Текст книги "Плутовка"
Автор книги: Ги де Кар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Ги де Кар
Плутовка
Несчастный случай
Никогда не гнал он автомобиль так быстро. Никогда не срывался в подобную поездку лишь по зову скупой телеграммы, вынудившей его оставить на солнечных берегах итальянского озера Комо свое счастье, о полноте которого он не мог даже и помышлять несколькими неделями раньше. Теперь же у него было ощущение стремительного движения к какой-то необъяснимой беде.
Он знал заранее, что какими бы чарующими ни были пролетавшие за окном автомобиля пейзажи, они не смогут привлечь его внимания. Ни гнетущее величие Альп, ни дикая красота Ривьеры, ни иллюминированный декор Лазурного берега, ни легкое журчание фонтанов Экса, ни вековые арены Арля, ни белизна крепостных стен Каркассона, ни гряда пиренейских горизонтов не вызовут у него ни малейшего интереса. Он не обратит внимания на горные вершины, на сосновые леса, на лазурь Средиземного моря, на пурпурные отблески кристаллических пород Эстереля, на золотистый оттенок черепичных крыш сельских домов, на древние римские развалины, на бархатистость неба Страны Басков. Все перемешается в гигантской кинопанораме, в которой он даже и не попытается отыскать достойные внимания фрагменты.
Лишь одно он жаждал увидеть в лихорадочном нетерпении. То, ради чего ринулся пересечь сотни километров, – простой дорожный указатель, такой же, как и тысячи других вдоль этой длинной дороги, указатель при въезде в город, на котором он смог бы наконец прочесть: Биарриц – название, вобравшее в себя причину и цель его столь стремительного перемещения. До появления этой надписи все, что бы ни проносилось в заоконном калейдоскопе, не могло вызвать никакого интереса у одинокого путешественника, цепко держащего руль своего автомобиля.
Казалось, он был полностью во власти неведомой силы, исходившей от бесконечного полотна дороги. Это не было опьянение скоростью, а скорее всего тем таинственным и опасным, что заключал в себе этот путь в неведомое.
Время от времени странный образ появлялся в глубине дороги на фоне струящегося миража, и каждый раз, когда человек в своем наваждении надеялся его достичь, увеличив скорость, и дотронуться до него, видение исчезало… Наступавшее за этим разочарование почти тут же смягчалось повторением этой фантасмагории через несколько сотен метров. Это было дьявольское наваждение с одним и тем же видением – лицом женщины. Лицом, меняющим свое выражение при каждом новом появлении, как будто неведомый закон заставлял эту недостижимую незнакомку являться в двух разных ипостасях: то в образе обладающей неоспоримым шармом, но уже стареющей Иды, то в образе Эдит, сияющей агрессивной, но свежей красотой.
И если жизнь и отражалась на лицах этих таких разных женщин в силу несхожести их внутренних миров совершенно по-разному, тем не менее общее выражение оставалось как бы незыблемым.
Мало-помалу молчаливое созерцание этой беспрерывной метаморфозы, от которой сознание никак не могло оторваться, становилось для одиноко мчащегося в своем автомобиле человека настоящей пыткой. Впрочем, не было ли естественным, что сияние глаз и чувственность губ были у обеих женщин совершенно одинаковы – ведь Ида была матерью Эдит.
На первых же километрах дороги, после своего раннего отъезда из Белладжио, он вновь мысленно пережил тот удивительный миг первой встречи с Эдит. Это произошло в мае, в бассейне парижского клуба «Расинг»…
Молодой человек не поверил своим глазам: прекрасное создание, на которое были обращены все взгляды и которое, стоя на стартовой доске для прыжков, готовилось броситься в воду, было живым портретом Иды, однако моложе лет на двадцать…
Сходство было невероятным.
Молодой человек подошел к бортику бассейна в ожидании, когда незнакомка, которую он никогда до этого не видел в клубе, появится на поверхности.
Ее голова с волосами, стянутыми эластичной лентой и блестящим от капелек воды лицом, появилась в нескольких метрах от места, где он стоял. Взгляд ее был устремлен в его сторону. Казалось, ее забавляло выражение изумления, застывшее на его лице.
– Боже! – послышался чистый звонкий голос. – Если бы вы могли видеть себя в зеркале! Такое впечатление, что вы чем-то крайне озадачены. Неужели мой прыжок так плох?
В ответ он не смог вымолвить ни слова. Тогда она, взявшись руками за бортик, чтобы оставаться на поверхности воды, продолжила:
– А может быть, мы встречались где-то раньше?
– Я… я не думаю, – пробормотал он.
В действительности он уже не был в этом уверен: даже ее голос напоминал ему голос Иды, только окрашенный более игривой интонацией. Он вспомнил, как в последнее время Ида не могла уже удержаться от того, чтобы не придавать своим речам оттенок безнадежной грусти… Девушка же, находившаяся перед ним, была, казалось, воплощением самой радости жизни.
Ему пришлось сделать усилие, чтобы произнести:
– Извините, что смотрел на вас так пристально, но вы мне удивительно напоминаете одного человека.
– Неужели? Кажется, я уже где-то слышала эту расхожую фразу.
– Поверьте, на этот раз речь вовсе не идет о старой уловке с целью познакомиться!
Она по-прежнему смотрела на него недоверчивым и насмешливым взглядом.
– Я знаю, – продолжал он смущаясь, – мне бы следовало в первую очередь представиться: Жофруа Дюкесн. Будем считать, что я искупил свою вину.
– И это все ради того, чтобы узнать мое имя? Впрочем, у меня нет особых причин его скрывать: Эдит Килинг.
– Эдит Ки…
Он не смог выдохнуть фамилию, настолько его первоначальное удивление сменилось крайним изумлением.
Девушка посмотрела на него с неподдельным любопытством и спросила:
– Что с вами? Что-нибудь не так?
Он повторил ее имя, словно оно его чем-то сильно взволновало:
– Эдит Килинг… Нет! Это невозможно! Это невероятно!
– Напротив! Очень даже возможно! – возразила она. – И не кажется ли вам, что, ставя под сомнение мои слова, вы ведете себя почти оскорбительно?
– Еще раз приношу вам свои извинения…
– Мне уже давно пора идти. Скажите-ка, только честно, чем вы так взволнованы?
– Я? Да так, ничем… Я просто несколько озадачен. Вы меня наверняка принимаете за ненормального, но мне бы хотелось задать вам один вопрос: вы родственница Иды Килинг?
– Мне было бы трудно породниться еще ближе с этой дамой: она моя мать…
Эти слова, произнесенные совершенно бесстрастным голосом, вызвали у него, тем не менее, настоящий шок.
– Вы… вы действительно дочь Иды?
– Вы что, опять за старое? Быть может, вы новоявленный святой Томас? Конечно же, учитывая вашу реакцию, я должна предположить, что вы хорошо знали мою мать. Не так ли?
– Да…
– Вы ее давно видели последний раз?
– Уже год прошел…
– Если бы ваш ответ был иным, я бы тотчас поняла, что вы просто лжец, поскольку моя мать находится сейчас в Соединенных Штатах.
– Да? Я этого не знал…
– Итак, вы ее, видимо, знали не очень хорошо?
– Лучше, чем вы можете предположить.
– И при этом она вам ничего не сообщила о своем отъезде в США?
– Возможно, у нее были на то веские основания.
На этот раз она посмотрела на него с удивлением, к которому примешивались недоверчивость и даже подозрительность. Он почувствовал это и, желая увести разговор из этой странной тональности, сказал:
– Я уже искупался, однако вам, возможно, доставит удовольствие, если я вновь разденусь, чтобы поплавать вместе?
– Не утруждайте себя. В бассейне слишком много людей. Лучше помогите мне выйти из воды.
Он протянул ей руки. Одним прыжком она оказалась рядом с ним, и он невольно отметил про себя: «Спортивная!»
Однако его восхищение не ограничилось банальным замечанием: Эдит Килинг, о существовании которой он ничего не ведал всего несколькими минутами раньше, была, несомненно, самой изящной из всех когда-либо встреченных им женщин. Ее тело заставляло думать скорее о молодой женщине, нежели о девушке. Возможно, она была замужем… Излучающее здоровье, крепко сложенное, мускулистое, довольно упитанное тело без единой складки жира… Длинные стройные ноги, высокие крепкие бедра, тонкие запястья, пропорциональные руки, грациозная линия плеча и, в довершение этой гармонии, золотистые завитки волос, рассыпавшиеся ослепительным каскадом из-под только что снятой эластичной ленты. У Иды тоже была прекрасная шевелюра, но только ярко-рыжая.
Все возрастающее восхищение молодого человека сдерживалось чувством некоторого замешательства: эта белая бархатистая кожа, выступающая в большом вырезе купальника и вызывающая столь естественные плотские желания, казалось, принадлежала Иде.
Трудно представить, чтобы дочь до такой степени походила на свою мать, но, с другой стороны, это было вполне закономерно. Но самым удивительным для Жофруа было молчание Иды по поводу существования у нее дочери… Единственно возможным объяснением этого могло быть стремление матери скрыть от всех данный факт, чтобы признанием его не состарить себя. Ида, единственным смыслом жизни которой было нравиться мужчинам, впадала, видимо, в отчаяние при мысли, что ее собственный ребенок с годами будет все больше претендовать на ее женственность, которую она считала неповторимой. Ида, какой ее знал Жофруа, была совершенно искренней в чувстве гордости за свою красоту. Наверно, поэтому она вынуждена была как можно дольше прятать свою дочь, превращавшуюся с каждым днем в самую опасную из соперниц. Похоже, для обезумевшей матери Эдит представлялась действительно очень опасной: разве она не взяла у матери все самое лучшее, добавив от себя лишь одно качество, которому Ида никогда не могла бы противостоять, – свою молодость? Да, все было логичным в молчании Иды…
Эти рассуждения оказались спасительными для взбудораженного сознания молодого человека, и он спросил уже более спокойно:
– Вы позволите мне угостить вас чем-нибудь в баре?
– Разве что через некоторое время. Сначала позвольте мне обсохнуть: сегодня такое чудесное теплое солнце. Как все блондинки, я использую каждую возможность, чтобы попытаться загореть. Если бы вы знали, какую гордость испытывают женщины моего типа кожи, если им это наконец удается! Итак, встретимся через полчаса и поднимем бокалы в честь зарождающейся дружбы…
Она отошла, чтобы улечься на траве, не обращая ни малейшего внимания на провожающие ее взгляды.
Во время ожидания в баре тысячи противоречивых мыслей сталкивались меж собой в голове молодого человека, но одна из них преобладала над всеми – эта встреча, да еще в таком месте, представлялась ему каким-то чудом.
Девушка появилась, блистая неповторимой красотой и вызывающей непринужденностью, провоцируя вожделение мужчин и ревность женщин, раздраженно почувствовавших с первого же взгляда бесполезность соперничества, если ей вздумается противопоставить им себя как женщину.
Желание и ненависть были теми двумя чувствами, которые неосознанно вспыхивали при виде Эдит Килинг… Однако Жофруа уже был твердо убежден, что дочь Иды вовсе не стремится к какой бы то ни было состязательности. Зачем ей это нужно? Разве не было очевидным, что ее самоуверенность вовсе не основана на каком-то расчете. Где бы она ни появилась, она везде торжествовала. Любой мужчина нашел бы с ней взаимопонимание.
Когда Эдит подошла к нему в баре в своем простом платье из набивной ткани, Жофруа нашел ее еще более привлекательной. Ее волосы, присобранные в пучок на затылке, вовсе не старили Эдит, но подчеркивали лишний раз удивительное сходство с матерью. Жофруа прекрасно помнил: Ида также обожала подобную прическу…
Он собирался было задать ей массу вопросов, однако первой спросила она:
– Расскажите мне, когда и как вы познакомились с моей матерью.
– Это произошло в Париже во время одного званого обеда, – ответил Жофруа после некоторого колебания.
– Это неудивительно. Моя мать может жить только там, где ею восхищаются и где она может блистать… По-моему, это возрастное! Вы не находите?
Он ничего не ответил.
– В последней открытке, для которой она как-то отыскала минутку среди своих светских забот, Ида сообщила о намерении надолго задержаться в Майами. Зная ее, могу с уверенностью сказать – она нашла какого-то альфонса.
– Вы слишком суровы к ней.
– Не больше, чем она ко мне…
Произнесено это было сухим тоном, поразившим Жофруа, но голос Эдит внезапно вновь обрел прежнюю мягкость, когда она спросила:
– Вы были когда-нибудь во Флориде?
– Я никогда не был в Соединенных Штатах.
– Такой молодой человек – и никогда не бывали в Штатах? В это трудно поверить!
– Полагаю, что во Франции, да и в Европе в целом, в такой ситуации находится немало мужчин.
– Уверяю – вы бы пользовались там успехом! Несмотря на репутацию корыстных женщин, считаю, что в глубине души мы, американки, очень сентиментальны. И мы очень падки на мужчин вашего склада: вы воплощаете для нас идеальный образ французского мужчины.
– Это комплимент?
– Там – не всегда.
– Вы родились в США?
– Да, конечно, и там жила.
– Я вспоминаю, что Ида… вернее мадам Килинг, действительно упоминала о своем муже-американце.
– К сожалению, я ничего не помню о своем отце, умершем, когда мне было два года, но полагаю, что моя жизнь была бы иной, если бы я росла при нем.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он по крайней мере любил бы меня. Нет, нет, моя мать вовсе не плохая… Она просто женщина, предпочитающая, чтобы я никогда не родилась. Она меня просто терпела! Правда, я находилась при ней недолго, поскольку меня сослали в закрытое учебное заведение, причем в самое суровое и самое закрытое! А она в это время не считала зазорным изображать из себя молодую вдову, находясь во Франции – своей родной стране.
– Но она же не могла вынудить вас жить в пансионе, когда вы достигли совершеннолетия?
– Это случилось еще раньше: в восемнадцать лет я уже училась в университете… Мне там очень понравилось, я узнала массу интересных вещей и, в частности, как заменить семейную жизнь основательными дружескими связями.
– У вас совершенно не возникало желания познакомиться с родиной вашей матери?
– Не возникало, во всяком случае до тех пор, пока она там находилась. Вынудив меня провести детство и юность в местах, куда она не ступала ногой, мать наконец добилась понимания мной того факта, что для нашей встречи не было никакой видимой причины… Земля, конечно, круглая, но достаточно большая, чтобы избежать встречи, тем более если этого действительно желаешь! Поэтому когда год назад я узнала о ее внезапном приезде в Нью-Йорк и особенно когда услышала ее заявление о том, что она не может больше переносить Францию и остается жить в Соединенных Штатах, то подумала: а не пора ли мне обосноваться в Париже? Это и позволило нам выпить здесь первый бокал… За Францию, Жофруа! Я люблю вашу страну и вовсе не питаю неприязни к вашему имени…
– Вы говорите по-французски с очень слабым акцентом! Это просто удивительно для того, кто прожил в Америке…
– Более четверти века? Я даже могу уточнить: двадцать восемь лет… Я не люблю скрывать: надеюсь отметить двадцать восьмую годовщину во Франции. Вы удовлетворены, что теперь знаете все? Только не надо комплиментов. Знаю, что не выгляжу старше моего возраста, но не более того. А сколько лет вам?
– Тридцать четыре.
– Хорошо сохранились, месье… почти юноша! Скажите, у вас не возникало желания поинтересоваться, почему я не замужем?
– Нет, поскольку я заранее знаю единственно приемлемый ответ: вы сами этого не хотите…
– Пытаясь быть любезным, вы, тем не менее, смогли угадать… И действительно, какие иные обстоятельства могли явиться серьезной причиной длительного безбрачия «великолепной Эдит Килинг»? Разве это «совершенное создание» не обладает всем необходимым, чтобы найти мужчину своей мечты? Разве она не является единственной дочерью миллиардера, так благоразумно вовремя ушедшего из жизни, чтобы она могла унаследовать огромное состояние в день своего совершеннолетия? Чем, впрочем, она не преминула воспользоваться… Разве это не отличный шанс – иметь мать-француженку, более озабоченную своим собственным счастьем, чем судьбой своего ребенка? Воистину: если отбросить вероятность обета безбрачия или решения уйти в монастырь, непонятно, почему Эдит Килинг до сих пор ни с кем не обручена. И вот один месье, некто Жофруа, с первой попытки нашел разгадку этой волнующей тайны: наследнице не пришелся по вкусу ни один ухаживавший за ней мужчина, а те, что могли ей понравиться, были уже пристроены. Бедняжка Эдит Килинг! А разве вы не в такой же печальной ситуации?
Ответом был утвердительный кивок головой, сопровождаемый вздохом притворной безнадежности.
– Вы имеете, конечно же, гораздо меньше оснований жаловаться на жизнь! – произнесла она с улыбкой. – У вас, несомненно, есть маленькая сентиментальная связь? В противном случае вы бы меня разочаровали: это разрушило бы сформировавшееся у меня еще во время нахождения в пансионе мнение по поводу соотечественников моей уважаемой мамочки…
– Возможно, вам следовало бы там и оставаться, дабы сохранить эти милые иллюзии на наш счет?
– Вполне возможно… Ну а теперь мне надо бежать.
– Так рано?
– Вы очень любезны, но не обижайтесь на меня: я пообещала подруге пойти с ней на коктейль к одному посольскому атташе, с которым она горит желанием познакомиться. Предполагаю заранее – там будет ужасно скучно!
– Тогда оставайтесь со мной!
– Жофруа, ну как вы относитесь к светским обязанностям дамы, столь милым моей матушке!
– Следует заметить, что для человека, так мало с ней жившего, вы слишком хорошо знаете ее привычки.
– Увы! Никто, кроме меня, не может оценить ее истинные достоинства! Итак, до скорой встречи?.. Вы часто бываете в этом клубе?
– Не чаще, чем вы.
– Меня здесь видят впервые.
– Я это заметил. Могу ли я вам позвонить?
– При условии, если вы это сделаете ранним утром! Я просыпаюсь с зарей.
– Ваша мать этим не отличалась…
Она посмотрела на него крайне удивленно.
– Я все больше склоняюсь к мысли, что вы ее знали слишком хорошо. Запишите мой номер: Бальзак 18–32.
– Держу пари – это телефон Иды!
– Иды? Впрочем, вы правы, называя ее по имени. Все, говорившие со мной о ней, называли ее так. Это даже странно: у меня всегда было ощущение, что произносить ее имя вместо «ваша мать» или «мадам Килинг» было сильнее их. Вот вы, так хорошо знавший ее, могли бы вы вообразить для нее другое имя? По-моему, нынешнее ей очень подходит.
Он ничего не ответил, зная уже давно, что Ида – единственная в своем роде…
– Один из ее хороших друзей, – продолжала девушка, – мне рассказывал, что мать обожала заставлять совсем юных мальчиков называть ее на «ты».
Поскольку он по-прежнему молчал, спросила:
– Хоть вы-то не называли ее на ты?
– Даже если это и имело место, то ни к чему не обязывало. Я знал многих, говоривших ей «ты» вовсе не потому, что в их глазах она не была женщиной, которой хотелось говорить «вы», но скорее для того, чтобы доставить ей удовольствие…
– Признайтесь честно: чтобы знать наизусть номер ее телефона, ставший теперь моим, ибо она оставила мне свою квартиру, вам, видимо, приходилось часто его набирать? Ну разве что у вас феноменальная память!
– Видимо… последнее…
– Прежде чем расстаться, мне бы хотелось уяснить один момент: не были ли вы слегка влюблены в красавицу Иду?
– Все мужчины Парижа были в нее в той или иной степени когда-то влюблены… Только все проходит… особенно здесь, в Париже, где пресыщение наступает гораздо быстрее, чем где бы то ни было. Ида поняла это слишком поздно. В этом, по-видимому, кроется истинная причина ее внезапного бегства из Франции. Мысль о том, что Париж, в котором она безраздельно царствовала столько лет, начинал пренебрегать ею в пользу других – более молодых – особ, стала для нее той болью, от которой она нашла только одно средство – бегство! Но поверьте: вопреки сложившемуся у вас мнению, которое, к несчастью, находит оправдание в ощущении обидного одиночества, испытанного вами почти с рождения, Ида была не только красавицей… Она была также мужественной женщиной с очень щедрым сердцем.
– Должно быть, эти качества проявлялись только к тем, кто не имел с ней кровного родства?
– Я понимаю, что вам горько, но признайтесь – сегодня вы стократно отмщены: никогда более Ида не осмелится показаться в местах, где вы побываете. Более того, вы сотрете повсюду даже память о ней: разве вы не есть она, только более юная?
Девушка не ответила, как будто стыдливость удерживала ее от мысли о превосходстве над собственной матерью. Эта скромность окончательно покорила ее собеседника, признавшегося в порыве искренности:
– Я очень рад знакомству с вами!
– Я тоже, – сказала она, протягивая ему обе руки, которые тот задержал в своих всего на несколько мгновений.
После ее ухода он почувствовал себя одиноко.
Это было глупо – ведь Эдит была всего лишь незнакомкой, похожей на Иду, воплощавшей когда-то для него все в этой жизни… Однако Жофруа не мог отделаться от внезапно охватившего его сильного чувства. Он никак не мог изгнать из своего сознания образ прекрасной девушки, стоящей на доске для прыжков в воду, ни другой, более поздней, с белокурыми кудрями, рассыпавшимися сладострастным каскадом по белым обнаженным плечам…
Спутались все и без того неясные планы, составленные им на вечер: вместо ужина с друзьями он предпочел запереться у себя дома.
Ночь показалась ему бесконечно длинной.
Выкуривая сигарету за сигаретой, выпивая один стакан виски за другим, пытаясь забыть как Эдит, так и Иду, углубившись в чтение детективного романа, он так и не смог вырваться из-под влияния царства деспотии и ослепления, где правили женщины семейства Килинг… Доходило до того, что он вопрошал себя: не воплощают ли эти две женщины тип спутницы, предназначенной ему судьбой? Именно такое создание ему и нужно – полное жизненной силы и здоровья, источающее чувственность и непосредственность, уверенность в своем постоянном триумфе. В сравнении с ними все остальные женщины казались ему какими-то бесцветными. Единственным неудобством было то, что Ида и Эдит оказались матерью и дочерью. Это могло бы стать сюжетом хорошего водевиля или плохой драмы. Но, с другой стороны, разве они были бы так похожи, если бы не являлись родственницами? Казалось, именно это удивительное сходство манило и очаровывало его больше всего. Должно быть, где-то в книге великих тайн бытия было предречено, что женщины семьи Килинг придут на землю с одной-единственной целью – позволить реализовать чувственную сторону жизни некоего Жофруа Дюкесна.
Он полагал, что в последние месяцы стал забывать прекрасную любовницу, какой была Ида, внезапное исчезновение которой привело его в гораздо большую растерянность, чем переживаемое им сейчас первое расставание с Эдит.
Он вспомнил, как названивал, обезумев, по этому самому номеру – Бальзак 18–32, чтобы узнать, в какие дали могла отправиться его любовница. Ида даже не сочла нужным оставить ему хотя бы прощальную записку. На другом конце провода ему ответил безразличный и отвратительный голос Лиз – горничной, презиравшей его. С плохо скрываемой вежливой иронией Лиз отвечала, что она не знает нового адреса мадам.
Желая выяснить все до конца, Жофруа помчался на авеню Монтень в надежде узнать у консьержки в обмен на крупную купюру место, куда та должна будет пересылать корреспонденцию хозяйки квартиры. Но и там он наткнулся на стену молчания: исчезновение прекрасной мадам Килинг было окружено настоящей тайной. Молодой человек подумал было, что речь идет о бегстве с другим, но очень быстро отогнал эту мысль: Ида его слишком любила, чтобы подыскать замену так быстро.
Единственная информация, полученная от сторожа дома, указывала на то, что мадам Килинг покинула Францию. Он перебрал в памяти все страны Европы, особо остановившись на Италии, поскольку Ида часто говорила, что именно там хотела бы умереть… И ни разу в его взбудораженное сознание не пришла мысль о Соединенных Штатах – стране, которую она, по ее словам, презирала. Надо было произойти этой изумительной встрече с Эдит, чтобы наконец выяснить, где укрылась Ида, чтобы забыть Париж, забыть Францию. Одновременно Жофруа нашел объяснение почти болезненному ужасу, испытываемому его бывшей любовницей перед Америкой: она отказывалась жить на одном континенте со своей дочерью, вызывающая красота и жизнеутверждающая молодость которой означали для нее, считавшей себя еще неотразимой, полное поражение.
Он действительно думал, что забыл Иду. Но оказалось, что даже год спустя, когда уже Эдит так внезапно ворвалась в его жизнь, образ ее матери – несмотря на ее отсутствие и полное молчание – продолжал довлеть над всеми его мыслями и поступками. Доказательством был тот факт, что после исчезновения Иды он так и не смог привязаться ни к одной из женщин. Его родственники и даже друзья, радовавшиеся освобождению его от деспотичной опеки, безуспешно пытались познакомить Жофруа с множеством девушек – в надежде, что на одной из них он наконец женится. Всякий раз воспоминания о требовательной любовнице, усиленные разрывом, вставали между семейными проектами и его сердцем. Жофруа предпочел замкнуться в своей одинокой жизни, не заботясь о репутации закоренелого холостяка, начинавшей формироваться о нем в обществе. Мало-помалу он свыкся с мыслью, что не создан для семейной жизни, но если однажды – а этого он страстно желал – вдруг отыщет Иду, то будет ее умолять начать совместную жизнь. И если бы она на это согласилась, то он приложил бы все силы, чтобы у нее никогда больше не возникало желания уйти… Он бы не женился на ней, потому что в так называемом цивилизованном обществе, где только и делают, что следят друг за другом и сплетничают, очень сложно быть женатым на женщине значительно старше вас. Вскоре их законный брак стал бы объектом постоянных насмешек и не выдержал бы натиска подленьких нападок, которые неизбежно погубили бы большое чувство, превратив их жизнь в невыносимое существование. Светское общество, принимавшее как исключение странные связи, не переносило аномальные союзы.
И, наконец, он знал, что Ида никогда не стремилась выйти замуж, предпочитая всегда оставаться любовницей: казалось, она была рождена для этой роли…
И вот тогда, когда его печаль начала понемногу рассеиваться, появилась жизнерадостная и безумно привлекательная Эдит. Эдит была прежде всего девушкой, мечтающей ощутить себя женщиной. Похоже, она не смогла бы или не захотела довольствоваться мелкой, двусмысленной ролью любовницы, какой довольствовалась ее мать. Первый же разговор с нею дал Жофруа понять, что аппетит Эдит неутолим: для нее мужчина – или все, или ничего. У нее был слишком цельный характер, чтобы довольствоваться ложным положением. Видимо, она имела право быть требовательной, поскольку в ней угадывалась решимость отдать мужчине, которому она будет принадлежать, всю себя. А может быть, став женой, она окажется любовницей, сравнимой разве что с Идой? Было бы удручающим, если бы она не унаследовала темперамент той, чьей неосознанной копией являлась.
Если он собирается совершить безумие и сделать ей предложение, то не будет ли лучше полностью скрыть прошлое? А вдруг Эдит узнает однажды обо всем от своей матери или из уст доброжелателей? Весь Париж был в курсе их романа. Именно Ида, затаившая, видимо, к нему ненависть, может рассказать ей обо всем. Ее месть, если она захочет мстить, окажется изощренной и беспощадной, она расправится с ним руками собственной дочери, от права на которую еще, очевидно, не отказалась. То, что она укрылась за границей, свидетельствовало, что есть вещи, которые Ида никогда не сможет ему простить. Она, конечно же, предпочтет скорее вызвать скандал, нежели наблюдать, как ее Жофруа строит свое счастье с ее дочерью.
Можно только гадать, какой оказалась бы реакция Эдит, узнай она об этой их связи, уже став его женой. Не лучше ли во всем сознаться при первой же возможности? Разве девушка не дала понять, что симпатизирует ему? К сожалению, между симпатией и любовью существует дистанция, пересечь которую у Эдит, узнавшей о его прошлом, может не хватить ни мужества, ни желания. Подобные опасения можно было бы отбросить, полюби она его с первого взгляда там, в бассейне. Ответить утвердительно на такое предположение Жофруа пока не мог.
Так и не сумев заснуть, он с чувством облегчения встретил занимавшийся рассвет. Наконец-то всего через несколько часов он сможет набрать номер, по которому не звонил вот уже целый год: Бальзак 18–32. С волнением подождет, пока в трубке не послышится нежный голос. Может быть, тогда он вновь обретет былую уверенность? Нежный голос… Чем больше он прокручивал в памяти звучание этого голоса, слышанного накануне, тем больше ему казалось, что он любит его уже долгие годы… В голосе Эдит были те же ласкающие нотки, что и у Иды.
…Эдит обрадовалась его звонку и без всяких колебаний приняла предложение отужинать вместе. В завершение раз говора она сказала:
– Заезжайте за мной на авеню Монтень… Вы же должны хорошо знать адрес.
И со смехом повесила трубку.
В восемь часов вечера лифт остановился на шестом этаже: Жофруа хорошо знал и эту лестничную площадку, и залитую солнцем квартиру с широкими оконными проемами, вбирающими ароматы садов на Елисейских полях. Поменяла ли Эдит ультрасовременную, но уютную обстановку, придуманную Идой, среди которой он провел многие счастливые часы?
Войдя в подъезд дома, Жофруа почувствовал, как его сердце учащенно забилось. Когда он нерешительно нажимал на кнопку звонка, его указательный палец слегка дрожал.
Когда дверь открылась, Жофруа остолбенел: перед ним стояла Лиз – прежняя горничная Иды. Она тоже смотрела на него в тупом оцепенении, и он понял, что Эдит, естественно, не назвала ей имя молодого человека, который должен за ней зайти. Стоя друг напротив друга, Лиз и он не могли произнести ни слова. В этом молчании чувствовалась растерянность визитера и нескрываемая ненависть прислуги. Нарастающая неловкость была снята появлением в вестибюле улыбающейся Эдит.
– Вы что, не осмеливаетесь войти, Жофруа? Я и не предполагала, что вы такой стеснительный! Заходите скорее, выпьем что-нибудь – это вас взбодрит.
Она потащила его в гостиную, где он сразу же отметил, что все прежние вещи стоят на своих местах. У него слегка закружилась голова: неужели ему предстоит пережить все заново?
– Что с вами? – спросила она. – Вы так бледны!
– Ничего страшного, уверяю вас, – ответил он, залпом выпив предложенное ему виски.
– Вам уже лучше?
– Намного лучше, спасибо…
– Вы ведь приходили сюда раньше, когда здесь жила моя мать?
– Да, конечно.
– Когда я уезжала из Соединенных Штатов, она сама посоветовала мне устроиться в этой квартире, которую у нее хватило благоразумия сохранить за собой. Я ей за это очень признательна. Подумайте, где бы я, приехав в Париж, смогла быстро найти хорошее жилье? У Иды есть качество, которое нельзя у нее отнять, – вкус. Я не обнаружила ни одной несуразицы в интерьере этих комнат и чувствую себя здесь как дома.
