Текст книги "Начало"

Автор книги: Гильермо Дель Торо

Соавторы: Чак Хоган
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Гильермо дель Торо, Чак Хоган
Штамм. Книга 1. Начало

Лоренсе, Мариане и Марисе…

а также всем чудовищам моей детской.

Никогда не оставляйте меня!

ГДТ

Лайле.

ЧХ

Guillermo Del Toro, Chuck Hogan

THE STRAIN

Copyright © Guillermo Del Toro and Chuck Hogan, 2009

All rights reserved

Published by arrangement with HarperCollins Publishers

© В. Вебер, перевод, 2015

© Серийное оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА^®

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА^®

Легенда о Юзефе Сарду

– Давным-давно жил-был великан, – завела рассказ бабушка.

Глаза маленького Авраама Сетракяна заблестели, и тут же борщ в деревянной миске стал гораздо вкуснее, – во всяком случае, он уже не так отдавал чесноком. За обедом бабушка всегда сидела напротив бледного, худенького, болезненного мальчугана и заговаривала ему зубы, чтобы тот съел побольше и чуть набрал вес.

А лучше всего для этого подходила «бобе майсе» – бабушкина сказка. Волшебная история. Легенда.

– Он был сыном польского дворянина, и звали его Юзеф Сарду. Мастер Сарду превосходил ростом любого другого мужчину. Он был выше любого дома в деревне. А чтобы пройти в дверь, ему приходилось наклоняться в три погибели. Рост доставлял ему очень много хлопот. Врожденная болезнь – не дар Божий. Юноша мучился. Его мышцам недоставало силы поддерживать длинные, тяжелые кости. Даже просто передвигаться ему было трудновато, поэтому он ходил с большой тростью, повыше тебя, а у трости был серебряный набалдашник в форме головы волка – зверя, который украшал родовой герб Сарду.

– Неужто, бобе? – вставил Авраам между ложками борща.

– Вот такая выпала Юзефу судьба, и она научила его покорности и состраданию – чувствам, весьма редким среди дворян. Сострадания Юзефа хватало на всех: и на бедняков, и на тех, кто непосильно трудился, и на больных. Деревенские дети в Юзефе души не чаяли – его карманы, большие и глубокие, как мешки для брюквы, всегда топорщились от сладостей и игрушек. У него самого детства-то не было – в восемь лет он сравнялся ростом с отцом, а в девять перерос его на голову. Отец втайне стыдился и слабости сына, и его гигантского роста. Но юный Сарду был добрым великаном, и люди его любили. Про него говорили: мастер Сарду смотрит на всех сверху вниз, а вот свысока не смотрит ни на кого.

Бабушка кивнула мальчику, напоминая, что пора отправлять в рот очередную ложку. Авраам прожевал кусок вареной свеклы. Этот сорт за цвет, форму и прожилки, похожие на кровеносные сосуды, люди прозвали «детским сердечком».

– А дальше, бобе?

– Юзеф Сарду любил природу, и жестокости охоты нисколько его не радовали. Но дворянам полагалось охотиться, и, когда Юзефу исполнилось пятнадцать, отец и дядья заставили его отправиться с ними в охотничью экспедицию. На долгие шесть недель. В Румынию.

– Куда, бобе? – переспросил Авраам. – Сюда? Этот великан, он что, приехал в нашу страну?

– Да, эйникл[1]1
  Внучек (идиш). – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть], только на север, в Карпаты. Там есть большие темные леса. Кабаны, медведи и лоси не интересовали охотников. Они отправились туда за волками, которые считались символом рода Сарду. Они собирались охотиться на охотников. В роду бытовало поверье, что волчье мясо придает мужчинам Сарду смелость и силу, и отец юного Юзефа надеялся, что это мясо сможет излечить слабые мышцы сына.

– А дальше, бобе?

– Путешествие выдалось долгим и утомительным. Не баловала путников и погода, так что Юзеф выбивался из сил. Никогда раньше он не выезжал за пределы своей деревни и стыдился взглядов, которыми его одаривали незнакомые люди. Когда же они добрались до темного леса, где собирались охотиться, выяснилось, что он кишит живностью. Стаи и стада животных бродили по лесу ночью, словно беженцы, изгнанные из нор, гнезд, лежбищ. Зверья было так много, что охотники, разбившие лагерь в лесу, не могли заснуть. Некоторые пожелали вернуться, но воля старшего Сарду была непреклонна. Отец Юзефа слышал, как в ночи воют волки, и хотел, чтобы одного из них убил его сын, его единственный сын, гигантский рост которого был словно чума в роду Сарду. Отец хотел освободить род от этого проклятия, а потом женить сына. Старший Сарду мечтал о десятке здоровых внуков. Так получилось, что к вечеру второго дня отец Юзефа, выслеживая волка, отделился от остальных охотников и пропал. Его прождали всю ночь, а на рассвете отправились на поиски. Но к заходу солнца в лагерь не вернулся один из двоюродных братьев Юзефа. Так и пошло, улавливаешь?

– А дальше, бобе?

– А дальше остался один Юзеф, юноша-великан. На следующее утро он отправился на поиски и в том месте, где уже бывал раньше, обнаружил тела отца, двоюродных братьев и дядей, лежащие у входа в пещеру. Их черепа были расплющены ударами невероятной мощи, а тела остались несъеденными, и это значило, что убил их зверь чудовищной силы, но не от голода или страха. По какой-то причине – по какой именно, он и представить себе не мог, – Юзеф почувствовал, что за ним наблюдает, а возможно, его даже изучает неведомая тварь, затаившаяся в этой самой пещере. Мастер Сарду одно за другим унес тела от пещеры и глубоко их зарыл. Конечно же, он невероятно устал и ослабел, совершенно выбился из сил, был, что называется, фармушет[2]2
  Измученный (идиш).


[Закрыть], однако, как бы ни был Юзеф одинок, испуган и изнурен, вечером он вернулся к пещере, чтобы встретиться лицом к лицу с тем злом, которое могло или должно было явиться с наступлением темноты. Встретиться – чтобы отомстить за своих старших родственников или умереть в бою. Все это стало известно из дневника Юзефа. Много лет спустя дневник этот нашли в лесу, запись о решении отомстить была последней.

Авраам даже рот разинул:

– А что же там случилось, бобе?

– Этого никто точно не знает. После отъезда охотников прошло шесть недель, потом восемь, десять, а вестей от них все не было и не было. Дома уже со страхом думали, что охотничья экспедиция пропала без следа. Но вот на одиннадцатой неделе, глубокой ночью, к поместью Сарду подкатила карета с зашторенными окнами. В ней прибыл мастер Сарду. Он заперся в замке, в том крыле, где пустовали все комнаты, и видели его крайне редко, если видели вообще. Следом за юным Сарду пришли и слухи о случившемся в румынском лесу. Те немногие, кому удалось увидеть Юзефа, – если, конечно, их словам можно верить – говорили, будто он излечился от своего недуга. Некоторые даже шептали, что мастер Сарду обрел великую силу, под стать его сверхчеловеческим размерам. Однако столь велика была для Сарду горечь утраты отца, дядей и двоюродных братьев, что он больше никогда не выходил из своих покоев в дневное время и уволил большинство слуг. Правда, по ночам замок оживал – в окнах видели отсветы горящих каминов, – но с годами поместье Сарду пришло в упадок. А потом… потом стали поговаривать, что ночами по деревне ходит великан. Особенно живо этой новостью делились между собой дети: мол, они слышали, как стучит, тук-тук-тук, трость, на которую Сарду больше не нужно опираться, и он использует ее, чтобы стуком выманить детей из кроватей, а затем раздать им сладости и игрушки. Тех, кто не верил, подводили к ямкам в земле – часто эти ямки обнаруживались под окнами спален – и объясняли, что эти ямки не что иное, как следы трости Сарду, той самой, с набалдашником в форме волчьей головы…

Глаза бобе потемнели. Она заглянула в миску Авраама: борща осталось совсем немного, на самом донышке.

– Но вскоре, Авраам, крестьянские дети стали пропадать. По слухам, дети исчезали и в окрестных селениях. Даже в моей родной деревне происходило то же самое. Да, Авраам, твоя бобе выросла в селении, которое находилось всего в полудне пешего хода от замка Сарду. Я помню двух сестер. Их тела нашли на поляне в лесу. Они были белые, как окружавший их снег, их раскрытые глаза заледенели на морозе. Однажды ночью я сама услышала невдалеке это «тук-тук-тук» – такое ритмичное, такое громкое, такое призывное, – но не встала, а натянула на голову одеяло, чтобы заглушить звук, и потом не могла спать еще много ночей.

Окончание истории Авраам проглотил с последней ложкой борща.

– Со временем деревня Сарду совсем опустела, и место это стало про́клятым. Иногда через наше селение проходил табор, и цыгане, продавая свои диковинные товары, рассказывали о всяких странностях, происходящих возле замка. О появляющихся там духах и привидениях. О великане, который, словно бог ночи, бродит по залитой лунным светом земле. Именно цыгане предупреждали нас: «Ешьте больше и набирайтесь сил… иначе Сарду доберется до вас». Вот почему это такая важная история, Авраам. Ess gezunterhait – ешь на здоровье. Ешь и набирайся сил. Не оставляй в миске ни капельки. Иначе он придет.

Бабушка вернулась из своих воспоминаний, словно вышла из темноты на свет, и ее глаза снова заблестели.

– Иначе придет Сарду. Тук-тук-тук.

Мальчик доел все, до последнего волоконца капусты, до последнего кусочка свеклы. Миска опорожнилась, история закончилась, зато заполнились желудок и голова, да и в сердце не осталось пустого уголка. Бобе была довольна, и в лице ее на Авраама глядела вся любовь, какая только бывает на свете.

В такие моменты, принадлежавшие только им, и никому другому, они, сидя за шатким семейным столом, беседовали на равных, несмотря на целое поколение между ними, и делили между собой пищу сердца и пищу души.

Десятью годами позже семье Сетракян пришлось покинуть и собственную столярную мастерскую, и саму деревню. Причем изгнал их не Сарду. Их изгнали немцы. В дом Сетракянов определили на постой офицера, и этот человек, смягчившись бесхитростным гостеприимством хозяев, которые разделили с ним хлеб за тем самым шатким столом, однажды вечером предупредил, что им лучше не являться утром на сбор, объявленный на железнодорожной станции, а под покровом ночи покинуть дом и деревню.

И они ушли, вся разросшаяся семья Сетракян – было их уже восемь человек, – ушли в ночь, в поля и леса, взяв с собой все, что смогли унести. Вот только бобе их задерживала, потому что не могла быстро передвигаться. Хуже того – она знала, что задерживает, знала, что ее медлительность ставит под удар всю семью, кляла себя и свои старые больные ноги. В конце концов все остальные члены семьи ушли вперед. Все, кроме Авраама – теперь уже сильного, подающего надежды юноши, резчика по дереву, весьма искусного даже в столь молодом возрасте, ревностного читателя Талмуда, особо интересовавшегося Книгой Зогар[3]3
  Книга Зогар (Зоар, Зохар) – основная и самая известная книга из многовекового наследия каббалистической литературы. Написана, скорее всего, в XIII в. Каббалисты утверждают, что книгу написал рабби Шимон Бар Йохай во II в. н. э. С точки зрения каббалистов, Зогар имеет огромную духовную силу. Каббалисты рассматривают изучение Зогара как наиболее высокое духовное постижение человека.


[Закрыть] и тайнами еврейского мистицизма, – Авраам остался с бабушкой. Когда до них дошла весть, что остальных членов семьи арестовали в ближайшем городке и запихнули в поезд, отправлявшийся в Польшу, бобе, терзаемая чувством вины, принялась настаивать, что ради спасения Авраама она тоже должна сдаться немцам.

– А ты беги, Авраам. Беги от нацистов. Беги, как от Сарду. Спасайся!

Но Авраам не побежал. Он не хотел расставаться с бабушкой.

А утром Авраам нашел свою бобе на полу возле кровати в доме, где сжалившийся над беглецами хозяин позволил им передохнуть в пути. Бабушка свалилась с постели ночью. Кожа на ее губах была угольно-черной и отслаивалась, и глотка тоже почернела настолько, что это было видно снаружи по темному горлу, – бобе умерла, приняв крысиный яд. С разрешения хозяина и его семьи Авраам Сетракян похоронил бабушку под цветущей белой березкой. Для надгробия он вырезал чудный деревянный крест, на котором изобразил множество цветов и птиц и все те вещи, что радовали бобе при жизни. Он плакал, и плакал, и плакал, скорбя о бабушке, а потом побежал.

Он во весь дух бежал от нацистов и все время слышал за спиной: тук-тук-тук.

Это зло гналось за ним по пятам…

Начало

Речевой самописец борта N323RG

Фрагмент записи, переданной в НСБТ[4]4
  НСБТ – Национальный совет по безопасности на транспорте, федеральное ведомство США, созданное в 1967 г. Курирует вопросы, связанные с безопасностью всех видов транспорта.


[Закрыть]. Рейс 753 Берлин (TXL) – Нью-Йорк (JFK):

20:49:31 (микрофон СОП [5]5
  СОП – громкоговорящая система оповещения пассажиров.


[Закрыть] включен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: Итак, друзья мои, снова говорит капитан Молдес из кабины экипажа. Мы совершим посадку через несколько минут, точно по расписанию. Я решил воспользоваться моментом и поблагодарить вас за то, что вы сделали выбор в пользу нашей авиакомпании «Реджис эйрлайнс». От имени второго пилота Нэша, от имени всего экипажа и от моего собственного имени, разумеется, выражаю надежду, что вы к нам еще вернетесь и в скором будущем мы опять полетим вместе…

20:49:44 (микрофон СОП отключен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: …и, таким образом, мы не лишимся работы. (Смех в кабине экипажа.)

20:50:01 Диспетчерский пункт управления воздушным движением (Нью-Йорк, JFK): Транспорт Реджис семь-пять-три, заход слева, курс один-ноль-ноль. Разрешаю посадку на 13R.

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: Транспорт Реджис семь-пять-три, захожу слева, один-ноль-ноль, посадка на полосу 13R, вас понял.

20:50:15 (микрофон СОП включен).

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: Бортпроводникам приготовиться к посадке.

20:50:18 (микрофон СОП отключен).

ВТОРОЙ ПИЛОТ РОНАЛЬД У. НЭШ IV: Шасси выпущены.

КАПИТАН ПИТЕР ДЖ. МОЛДЕС: Как приятно возвращаться домой…

20:50:41 (Удар. Статические помехи. Шум высокого тона.)

КОНЕЦ ЗАПИСИ.

Посадка

Командно-диспетчерский пункт Международного аэропорта имени Джона Кеннеди

Тарелка – так они ее называли. Светящийся монохромный зеленый экран (новых цветных дисплеев в аэропорту имени Джона Кеннеди ждали уже больше двух лет), похожий на тарелку горохового супа с вкраплениями кодовых буквенных обозначений, привязанных к мерцающим точкам. И за каждой точкой были сотни человеческих жизней. Или, если говорить старым морским языком, который по сей день в ходу у воздушных перевозчиков, – душ.

Сотни душ.

Возможно, именно поэтому все прочие диспетчеры называли Джимми Мендеса Джимми Епископом. Мендес единственный из диспетчеров проводил по восемь часов смены на ногах – не сидел, а расхаживал взад-вперед, крутя в пальцах свой неизменный мягкий карандаш. Ведя переговоры с коммерческими лайнерами, следующими в Нью-Йорк, из кипучей кабины диспетчерской вышки, вознесенной на стометровую высоту над Международным аэропортом имени Джона Кеннеди, Мендес напоминал пастыря, беседующего со своей паствой. Важным инструментом для него был розовый ластик на конце карандаша – он превращал этот ластик в воздушное судно, которым управлял, и получал более наглядное представление о расположении в воздухе самолетов относительно друг друга, чем то, которое сообщало двухмерное изображение радарного экрана.

Экрана, где сотни душ каждую секунду заявляли о себе короткими звуковыми сигналами.

– Юнайтед шесть-четыре-два, возьмите вправо, курс один-ноль-ноль, поднимайтесь до пяти тысяч.

Души… Нет, нельзя так размышлять, когда находишься у тарелки. Нельзя философствовать о душах, когда от твоих действий зависят их судьбы – судьбы множества людей, набитых в крылатые снаряды, что несутся на высоте нескольких километров над землей. И ведь охватить картину целиком просто немыслимо: вот все самолеты на твоей тарелке, а вокруг сидят другие диспетчеры и переговариваются с бортами, бубня кодовые обозначения в свои гарнитуры, а вот все самолеты на их тарелках, и ведь есть еще диспетчерская вышка соседнего аэропорта Ла Гуардиа… и все вышки всех аэропортов во всех других городах Америки… и диспетчерские вышки по всему миру…

За плечом Епископа появился Калвин Басс, зональный руководитель воздушным движением и непосредственный начальник Мендеса. Басс вернулся с перерыва раньше чем следовало, – собственно, он дожевывал последний кусок.

– Что у тебя с Реджис семь-пять-три? – осведомился Басс.

– Семь-пять-три сел. – Джимми Епископ бросил наметанный взгляд на тарелку, чтобы убедиться в собственной правоте. – Направляется к шлюзу. – Он сверился с расписанием, чтобы уточнить, к какому шлюзу определили 753-й. – А что?

– Судя по данным наземного радара, на «Фокстроте» застрял какой-то самолет.

– На рулежной дорожке?

Джимми вновь глянул на тарелку, убедился, что все его «светлячки» в порядке, и включил канал связи с 753-м:

– Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.

Тишина. Он попробовал еще раз:

– Реджис семь-пять-три, это вышка, как слышите? Прием.

За спиной Басса материализовался его помощник, ведающий движением в зоне аэропорта.

– Проблемы со связью? – предположил он.

– Скорее, серьезная механическая неисправность, – покачал головой Калвин Басс. – Мне сказали, что самолет стоит темный.

– Темный? – переспросил Джимми Епископ.

Он искренне обрадовался тому чудесному обстоятельству, что механика по-крупному поднагадила им все же после посадки, а не до. И он мысленно пообещал себе сделать остановку по пути домой и поставить в завтрашних «цифрах»[6]6
  «Цифры» – ежедневная лотерея, в которой ставки делаются на непредсказуемое число.


[Закрыть] на 753.

Калвин подключил свой наушник к головному телефону Джимми:

– Реджис семь-пять-три, это вышка, пожалуйста, ответьте. Реджис семь-пять-три, это вышка, прием.

Подождал, вслушиваясь.

Ничего.

Джимми Епископ окинул взглядом светлячков на тарелке. Никаких потенциально опасных сближений, все его самолеты в порядке.

– Лучше дайте команду, чтобы все садились в обход «Фокстрота».

Калвин отключил свой наушник и отступил на шаг. В глазах его появилось рассеянное выражение – он смотрел не на пульт Джимми, а в окно кабины, примерно в том направлении, где располагалась обеспокоившая их рулежная дорожка. На лице Басса читались недоумение и тревога.

– Нужно очистить «Фокстрот». – Он повернулся к помощнику. – Отправь кого-нибудь, чтоб осмотрел там все.

Джимми Епископ схватился за живот, сожалея, что не может залезть внутрь и как-нибудь помассировать источник боли, ворочавшейся в желудке. В сущности, его профессия была сродни акушерству. Он помогал пилотам благополучно извлекать самолеты, полные душ, из чрева воздушного пространства и опускать их на землю. Теперь же Джимми ощущал колики страха, похожие на те, что овладевают врачом, впервые принявшим мертворожденного ребенка.

Летное поле у третьего терминала

Лоренса Руис выехала из здания терминала за рулем багажного трапа – по сути, это был просто гидравлический подъемник на колесах. Когда 753-го не оказалось за углом, Ло проехала чуть дальше, чтобы посмотреть, в чем дело: у нее приближался перерыв. На Ло были шумозащитные наушники, светоотражающий жилет, куртка с капюшоном, украшенная логотипом «Нью-Йорк метс»[7]7
  «Нью-Йорк метс» – профессиональный бейсбольный клуб, выступающий в Главной лиге бейсбола.


[Закрыть], и большие защитные очки – от песчинок, носящихся над летным полем, можно было остервенеть. Рядом с ней на сиденье лежали оранжевые рулежные жезлы.

«Что за чертовщина?!» – мысленно воскликнула Ло.

Она сдернула очки, словно надеясь изменить картину. Но увидела все то же: здоровенный «Боинг-777», одна из новинок флота авиакомпании «Реджис», стоял на «Фокстроте» без света. В полной тьме. Не горели даже навигационные огни на крыльях. Небо этой ночью было совершенно пустым. Глаз луны кто-то выбил, а звезды замалевал черным – вверху царила темень. Ло видела лишь гладкую округлую поверхность фюзеляжа и крылья, поблескивающие в отраженном свете посадочных огней других самолетов. Один из них – рейс «Люфтганза 1567» – лишь чудом не задел 753-й выпущенным шасси.

– Боже святейший! – вырвалось у Ло.

Она позвонила бригадиру.

– Мы уже едем, – ответил он. – «Воронье гнездо»[8]8
  «Воронье гнездо» – здесь: операционный зал на вершине диспетчерской вышки.


[Закрыть] хочет, чтобы ты подкатила к самолету и посмотрела, что там к чему.

– Я? – удивилась Ло.

Лоренса нахмурилась. Вот к чему приводит излишнее любопытство. Однако она двинулась от терминала дальше по служебной дорожке, а затем, свернув, стала пересекать разметку, нанесенную на перрон. Руис немного нервничала – так далеко от здания она никогда не отъезжала. Федеральное авиационное управление установило строгие правила, определяющие дальность передвижений багажных трапов и транспортеров по летному полю, поэтому Ло зорко смотрела по сторонам, чтобы не попасть под какой-нибудь рулящий самолет.

Миновав цепочку синих огней, обозначавших границу очередной рулежной дорожки, Лоренса вывернула на «Фокстрот». Самолет высился перед ней черной громадой. От носа до хвоста – кромешная темень. Не горели сигнальные огни, не вспыхивали проблесковые маяки, не светились окна кабины пилотов. Обычно, даже стоя на земле перед кабиной, находящейся на десятиметровой высоте, можно было запрокинуть голову и сквозь лобовые стекла, похожие на раскосые глаза над характерным носом «боинга», увидеть часть верхнего пульта, отметить красноватое, словно в фотолаборатории, сияние ламп подсветки приборов. Но сейчас никакие лампы в кабине не горели.

Ло остановилась метрах в десяти от кончика длинного левого крыла. Если проработать на летном поле достаточно долго – а Ло проработала восемь лет, что будет побольше, чем оба ее замужества, вместе взятые, – обязательно наберешься кое-каких знаний. Закрылки и элероны, своего рода спойлеры на задней части крыла, вытянулись вверх на манер Полы Абдул[9]9
  Пола Абдул (р. 1962) – американская исполнительница и хореограф.


[Закрыть] – именно в это положение переводят их пилоты после касания. Турбореактивные двигатели были тихи и неподвижны, хотя обычно даже после выключения движков требуется какое-то время, чтобы они перестали перемалывать воздух, втягивая вместе с ним пыль и насекомых, как гигантские ненасытные пылесосы. Получалось, что большая птичка прилетела в полном порядке, совершила посадку по всем правилам и спокойно прикатила сюда, прежде чем… прежде чем погас свет!

И вот что тревожило больше всего: если экипаж получил разрешение на посадку и благополучно совершил ее, то что-то неладное случилось в последние две, максимум три минуты. Но что могло произойти так быстро?

Ло приблизилась к фюзеляжу, осторожно огибая крыло сзади. Если двигатели ни с того ни с сего заработают, не хотелось бы, чтобы ее всосало и изрубило в лапшу, словно какую-нибудь залетную канадскую казарку. Далее она поехала к хвосту вдоль грузового отсека, наиболее знакомой ей части самолета. Ло остановилась под люком заднего выхода. Поставила трап на ручной тормоз, рукояткой привела в действие подъемник. В наивысшем положении он имел уклон в тридцать градусов. Не так чтобы много, но все-таки. Ло вылезла из кабины. Протянув руку, она захватила свои жезлы и стала подниматься по трапу к мертвому самолету.

«Мертвому»?

Почему она так подумала? Ведь эта штука никогда и не была живой…

Однако на мгновение перед внутренним взором Лоренсы промелькнул образ огромного гниющего кита, выбросившегося на берег. Именно так выглядел для нее этот самолет: разлагающимся трупом, издохшим левиафаном.

Когда Ло поднялась на вершину трапа, ветер неожиданно стих. Тут важно отметить одну климатическую особенность летного поля аэропорта имени Джона Кеннеди: ветер здесь не стихает никогда. То есть совсем никогда. Над летным полем всегда ветрено: постоянно взлетают и садятся самолеты, плюс близость солончаков, плюс чертов Атлантический океан сразу за проливом Рокауэй. И еще – внезапно стало тихо. Так тихо, что Ло для пущей убедительности стянула с головы шумозащитные наушники и оставила их болтаться на груди. Она подумала, что слышит, как внутри самолета кто-то барабанит кулаками по стенке, но потом до нее дошло, что тишину нарушают только гулкие удары ее собственного сердца. Лоренса включила фонарь и направила его на лоснящийся от влаги бок самолета.

Движущийся круг света подтвердил, что фюзеляж действительно мокрый; жемчужные капельки росы, образовавшейся после спуска с небес, все еще усеивали его, и пах он весенним дождем.

Ло прошлась лучом по длинному ряду иллюминаторов: все шторки опущены.

Удивительно, но факт: шторки опущены. Все до единой. Вот теперь Лоренсе стало страшно. Очень страшно. Мало того что рядом с летающей машиной весом триста восемьдесят три тонны и стоимостью двести пятьдесят миллионов долларов Ло казалась себе карликом, так еще ее накрыло мимолетное, но до жути реальное, холодное, как саван, ощущение, будто она стоит перед чудовищем, перед спящим драконом. И этот демон только притворяется спящим, а на самом деле в любой момент может открыть глаза и разинуть свою ужасную пасть. Это было как спиритический электрошок, это было как оргазм наоборот, лютый холод пронизал душу Лоренсы, все жилы ее натянулись, а затем связались в немыслимый узел.

И тут она вдруг увидела, что одна шторка поднята. Пушок на шее Лоренсы колко встал дыбом. Она подняла руку и пригладила волосы, словно успокаивая нервного домашнего питомца. Да нет, она просто не обратила внимания. Эта шторка с самого начала была поднята… с самого начала.

Может быть, и так…

В чреве самолета шевельнулась чернота, и Ло почувствовала, что изнутри за ней кто-то наблюдает.

Лоренса заскулила, как малый ребенок, но ничего не могла с собой поделать. Ее парализовало. Кровь, словно по чьей-то команде, запульсировала и прилила к шее, горло перехватило…

Лоренсе стало предельно ясно: нечто, затаившееся во тьме, собирается ее съесть…

Вновь задул ветер, словно и не стихал, и Ло в мгновение ока сообразила, как быть дальше. Задом, даже не поворачиваясь, она спустилась по трапу, прыгнула в кабину и включила задний ход одновременно с зуммером тревоги. Трап так и остался поднятым. Раздался хруст – колесо раздавило один из синих фонарей на границе рулежной дорожки. Но Лоренса, не оборачиваясь, катила дальше, то по траве, то по бетонке, – навстречу приближающимся огням пяти-шести машин аварийной службы, которые направлялись к самолету.