Текст книги "Золото Ольта"

Автор книги: Гидеон Эйлат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Гидеон Эйлат
Золото Ольта

Коли ты робок – беги, коли отважен – спускайся во мглу пещеры и сражайся со слугами его. И если ты силен и знаешь толк в науке воина – одолеешь их, а если слаб и неискушен – кости-твои, разбросанные по пыльному каменному полу, когда-нибудь предостерегут других охотников поживиться за счет Темного Ольта.

– Неужели так и написано? – прелестная Камасита удивленно распахнула огромные черные глаза с густой бахромой длиннейших ресниц. – Мне приходилось читать древние манускрипты о сокровищах, но в них такой вычурный, напыщенный, малопонятный слог…

Ее муж от души рассмеялся, даже качнулся в седле.

– Ты совершенно права, о звезда, упавшая с небес в мои недостойные руки. Этот текст высокопарней и туманней любого выбеленного веками манускрипта. Хуже того, он еще и стихотворный.

А самое досадное – на древнеаргосском языке. Нет, конечно же, нет; я лишь своими словами изложил тот скудный смысл, который выжал из находки мой просвещенный наставник Пликферон. Увы, нам достался лишь клочок пергамента, остальное злополучный кладоискатель успел проглотить, прежде чем… Прежде чем с ним случилась неприятность.

Камасита неодобрительно сдвинула тонкие брови, щедро насурьмленные самой природой.

– Лесники твоего отца извели на него целый колчан длинных стрел – это ты называешь неприятностью? Ах, Далион! Неужели была необходимость убивать беднягу?

Ее молодой супруг слегка покраснел и опустил очи долу.

– Конечно же нет. Но он сам виноват… Бродя по нашим горам в поисках сокровищ, он проголодался и подстрелил дикого козленка. Лесники приняли его за браконьера, выследили и, недолго думая, истыкали стрелами. Осмелюсь тебе напомнить, дорогая: они были в своем праве. Мой отец – страстный охотник и не дает браконьерам спуску. Твой, между прочим, их тоже не жалует.

– Вот уж чего не ожидала услышать от тебя, милый, так это оправдания гадким лесникам! – рассердилась Камасита. – Будь моя воля, я приказала бы их высечь – чтобы впредь неповадно было проливать кровь невинных!

Далион снова рассмеялся и умиротворяюще опустил ладонь на запястье жены.

– Успокойся, о моя воплощенная мечта! Отец наказал их гораздо суровей – лишил положенной награды за голову браконьера. Поверь, лесники куда охотнее предпочли бы порку. Видела бы ты, как рассердился отец, узнав, что погибла рукопись с описанием знаменитой пещеры! Он просто рвал и метал. Ведь о подземелье Темного Ольта в этих краях ходят легенды; только в нашем роду было пять или шесть ревностных кладоискателей, один даже пропал, предаваясь этому занятию. И сам отец в юности немало поводил по округе толпу слуг с кайлами и заступами… Только после женитьбы образумился, как сам говорит, и бросил охоту за сокровищами. Подозреваю, в глубине души он только и ждал возможности тряхнуть стариной.

Молодожены неторопливо ехали на породистых иноходцах по угодьям достопочтенного Найрама – знаменитого на всю Замору торговца скотом, винодела и покровителя искусств. Камасите нравились нотки обожания, звучавшие в голосе Далиона, когда тот заговаривал об отце. Если бы не трогательная любовь Найрама к красавцу сыну и не его снисходительность к упрямству бедного соседа Блафема – не видать бы Далиону этого брака, как своих ушей. Кажется, юноша до сих пор не в силах поверить в свое счастье, хотя еще утром отзвенели свадебные арфы, и теперь на алтаре и ступеньках храма Митры в сладостном благоухании увядают гиацинты и астры, которыми щедро осыпали молодых принаряженные челядинки и крестьянки Найрама. Дорогие и красивые цветы…

Камасита вздохнула. «Другая бы поставила слово «красивые» перед "дорогие"», – подумала она.

– Мой отец тоже искал пещеру Ольта, – задумчиво сказала красавица. – И не только в молодости.

Она улыбнулась своим мыслям – улыбнулась с горечью в сердце. Сколько она помнила отца, тот всегда был одержим мечтой найти сокровища. И беден. Да какое там беден – почти нищ. Зато горд. О Блафеме говорили, что он скорее ноги с голоду протянет, чем возьмет денег в долг или займется чем-нибудь «недостойным мужчины из славного рода» – торговлей, например. Правда, он не считал зазорным разводить скот или выращивать виноград, подобно процветающему соседу Найраму, – к этому у него просто не лежала душа. «Честным путем богатства не наживешь, – уверял он, – другое дело – взять то, что покоится в земле, то, что никому пока не принадлежит». Пресловутое золото Темного Ольта, спрятанное, быть может, на фамильных землях Блафема.

И каждое лето он раз в неделю приторачивал к седлу лопаты, кирки и вьюк со снедью и уезжал в горы, чтобы вернуться через трое-четверо суток – грязным, голодным и злым. Его крестьяне знали только одну повинность – искать клады, причем исполняли ее с превеликой охотой. Вернее, лишь делали вид, будто исполняли: выбирали местечко поуютнее, выкапывали яму-другую, а потом в ней же хоронили кости какой-нибудь дичинки, подстреленной тайком, вымоченной в луковом соке и зажаренной на вертеле.

Найрама он не то что невзлюбил… Просто между ними, как говорится, пробежала черная кошка. Он даже старался не вспоминать без нужды о преуспевающем соседе. А если вспоминал, обязательно кривил в недоброй улыбке губы. И предпочитал в такие минуты не смотреть на Камаситу. Словно пенял себе, что не взялся когда-то за ум по примеру Найрама, что из-за его упрямства красавица дочь живет чуть ли не впроголодь… Ей уже семнадцать – замуж пора, а за кого отдашь бесприданницу? Разве что за бродягу безродного. Улыбка будто переворачивалась – раз, и уголки губ уже опущены книзу. И в глазах – злой блеск. Вот таким же злым блеском, такой же улыбкой-перевертышем Блафем встречал сватов Далиона – ив первый раз, и во второй. А на третий приказал слугам гнать их в шею – кто-то из гостей сдуру ляпнул про «бесприданницу» и «безродного бродягу».

И вот неделю назад Найрам пожаловал с визитом самолично. Кланялся хозяину дома в ноги, слезно просил прощения за выходку дерзкого свата, а после, как бы между делом, сказал, что нашел пещеру Темного Ольта. На своей земле нашел. По обрывку древнего пергамента, обнаруженного на трупе чужеземца – не то хауранца, не то туранца. Лесники Найрама приняли кладоискателя за браконьера, кладоискатель принял лесников за бандитов – и, уже раненный, решил уничтожить в отместку свиток. Но не успел. Клочок рукописи сохранился, и – самое главное – уцелела карта. По ней-то Найрам вчера без особого труда и отыскал вход в подземелье. Уму непостижимо, почему его раньше никто не обнаружил. Выходит, не случайно родилась поговорка: «Глаз то неймет, что под носом лежит».

И дрогнул старый Блафем. Не указал гостю на порог. Напротив, хмуро просил разрешения взглянуть на ту пещеру. В соседней комнате Камасита с замиранием сердца слушала их разговор – ей давно приглянулся Далион, юноша с честным и смелым лицом, которому должность командира сотни в полевой страже Заморы давала право беспрепятственно проезжать через любые земли. И он не забывал о своем праве, – бывая в родовом гнезде, не упускал случая заехать во владения Блафема, и брюзжание отца Камаситы лишь оттачивало его природную изобретательность. Он выдумывал самые неожиданные – и с виду очень правдоподобные – предлоги, чтобы побывать во владениях неумолимого соседа и хоть мельком увидеть возлюбленную… Женское чутье подсказывало Камасите, что и Далиону, и его отцу упрямая несговорчивость Блафема кажется пустой блажью, что юноша без ума от нее, а Найрам души в нем не чает и никогда не попрекнет бесприданницу куском.

Понимал это и Блафем, но оставался тверд, как перекаленный клинок…

И сломался, как перекаленный клинок, когда понял, что вожделенное сокровище достанется не ему. Они с Найрамом сели на коней и уехали, а поздно вечером Блафем вернулся и сказал Камасите, что она будет женой Далиона. «И не вздумай перечить!» – рявкнул он безо всякой необходимости, но при этом потупил угрюмый взгляд. Камасита была на седьмом небе, что, однако, не мешало ей теряться в догадках: из-за чего отец так резко переменил решение? Осторожные расспросы вызывали только вспышку ярости, однако на другой день Блафем – снова под воздействием некоего труднообъяснимого порыва – позвал ее в увитую одичалым виноградом беседку и, подперев седую голову тяжелыми, как у пахаря, руками, сам все рассказал.

Они с Найрамом побывали подле входа в пещеру – точнее, у черного лаза на вершине холма. Дальше углубиться не решились: для этого надо было спускаться во мглистый природный колодец, где брошенный камень пропадал без звука, а у них не было при себе ни веревок достаточной длины, ни железных костылей, ни запаса пищи и воды на случай, если заблудятся. Был лишь один-единственный смоляной факел из запасов Блафема, но, спущенный на бечеве, он не осветил даже преддверия Подземелья.

Найрам клятвенно обещал взять Блафема с собой, когда снарядит экспедицию в земные недра, и снова завел речь о женитьбе сына. И Блафем сдался. Сдался, когда услышал: «Только дай согласие, и эта пещера – твоя… Вместе со всем, что в ней сейчас таится».

– Эта пещера, – хрипло произнес он, – будет свадебным подарком нашим детям.

– Быть посему! – торжественно возгласил Найрам. – А теперь извини, дорогой сосед, но я спешу домой. Велю готовить свадьбу, пока ты не передумал.

* * *

В незапамятные времена, когда в муках и корчах рождались эти горы, из черных недр бежала по трещинам раскаленная кровь земли. Лава изливалась на поверхность и жгла, душила газами все живое, но большей частью безобидно застывала в толщах соленосной глины и известняка. Снова и снова дрожали горы, их крошила, сминала, опрокидывала безжалостная и неодолимая мощь планеты; со временем она выталкивала на поверхность пласты застывшей в трещинах магмы, и там за них брались солнце, ветер, влага и корни растений. Но этот камень разрушался гораздо медленней, чем другие горные породы этих мест.

Один из таких темно-серых пластов прикрывал крутые бока холма – точь-в-точь как панцирь воина. Он отвесно поднимался на несколько десятков локтей, а выше, меж иззубренной кромкой и шапкой дерна, виднелись желто-синие напластования известняка и глины. Затекая под каменный «панцирь», дождевая вода из века в век растворяла соль и вымывала частицы глины; мало-помалу в макушке холма образовалась опрокинутая воронка, а под ней – целая гроздь карстовых пещер.

Коней пришлось оставить у подножия, но восхождение не отняло много времени и сил. Далион был сама предупредительность: то, взобравшись на уступ, протянет молодой жене руку, то отведет от ее лица колючую терновую ветку, то остановит ее тревожным взмахом кисти и носком сапога отшвырнет с пути скорпиона или просто какого-нибудь паука, опасного только с виду. Камасита рассмеялась, когда он схватил ее в объятия при виде змеи – самого что ни на есть безобидного полоза. «За меня испугался», – с нежностью подумала она, лаская дыханием порозовевшую щеку мужа.

С вершины холма они посмотрели назад. Каменная усадьба Найрама была видна как на ладони, Камасита различала даже крашеные известью клети. А отцовский дом прятался на западе за отрогом лесистой горы – самой высокой в округе. Она поглядела по сторонам. Скалы, перелески, пастбища, буераки, нивы. В этих горах прошла вся ее жизнь. А вон там, за горизонтом, – Шадизар, город, о котором ходит дурная слава. Говорят, там полным-полно воров и разбойников, а женщины – подумать только! – продают себя за деньги. Да еще и кичатся этим! Другое дело – провинции Заморы. Здесь бытуют совсем иные нравы. Преступников вешают или сажают на кол, а продажных женщин бреют наголо, а то и бьют плетьми, и непременно изгоняют.

– Гости уже собрались, – сказал Далион, указывая подбородком на отцовский дом. – Только заглянем в пещеру, и сразу назад, ладно? А то рассердятся, если опоздаем.

Камасита снова рассмеялась. Она-то знала, почему супруг боится опоздать к началу свадебного пира. Чем скорее молодые сядут за стол, тем раньше гости отпустят их в опочивальню…

– Сам виноват, глупенький, – ласково упрекнула она. – Это ведь ты предложил верховую прогулку.

– Но уж признайся, милая: тебе не терпится хоть одним глазком взглянуть на кота в мешке. Тем более что это теперь наш котик.

– Будем надеяться, мех у него пышный и золотой…

– …и длинные обсидиановые когти…

– …и зубки алмазной крепости…

– …и если уж на то пошло, мой любимый драгоценный камень – кошачий глаз, – заявил Далион.

– Фу! – Камасита с притворным негодованием сдвинула брови. – Разве можно быть таким жестоким?

– Конечно, нельзя, – беспечно ответил Далион. – Будем считать кота оправой, пусть остается при глазах. Если легенды правдивы, нам хватит его вылинявшей шерсти, чтобы безбедно дожить до конца дней.

Едва заметной тропкой они обогнули базальтовый валун, торчащий из дерна точно гнилой зуб из челюсти гигантского зверя, – под ним чернело круглое, в два обхвата, отверстие, а рядом лежала широкая ребристая плита серого сланца. Еще неделю назад плита надежно скрывала лаз от людских взоров; ее собственноручно отвалил Найрам и долго потом ругался – он десятки раз бывал на этом холме, изучил каждую его пядь, но так и не сподобился найти пещеру, пока не завладел картой.

– Тут уже все готово. – Далион подошел к груде вещей, прикрытых рогожей и шкурами. Камасита увидела аккуратно уложенное снаряжение: прочные ременные и волосяные веревки, десятки пропитанных смолой тростниковых факелов, связки кованых четырехгранных гвоздей с отверстиями в расплющенных и загнутых под прямым углом концах. – Осталось только запастись водой и пищей, и можно смело спускаться. Вот проводим гостей…

Он взял бухту веревки, прикинул в уме ее длину и удовлетворенно кивнул. Достал из груды снаряжения тяжелый молоток, выдернул железный крюк из связки, нашел на валуне подходящую трещину. Примерился. Ударил. Камень и сталь отозвались глухим звоном. В лаз посыпались базальтовые крошки.

– Милый, – встревоженно сказала Камасита, – надеюсь, ты не собираешься спускаться?

Далион поднял на нее удивленный взгляд.

– Я имею в виду, сейчас, – уточнила Камасита.

Он улыбнулся.

– Ну что ты, владычица моих чаяний! Я жду не дождусь, когда мы вернемся к свадебному столу. Мы с моим и твоим отцом придем сюда дня через два; сначала отправим вниз слуг, а когда они разведают путь, спустимся сами. – Говоря это, он продевал в отверстие крюка бронзовое кольцо толщиной в мизинец. – Вот только сброшу веревку, и пойдем.

Налетел прохладный ветер, Камасита зябко передернула плечами.

– Но зачем сбрасывать веревку именно сейчас? В глазах юноши мелькнуло недоумение.

– То есть? – Он улыбнулся. – А, да просто так. Пускай повисит. Меньше будет возни, когда придем. – Он продел конец веревки в кольцо, завязал прочный узел.

– Но, милый, – поинтересовалась Камасита, непонимающе глядя на него, – почему ты решил, что веревка достанет до дна?

Далион посмотрел в черноту и пожал плечами.

– По-моему, достанет. Она длинная. Впрочем, можно взять еще одну…

Он подошел к груде снаряжения, выбрал точно такую же веревку, повернулся к девушке и медленно просунул руку в бухту, а затем перекинул через голову.

– Что ты хочешь делать, дорогой? – опешила Камасита.

– Как что? Нам пора возвращаться. – Он взял два факела с бронзовыми рукоятками, сунул за ремень.

Не веря своим глазам, Камасита смотрела, как деготь впитывается в дорогой белоснежный шелк его туники. Далион ссыпал за пазуху несколько крючьев, улыбнулся жене, поднял кожаный мешочек с трутом и огнивом и быстро привязал к поясу.

– Ты не замерзла, любимая?

Камасита снова передернула плечами, но на сей раз не ветер был тому причиной. Далион шагнул к отверстию.

– Нет! – воскликнула девушка. Он взялся за веревку. Подергал.

– Не надо!

– Чего не надо, любимая? – Он сел. Ноги в высоких сапогах по колено утонули в сумраке лаза; уже и вторая рука сжимала веревку.

– Не надо туда спускаться…

– Спускаться? У меня и в мыслях этого нет. Я вполне могу подождать до…

Голос утонул в душном мраке. Камасита обнаружила, что зубы ее стучат. Девушку била крупная дрожь. Она неотрывно смотрела на веревку. Та напоминала змею, дергающуюся в смертных судорогах.

– Далион, ты сорвешься! Пещера молчала.

– Далион! – закричала Камасита во всю силу легких.

Из чрева горы – ни звука.

Юная красавица в ужасе огляделась по сторонам. Задержала взор на усадьбе Найрама. Снова окунула его в черный круг.

– Далион…

– Давай, браконьер, жри! Скоро ворованная дичь встанет поперек горла. Через неделю у тебя вспухнет брюхо и позеленеет язык, а через две мы вытащим из ямы твой труп и отдадим моим любимым собачкам, пускай растащат по двору смердящие потроха!

Старший псарь так живо вообразил эту сценку, что пришел в буйный восторг. Он оглушительно расхохотался; над краем ямы затряслись жирные щеки, запрыгала широкая холеная борода. Капля слюны сорвалась с губ Найрамова челядинца, упала пленнику на запястье. Конан брезгливо вытер руку о штаны и снова вонзил зубы в вареное мясо.

– У тебя завидный аппетит, киммериец. Вы, северные дикари, привыкли нажираться впрок, ведь кто знает, когда еще языческие боги подкинут съестного? Не жадничай, дружок. Господин велел кормить тебя на убой, даже когда ты слопаешь краденого кабанчика. Но мы тебе будем давать только вареное мясо! Ни яблочного огрызка, ни морковной ботвинки! Даже луковой шелухи не получишь ты от нас, киммерийский ублю…

Брошенный меткой рукой увесистый мосол с громким треском врезался в лоб псаря. Найрамов холуй замолк на полуслове и обмяк, голова свесилась в яму.

Вареный кабанчик свалился с колен киммерийца в грязь, в закаменевшие нечистоты прежних узников, безвестных крестьян-браконьеров, принявших в этой яме жуткую смерть. Кто-то из невидимых Конану слуг испуганно вскрикнул и бросился на выручку старшему псарю. Он опоздал на кратчайший миг. Словно барс, взлетел Конан со дна глубокой ямы и, хоть не сумел даже до края дотянуться, добился, чего хотел. Пальцы его правой руки погрузились в густую поросль, украшавшую физиономию оглушенного челя-динца.

Конан повис на бороде – еще миг, и старший псарь мешком свалится ему на голову, тогда как подоспевший слуга уже держал приятеля за штаны, вопил, созывая подмогу. Завитая и умащенная борода выскальзывала из хватки киммерийца.

– Кром! – процедил сквозь зубы Конан, понимая, что не удержит добычу.

Безвольная толстая рука съехала с края ямы и ударила его по щеке. Он ухмыльнулся и вцепился в нее левой пятерней. А потом, для надежности, еще и зубами.

От боли старший псарь пришел в сознание и завизжал. Наверху затрещала рвущаяся материя. Выругался слуга – у него в руках остался только здоровенный клок от приятелевых штанов. Псарь плюхнулся на дно ямы.

Конан приподнял его за шиворот, беззлобно рассмеялся и небрежным прямым ударом расквасил нос. Потом развернул бородача и неторопливо взял сзади в удушающий захват. Дождался, когда над краем ямы покажутся головы дворовых Найрама.

– Цена его жизни – моя свобода! – деловито сообщил он, заслоняясь полузадушенным пленником от нацеленных стрел. – Не вздумайте сюда лезть, я ему шею сверну, как воробышку!

Найрамовы холуи щерились и молчали. Конан слушал, как скрипят сухожильные тетивы – быстро синеющие пальцы натягивали их до отказа. Хищно подрагивали маленькие каленые жала.

– Похоже, толстяк, тут тобой не слишком дорожат, – заметил он, повыше поднимая старшего псаря. – Даже собачки твои любимые не воют. Хотя должны бы – по покойнику.

– Опустите луки! – потребовал властный голос; его обладатель встал на самый край ямы; под ноги Конану свалился комок земли. – Я кому сказал? – раздраженно поинтересовался жилистый старик в потертой кожаной одежде.

– Браконьеру – смерть! – с надрывом в писклявом голосе заявил слуга, не сумевший выручить старшего псаря. – Так говорит хозяин…

– Заткнись, мужлан, и ступай позови хозяина. Скажи ему, у Блафема родилась неплохая идея. Что топчешься, козлиный лишай? Плеткой огреть, чтоб зашевелился?

Ворча под нос ругательства, слуга повернулся и отошел. Остальным старик еще раз велел опустить оружие, но они будто не слышали.

Киммериец слегка ослабил захват. Старший псарь со свистом втянул ртом воздух, замотал головой.

– Какие хорошие слуги, – насмешливо сказал Конан. – Слово хозяина для них – закон. Интересно, чем он платит за такое послушание? Стрелой в пузо?

– Глупец! – вставший рядом с жилистым стариком Найрам укоризненно покачал головой. – Отпусти его, не отягчай своих мук…

– Я отпущу этого олуха на краю твоих владений, – твердо пообещал Конан, хотя внутренне поджался; в Найрамовых глазах он прочел приговор и себе, и своему пленнику. – Распорядись, чтобы сюда спустили лестницу. И поскорее! От него нестерпимо воняет псиной! Если думаешь, что мне приятно с ним обниматься, – ошибаешься!

У Найрама чуть дрогнули уголки губ. Старик широко улыбнулся.

– Что за идея, дорогой сват? – повернулся к нему Найрам.

Жилистый старик кивком указал на Конана.

– Он силен, ловок, изобретателен и дерзок. Он – тот, кто нам нужен.

Найрам поглядел в яму и вновь покачал головой, на этот раз с сомнением.

– Он браконьер… Я не даю спуску браконьерам – это, если угодно, дело принципа. К тому же я посылал человека в Шадизар, велел поспрашивать насчет киммерийца. Оказывается, там его каждая собака знает. И не только знает, но и точит на него зуб. У нашего приятеля столько врагов, и все так жаждут его крови, что я мог бы разбогатеть вдвое, продавая Конана по кусочку. – Он поглядел на киммерийца. – Ты сбежал от своих «должников», да? И прятался в окрестностях Шадизара, выжидая, пока улягутся страсти? И кормился ворованной дичью? Развратные горожане не знают, что ты попался моим лесникам, иначе уже примчались бы сюда всем скопом. Нет, я не выдам тебя шадизарцам. Я сам тебя накажу.

– Найрам, – сказал Блафем, – он способен нам помочь.

– Сегодня на рассвете, когда его вязали, он искалечил четверых моих слуг. Хорошо еще, лесникам хватило ума сначала украсть его оружие. Вряд ли кто-нибудь ушел бы живым, доберись этот демон до меча.

– Вот видишь? – настаивал Блафем. – Каждое твое слово подтверждает мою правоту. Сколько лучших слуг ты послал в пещеру? И кто из них вернулся? Все сгинули. Остальных же не загонишь туда даже под страхом казни.

– Мне нужна палка с ремнем, – сказал Конан.

– Это еще зачем? – хором спросили Найрам с Блафемом.

– Как – зачем? – Киммериец осклабился. – Вы что, надеетесь меня уговорить, пока я дышу вонью в этой яме? Напрасно, благородные господа. Вот перейдем в чистые покои, тогда и потолковать можно будет за кубком доброго вина.

Возмущенный Найрам открыл было рот, но Блафем не дал ему разразиться проклятиями.

– Ты все-таки не ответил, – поспешно сказал он Конану, – зачем тебе палка с ремнем?

– Ремень я намотаю на жирную шею этого борова, моего заложника. Он будет присутствовать при нашем разговоре, но вином его можете не поить. А палка будет у меня в руках. В случае чего, крутану разок, и шея – хруп! Я ж говорю, неприятно с ним обниматься – псиной разит.

– Ах ты, наглый дикарь! – Найрам зловеще улыбнулся. – Узнаю повадки шадизарского отребья. Может быть, в этом мерзком городе, гнездилище воровства и разврата, тебе и сошла бы с рук такая дерзость, но в своих владениях я не терплю…

– О, милость Митры! – вздохнул Блафем. – Да полно тебе, сват. Остынь наконец. Давай спустим его в пещеру, – а там кто знает, может, он найдет смерть пострашнее любой из тех, какие ты способен измыслить. Ведь никто же не вернулся, ни один!

– Мне противна сама мысль о снисхождении к этому нахальному червю, – надменно произнес Найрам. – Однако будь по-твоему, сват. Уступаю, но только из уважения к тебе. Эй, люди! Спустите сюда лестницу, дайте браконьеру ремень и палку, отойдите от ямы и перекройте все выходы из усадьбы. Эй, ты, наглец! Как только вылезешь, ступай прямиком во флигель, в комнату охотничьих трофеев. Там мы будем с тобой говорить. Не вздумай сделать хоть шаг в сторону – мои стрелки с радостью проткнут тебе печенку.

* * *

С почтительной миной на лице, то и дело отвешивая поклоны, слуга в роскошной ливрее поднес хозяину золотой кубок. Точно такой же кубок он предложил – но уже без особого подобострастия во взоре и движениях – Блафему, а Конану просто сунул непочатую глиняную бутыль. И скрылся в углу за чучелом огромной – и злобной при жизни – медведицы.

Конан попытался извлечь пробку свободной рукой – не получилось. Тогда он поднес горлышко бутылки ко рту старшего псаря и сказал: «А ну, давай!». Страх придал заложнику сообразительности – он раскрыл рот и сжал зубами пыльную пробку. Киммериец рванул бутылку. Голова старшего псаря дернулась следом, но пробку из зубов не выпустила. Скосив глаз на хозяина поместья, Конан прижал горлышко к губам, запрокинул бутылку. Найрам брезгливо смотрел, как текут по выпяченному щетинистому подбородку вишневые струйки, слушал частое бульканье. Он поднес к губам кубок с отменным вином, сделал маленький глоток, поднял глаза к потолку и причмокнул. Божественный напиток.

– Пойло для скота. – Конан сплюнул на пол, затем вытянул шею, словно хотел заглянуть в кубок Найрама, а после сочувственно сказал Блафему: – Сват-то у тебя – скряга, каких свет не видывал. Такой бурдой гостей поить! Сам-то небось хорошим винцом освежается. Бьюсь об заклад, старик, он и тебя помоями потчует. – Он указал на кубок Блафема и двинул кистью в свою сторону. – Дай-ка, отведаю, я в винах знаю толк…

Взбешенный Найрам схватил со стола кубок и выплеснул вино в лицо Конану. Тот невозмутимо облизнулся и кивнул с ухмылкой.

– Ты глянь! Сам помои лакает! Ну и скряга! Утратив от ярости дар речи, Найрам только скрежетал зубами. Блафем залпом выпил вино, поставил кубок и хмуро посмотрел Конану в лицо.

– Шутки в сторону, киммериец. Поговорим о деле.

– Ну, давай попробуем.

Блафем сухо рассказал Конану, как его дочь и зять в день свадьбы отправились взглянуть на пещеру; как юный Далион, не вняв уговорам жены, спустился под землю и исчез. Вечером встревоженные гости отправились на холм и нашли у пещеры только Камаситу – бедняжка плакала и дрожала от страха. Ей даже в голову не пришло поехать в усадьбу за помощью; несомненно, шок помрачил рассудок девушки. Еще немного, и она сама полезла бы по веревке вслед за мужем. По ее словам, в последние мгновения он вел себя очень странно – как будто не ведал, что делает.

– Тут не обошлось без злых чар, – мрачно прокомментировал чуть поостывший Найрам.

Несмотря на близость полуночи, двое гостей – друзья Далиона – вызвались отправиться на поиски в пещеру. Блафем с Найрамом хотели сделать это сами, но гости отговорили – дескать, мы моложе и сил у нас побольше. Вооружась факелами, они опустились в подземелье Темного Ольта и…

– Погоди, – перебил Конан. – Как ты сказал? Подземелье?..

– Темного Ольта. По легенде, когда Бог создавал мир, он небо отдал Светлым Ольтам, а недра…

– Это ему знать не обязательно, – проворчал Найрам.

– Верно, – спохватился Блафем. – Так вот, когда к рассвету гости не вернулись, мы с Найрамом совсем было собрались…

– …выручать Далиона, но осторожность опять сказала свое веское слово, – громко договорил за него Конан. – И, не желая рисковать собственными шкурами, вы послали в берлогу Темного Ольта ни в чем не повинного слугу. Я угадал?

На сей раз зло скрипнул зубами Блафем. Этот киммерийский наглец и вправду невыносим!

– Двоих, – ответил Найрам; хозяин усадьбы уже совершенно успокоился. – И еще четверых – днем. Никто не вернулся.

– Должно быть, они умирали с твоим именем на устах. – Конан поставил бутыль и взялся за палку. Ремень вдавился в толстую шею старшего псаря, тот захрипел и засучил ногами. Киммериец сразу ослабил петлю и сказал: – Н-да. Похоже, я ошибся. Наверное, подыхая, они только воздух портили, как эта скотина.

– Мы подарим тебе жизнь, – пообещал Блафем, – если спасешь Далиона.

– Жизнь нищего бродяги, – со смехом произнес Конан, – за драгоценную жизнь наследника. И вдобавок простите мне украденного поросенка. Я был не прав насчет тебя, Найрам. Ты не скряга.

* * *

– Мне нужны меч и доспехи. Без них не полезу. Найрам с Блафемом переглянулись. Найрам

пожал плечами. Блафем кивнул.

– Как только найдешь опору для ног, крикни, – сказал Блафем. – Мы спустим на бечеве мешок со снаряжением и лепешками и меч. А доспехи тебе там ни к чему. Нам не жалко, просто в пещере они только помеха. Лучше возьми побольше факелов.

Конан подумал и согласился. На вершине холма собралось человек двадцать – главным образом, Найрамова челядь. Киммериец не обращал на них внимания, зато глаз не сводил с юной красавицы, которая приехала на вороном коне и теперь, заплаканная, неподвижно сидела на большом плоском камне.

– Это и есть твоя дочь?

Старик мрачно кивнул, запихивая в мешок пресные лепешки.

– Да она милашка! Зять, наверное, души в ней не чает, а?

Блафем промолчал. Конан зыркнул по сторонам – не слышит ли отец Далиона? – и вполголоса произнес:

– Будь я на месте Далиона, меня б никакие демоны не заволокли в пещеру. По крайней мере, до конца брачной ночи.

Он увернулся от кулака в кожаной митенке и с хохотом отпрыгнул.

– Да не расстраивайся ты так! Верну я тебе зятя. Живым и здоровым. Эй, Камасита, – повернулся он к девушке, – довольно воду лить, нам с Далионом все равно твоих слез не хватит, чтобы смыть пещерную грязь. Лучше возвращайся в усадьбу да распорядись насчет доброй помывки. Мне она точно не помешает, вон как твой свекор меня отделал. – Он указал на свою изгвазданную тунику.

Камасита не ответила. У нее задрожал подбородок, слезы полились в три ручья.

– Оставь ее! – процедил сквозь зубы Блафем.

– Да ну. – Конан махнул рукой и повернулся к пещере. – Шуток не понимаете, скучно с вами. Ладно, я полез.

Он исчез в темном отверстии. Блафем, его дочь, Найрам и слуги смотрели на подрагивающую веревку.

В глубине умирали шорохи.

Через некоторое время из недр горы донесся приглушенный расстоянием крик:

– Стою!

– Спускайте мешок, – велел слугам Найрам.

* * *

Конан стоял на краю скользкого выступа в обнимку с тяжелым мешком. Кругом царила непроглядная мгла, было душно, пахло пылью и камнем.

Спускаясь по веревке, он все время раскачивался, то и дело касался вытянутой рукой стен и вскоре понял, что находится в некоем подобии колодца. Есть ли у этого колодца дно – вот вопрос. А если есть, достает ли до него веревка? А если не достает, хватит ли сил взобраться по ней обратно?

Но вскоре он обнаружил уступ и приободрился. Прямо под ногами зияла бездна, но спускаться туда не было нужды. В этом киммериец не сомневался. Потому что за спиной открывался коридор.