудню увидим ее красномедные ворота.
Пока они сидели и разговаривали, старуха хозяйка возилась во дворе возле небольшого таганка. Скоро она вернулась, поставила перед мужчинами варево – куски верблюжатины с ломтями отварного теста, залитыми чесночным соусом. Хромой с удовольствием поел и совсем ожил. На скулах потеплела кожа, разгладились морщины. Только неистовый блеск глаз говорил о недавней летучей болезни. С помощью Азгура он поднялся на еще слабые ноги, прохромал к повозке. Его взгромоздили наверх, на солому, и уже оттуда он сказал старику, хозяину дома:
– Коня возьми за травный настой. Ты большой исцелитель, я не забуду тебя, и ты получишь достойное место.
– Стар я, – ответил старик. – Какое мне надо место…
Хромой заулыбался.
– Возле молодого царя сам сможешь помолодеть. – Он расслабленно посмеялся, будто пролаял. – Бери, бери. Конь добрый.
Старик без благодарных слов взял коня, перевязал его к столбу коновязи, потом отодвинул жерди ворот. Повозка покатила, загромыхала по неровной дороге, и скоро лачуга отдалилась, спряталась за льющимся с неба золотистым сиянием будущего солнца.
Ехали часа три, все больше молча. Тряская дорога повлияла на хромого плохо. Видно, действие целебных трав выветрилось на ухабинах, и сармат снова пожелтел, нет-нет да начинал дрожать, хотя здешнее солнце пекло совсем по-летнему, да и толмач набросил на него свой шерстяной плащ. Правда, когда показались мощные стены Ниневии, хромой заметно оживился, в глазах появилось острое любопытство, даже лихорадка, казалось, отступила от него в виду грозного бастиона владыки полумира.
Но перед въездом в город им пришлось остановиться. В Ниневию не пускали. Из ворот выступало войско, заняв всю ширину дороги. Путники съехали на обочину и пристроились в хвост длинной веренице арб и телег, запряженных круторогими волами, лошадьми, ослами. Там и сям над длинным обозом торчали верблюжьи горбы. К одной телеге был привязан слоненок, покрытый пестрым ковриком. Сармат с изумлением глядел, как диковинная животина гибкой кошкой захватывает пучки травы и прячет куда-то под шею.
– Это кто такое? – спросил хромой.
– Элефант, – ответил толмач, глядя на выезжающее войско.
Мычали волы, ржали и взвизгивали кони, покусывая друг друга за холки, лягались. Длинно и истошно вопили ослы. Однако люди не пытались усмирить их. Люди стояли всяк у своей повозки и почтительно взирали на проходящие войска. Топот, пыль, блеск доспехов и щитов – все это очень интересовало сармата. Он вприщур рассматривал воинов, шевелил губами, будто подсчитывал их, часто восхищенно прищелкивал языком. Толмач, как только они пристроились к обозу, взял сармата за локоть, сказал:
– Сойди на землю, досточтимый гость. Перед лицом молниеносных войск царя Дария нельзя проявлять непочтение. Поспеши!
Он помог хромому сойти с повозки и вовремя: к ним подлетел всадник в шлеме, увитом желтой чалмой, и на подскоке заносил руку с нагайкой. Но, увидя людей, уже смиренно стоящих у колеса, он крутнулся с конем так близко от них, что хвост коня секанул по их лицам.
– Я вас, торгашьи души! – оборотясь на скаку, прокричал всадник и засмеялся, будто оскалился.
Толмач покосился на хромого, ожидая увидеть испуг, но тот, потирая щеку, явно любовался бравым всадником.
– Куда они идут? – проговорил сармат. – Ты персид и должен знать. Известно ли тебе, что царь Дарий собирается походом на скифидов?
– Этот поход не против скифидов, – ответил толмач. – В землях маннеев народ восстал и поднял мечи на могущество Персиды. Теперь там будет голо и тихо. Наш царь не прощает измен.
Стоящий рядом с повозкой толмача нищий, оборванный старик с посохом в руке, повернул к разговаривающим лицо, все в глубоких трещинах морщин.
– Ты говоришь о человеке, якобы спустившемся на землю, чтобы управлять делами ее? – Старик с усмешкой ткнул посохом в небо. – Увы вам! Там еще надеются – одумаетесь, оглядитесь и увидите – все достойны и равны. А вы возносите или сами возноситесь до смешного. И теперь поклоняетесь идолу ненасытному. Но объевшийся лев отрыгает лишнее, иначе умрет. Держит ли это в уме ваш многосильный владыка?
Старик хилым телом повис на посохе, заперхал смехом, будто закашлял. Безумные глаза его были светлы и пусты. Он смеялся в нос, зажав меж беззубых десен белый язык и был похож на безобразного зверька.
– О город крови, логовище льва! – хрипел нищий, глядя на Ниневию. – Горе тебе, город крепкий. Ишь как спешат убивать подобных себе! Быстро идут, легко, ибо нет на душе груза сострадания и пуста голова.
– Ты болтаешь опасное, – сказал толмач.
– Что значит опасность? – строго спросил нищий. – Эта штука приходит, когда есть что потерять. Я не боюсь потерять, ибо то, что имею, утратить невозможно. – Он провел рукой. – Солнце, звезды, земля и вода принадлежат мне. Иначе – весь мир. Он безграничнее власти любого царя, выше его гнева и милостей. Мне ли страшиться суетного!
– Он что говорит? – заинтересовался хромой.
– Говорю, что знаю, – ответил старик по-сарматски. – Из века в век иду от народа к народу, ищу Истину, чтобы объявить ее людям. Истина заставит их отбросить мечи. Открыто, без злобы и страха, глянут люди в глаза друг друга, и разум сердец поведет их дорогой добра и любви. Воистину будет так, я вам пророчествую.
Сармат, пораженный словами старика, произнесенными на его родном языке, молчал. Толмач тоже не сказал ни слова. Он пытливо смотрел в безумные глаза странника, надеясь найти в них отгадку того, что так поразило его в нем. Но пусто и тихо было в глазах порока. Не дожидаясь, когда пройдут войска, старик пошел по обочине в сторону Ниневии, и, странное дело, никто его не столкнул в сторону, не опустил на спину плеть. Толмач долго глядел ему вслед, пока хромой не взял его за плечо.
– Постой-ка, – сармат прищурился. – Я купец из далекой отсюда стороны, но говорю с соплеменником. Ты почему знаешь мой язык?
– Э-э, – улыбнулся толмач. – В нашем царстве перемешано сорок народов, и я понимаю половину их. Это кормит меня.
– Я тебя видел и знаю где. – Так же щурясь, сказал сармат. – Был ты с посольством у Агафарсиса.
– У тебя цепкий взгляд, – поклонился толмач. – Я тоже узнал в тебе главного визиря царя сарматов, но… если визирю надо было назваться купцом, то, значит, ему так надо. И я промолчал. Я привык молчать.
Хромой приосанился, толкнул костлявым кулаком в плечо толмача.
– Ты мне помог как союзнику, – свысока заговорил он. – Но и я в долгу быть не привык. Есть чем и вам послужить. Дай только увидеться с Дарием.
– Визирь увидит его без особых хлопот, так думаю. – Толмач отвел взгляд от довольного лица хромого, посмотрел через обоз и войска на стены Ниневии, полыхающие глазурью на солнце. – Я вызван во дворец. Скажу кому надо, и царь поспешит увидеть посланника Агафарсиса.
По дороге все шли и ехали воины. Сармат отметил, что по вооружению и одежде один отряд отличался от другого. Как раз мимо них тяжело топала пехота в остроконечных шлемах и длинных, до колен, чешуйчатых кольчугах. Накинув ремни на левое плечо, воины несли громадные щиты. В правой руке, остриями вверх, держали тяжелые копья. Наконечники щетинились над головами, колыхались, перебрасывая от одного к другому солнечные высверки. Казалось, по дороге ползет чудовищный еж.
– Это ассирийская пехота, – пояснил толмач. – За ней этруски из Лидии и фригийцы.
– Много на них железа! – с завистью разглядывая идущих, поражался сармат. – А те, что прошли. Кто они?
– Мидийская конница прошла, халдайцы прошли, мелиды, и эллипийцы, – перечислял толмач. – А вот за фригийцами идет скифская конница.
Хромой вскинулся, привстал на носках. Растерянным стало лицо его.
– Не может быть! – прошептал он. – Это как же так?
Толмач понял его испуг.
– Эти скифы не те, что живут за Танаисом на берегах Понта, – с горечью проговорил он. – На землях маннеев их кибитки. Вот судьба: идут усмирять своих добрых соседей, дымы костров которых мешались с дымами их костров.
– И много скифов?
– Тысячи две. После ухода основного племени их осталось здесь совсем мало. Большого войска не наберешь.
– Ну и ну-ну, – протянул сармат. – А где же воины Персиды?
Толмач печально проводил пропылившую мимо конницу своих соплеменников и только тогда ответил хромому:
– А это все и есть персиды. Но погляди, вон идут чистых кровей сыны Дария. Это «Беспощадные». Враг бежит от них.
В конце колонны ехали всадники на белых конях с богатой сбруей. Ослепительное сияние исходило от них. Белые кони и белые плащи, резкий отблеск бронзовых щитов и шлемов, повязанных белыми тюрбанами, над которыми колыхались витые перья невиданных птиц.
– От каждого войска по отряду, – говорил толмач. – Тут так: все народы сообща бьют какой-нибудь один, поднявший руку на цельность Персиды. В этом свой расчет. Подпертая со всех концов остриями мечей и копий, стоит Персида, и царь Дарий не допустит, чтобы кто-то убрал свой меч или копье. Вот и пошло войско чинить прочность царства. Все прошли, кроме отряда маннейцев. Он заперт в казармах и наполовину прорежен. – Толмач провел пальцем по горлу. – Манна, горе тебе! Воистину сказано: «Зальют пеной смерти все живое».
– У тебя смелый язык, – тихо проговорил сармат. – Ты чем озлоблен?
– Я огорчен. Это не одно и то же, – ответил толмач. – Визирь может сесть в повозку. Войска прошли, и дорога свободна.
Но хотя войско прошло, они еще долго стояли на месте. Постепенно, начиная с головного обоза, стронулись арбы и телеги. Настоявшиеся и наревевшиеся животные легко и споро тянули возы, и вот все это скопище всосалось городом и потекло по его улицам, расползаясь и теряясь среди множества громоздких строений.
Повозка толмача проехала под медными воротами.
С распахнутых тяжеленных створок ворот грозились поднятыми лапами красные пантеры и барсы. Сармат долго оглядывался на мощные стены, облицованные синей и желтой глазурью, с яркими пятнами зверей, пугающими растопыренными когтями и клювастыми головами. Все было необычно и внушало робость. И что это за страна, в которой водятся летающие быки с головами орлов и птицы с рогами баранов?
Ошеломленный увиденным и услышанным, хромой утратил степенность кочевника и говорил много и плохо, бахвалясь тем, чего не было на землях степного народа.
– Мы тоже сильные воины! – убеждал он толмача. – У нас тоже диковинное есть. А уж что я везу царю Дарию, ты и не догадываешься. Ох, не легко было достать мою диковинку! Белоголовый скиф отобрал одну, но я запасливый. – Сармат сплющил глаза, заклохтал горловым смехом. – Я две брал! Кто скажет мне – какой сон приснился сегодня Агаю?
Толмач напряженно слушал, всеми силами стараясь не высказать ошеломления болтовней сармата. Правил конем, поддакивал, кивая головой в синей чалме, но внутри была пустота и холод. Азгур исподлобья взглядывал на отца, тревожно дотрагивался до его колена, но толмач строго на него взыркивал, убитый признанием сармата.
– Видел я, все видел, хоть и смотрел издалека, – напевал хромой. – Тебе, человеку, близкому к сиянию, исходящему от царя Персиды, я говорю – зрел! На двести лошадиных махов улетает эта диковинка. – Сармат хлопнул по сумке. – Где видано такое? Скифские лучники, это… беда смертная. А царь Агай отбирает лучших из всего войска, чтобы доверить им стрелять по врагу из страшных луков. Ты понимаешь, что будет? Мы, сарматы, тоже спим с луком и рождаемся от матерей с пучками стрел в кулаках, но так разить, как они, не умеем. Скифы перебьют все войско, не подпустив его на два полета обычных стрел! Вот я и говорю – диковинка эта не должна застать врасплох царя Дария. Ведь мы союзники, и я постарался. Сколько лишений перенес и страха. Как думаешь, какой я достоин награды?
– Ты ее получишь визирь, – успокоил его толмач. – Но прежде чем предстать перед лицом властелина полумира, тебе надо помыться, сменить одежду, вобравшую пыль дальних дорог.
Ехать дальше на повозке было запрещено: в отдалении высилась царская резиденция – дворец великолепный и строгий. Белокаменная лестница вела к нему от подножия холма, на котором он стоял, сияя лазурью высоких стен, подпертых ослепительными свечами колонн, чуть приуженных в основании.
Видя это благолепие, сармат только покачивал вскруженной головой да прицокивал. Каким же большим и грозным должен быть царь Персиды, если для него одного поставлена вся эта неоглядная юрта!
Толмач свернул в сторону, и повозка покатилась мимо такого, что сармат совсем забеспокоился за верность глаз своих. Немо и подавленно смотрел он на могучие деревья, росшие в воздухе, поддерживаемые легкими перекрытиями арок висячих мостов и крыш. Деревья были столь могучи, что корни их прорвали камень и свешивались над головами корявыми змеями. Здесь чувствовалось запустение, неудержимая сила времени. Кое-где рухнувшие перекрытия были завалены белыми скелетами некогда зеленых олив и других привозных деревьев. Казалось, здесь бродит ассирийская тень царицы Семирамиды, удивившей мир роскошной выдумкой висячих садов.
В одном из уцелевших зданий было что-то вроде дома для послов покоренных царств. Тут послы и царьки ждали вызова во дворец, иногда по году, а попав в него, часто не возвращались «Под сады», как звалось это место. Толмач растолковал прислуге дома послов, кто его спутник и к кому прибыл в Ниневию, и хромой попал в умелые руки банщиков, брадобреев и гардеробщиков. Самому толмачу было приказано ждать. Снаряжалось новое посольство в ту сторону, язык которой был ему ведом. Толмач выслушал, пошел к сыну, ожидавшему в повозке. Опасаясь снующих вокруг людей, сказал по-скифски:
– Под солому я положил сверток. Сейчас ты поедешь, и путь твой будет дальним. Не пришлось тебе, сын, обучиться ремеслу ковровщика, обучись другому – стань воином, сразись за Скифию, хоть далека она и тебе не ведома. В свертке то, что должно попасть в руки царя скифов. Расскажи ему о хромом сармате – плохой человек и задумал плохое. Получит Агай этот сверток, все поймет. Путь на родину я рисовал не раз, найдешь. Денег нет. Повозку продай, меч, сбрую. Этого хватит. Конь тебя выручит. Молодой и на ноги легок. Не медли, Азгур. И помни, ты – скиф. Прощай, может, не встретимся.
Честолюбивый и удачливый царь Дарий верил в свое божье предназначение – перекроить лезвиями мечей, соштопать из раздробленных держав один цветастый полог, украсить им землю, и все это будет носить единственное угодное богам имя Персиды. И уже пали под ударами и лежали смирно многие языки и веры. Теперь взгляд молодого царя все чаще и надольше уставлялся на закатный запад. Оттуда дразняще дули ветры роскошной Эллады. И однажды, заполучив доброе предсказание вавилонского оракула, Дарий шевельнул свои бесчисленные рати, и запылили они спиной к востоку, дабы поставить исшарканный в походе сапог Персиды на священно-гордую главу эллинского акрополя. Поставить так, чтобы хрустнули, распадаясь, строгие тела мраморных колонн, возвещая миру о дальних намерениях царя-бога, царя-барса.
Выбелив изумрудную морскую гладь четкими заплатами парусов, к берегам растревоженной Аттики скользил многочисленный флот Персиды. Послушание и повиновение, точнее, робость и страх довлели над народами. Беда, если где-то какой-то покоренный царек упускал из-под контроля преданный и проданный люд свой. Кара падала на головы провинившихся незамедлительно и жестоко. Готовясь к походам в далекую Скифию, Дарий берег свой тыл крепким, неделимым. О войне с Элладой думал легко и просто: народ, избалованный сытой жизнью, развращенный многими искусствами и наукой, не способен защищаться смело и долго. И тогда он повернет войска лицом к Скифии и поставит в истории своих молниеносных походов еще одну жирную точку.
Растопыренные усы на румяном лице царя подергивались. Он с высоты трона смотрел на стоящего перед ним покоренного царька Манны, ждал ответа. Загнутые носки туфель Дария была вровень с глазами царька, и тот, не смея поднять очи на вознесенного над ним владыку полумира, тосковал взглядом перед поправшими многих ногами. Он не робел, не страшился смерти, потому что перешагнул эту грань и умер для себя задолго до визита.
