Текст книги "Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей"

Автор книги: Ги Шоссинан-Ногаре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Благодаря мадам де Помпадур культура и искусство стали важным направлением государственных интересов, и даже сам король расстался со своим безразличием и содействовал их славе. Каковы бы ни были заслуги маркизы де Помпадур в области политики, но эта просвещенная женщина и меценатка самым естественным и самым благородным образом прославила Век Просвещения, оставшись его представителем, самым изысканным и самым знаменитым. По случаю ее смерти Вольтер, не преувеличивая ее заслуг, писал Даламберу: «Скорбите ли вы о мадам де Помпадур? Да, конечно же, скорбите, ибо в глубине души она всегда была из наших. Она защищала философию, как могла, и вот вместе с ней закончилась прекрасная мечта!» Богиня золотого века философии, маркиза никогда не переставала мечтать. Среди королевских фавориток она как чистый бриллиант, сверкающий и прочный. Остальные фаворитки Людовика XV – всего лишь временные наложницы, служившие для галантного времяпрепровождения и эпиграмм. В их ряду мадам де Помпадур предстает во всем величии, озаренная великими творениями не Пирона или Кребийона, а самого Вольтера, и XVIII век, который без нее был бы неполон, во многом обязан ей своим блеском. Она дала образец женственной философии, артистичной и духовной. Воссозданная ею дирекция королевских строений и заслуги в области культуры превратили ее из фаворитки короля в фаворитку искусства, и своим величием она легко затмевает всех королевских избранниц, являя собой их высшее воплощение и самый изысканный, самый драгоценный результат их усилий.

Глава десятая
НЕРАВНАЯ ДУЭЛЬ: МИНИСТР ПРОТИВ ФАВОРИТКИ

В течение нескольких веков во Франции существовала стойкая традиция, восходившая к эпохе Агнессы Сорель: право на сердце короля и на удовольствия с ним имеют только придворные дамы. Людовик XV приблизил к себе мадам де Помпадур, вышедшую из интеллектуальных слоев набиравшего силу нового класса, и тем самым поднял на вершину иерархии новую элиту. Он утвердил новую знать на месте старой, произведя в своей постели настоящую социальную революцию. После такого потрясения общественных устоев, которое придворные восприняли как величайшее оскорбление и признак отказа от обычаев предков, появление графини Дюбарри казалось не таким уж болезненным нововведением, или, вернее, поскольку было делом рук придворных, ее утверждение внушало надежду на возвращение утраченных прерогатив. То, что графиню сопровождала слава известной проститутки со всеми атрибутами этой милой профессии, и то, что посредником выступил профессиональный сводник, ханжей не смущало. Мадам Дюбарри должна была не столько утешить короля, сколько стать орудием для победы во внутренней войне целой группировки, направленной против сторонников мадам де Помпадур и Шуазеля, все еще занимавших самые высокие места, – финансистов, членов парламента, философов и гонителей иезуитов. Знатные и честолюбивые сеньоры завидовали Шуазелю, по милости маркизы сделавшемуся всемогущим министром. На его место метил Ришелье, опираясь на поддержку партии ханжей, дочерей короля, герцогов д'Эгийона, Фиц-Джеймса, Сюлли и представителей высшего духовенства. Но чтобы вытеснить Шуазеля, нужно было добиться утверждения послушной фаворитки и уже через нее влиять на государя. Тот факт, что Жанна Бегю или Бекю, именуемая девицей Боварнье, официально продавалась для галантных услуг, нашел отражение в полицейских рапортах. [102]102
  С. Pitton. Paris sous Louis XV, rapports des inspecteurs de police au roi. 1910—1914. См. также: Е. M. Benabou, La Prostitution et la police des moeurs au XVIII-e siиcle, Paris, 1988.


[Закрыть]Она имела связь с графом Дюбарри, сутенером, заядлым гулякой и беспутным малым, который содержал бордельчик и снабжал знакомых сеньоров соблазненными им девочками. Когда девица Боварнье встретилась с Дюбарри в игорном доме, она была уже не новичком в галантной науке. Она стала его любовницей, а затем товаром на продажу – «подержанной вещью», по выражению полицейских инспекторов, – и вот на этом этапе она и попала в поле зрения Ришелье.

Ришелье как раз озабоченно вел поиски отвечавшей его целям любовницы для короля. Вместе с королевским камердинером Лебелем они сговорились подложить королю эту особу. Она была высокого роста, хорошо сложена и обладала красивым лицом. Король провел с ней ночь и пришел в полный восторг. Ее опытность, смелость и новые, подаренные ею ощущения показались ему восхитительными, и, несмотря на ее недостойное прошлое, Людовик XV не желал с ней расставаться. Однако он не мог призвать ко двору женщину подобных занятий. Поэтому король распорядился срочно подыскать ей подходящего мужа из дворян. Дюбарри порекомендовал собственного брата, и тот, польстившись на предложенные ему значительные выгоды, 23 июля 1768 года зарегистрировал у нотариуса свой брак с Жанной Бекю, дав ей свою фамилию, после чего возвратился в Тулузу, откуда приезжал специально ради этого дела, полностью отказавшись от каких бы то ни было прав на свою жену. В то время новоиспеченной графине было около 25 лет, она отличалась изумительной красотой и грацией. Кроме того, получив прекрасное образование в монастыре Сент-Ор, она ни речью, ни манерами не походила на девицу легкого поведения. В пятнадцатилетнем возрасте ее определили компаньонкой к вдове главного откупщика, где окончательно сформировались ее наклонности. Она совратила хозяйских сыновей, была изгнана и впоследствии совершенствовала свои таланты в магазине модного платья, вскоре прославившись на весь Париж, – вот так начиналась ее карьера.

Сделавшись графиней Дюбарри, Жанна, вопреки опасениям, сумела правильно себя повести и удержаться при дворе. Она водворилась в комнатах Лебеля, а позднее перебралась в покои мадам Аделаиды, примыкавшие к апартаментам короля. Одной ногой она уже стояла на нужном месте, но ее положение пока еще оставалось непрочным. Король мог пресытиться своим капризом. Шуазель и его сестра мадам де Грамон, наблюдая, как постепенно крепли надежды Дюбарри на должность официальной фаворитки Людовика XV, не переставали обливать ее презрением и наводнили весь Париж ядовитыми песенками и пасквилями в ее адрес. Ришелье, пламенно желавший занять место министра, и герцог д'Эгийон, при поддержке партии ханжей готовивший падение Шуазеля, стремились помочь мадам Дюбарри занять место мадам де Помпадур, и все обойденные Шуазелем, все недовольные его политикой не жалели усилий для осуществления этого замысла. Требовалось упрочить позиции мадам Дюбарри, обезопасить ее от высылки из дворца и обеспечить продолжительность ее пребывания. Король, вкушавший в ее объятиях неведомые ему прежде наслаждения, уже не мог обходиться без нее, но все еще медлил публично провозгласить ее назначение, и сроки официальной церемонии все время откладывались. На короля оказывали давление – в особенности Ришелье, а графиня лила слезы. Наконец Людовик XV решился, и 22 апреля 1769 года мадам Дюбарри была официально представлена королевской семье. В большом экипаже, вся усыпанная драгоценностями, она появилась словно богиня любви. Никто не оспаривал нового назначения, кроме Шуа-зеля. И эта его ошибка обернулась триумфом для его врагов. Прибегнув к библейскому сюжету, они сравнили мадам Дюбарри с Эсфирью, а Шуазеля с Аманом, и победа первой над вторым ни у кого не вызывала сомнений.

Шуазель надеялся на поддержку короля и не делал попытки сближения с фавориткой, продолжая ее презирать, несмотря на то, что почти все люди, на которых он опирался при дворе, поспешили переметнуться к новой звезде. Так поступил и маршал де Мирепуа, друг и союзник Шуазеля, невзирая на свое прочное положение, он стал наставником мадам Дюбарри. За ним последовали герцогиня де Ва-лентинуа, маркиза де Л'Опиталь, возлюбленная де Субиза, к тому времени утратившая репутацию, и принцесса де Монморанси.

По мере того как складывался и укреплялся двор графини, партия ее сторонников росла за счет перебежчиков из клана Шуазеля. Мопу, которого Шуазель сделал канцлером в надежде, что тот поможет ему потопить д'Эгийона, и который в действительности помышлял лишь о подрыве позиций парламента, бывшего верной опорой Шуазеля, также предложил мадам Дюбарри свои услуги. Когда в ответ на предложение Мопу Терре принял пост генерального контролера финансов, партия Дюбарри-д'Эгийона решила, что наступил подходящий момент дискредитировать Шуазеля. Предприятие все же выглядело сомнительным, ибо король, оправдывая свои действия желанием иметь возле себя новую даму де Ментенон, заверил Шуазеля в своем добром расположении, написав ему. «Вы хорошо ведете мои дела, я доволен вами». Но следовало учесть изменчивый характер Людовика XV. В наступлении на всемогущего министра мадам Дюбарри, совершенно не разбиравшаяся в политике и не желавшая познавать тайны этой неизвестной ей науки, являлась лишь инструментом в руках движимого ненавистью д'Эгийона и присоединившегося к нему Мопу. Но в этом деле она сыграла свою роль с полной самоотдачей, украсив ее милым щебетаньем, резвостью и шаловливостью.

Она не особенно заботилась, останется ли Шуазель министром или нет, но д'Эгийон и Мопу запугивали ее, заставляя тревожиться за свой покой и за свое место. Эти два человека руководствовались в поступках один – злобой, а другой – политическим расчетом. Д'Эгийон не мог простить парламенту и Шуазелю, которые после всех его хлопот в Бретани, где он был наместником, возбудили против него судебный процесс. Мопу придерживался такой концепции королевской власти, которая исключает наличие парламента, вечно оппозиционного и постоянно стремящегося к присвоению прав Короны. И руководивший действиями этого парламента Шуазель должен был теперь за это ответить. Д'Эгийон жаждал мести, в графине Дюбарри он обрел преданного соратника, всем сердцем разделявшего его цели. Были ли они любовниками? Современники в этом не сомневались. Герцог стал верной опорой фаворитки и был всегда готов подставить ей свое плечо. Мадам Дюбарри красивыми обещаниями сумела внушить партии противников Шуазеля дополнительные надежды. На свою сторону ей удалось привлечь принца де Конде, пообещав ему должность главнокомандующего. Короля осаждали со всех сторон, ведь до сих пор он занимал твердую позицию, но он заколебался, когда ему представили доводы в пользу неминуемой и скорой войны с Англией, если Шуазель сохранит свой пост. Король хотел мира и понимал, что Франция к войне не готова. В конце 1770 года, во время переговоров в Фолькленде, Англия в союзе с Испанией попытались втянуть Францию в войну. И не составило большого труда убедить Людовика XV в том, что, если Шуазель останется министром иностранных дел, он не сможет уклониться от назревшего конфликта, а, может быть, даже попытается еще больше его раздуть. Звезда министра закатилась, и 24 декабря король отправил Шуазеля в отставку, сослав в его владения в Шантлу.

Фаворитка, навлекшая на министра опалу, не испытывала ни угрызений совести, ни ненависти. Просто она была рада угодить своим друзьям и не примешивала сюда злых чувств, какие могла бы питать к Шуазелю и его сестре за их презрение и суровость. Но по этому поводу у нее не было никакой злости, а за отставку министра она получила денежное вознаграждение.

Мопу и д'Эгийон одержали первый успех, но предстояло еще наказать парламент. Мадам Дюбарри должна была склонить к этому короля. Если верить рассказам современников, фаворитка довольно драматическим способом воздействовала на воображение короля, заставив его капитулировать. Она вывесила в своих апартаментах портрет Карла I кисти Ван Дейка и каждый день, указывая Людовику XV на картину, повторяла: «Франция, ты видишь этот портрет? Если ты оставишь парламент, он отрубит тебе голову так же, как английский парламент поступил с королем Карлом». По-видимому, это вымышленный рассказ. Король и фаворитка никогда не обращались друг к другу на «ты», по крайней мере публично, и мадам Дюбарри никогда не величала Людовика XV «Францией»: это, так сказать, собирательное имя короля! В действительности, в связи с «излишествами» парламента, отказавшегося в данный момент чинить судопроизводство, Мопу не трудно было убедить короля в необходимости укротить этот мятежный источник партизанской оппозиции, если тот хочет сохранить свою власть. В январе 1771 года была проведена жесткая реформа: парламент разогнали и собрали в новом составе, очистив от продажности, сократив его судебные функции и поставив под контроль специально утвержденного министерства. Триумвират Мопу, Терре и д'Эгийона – последний в июне получил вожделенный портфель министра иностранных дел – теперь мог заняться фискальной реформой для обогащения государственной казны, так как прежний парламент упорно противился ее проведению, видя в этом угрозу своим интересам.

Политическая роль мадам Дюбарри отличалась полной безликостью: что ей подсказывали, того она и добивалась. Она являлась просто орудием для удовлетворения чужих честолюбивых замыслов и зависти, и когда поставленная ею задача решалась, она возвращалась к обычным развлечениям хорошенькой женщины, к своим капризам, расходам и роскоши. У нее был характер содержанки, все ее помыслы вились вокруг драгоценностей, украшений и гардероба. Она истощала казну на свои наряды, меблировку и дорогие сервизы. По ее заказу архитектор Леду возвел прелестный дом Лувесьен, там она хранила свои сокровища. Безрассудством и транжирством она превосходила всех фавориток прошлого. Похоже, расшвыривать деньги было ее главной задачей. Ей принадлежало сто пятьдесят тысяч ливров ренты, и с 1769 по 1774 год она получила шесть с половиной миллионов от банкира двора.

То, что при дворе мадам Дюбарри вела себя как продажная женщина, совершенно естественно. При этом дворе, где для того, чтобы выжить, надо было быть сводницей или блудницей, проститутка Жанна Боварнье оказалась как раз на месте. И если ее менее удачливые конкурентки исходили злобой, то лишь по причине их раздраженной зависти, но никак не возмущенной совести. Это даже не было соперничеством за власть, присущую должности официальной фаворитки, еще сохранявшей некоторый налет величия и благородства – след эпохи мадам де Помпадур. Мадам Дюбарри не стремилась ни к славе, ни к влиятельности, которые превратили ее знаменитую предшественницу в арбитра при решении государственных дел и объект восхищенного внимания Просвещенных людей. Дюбарри помышляла лишь о том, как бы удержать стареющего короля, а себе продлить развлечения и удовольствия. Если придворные дамы, мечтая заменить ее на этом посту, вели интриги против нее, то лишь с целью присвоить королевские милости, но не более. Вместе с Шуазелем и его друзьями исчезло последнее сопротивление, объединявшее все самое благородное. Без этих людей двор погрузился в пучину разнузданности самого низкого пошиба. Придворные оспаривали друг у друга возможность появиться в обществе мадам Дюбарри или поужинать с ней. Из всех дам только дочери короля и дофина Мария-Антуанетта упорно отказывались потакать слабости отца и свекра.

Общественное мнение, основанное теперь не на корыстных интересах, было гораздо менее снисходительным и не находило королю оправданий: он низко пал и не имел права марать трон распутством. Это обесценивало великий труд по укреплению монархии, проделанный Мопу и Терре. Напротив, короля упрекали за подобное ниспровержение устоев, за следование советам недостойной фаворитки, и большие заслуги Людовика XV оказались погребены под обилием презрения и оскорблений, которые соединили короля и его любовницу в одну возбуждавшую негодование непристойность. Король оказался дискредитирован. Но монархия, неизменно окруженная почитанием, все еще оставалась прочной. Общество выжидало, надеялось и обращало взоры в будущее, к новому монарху, кому предстояло унаследовать трон. Людовик XV вызывал ужас, и только его смерть могла освободить Францию от последней, самой отвратительной и гнусной из всех фавориток. Прошел слух, что Шуазель не сдался и продолжает сочинять сатирические куплеты, которые распевались на всех углах. Не в первый раз король и его подруга становились мишенью памфлетистов. И Генрих IV, и Людовик XIV дерзко высмеивались в песенках, и даже честь королевы-регентши не избежала самого легкомысленного злословия: в Мазаринадах хлестко высмеивались близкие отношения Анны Австрийской и кардинала Мазарини, вызывая в памяти содомитскую практику, которую приписывали монашескому ордену фельянтинцев:

Сицилийская докука —

Немудреная наука —

Нужен парень, а не сука.

А, по-моему, сказать:

Нашего испанца в зад!

Дерзкая насмешливость у французов в крови, она заставляла смеяться зевак, которые при том вовсе не хотели ничего дурного. Но в последние годы правления Людовика XV, когда при нем была мадам Дюбарри, все изменилось. Фаворитки во все времена, от величавой Агнессы Сорель до ангельски кроткой Луизы де Лавальер, имели основание называться шлюхами, что просто свидетельствовало об их непосредственных функциях. В случае Жанны Дюбарри этого определения стало не хватать и сплетники с удовольствием останавливались на технических аспектах ее обучения этому ремеслу, которое, по их мнению, проходило в лучших домах, например у Гурдана или Бризона – владельцев самых роскошных светских борделей. Она освоила Все тонкости данного искусства и позы Аретино исполняла как специалист. Полицейские донесения не опровергали этих утверждений, но хуже было другое: в век философии и высочайшей духовной свободы досужие пересуды осквернили все, и особу короля, и религиозные таинства. Катехизис пародировался, святые молитвы, искаженные и осмеянные, превращались в объект кощунственных насмешек. Дерзость не щадила ничего и никого. Народ принялся пародировать и высмеивать даже мистическую природу короля и Священное Писание. Молитвы «Отче наш» и «Богородица» пародийно и богохульно искажались. «Отче наш, который в Версале, да будет ненавистно имя твое. Да пошатнется правление твое. Да не исполняются желания твои на земле и в небесах. Верни нам хлеб наш насущный, которого ты нас лишил (…) Не поддавайся искушению Дюбарри (…) Да будет так». Бурлескная и святотатственная пародия переходила от Короля к его возлюбленной: «Радуйся, Дюбарри, исполненная прелести. Король с тобой. Изгнанница ты среди жен всех, и раздор есть плод твоей заботы о мужах (…)».[103]103
  Цит. но кн.: Guy Breton, La Chanson satirique, Librairie acadйmique Perrin, 1967.


[Закрыть]

Королевское достоинство сделалось постоянным объектом для шуток, а Людовик XV, приближая свой конец, с пренебрежением относился к этим выпадам, что лишь добавляло унижений не только его особе, но и монархии, которую он представлял. Когда 10 мая 1774 года король умер, появилась эпитафия, в ней выплеснулось все недовольство, столько времени вдохновлявшее уличных шансонье, и даже нашлось место для своеобразной похвалы срамоте:

Осуществив постыдное предназначенье,

Луи прошел карьеру до конца.

Плачут шлюхи, плачут шельмы:

Теперь мы все остались без отца!

При новом правлении, провозгласившем строгость и благонравие, графиня Дюбарри сразу же отправилась в изгнание, впоследствии ей позволили жить в Лувесьене, где ее застала революция и препроводила на эшафот. Дюбарри стала последней королевской фавориткой, и когда голова скатилась с ее плеч, то показалось, что угасла последняя искра прежней, закончившейся навсегда эпохи. Она была самой непопулярной из королевских фавориток. Парадоксально, что ее попрекали именно профессионализмом, который как раз и доставил ей эту должность. Ее политическая роль ограничилась тем, что она навлекла немилость на Шуазеля и поддерживала триумвират. Это последнее в какой-то мере носило позитивный характер, так как Мопу провел полезную и своевременную, крайне необходимую монархическую реформу. Но история пошла другим путем, разрушив все опоры монархии. Мадам Дюбарри воспользовалась представившейся ей возможностью. Отчасти ее оправдывает, помимо склонностей короля, сам монархический режим, гнусное дряхление которого она символизировала. Можно только удивляться, что этот режим смог предпринять значительные усилия, чтобы обновить и оживить свою изношенную структуру. Он словно весь вышел в распутство, а учитывая его дряхлость, казалось, что ниже он просто опуститься не может. Но вскоре презрительное отношение перешло со скандальной фаворитки на невинную королеву, и это поразило монархию в самое сердце. Она окончательно утратила свою репутацию. Морализация двора, откуда был изгнан адюльтер, привела к неожиданным результатам: на легитимную королевскую супругу пали те самые ненависть и презрение, которые в счастливые времена бигамии полагались фавориткам.