Текст книги "Физика и музыка"

Автор книги: Глеб Анфилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Мы еще вернемся к картине на звуковой дорожке киноленты. Сейчас заметим лишь, что она (а вернее, теорема Фурье) подсказывает заманчивый метод формирования тембров в электромузыкальных инструментах.

Стоит нам устроить радиотехническую систему так, чтобы генерировались не волнообразные, а более сложные импульсы. желаемой формы, и цель достигнута. Так и пробуют поступать изобретатели электромузыкальных инструментов. Беда только, что современная радиотехника не знает еще способов легкой и неограниченно сложной «лепки» колебаний разной формы. Поэтому тембры получаются бедноватые и довольно однообразные. Затруднения эти, конечно, временные. С развитием радиоэлектроники они исчезнут.

А пока есть и другой путь: раздельно генерировать электрические колебания различных частот с тем, чтобы потом просто смешивать их вместе в нужной пропорции. Это неплохой способ. Если возбуждать и складывать колебания натурального звукоряда, синтез их дал бы превосходные звучания. Однако и на этом пути изобретателей подстерегают подводные камни, особенно если инструмент достаточно сложный – многоголосный.

Дело в том, что настройка инструмента должна быть выполнена по ступеням традиционного темперированного звукоряда, а каждый отдельный голос его обязан складываться из натуральных обертонов. Первые же не совпадают со вторыми. Представляете себе, как усложняется радиотехническая система, сколько требуется генераторов! Зато малютки-полупроводники и микромодули обещают тут свершение самых смелых проектов.

ШТУРМ „МЕЛОЧЕЙ"

Строго говоря, тембр – не только акустический спектр. Есть еще такие важные элементы тембра, как начало и конец звука. Лишите звучание рояля начального звонкого удара – и вы не узнаете его.

Один немецкий профессор проделал любопытный опыт. Он давал слушать музыкантам «обезглавленные», лишенные начал звучания разных обычных музыкальных инструментов. И опытнейшие музыканты терялись, путались, стараясь отгадать, какой именно инструмент они слышат. Отсюда еще одна задача—красота «атаки» (так называют начало звука).

Музыкальный звук нежелательно включать щелчком – так, как мы включаем квартирный звонок. Это некрасиво. В одних случаях атака должна быть «мягкой» (сравнительно долгой, как у баяна), в других, наоборот, «жесткой» (быстрой, как у рояля). Поэтому клавиши электроинструмента нелишне связать с какими-нибудь плавными и регулируемыми включателями звука – магнитными, индуктивными и т. д.

Следующая задача – развитие и окончание звука. Об этом тоже приходится заботиться (в том же рояле за ударом следует характерное изменение и громкости и спектра звука). Хорошо, если в электроинструменте можно усиливать звук, нажимая пальцем клавишу. Такого удобства нет и в рояле.

И еще – маленький неконтролируемый шумок, который всегда сопровождает звучание обычных инструментов: шелест пальцев по клавишам, почти незаметное шуршание смычка, и т, д. Вы думаете, это грязь? Нет. Неконтролируемый шумок придает звукам теплоту и жизненность. «Чистота» же электрических голосов воспринимается как нечто абстрактное, холодное. Разумеется, электрический голос можно слегка «загрязнить». Можно, но это не так просто. Опять усложнение схем, десятки новых деталей.

Сколько проблем – маленьких и больших, простых и труднейших! И все требуют пристального изучения. И бывает, что какая-нибудь незначительная задача вдруг вырастает в серьезную, важную, перспективную.

Так было, например, с шумофоном – любопытным электромузыкальным инструментом, созданным в Институте звукозаписи кандидатом искусствоведения Игорем Дмитриевичем Симоновым.

ГЕНЕРАТОР ПТИЧЬЕГО ПЕНИЯ

Началось с того, что Симонов задумал слегка «загрязнить» звук одного из своих инструментов, казавшийся ему «дистиллированным», слишком выхолощенным. Попробовал несколько способов и остановился на давно известном в радиотехнике генераторе «белого шума» – источнике совершенно случайных, лишенных определенной частоты электрических всплесков. Вместе со звуком включался шум, и выходило неплохо – к чересчур чистому тембру добавлялись живость и теплота.

Шум звучал так приятно, что у изобретателя мелькнула мысль: а что, если вовсе выкинуть генератор звука и вести мелодию только шумом? На первый взгляд идея по меньшей мере странная, верно? Но содержание ее вполне разумно: надо как бы «процеживать» беззвучный электрический шум, пропускать его через радиофильтры, отбирая в усилитель те случайные колебания, которые лежат в пределах определенных частот. Так можно добыть звук хоть и не вполне музыкальный, но близкий к нему. Другими словами, Симонов решил применить метод, называемый «выбором из шума».

Представьте, что всю человеческую музыку, все звуки нашего мира вы ухитрились собрать, смешать, а потом выуживать из этой несусветной какофонии то, что захочется: грохот взрывов и плеск прибоя, фабричные гудки и скрежет машин, симфонические концерты и оперные арии, – такова в несколько утрированном виде суть симоновской идеи.

Аппарат был построен. И первая же модель его получила практическое применение, ибо шумофон прекрасно имитировал завывание ветра.

Если читатель видел фильм «Сорок первый», он помнит непрерывный свист ветра, под который разворачивается начало кинокартины. Так вот, весь этот вой был сыгран на шумофоне. Исполнитель двигал рычаг аппарата – и ветер шуршал, шипел, звенел, рокотал, заливался. Создавалась точнейшая иллюзия настоящего степного бурана – необузданного и мятущегося.

Впрочем, электронный ветер умел и петь. В фильм были включены отрывки мелодии, исполняемой ветром, – эффект, недоступный никаким обычным инструментам. Песня ветра (мелодия Новикова «Эх, дороги») прозвучала и по радио, вызвав немало одобрительных откликов.

Улучшая систему «выбора из шума», Симонов сумел сделать инструмент своеобразным автоматом, пригодным для воспроизведения самых разнообразных эффектов. Так появилась вторая, усложненная, модель шумофона – с клавишами, переключателями, металлическим грифом.

Изобретатель садится за инструмент, делает включение, и... вы слышите трели соловья, они сменяются звонким голоском жаворонка, потом щебечет пеночка, воркуют какие-то странные, незнакомые птицы. Нажим на клавишу, поворот рычажка – и следует удар, взрыв, нарастающий гул, словно ракета взмывает ввысь. Еще несколько переключений, и звуковая обстановка делается совсем необычной – сказочной, неземной, какой-то призрачной.

Некоторые неожиданные звучания шумофона даже трудно описать. Многие из них – драгоценная находка для радиоспектаклей, фильмов. «С помощью этого превосходного инструмента, – пишет кинорежиссер А. Птушко, – записаны многочисленные и разнохарактерные производственные шумы: прохождение танковых колонн, взрывы, орудийная канонада, барабанная дробь и т. д. Запись подобных шумов другими способами потребовала бы неизмеримо большего времени и преодоления значительных трудностей. На шумофоне все эти звучания получены с легкостью и при высоком качестве».

...В безостановочных поисках шаг за шагом обогащается палитра электрических звуков. Сегодня редкий кинофильм обходится без них, они уже прочно обосновались в эстрадной музыке, в радиопередачах, в театре. Немало композиторов, особенно молодых, жадных на новизну и яркость, начинают писать для электромузыкальных ансамблей. И чем дальше, тем больше прекрасного будет создаваться на этой просторной, только-только прокладываемой дороге, ведущей в будущее.

А ведь электрические инструменты – лишь одно из приложений современной науки к искусству музыки.

ГЛАВА 8

ЧУДЕСА ЗВУКОЗАПИСИ

11 марта 1878 года члены Парижской академии наук знакомились с первым фонографом графом Эдисона. Посланец знаменитого изобретателя, приехавший во Францию, крутил валик, игла с мембраной скользила по звуковой бороздке, и аппарат ужасающим, но явно человеческим голосом произносил несколько записанных слов. Вдруг демонстрация оборвалась. Почтенный академик, по фамилии Бульо, бросился на техника, показывавшего фонограф, и с яростью заорал:

– Негодяй, мы не позволим какому-то чревовещателю морочить нам голову!

Однако мнимое «жульничество» блестяще доказало свою честность.

Спустя десять лет, в 1888 году, инженер Эмиль Берлине? изобрел граммофон и изготовил первую граммофонную пластинку, ныне хранящуюся в Вашингтонском национальном музее. Еще через несколько лет земной шар заразился граммофонной эпидемией. Тысячи пластинок разошлись по всему свету – еще недоброкачественных, звучавших скверно, со множеством помех, но неизменно восхищавших людей. Менялись формы граммофонов, испытывались бесчисленные рецепты материала для пластинок. Дело не обходилось без курьезов. В начале XX века одна петербургская кондитерская фирма выпустила в продажу пластинки, сделанные из шоколада! Слушатели получили съедобную музыку.

Творческие устремления изобретателей увенчались созданием чудесных корундовых иголочек, не «рвущих», а буквально «гладящих» звуковую бороздку, отличных электромеханических систем, легких и чутких звукоснимателей. Открылась возможность изготовления долгоиграющих пластинок и высококачественных проигрывателей. Тут тоже не обошлось без кое-чего вызывающего улыбку. Одна стокгольмская фирма паковала свою зубную пасту в коробочки, представлявшие собой крошечные «патефоны» с пластмассовой ленточкой вместо пластинки. На ней играли... ногтем. Покупатель выдергивал ленточку и слышал довольно громкие слова рекламы.

Все это, разумеется, «отходы», шутки изобретательской мысли. Они всегда в изобилии, когда техника уверенно идет вперед.

В 20-х годах родилась оптическая звукозапись на светочувствительной кинопленке. Звуковые колебания превращались в мигания света, они снимались на кинопленку, преобразуясь в дорожку серых полосок разной прозрачности. А при воспроизведении движущаяся дорожка заставляла быстро мелькать световой луч, направляемый через нее в фотоэлемент, где световые колебания порождали пульсации электрического тока, которые затем усиливались и в громкоговорителе снова обращались в звук. Как видите, схема сложная, составленная из многих преобразований, но надежная и удобная.

Новый технический триумф породил подлинную революцию в кинематографии. Началось развитие самого массового из искусств – звукового кино.

30-е и 40-е годы принесли следующие сдвиги: появилась магнитная звукозапись, запись звуковых сигналов путем намагничивания тоненькой ацетилцеллюлозной ленточки, покрытой составом, весьма похожим на обыкновенную ржавчину. Электрические колебания ведь нетрудно превратить в магнитные и наоборот. Этот принцип и лег в основу магнитофонов, ныне победно шествующих по всему миру.

ЧТО ПРОИСХОДИТ В СТУДИИ

Когда по радио объявляют бетховенскую симфонию – вовсе не значит, что в это время оркестранты замерли в студии и ждут взмаха дирижерской палочки. Ничего похожего. Оркестранты преспокойно сидят дома и пьют чай. В студии же находится дежурный диктор, рядом, в аппаратной, – оператор подле магнитофона. На дисках – неказистые коричневые рулоны магнитофонной пленки, запечатлевшие в себе всю – от нотки до нотки—громадную симфонию. Не вдохновенный дирижерский .взмах, а будничный нажим пусковой кнопки аппарата – вот что начинает музыку.

Разумеется, вчера, позавчера, месяц назад в студии действительно собирались музыканты – упорно трудились, десятки раз повторяли для переписи сложные места. Тогда, во время приготовления «музыкальных консервов», делалось все, чтобы они не уступали обычной «живой» музыке концертного зала. Вместе с дирижером и оркестрантами об этом заботился звукорежиссер – тонмейстер, так сказать «фотограф» звука, знаток не только музыки, но и акустики. Это по его указаниям оркестранты рассаживались в студии и перед ними на длинных шеях подставок-«журавлей» развешивались микрофоны. Во время записей тонмейстер сидел за своим пультом и, вслушиваясь в звуки оркестра, вертел множество ручек. В его власти было управление громкостью, даже тембром разных групп инструментов.

В наши дни работа звукорежиссера тесно сплетается с творчеством музыкантов. Еще бы – ведь подавляющая масса музыки доходит до слушателей именно в «консервированном» виде, в виде записи. И техническое вооружение тонмейстера стремительно обновляется. Улучшаются звукозаписывающие аппараты, совершенствуются микрофоны, естественнее и мощнее звучат громкоговорители. Все упорнее овладевают новой техникой и композиторы.

Еще в довоенные годы Сергей Прокофьев, готовя музыку к фильму «Александр Невский», мастерски пользовался эффектами тогда далекой от совершенства оптической звукозаписи. Он вызывал треск фанфар, направляя их прямо в микрофон, усиливал таким же способом звук фагота, помещал хор и трубачей в разные студии, чтобы записывать их с разной и легко регулируемой громкостью.

Сегодня же способы управления записью неизмеримо усовершенствованы. Их стало много, каждый заслуживает отдельного рассказа (что и ждет читателя в этой главе). Мало того: в руках тонмейстера появляются удивительные средства обработки уже записанного звука – аппараты для его «очистки», «фильтрации», наложения, совмещения. Часто труд звукорежиссеров и звукооператоров приближается к филигранному творчеству живописцев-реставраторов. И на этом нелишне ненадолго остановиться.

ГОВОРИТ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

Несколько лет назад советская техника звукозаписи отметила немаловажный успех – выпуск долгоиграющей пластинки с реставрированными записями семи речей Владимира Ильича Ленина. Те, кто слышал ленинские пластинки первого выпуска, были приятно поражены: после реставрации исчезло резкое шипение, сопровождавшее запись, голос вождя зазвучал яснее, отчетливее, стали разборчивы все слова. По отзывам людей, слышавших живую речь Владимира Ильича, восстановить удалось даже нюансы тембра его голоса.

А сколько труда, сколько поиска было вложено в решение задачи! Надо было избавиться от помех, неизбежных при старой технике звукозаписи, освободиться от треска, заглушавшего целые фразы, причем так, чтобы не внести ни малейших посторонних призвуков. Никаких приукрашиваний, полная документальность, точное соответствие подлинному голосу Ленина – вот требование, которое поставила перед реставраторами звука специальная комиссия Института марксизма-ленинизма. И оно было выполнено неукоснительно.

Реставрация ленинских речей потребовала создания специальных приборов. Хорошо помог шумоподавитель, сконструированный инженером Владимиром Семеновичем Вайнбоймом. Этот аппарат дал возможность снять лишние шумы очень осторожно – только там, где было необходимо, и ровно столько, сколько необходимо. Шумоподавитель – своеобразный «умный» радиофильтр, который как бы сам, автоматически, выбирает режим своего действия, и в каждое мгновение разный. Он не «отсекает», не «скашивает» шум, а как бы «пропалывает» звук, удаляя помехи и не трогая полезного сигнала.

Восстановление речей Ленина еще не завершено окончательно. Готовятся новые работы, с еще более совершенными приборами, на высшей технической базе. Без сомнения, наших энтузиастов ждут на этом пути новые достижения.

И вместе с тем аппаратура звуковой «чистки» служит средством реставрации множества редких музыкальных записей.

ОБНОВЛЕННЫЙ ШАЛЯПИН

В массивном, богато украшенном футляре – одна-единственная граммофонная пластинка. Старая-престарая, исцарапанная, затертая. На этикетке надпись: «Русская песня «Семеро зятьев», поет Федор Шаляпин».

Осторожные руки коллекционера берут пластинку за края, плавно опускают на проигрыватель. Сквозь густое шипение, треск, непрерывные щелчки до вас доносится изумительный бас молодого Шаляпина. Голос то пропадает под нестерпимым шипом и скорее угадывается, чем слышится, то тонет в гнусавом припеве неудачного сопровождающего хора.

Но вот вступает в действие шумоподавитель. Настраиваются радиофильтры, ставится пленка на магнитофон. Одна перепись, вторая, третья. Из громкоговорителя слышен «промытый» голос знаменитого певца. Будто ожил чудесный тембр – бархатистый, сочный, воскресла характерная, истинно шаляпинская выразительность исполнения. Но ведущий перепись инженер Алексей Иванович Аршинов недоволен. Передавать по радио эту песню нельзя. Почему же? Да потому, что вместе с голосом Шаляпина «ожили» скверные сопровождающие голоса. Их фальшивое завывание портит песню еще больше, чем прежде. Вот досада! Как же быть?

Аршинову приходит в голову парадоксальная, казалось бы, мысль: заставить Шаляпина петь с другим, хорошим хором, скажем, с Краснознаменным ансамблем песни и пляски!

Неожиданная идея, ничего не скажешь. Но она вполне по плечу современной технике. И задуманное было сделано.

Хористы Краснознаменного ансамбля разучили припев к песне так ловко, что он полностью отвечал пению Шаляпина– и по тональности, и по ритму, и по манере. А потом состоялась запись – слушая шаляпинский голос, новый хор вовремя подхватывал припев и метко «подгонял» его к запеву.

Дальше принялся за работу звукорежиссер Георгий Николаевич Дудкевич. Старый, скверный припев был устранен и заменен новым – с тщательным соблюдением громкости, характера звучания. Только после этого запись признали пригодной для передачи по радио. Ныне она числится в золотом фонде фонотеки Радиокомитета.

Подобных примеров немало. Энтузиасты из Всесоюзной студии грамзаписи «воскресили» прекрасное пение Собинова, Неждановой. В ряде случаев плохонькие аккомпанирующие ансамбли уступили место превосходно звучащему оркестру. Кстати сказать, отделение солиста от оркестрового сопровождения практикуют и в новых записях: сперва записывается «белый солист» (голос без оркестра), потом—оркестровая партия, затем звукорежиссер совмещает обе записи, как бы «подкрашивает» голос оркестром. И можно ручаться, что нигде не будет расхождения, нигде голос не потонет в грохоте литавр, не заслонится чересчур резкими трубами.

ЧЕЛОВЕК-ОРКЕСТР

Может один пианист сыграть пьесу для восьми роялей?

В наш просвещенный век может.

Более того: ему понадобится для этого всего одна пара рук, один-единственный рояль. Ну, и, кроме того, три хороших магнитофона.

Вы играете перед микрофоном партию первого рояля. Включен первый магнитофон, и музыка записывается на пленку. Потом вы надеваете наушники, слушаете записанное и подыгрываете второй партией, которую тут же записываете на второй магнитофон. Затем с помощью третьего магнитофона обе партии совмещаются, к «смеси» добавляется третья партия, таким же способом – четвертая, пятая и т. д.

Подобные «самоналожения» требуют, конечно, времени, но иногда очень полезны. Скажем, изобретатель сделал новый электромузыкальный инструмент и проверяет, как звучит мнимый ансамбль из десятка точно таких же.

Обладая сверхъестественным терпением и достаточным умением играть на разных инструментах, вы с помощью трех магнитофонов станете «человеком-оркестром». Фантазия эта ничуть не фантастична. Для ее свершения сконструированы даже особые комбинированные магнитофоны, в которых запись ведут последовательно на восемь и даже на четырнадцать и больше дорожек одной пленки, а затем прослушивают одновременно. С таким аппаратом работать полегче, хоть тоже нужна поистине немецкая аккуратность (недаром и построили первый такой аппарат немцы).

А какие любопытные возможности тут скрыты для экспериментов с вокальной музыкой! Один человек может спеть песню хором. Вообразите, как звучала бы капелла, составленная из сотни Галли Курчи! Правда, тут мы, пожалуй, хватили через край. На приготовление даже трехминутной песни знаменитой певице потребовалось бы петь 50 часов. Вряд ли на такое пошел бы кто-нибудь из мало-мальски известных вокалистов. Но монтаж дуэтов, трио, квартетов, а то и секстетов и октетов, украшенных к тому же оркестром, вполне реален. Первые пробы уже сделаны, и не только экспериментальные. Има Сумак, например, в некоторых своих вещах, запомнившихся и полюбившихся публике, подпевает Име Сумак, поет дуэтом сама с собой.

ЭХО В КОМНАТЕ

Недалеко от лесной опушки вы предаетесь детскому развлечению: слушаете эхо. «Ого-го!»—кричите вдаль и скоро получаете тихий дразнящий ответ. Почему так получается, понятно: стена леса отразила звуковые волны, отправила их обратно, к вам вернулся ваш же голос. Особенно хорошо эхо в горах: отвесные скалы почти не поглощают звука, отзвуки приходят громкие и отчетливые.

А в комнате бывает эхо?

Всякий знает, как гулко отдается песня в пустом зале – совсем не то, что в открытом поле. Эта гулкость и есть, если не «комнатное эхо», то нечто на него похожее, – явление, которое акустики называют «реверберацией». Стены, потолок, пол тут близко, звуковые отражения приходят быстро, поэтому повторений слова или фразы не получается, а выходит как бы размазывание звуков, их наложение друг на друга.

В разных помещениях реверберация неодинакова. Кое-где она мешает музыкантам, певцам, ораторам, в других местах наоборот – помогает. На открытии одного заграничного университета ректор поднялся на кафедру, начал торжественную речь и... замолк в недоумении. Никакой речи не вышло, невозможно было разобрать ни единого слова, сказанного оратором! Оказывается, актовый зал был спроектирован инженером, ничего не смыслившим в архитектурной акустике. Многократное «комнатное эхо» вышло слишком сильным, звуки в зале мгновенно обрастали нагромождениями отзвуков, сами себя заглушали.

Но есть помещения с идеальной реверберацией – например, Колонный зал Дома союзов в Москве. Тут голос словно подхватывается воздухом, обогащается, делается полным и насыщенным. Секрет – в архитектурном убранстве. Благотворную роль играют колонны, их размеры, расположение, вместе с удачным (и, видимо, получившимся случайно) размещением других элементов зала.

Современные архитекторы знают, как устроить помещения, в которых слышно великолепно. В них делаются ребристые1 потолки, выступы, колонны; перед строительством ведутся расчеты, ювелирные исследования на моделях. Особенно тщательно готовятся радиостудии и студии звукозаписи. Дело это очень тонкое.

Оказывается, для речи и музыки требуются неодинаковые помещения. Более того: для музыки разных характеров – особые. Короче говоря, если точно следовать советам знатоков архитектурной акустики, то для высококачественной звукозаписи придется невероятно усложнять студийное хозяйство – строить отдельные студии для оркестров, хоров, пианистов, скрипачей, певцов. Нелепость, не правда ли?

К счастью, нашелся очень простой и эффективный способ обхода всех этих трудностей. У нас в стране он разработан во Всесоюзном институте звукозаписи по идее инженера Георгия Александровича Гольдберга.

ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ ОТЗВУКИ

Оператор ставит на магнитофон запись романса Глинки «Уснули голубые...» Исполнитель – Зара Долуханова. Ласковая, задушевная мелодия льется просторно и вольно, будто голос певицы записан не в студии, а где-то на притихшем вечернем берегу реки. Но вот звуковая обстановка меняется – певица словно входит в высокий каменный грот. Слова романса гулко отдаются в сводах, звук медленно удаляется, разносясь в лабиринте пещеры. А потом снова вырывается наружу, становится открытым и светлым.

Вы думаете, Зара Долуханова, исполняя романс, и в самом деле совершала все эти передвижения? Отнюдь нет. Она все время находилась в тщательно заглушенной студии, откуда и была сделана запись. Зато потом звукорежиссер повозился над обработкой пленки с помощью аппарата, называемого ревербератором. Наложение отзвуков, «переходы» с «улицы» в «грот» достигались простыми поворотами ручек на пульте прибора.

Ревербератор – это магнитофон, в котором пленка, склеенная в кольцо, движется по кругу, касаясь сразу нескольких головок. Первая головка – записывающая, другие – воспроизводящие, последняя – стирающая только что сделанную запись. Благодаря такому устройству каждый элемент звука записывается и тут же много раз повторяется. Аппарат можно настроить так, что каждый последующий повтор-отголосок будет слабее предыдущего. И степень этого ослабления меняют поворотом ручки. Кроме того, кольцо пленки можно продвигать быстрее и медленнее, чем регулируется частота отзвуков, то есть «расстояние» до несуществующих «стен». Вот, в сущности, и все. Можно обойтись и без кольца пленки – вместо него использовать край диска магнитофона.

Ревербератор, работающий одновременно с основным магнитофоном, заменяет громадные студии, создает иллюзию эха, раската, гула. Что-то вроде невидимых звуковых декораций!

В руках опытного звукорежиссера ревербератор буквально творит чудеса.

Несколько лет назад московское радио поставило радиоспектакль «Сказка о храбром Гонзе». По ходу действия там должна была разговаривать дорога. И «голос» ее, благодаря впервые примененной искусственной реверберации, был сделан действительно нечеловеческим – каким-то раскинувшимся вдаль, распластанным. В той же передаче женский секстет, исполнявший «Песню лесных дев», звучал словно громадный хор.

Девушка напевает нехитрый ритмический мотив. Ее маленький джазовый голосок, подчеркнутый искусственной реверберацией, сочен и выразителен. Делают и так: на эстрадной пластинке певица поет под «открытым небом», а ей вторят скрипки «из гулкого зала». В записях музыки легкого жанра этот прием («многоплановая реверберация») зарекомендовал себя неплохо. Тонко, корректно накладываются электрические отзвуки и на симфонические записи. Старая музыкальная классика обогащается новыми оттенками.

Давно ли появились в студиях ревербераторы! А сегодня звукорежиссеры недоумевают: как это они прежде без них обходились.

ЛУЧШЕ ЕСТЕСТВЕННОГО

Человек с абстрактным именем «радиослушатель» включает приемник. Слышится музыка, которую он знает и любит. Она прекрасна и сейчас. Человек закрывает глаза, сосредоточивается. Хорошо, чудесно, но... Но все-таки не то, что в концертном зале. Там могучий и упоительный звук наваливается стеной, рвется со всех сторон. Здесь звучит только задрапированный шелком приемник. Для полного восприятия музыки этого мало, как бы ни были хороши громкоговорители. Хочется простора, раздолья, объемности звука. Хочется чувствовать перед собой эстраду – чтобы виолончели пели слева, а валторны – справа, чтобы откуда-то сверху ревел орган, – словом, чтобы создавалась полная иллюзия подлинного оркестра.

Всемогущая техника радиовещания и звукозаписи исполняет и такое желание.

Давным-давно начались опыты объемной, стереофонической передачи и записи звука. Идея – всем известная. Звук оркестра записывается не из одного места, а, по меньшей мере, из двух разных точек. На некотором расстоянии друг от друга ставятся две группы микрофонов, от каждой – свой канал усиления, передачи, приема, и, наконец, собственный громкоговоритель. Всего два излучателя вместо одного – и звуковую картину не узнать. Умело расставив громкоговорители разных каналов в комнате, вы добьетесь впечатления реального, раскинувшегося в громадном зале оркестра. Пусть даже ваша комната невелика, стоит закрыть глаза – и раздвинутся ее стены, море звуков обрушится на вас спереди, с боков, сзади. Каждый инструмент окажется «на своем месте».

Опытные стереофонические радиопередачи у нас сейчас ведутся регулярно по ультракоротковолновым каналам. Разработаны системы объемной двухдорожечной записи – и на магнитофонную пленку, и на граммофонную пластинку. Любители трюков, как водится, выделывают всевозможные фокусы. Скажем, расставляют громкоговорители так, что солирующий скрипач будто стремительно носится по сцене. Чаще, правда, такой «эффект пинг-понга» получается и без умысла – по неопытности звукооператоров. Испытываются и более ценные в художественном отношении приемы – многоканальные записи, вплоть до двенадцатиканальных. Старая задача из крыловской басни «кому из музыкантов где сидеть» решается экспериментально и даже без музыкантов, без участия оркестра!

А в кино стереозвук успел завоевать прочное и почетное положение. Широкоэкранные, панорамные фильмы только так и озвучиваются. Зрители уже привыкли и не видят в этом ничего особенного. Быстро, очень быстро мы забываем вчерашние чудеса.

Звуковой монтаж, реставрация, наложения, реверберация, стереофония – эти великолепные технические эффекты и возможности ведут к тому, что «музыкальные консервы» становятся не только не беднее, но богаче, ярче «живой» музыки. Получается как в шикарной фотографии, где снимают «лучше, чем в жизни».

А бывает, эффекты звукозаписи служат и для обратной цели – для сознательного искажения, преобразования звука.

КАК В КРИВОМ ЗЕРКАЛЕ

Чуть ли не в каждом летнем парке можно встретить стародавний аттракцион – «комнату смеха». Оборудование ее нехитрое – всего лишь набор кривых зеркал. Но невзыскательная публика до упаду хохочет над собственными изображениями, вытянутыми в жердь или сплюснутыми в лепешку.

А знатоки звукозаписи завели «звуковую комнату смеха».

Вы записываете на магнитофоне какие-то звуки, при воспроизведении пускаете пленку медленнее, чем она двигалась во время записи. В результате звуки длятся дольше, частота их уменьшается, они становятся ниже. Человек, поющий тенором, может запеть чем-то вроде баритона или баса (так, если помните, изучается вибрато певческого голоса). Если же не замедлить, а, наоборот, ускорить движение пленки, звуки укоротятся, тон их повысится. Из баса получится дискант. Честно говоря, это будет не слишком красиво. Выйдет скорее фокус, чем художественный прием. Но кое-где он служит исправно.

Наши читатели, вероятно, помнят радиопостановку «Приключения Буратино». Все роли в ней играл один и тот же артист – Николай Литвинов. Записи его голоса где надо «растягивались», где надо «сжимались», где надо накладывались друг на друга. Так были сделаны и басистые реплики Карабаса-Барабаса, и высокий «деревянный» говорок Буратино, и его характерная песенка.

Этот прием, придуманный тогда радиорежиссером Розой Иоффе, с успехом использовался потом и в ряде других передач.

В городе Кельне есть студия, где особенно много занимаются эффектами звукозаписи. Представьте себе, что музыкант играет какую-то очень быструю, очень трудную в исполнении вещь, но не в ее настоящем темпе и не там, где показано нотами, а в два раза медленнее и на октаву ниже. Музыка записывается на пленку. А при воспроизведении пленка пускается вдвое скорее, чем при записи. Это значит, во-первых, что все звуковые колебания становятся вдвое чаще, то есть высота их тона повышается ровно на октаву – попадает как раз туда, где они должны быть согласно нотам, и, во-вторых, темп тоже ускоряется вдвое, делается именно таким, каким он должен быть по замыслу композитора. Манипуляции понятные и несложные.