Текст книги "Истребитель(СИ)"

Автор книги: Глеб Исаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Исаев Глеб Егорович
Истребитель

Журнал «Самиздат»

© Copyright Исаев Глеб Егорович (isaia08.mail.ru)

Аннотация:

(Главы с 1 по 15 Редактура и правка уважаемого Александра (nav51).)

Глава 1

Этот боевой вылет ничем не отличался от прочих. Сопровождать бомбардировщики в этот день пришлось уже в третий раз. Все как всегда. Петляковы, утробно гудя двигателями, зашли на цель, густо заставленную вагонами узловую станцию, скинули груз и отвалили, а четверка истребителей сопровождения, связав чуть припоздавшее к раздаче звено «мессеров», помешала им кинуться вдогонку за тихоходными «пешками».

Схватка вышла короткой, но отчаянной. Минуты круговерти, и вот уже хоровод распался. Разошлись, как говорят, краями. Задымил, вывалился из боя, и прижимаясь к земле ушел в сторону один мессер, досталось и атакующим. Сыпануло горохом по фюзеляжу Ишачка случайная очередь.

Боясь потерять подопечных командир эскадрильи поспешил вслед за оставшимися без прикрытия бомберами, а истребители врага, повязанные приказом охранять свой квадрат, кидаться вдогон не стали.

Павел крутанул головой, определяясь в пространстве. Его «аппарат», вынырнув из суматохи воздушного боя с десятком пробоин, заметно сбавил скорость. Кашлял мотором и норовил завалиться на крыло.

Павел качнул крыльями, привлекая внимание ведомого, и ткнул пальцем в радугу. Андрюха ответно развел ладони в сожалеющем жесте: – Все понимаю, жаль, а что делать.

Теперь сам.

Пилот проводил взглядом уходящие вперед машины товарищей и сосредоточил внимание на управлении. Прикинул ориентиры, глянул на мелькнувший в разрывах облаков изгиб речки со странным названием «Зябь» и перевел взгляд на приборы.

"Так и есть, сглазил". Стрелка бензиномера уверенно сползла к левому краю, сообщая, что горючее на исходе.

– Ети его… – несвязно, но от души выругался Говоров. Торопливо оглянулся по сторонам: чуть сбоку, за левым крылом едва заметная радуга от вылетающего в пробоину топлива.

"Ну вот, раскудахтался – кино, домино", – и уже не раздумывая, дернул карабины, проверяя крепление парашюта.

– Учлет Говоров, доложите причины, вызывающие увеличение расхода топлива, – задал вопрос инструктор. Павел начал говорить о заслонке карбюратора, открученном трубопроводе. Тогда это казалось главным, однако инструктор вынул кусок железа и, подбросив на ладони, катнул по столу: – Вот, один осколок. И, привет пехота. Поняли? Именно. Не нужно умничать. Уходит топливо, значит, поймал железо и готовься к мягкой посадке на две конечности, если повезет. И помните. Пока в воздухе, старайтесь определиться. До боли в глазах всматривайтесь в карту и перекладывайте ее на землю. Потому что по ней, матушке, вы через пять-десять минут потопаете. И от того, как вы запомните, зависит ваша жизнь, зяблики.

Бесполезная, как тогда казалось, наука совсем скоро стала самой что ни на есть явью.

Тишина упала, словно опустили стеклянный колпак.

Винт провернулся и встал колом. Проявились ободранные красно-белые полосы краски.

"Механик покрасить не успел, теперь и… – с несвоевременной сентиментальностью вздохнул Павел. Похлопал фанерный борт кабины: – Прощай, старик".

Набирая скорость, истребитель ушел в пике. Пока не круто, но с каждым мгновением все больше заваливаясь и ускоряясь. «Пора», – Решился Павел, неловко, борясь с перегрузкой и цепляясь меховым регланом за рычаги, словно купальщик из узкой лодки перевалился за борт.

Заорал во весь голос. – Падать страшно, хоть с вышки, хоть с километра. А с криком, так вроде легче. Наконец сумел сгруппироваться и проводил взглядом хвост падающего почти отвесно самолета. Досчитал до десяти и дернул кольцо.

Купол, словно сделанный не из тончайшего шелка, а из брезента, ударил по спине, по лицу, дернул, расправляясь.

Земля понеслась навстречу, мелькнула тревожная зелень деревьев, парочка стогов.

Унты скользнули по свежей траве, но, уже заваливаясь набок, исхитрился погасить купол. Наконец, стропы ослабли. Подскочил, завозился, сбрасывая толстый, меховой кожан, отстегивая сбрую. Короткая перебежка по полю, и вот уже парашют исчез в глубине стога.

Павел выждал пару секунд, восстанавливая нарушенное падением с высоты давление в голове, и, настороженно озираясь, рванул в сумрак небольшой рощицы.

Березки, шумя подсохшей от жаркого июльского солнца листвой, надежно укрыли от посторонних глаз.

"Может и зря все эти предосторожности, – рассудил он, успокаивая дыхание, – но лучше подстраховаться, чем после локти кусать…

Чуть отдышавшись, присел на подломанный комель и развернул карту: "Как ее? Зыбь. Похоже, она и есть, – провел пальцем по гладкой поверхности карты. – Чуть дальше – овраги и точка села. Маленькое, даже название не пропечаталось, или стерлось на сгибе. Одно радует, деревня – в восточном направлении. Подъем".

Спрятав карту в сапог и вытрусив из планшета бумаги, скомкал и подпалил. Пепел, схваченный теплым ветерком, исчез, разлетелся по полю. "Вперед, славяне", – выдохнул Павел и рванул через открытое пространство. Однако в середине выдохся. Рухнул в тени разваленной копны и отдышался.

"Говорила тебе мама: Учись, балбес, музыке, – невесело пошутил летчик. И тут же поправился: – Музыка, не музыка, все одно, если суждено, собьют. Серегу, вон, в первый же вылет, свои и… Зенитчики «садят» без разбора. Ба-бах, и нет Сережи. А тут, считай, повезло".

Пока петлял по сенокосу, перевалило за полдень. Жара чуть спала.

"Может, лучше было на вынужденную пойти? – вернулись мысли к пережитому. – Лучше-то лучше. Да вопрос. А ну, как у немцев? Точно, "переход с машиной" впаяют и даже "пропал без вести" не удостоят.

Как там, в присяге?.. "Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся".

Лучше уж так. Пешочком. Да и куда тут сядешь?"

Наконец, бугры и закончились, и летчик вышел на проселочную дорогу. Она, петляя, уходила к пригорку. "Все легче. Хоть кочек нет". Поднявшись на холм, осмотрел раскинувшиеся перед глазами окрестности: «Красота». Поля, перерезанные редкими перелесками, а чуть левее строения.

"Далековато, – прикинул он расстояние. – Километров пять по жаре топать. Ну да чего тут". Он двинулся к деревне, повторяя в такт фразу: "Все выше и выше, и выше". Дичь, но мысли отгоняет.

Однако про музыку Паша вспомнил не для красного словца. Он, и впрямь, учился музыке. После школы, когда вместе с аттестатом получил диплом музыкалки, подал документы в консерваторию. Класс рояля, звучит. "Весь вечер за роялем". Все лучше, чем "Весь вечер на манеже". Но промучился год и заскучал. Однажды в «консерву» пришел летчик, набирать в авиашколу. Авиатор сразил наповал. Кожаная куртка, фуражка с синим околышем, блестящие сапоги. Павел понял – это судьба. Прошел комиссию, подал заявление. Только получив письмо с вызовом, сообщил матери. Жестоко, конечно. Однако радость так ослепила, что ни о чем не подумал. Авиашкола, взлет-посадка. Девять месяцев, потом "Борис и Глеб", как прозвали в народе Борисоглебское училище летчиков истребительной авиации. Пресловутый приказ 0362 от 22 декабря 40 года встретил уже в полку. Потому и успел получить лейтенанта, хотя в казарму все же перевели. Да и ладно. Это семейным туго пришлось. Попробуй, отправь семью, как предписывал строгий документ, на Родину, и всего за две тысячи. А холостому – ерунда. Свои тридцать часов налета он из училища привез. Только привык, осмотрелся, и на тебе…

"…В четыре часа утра, без объявления… Киев бомбили", а дальше по тексту… Голос товарища Молотова, сухой и чуть гундосый, сообщил новость. Какая тревога? Аж руки зачесались: "Да мы их на тряпки порвем". В первый вылет, как на парад, собирались. А вернулось – треть группы. Это уже после, втянулись. Когда над танковыми колоннами полетали, да поняли, что это, как сказал Ильич, "всерьез и надолго". Павел даже оглянулся. Его шуточки, иной раз до неприличия острые, уже вызвали задумчивый взгляд замполита, и вполне могли стать лыком в строку.

"…А не было у вас гражданин лейтенант умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо". За такими упадническими настроениями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. "Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась". В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками. "Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало". Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то, что шел наобум. Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: "Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, – шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. – Наглость – второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?"

Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: – Эй, хозяйка? Кто живой есть?

"Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать". Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.

"Знаем мы этих кобелей. Молчит, молчит, а потом галифе на портянки", – опасливо оглянулся по сторонам непрошенный гость.

Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел стукнул в добротную дверь и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли сумраку. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя. С громким стуком, заставившим сердце прыгнуть к самому горлу, входная дверь, словно вбитая неслабым ударом, отрезала солнечный лучик. Реакция сработала быстрее рассудка. Рыбкой нырнул в проем, затем перекатом по некрашеным половицам и замер, вытянув вперед руку с зажатым в ней стволом.

Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.

Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.

– Ну что ты щлындраешь, полы топчешь? – прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб. Паша крутанулся, приседая. В красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидел матерый старикан. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: – Что, Паша, боязно? Иль как?

Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.

– Да ты присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, – ткнул старик скрюченным пальцем в табурет у стола. – Разговор говорить сиднем, оно легшее.

Хозяин словно специально коверкал слова, однако "в цвет".

– Летчик я, истребитель. Возвращался с задания… Самолет подбили, пришлось прыгать, – заученно произнес Павел, чуть успокаиваясь. – Немцев не было? А куда народ подевался? – выпалил он.

– Не трынди ты, – поморщился хозяин, – сам знаю, что истребитель. Промухал немчуру, вот он тебе и впаял, по баку. А, считаю, и правильно. Не зевай, милок, ежели воевать взялся… Да ладно, теперь чего уж.

– Про людей забудь, нет тут никого. Да и деревни тоже нет. Морок то. Моих рук дело, – непонятно закончил явно больной на голову старик.

Летчик, сообразив, что дед не в себе, сокрушенно махнул рукой и, собираясь выйти, дернул ручку. Дверь подалась трудно, и с громким скрипом. Однако в распахнувшуюся дверь увидел все ту же горницу и дедка, сидящего в красном углу.

Ноги подкосились, и Павел хлопнулся на неведомо как возникший под ним табурет.

– А говоришь, не в себе… – расплылся в усмешке ехидный старикан. – Слушай, не перебивай, а то обижусь.

– Война, Пашенька, будет страшная, – чистым, совсем не старческим голосом продолжил он. А ты словно в бирюльки играешься. Хочешь, научу, как немцев одолеть? Только для того тебе придется, милок, им самим стать…

"Провокатор? – обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре, но вдруг передумал. – Какой еще провокатор? Совсем от политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это…"

– Не мучь ты себя, – словно расслышав его мысли, вступил дед. – Звать меня… ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец, горе луковое: – Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? – слегка осерчал сказочник.

Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: – Бить, да. Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? – повел плечами паренек. – Здоровье есть.

Дед сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: – Главное сказано. Об остальном после.

– Плесни-ка ты водицы из жбана, – указал дед Иван на стоящее возле печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.

Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша. Поднес к столу, собираясь подать старику.

– Сам пей, – приказал тот.

Пилот глянул удивленно: – Да, вроде, не хочу я.

– Пей, сказал, – рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.

Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. "Вкусно как?" – поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.

– Ох, ты? – выдохнул гость.

– Почуял? – не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.

– Не все, еще давай, – он снова кивнул на ведро. Второй заход Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага. Однако дурман прошел, а в голове закрутились мысли, чувство было такое, словно давно забытое что-то вспомнил, и сейчас вертится в голове ответ и вот-вот отыщется…

Третий ковш набирал с опаской. Предчувствуя. Да и советчик его построжел.

– Вот, Паша, самый главный миг. До дна выпить нужно. Как бы тяжко ни стало. До дна. С богом, – благословил он.

Причину напутствия осознал, едва глотнул. Вкус не поменялся. Только с каждым глотком менялось в душе у паренька. Горесть появилась, или печаль. Но совсем невмоготу стало к середине. Потекли непрошенные слезы. Да что потекли, ручьем хлынули. Грудь сдавило такой болью, что и никаких сил терпеть. Однако зажал ручку, аж хрустнули костяшки пальцев, и осилил. Схлынул морок. Исчезла боль и тревога. А пришла мудрость и понимание важного, чему и названия нет.

Павел взглянул на благостно улыбающегося старика: – Ну что, дед Иван? Выполнил я урок?

– Выполнил, – согласно кивнул тот. – Молодец. Да и то сказать, пора мне уже. Напоследок вот что скажу. Сам все поймешь. Понемногу спознаешь. Но помни, не я один такой. Есть и у ворога вашего, свои… А вот крестника его, ты обязательно когда-никогда встретишь. По отметине его признаешь. Тогда и будет твой день страшный и для кого-то последний. Для кого? Мне неведомо. Что суждено, то и будет. А пока ступай, Павел, ступай с богом.

Он встал и легко, но словно касаясь лучиком света, перекрестил гостя. А Павел понял, что ни спрашивать ни о чем, ни говорить с ним дед больше не будет. А лучше для всех, чтобы ушел он из этой хитрой горницы как можно скорее. Он встал, развернулся и в два шага вскочил в темные сенцы. Еще миг, и уже стоял на крыльце. Солнце ударило в глаза, ослепило. Прикрыл глаза ладонью, а когда убрал, увидел, что нет вокруг ни домов, ни огородов. Стоит Паша посреди луга и глядит на скошенную траву. Повернул голову. Сколько хватает глаз, только поля и редкие березовые околки. И никакого намека на деревеньку. "Заснул, голову напекло, вот и привиделось, – облегченно выдохнул летчик. – Тоже мне Илья Муромец", – усмехнулся он чудной истории. И тут приметил столб пыли, поднятый подскакивающей на колдобинах полуторкой. Он сорвался и побежал к дороге, огибающей поле, размахивая руками и крича водителю.

Три часа в кузове, ночь в комендатуре захолустного городка, и уже на следующий день вернулся в часть. Что и говорить, кругом повезло. Упади раньше, так просто бы не отделался.

В казарме тишина и покой. Все на поле. "Рассчитывать на машину глупо. Вдоволь надежурюсь", – расстроенно думал он, лежа на кровати. В штаб вызвали, едва задремал. Пригладил вихры и рванул. "Ясно, что не за орденом. Сейчас всю душу вымотают.,– не без оснований сокрушался летчик.

Однако комполка лишь укоризненно ткнув пальцем в донесение, где, как следовало понимать, был отражен и его «подвиг», заговорил о другом: – Ты, Паша, нынче у нас безлошадный, так что готовься. Завтра, едешь получать новые машины, и на учебу, будешь осваивать.

"Невиданное дело? – изумился лейтенант. – Хотя? По сути, работа нервная. Пока изучишь, загрузит. Проблем выше головы, а уж если что не так, то, как водится. По закону военного времени… Мало не будет".

Однако узнал, что ехать придется не куда-нибудь, а в родной Новосибирск, где на заводе 153 и клепали "крылья Родины", как назвал товарищ Главковерх истребители. "Отпуск – не отпуск, но совсем другое дело".

– Слушай, Павел Тимофеевич, – внезапно обратился комполка к подчиненному не по уставу. – Не пойму, ты, никак, подрос? Или повзрослел? Давно пора, а то все пацан пацаном.

Назад бежал, как на крыльях. Объяснять не надо, какая радость – родных повидать. И только на подходе, сообразил: "Я в тыл, а ребята "на боевые"? – но долго не переживал. – Наверстаю".

В расположении эскадрильи его встретил приятель и ведомый Андрей. – Дошел? Молодец. А я ведь понял, ты меня прикрыл, когда «мессер» выскочил. Мое это железо было, – сказал приятель, когда, сидя в курилке, вели разговор о произошедшем.

– Да ладно тебе, – смутился Павел. – В плоскости, да в хвост поймал, а тебе он в кабину целил. Там бы и остался, а так все живы, здоровы. А я, зато, на родину, учиться на новые машины еду, – перевел он разговор. – Так что, может, я специально подстроил? – улыбнулся Говоров.

Андрюха недоверчиво покачал головой, но от комментариев воздержался.

Случай, несомненно, из ряда вон. Был один момент, который командир не счел нужным довести подчиненному. Самолеты были не привычные «ишачки», а новые ЛаГГи, которые только начали поступать в войска. Машины новые и, что греха таить, еще сырые. Вот так и выпало лейтенанту Говорову в самый разгар военных действий попасть на родину.

Возвращался через две недели. Учеба оказалась хотя и трудной, но интересной.

Павел лежал на верхней полке набитого до предела вагона и со скуки вспомнил о встрече со стариком, что приснилась ему тогда в поле. И вдруг навалилось сомнение. Уж больно все живо в памяти сохранилось. Со сном что-то не так. А с другой стороны. Чудес не бывает. Это Паша знал точно.

Наконец, задремал и проснулся только от сдавленного крика в тамбуре. Благо, что место ему досталось в самом конце поезда. Он прислушался и решил пойти покурить. Вагон к полуночи утихомирился, и только из разных углов доносился заливистый храп неловко устроившихся пассажиров. Павел спрыгнул в проход, натянул щегольские сапоги и, расправив под ремнем гимнастерку, двинулся к выходу. Картина в грязном тамбуре не то, что удивила, расстроила. Трое блатных, приставив к горлу своей жертвы финский нож, сноровисто обшаривали ее карманы. Женщина, боясь шелохнуться, замерла, прижавшись к стенке вагона, и только жалобно попискивала, когда мучитель прижимал лезвие чуть сильнее. – Эй, вы чего это? – рявкнул лейтенант.

– Брысь, вояка, перо схлопочешь, – ощерился детина, повернув в его сторону испаханное оспой лицо. Павел понял: ждать не резон. Вложив в удар всю силу, въехал бандиту в челюсть. То, что случилось, поразило не только подельников, но и самого защитника. Крепкий, откормленный мужик вдруг словно подпрыгнул и рухнул замертво. Приятели покойного вышли из ступора и кинулись на непрошенного защитника. Кулак рябого мог свалить и быка, но, соприкоснувшись с челюстью летчика, он словно наткнулся на бетонную стену. Из разбитых костяшек брызнула кровь. Бандит, размахивая кистью, согнулся вдвое. Третий нападающий наткнулся на локоть Павла.

Треск грудной клетки, жалобное сипение. Урка медленно опустился на уже остывающего товарища. Легкий удар начищенным сапогом под зад все еще согнутого пополам главаря вогнал его головой в железную дверь тамбура, а когда тот повалился назад, в толстом металле образовалась вмятина размером в мяч. С момента начала схватки прошло каких-то пять секунд, а тамбур уже напоминал Куликовое поле. Летчик перешагнул через тело бандита и потянул онемевшую жертву в вагон.

– Успокойтесь гражданочка. Идите на свое место, а я вызову милицию, – он проводил всхлипывающую от пережитого ужаса пассажирку в ее купе, а сам отправился к проводникам. Сообщив о неудачной попытке грабежа, дождался наряда поездной милиции. Старшина открыл дверь в тамбур и присвистнул.

– Ого, – сбил он фуражку на затылок. – Вот это здорово?

Записал показания, осмотрел тела, выслушал потерпевшую и, отозвав в сторону офицера, тихонько произнес: – Товарищ лейтенант, это же Семка Рытый, на нем восемь трупов. Как ты их один-то? – от изумления перешел на «ты» старый милиционер. – У двоих, вон, стволы, а ты голыми руками? Ну, силен. Или, может, железом? Хотя, какое тут железо, – он провел пальцем по вмятине. – Не волнуйся, лейтенант, правильно, что этих нелюдей положил. Они на три вышки уже себе заработали.

Павел вернулся на свое место и задумался. Тот всплеск силы, что произошел в момент опасности, привел в искреннее изумление. Чего себе льстить, не Геркулес, да и не с руки было в свое время студенту консерватории учиться морды бить. Руки берег.

Екнуло в груди у Павла: "Неужели ковш тот? Так ведь не было этого? Или все же было?" – похолодел он.

Так и не решив для себя ничего, заснул. Однако разговоров в вагоне хватило на всю дорогу. Пассажиры с уважением поглядывали на смелого летчика. И на удивление спокойно прошел остаток пути. Только хотел было перебравший самогонки мужичок затянуть разудалую песню, как доброхоты мигом приструнили буяна, обещав пожаловаться офицеру.

В часть вернулся на седьмой день. Под ударами немцев линия фронта откатилась на триста километров, полк перебазировали, и пришлось долго плутать, разыскивая полевой аэродром.

Состав с новыми машинами ждал с особым нетерпением. Дежурить Паше обрыдло. Боевые вылеты следовали один за другим. И потери в полку росли. Он извелся, наблюдая, как товарищи уходят на задание.

Необременительная вахта оставляла вагон свободного времени. Сидя в дежурке, от скуки взялся листать устав тактики. И с изумлением заметил, что принимаемые еще недавно за постулат статьи теперь выглядят совершенно иначе. Да и как можно принимать всерьез указание атаковать тройкой? Выходит, в бою участвует только ведущий, а ведомые лишь прикрывают его, временами больше мешая друг другу.

"Нужно сократить время боестолкновения, тогда и необходимость в плотном прикрытии пропадет. Первым засечь врага, выйти с запасом скорости и высоты, ударить и исчезнуть, – отыскал естественное, на его взгляд, решение летчик.

– Если атака с задней сферы, то уход должен быть настолько внезапен, чтобы противник не успел выстрелить по проскочившему вперед истребителю. Значит, скорость должна быть достаточной, чтобы уйти на петлю и вновь пристроиться в хвост. А петля, чем круче, тем лучше, тогда и при выходе успеть можно". Мысли переполняли. Он начал набрасывать возможные маневры, способы атаки, уходы. Ему до жути захотелось взлететь и опробовать новые способы. Но, не имея возможности воплотить в жизнь, только заполнял мелким, бисерным почерком новые и новые листы рабочей тетради. Наконец, долгожданный день прибытия самолетов наступил.