Текст книги "Когда любовь была «санкюлотом»"

Автор книги: Ги Бретон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Это был ее собственный способ стать «санкюлоткой»…

ЛЮБОВЬ К ЖЕНЩИНАМ ТОЛКАЕТ ПОЭТА ФАБРА ДЭГЛАНТИНА К РЕВОЛЮЦИОННОЙ ПОЛИТИКЕ

Вот она, вот буря,

Вот и молния сверкнула…

Фабр Д'ЭГЛАНТИН

В самом начале революции жил в Париже один сочинитель-актер, промотавший на женщин все свои деньги и дошедший до крайней нищеты. Звали его Филипп-Франсуа Назер-Фабр, но он взял себе псевдоним Фабр д'Эглантин [34]34
  Рассказывают, что он взял этот псевдоним потому, что в 1773 году ему присудили Золотой шиповник на Цветочных играх за сонет в честь Богоматери. На самом деле он получил всего лишь серебряную лилию, а псевдоним наводил на мысль о первой награде.


[Закрыть]. Многие годы он бродил по дорогам Европы с труппой актеров, играя пьесы собственного сочинения, восхваляя принцев за несколько экю, распевая песенки, а главное, укладывая в свою постель всех актрис подряд.

В Страсбурге он женился на Николь Годен; в Тионвиле его арестовали за долги; в Льеже ему заплатили пять луи за «хвалу Гретри»; в Женеве он стал любовником пылкой буржуазки, устраивавшей у себя буйные оргии; наконец, в Маастрихте он сочинил очаровательный романс, его первые строчки знают все французы даже сегодня: «Дождь идет, дождь идет, моя пастушка…»

В конце 1781 года он жил на улице Французского Театра, недалеко от Клуба кордельеров, и был любовником очаровательной актрисы Мари-Элизабет Жоли ради которой бросил годом раньше жену.

Эта связь не мешала ему находиться более чем в теплых отношениях с кучей актрис и субреток, на которых он и тратил те немногие деньги, которые платил ему маркиз де Хименес за переписывание некоторых документов…

Однако он хотел бы менять партнерш каждый день дабы «в целях исключительно гуманных, – по словам одного историка, – познакомить всех француженок с благотворным влиянием его мужественности»…

«Фабр д'Эглантин, – пишет господин де Френийи, используя весьма галантный эвфемизм, – не мог видеть женщину и не стремиться к лучшему будущему» [35]35
  Барон де Френийи. Воспоминания.


[Закрыть].

Однажды он довел до изнеможения нескольких актрис театра «Комеди Франсез», он был их «сменным любовником». История эта имела довольно забавные последствия. Послушаем, как описывает эту историю Ле Бриссе.

«После ужина в кафе Прокопа Фабр отправился с пятью юными актрисами и несколькими друзьями к некоему Дюбару, жившему на улице Старинной Комедии в доме № 26. Там они много пили, и молодые женщины стали жертвами любопытного явления: хмель ударил им не в голову, а несколько ниже.

Они быстро разделись и начали крутиться перед мужчинами с распутным видом.

– Чтобы удовлетворить меня, – сказал одна из них, растянувшись на софе, – понадобится полк солдат.

Это было, конечно, не более чем преувеличение, но Фабр воспринял его всерьез.

– Я заставлю вас сложить оружие, – сказал он, – я один заменю всех солдат и всех офицеров, о которых мечтаете вы и ваши подруги…

– По рукам, – ответила актриса, блестя глазами. Фабр кинулся к дивану и мгновенно овладел цитаделью молодой женщины.

Через некоторое время она капитулировала с громким криком. Но будущий член Конвента не согласился «а перемирие и, не жалея противника, продолжил „обстрел“. Задыхающаяся актриса выдержала второй приступ и запросила пощады. Но Фабр как истинный солдафон хотел продемонстрировать всю мощь своей „артиллерии“ и, сделав последний „выстрел“, оставил белокурое дитя бездыханным на поле боя…

Совершив сей подвиг, Фабр выпрямился с широкой улыбкой. Он мог гордиться собой. Лишить женщину сил таким галантным способом – это уже нечто из ряда вон выходящее, но затушить пламя актрисы «Комеди Франсез» – это подвиг, достойный героев античности…

Четверо других актрис немедленно потребовали, чтобы Фабр подверг их такому же лечению.

Драматический автор храбро кинулся в атаку.

И одержал четыре блестящие победы.

Когда все актрисы лежали без чувств на ковре, фабр захотел доказать, что силы его неисчерпаемы, и спросил хозяина, хороша ли собой его горничная. Тот ответил, что ей шестнадцать и она свежа как роза, он лично за это отвечает.

– Позовите ее, – сказал Фабр, – у меня еще есть силы.

Субретка немедленно явилась. Увидев лежащих на ковре голых бесчувственных актрис, она решила, что Фабр задушил их, и с безумными воплями выбежала на улицу. Полицейские, сидевшие в кафе Прокопа, и несколько посетителей прибежали и ворвались в салон Дюбара. Их шумное появление привело в чувство актрис. Открыв глаза, они с невероятным смущением заметили, что какие-то незнакомцы с интересом разглядывают их прелести.

Подбежав к окну, они судорожно завернулись в занавески, а полицейские, извинившись за вторжение, поспешили рассказать всему кварталу о том, какой ужин устроил Фабр д'Эглантин актрисам «Комеди Франсез».

Увы! Бедняга Фабр стал жертвой слишком большой мужественности. Актрисы в ярости от того, что их видели голыми совершенно чужие незнакомые люди, ушли, хлопнув дверью, а субретка, совершенно потрясенная этой историей, закрылась у себя в комнате. Несчастный Фабр, честно удовлетворивший пятерых актрис, вынужден был отправиться к девицам в Пале-Рояль, чтобы тоже получить удовольствие…»

* * *

Мари Жоли, естественно, стала известна вся эта история, и она разозлилась. Актриса написала Фабру великолепное письмо, в котором сообщала ему о разрыве.

«Даже когда я была ослеплена вами, многие ваши слова и поступки заставляли меня думать, что вы бесчестный человек, но я не могла, да и не хотела заставить себя поверить в это. Ваш обман и ваша подлость просто чудовищны, я больше ничего не жду от сердца, подобного вашему, – я его слишком хорошо знаю и у меня нет надежды, что вы вновь станете честным, тонким, добродетельным человеком. Вы очень хорошо изображали эти ценные и редкие качества, никогда ими не обладая…»

* * *

Получив это обрекавшее его на вечное проклятье письмо. Фабр д'Эглантин отправился забывать свою прекрасную подругу в притон, содержательница которого была «опустошительницей кошельков и жилетных кармашков». Там он «вывел из строя» трех самых пылких ее пансионерок…

Чтобы удовлетворять такой темперамент, требовалось немалое состояние, а у бедолаги актера его не было. Поэтому он старался раздобыть деньги всеми средствами. Революция, которую возвещал во все горло его сосед Дантон, показалась ему нежданной удачей. Он понял, что, употребив немного ловкости, лицемерия и бесчестности, – а уж этого добра у него было в избытке, – он сможет осуществить свои самые смелые мечты. Терять ему было нечего, и он надеялся, воспользовавшись смутным временем, разбогатеть, поставить свои пьесы, стать знаменитым и завести множество любовниц, которых требовал его неуемный темперамент…

В конце 1789 года он записался в секцию кордельеров, куда уже входили Марат, Шометт, Эбер, будущий отец Дюшен и немец Анахарсис Клоц. В начале 1790 года он был уже секретарем Дантона. Его политическая карьера началась.

Он немедленно принялся интриговать, связался с подозрительными личностями и стал извлекать выгоду из всех связей будущего трибуна. «Его жизнь жалкого комедианта, – пишет Руссель, – толкала его на то, чтобы все попробовать, на все осмелиться. Для него мир был просто огромным театром, в котором он пытался сорвать аплодисменты. Он без малейшего стыда готовился стать худшим образчиком бесчестного политикана» [36]36
  Руссель д'Эпиналь. Любовная переписка Фабра д'Эгнтина, 1796


[Закрыть].

Как все политики подобного толка. Фабр д'Эглантин пользовался привилегиями власти, чтобы укладывать в свою постель женщин, а Францию поставить в затруднительное положение.

ФЕРЗЕН И ЕГО ЛЮБОВНИЦА ХОТЯТ СПАСТИ КОРОЛЕВУ

Подруги наших друзей – наши подруги…

В начале 1790 года некоторые депутаты Учредительного собрания собирались в клубах, добрый народ, жертва нанятых агитаторов-провокаторов, вздергивал на фонарь любого, кто отказывался кричать: «Да здравствует нация!», а несчастные монархи страдали в Тюильри. После того как они вернулись из Версаля, за ними все время следили. Вскоре они стали пленниками в собственной столице, и Ферзен горько сожалел, что они отказались бежать в Мец, как им предлагали.

Оскорбления, которыми ежедневно осыпал Марию-Антуанетту обезумевший народ, заставляли ее жестоко страдать. «Влюбляясь все сильнее, – пишет Леон Фине, – он безумно страдал, видя, как оскорбляют и обливают грязью существо, в котором состоял смысл его существования».

Весной он почти каждый день писал своей сестре Софье трогательные письма о королеве. Вот несколько отрывков из этих-писем, дающих ясное представление о состоянии его души:

«Я теперь не так несчастлив, потому что вижу иногда моего дорогого друга и забываю на время о ее бедственном положении. Бедная женщина? Она просто ангел, меня поражают ее выдержка, мужество и чуткость; никто не умеет любить так, как она…

(10 апреля)

Она заслуживает самых лучших чувств. Это самое совершенное создание на свете. Ее безупречное поведение завоевало ей любовь всего мира, все поют ей хвалу. Вы даже представить себе не можете, как я ценю ее дружбу.

(12 апреля)

Она совершенно несчастна, но держится мужественно, она ангел… Я стараюсь утешить ее, я обязан это делать, она так хороша со мной…

(21 мая) Она так несчастна… Я в отчаянии от того, что не могу утешить ее, дать то счастье, которого она заслуживает… Я пишу вам от нее, из деревни… Король со всей семьей теперь в Сен-Клу [37]37
  Королевской семье было позволено поселиться во дворце Сен-Клу


[Закрыть].

(28 июня)

Несколько позже он напишет:

Вот прядь волос, которую вы у меня просили, если этого недостаточно, я пришлю вам еще; она сама посылает их, очень тронутая вашей просьбой. Она так добра, так прекрасна, я обожаю ее еще больше за любовь к вам… Я смогу умереть счастливым, когда вы наконец встретитесь…

Ненависть, которую народ питал к «австриячке», безумно пугала шведа. Всю весну 1790 года он умолял Марию-Антуанетту готовиться к побегу из Парижа.

Королева, не забывшая оскорблений, которыми ее осыпали по дороге из Версаля, и чувствовавшая, что ярость народа растет с каждым днем, легко дала себя уговорить.

Но Людовик XVI отказывался покидать свою столицу.

– Король Франции не может бежать, – говорил он.

Понадобилось опасное и неприятное происшествие чтобы он изменил мнение.

В пасхальный понедельник толпа, узнавшая, что он отказался присутствовать на мессе, которую должен был служить священник, присягнувший на верность Учредительному собранию, бросилась на карету, отправлявшуюся в Сен-Клу [38]38
  Французский народ в тот момент начал изъясняться тем странным витиеватым языком, который породил стиль речи наших нынешних политиков. Некоторые заводилы осмелились сказать, что монарх покидает Париж, чтобы праздновать антиучредительную Пасху…


[Закрыть].

Два часа толпа хулиганов осыпала оскорблениями королевскую семью. Изумленный король услышал в свой адрес слова, совершенно его поразившие:

– Эй ты, жирная свинья!..

Тут он наконец осознал, что многие его подданные питают к нему настоящую ненависть…

Лафайетт спросил короля, не послать ли стражу разогнать толпу [39]39
  Лафайетт завоевал невероятную популярность, сражаясь за независимость США. Он был в это время идолом Франции, некоронованным королем Парижа. Он был избран депутатом от дворянства, стал командиром национальной милиции, а в 1790 году – генералом национальной гвардии.


[Закрыть].

– Нет, – ответил Людовик, – я не хочу, чтобы из-за меня пролилась кровь.

Крики толпы становились все более угрожающими, и король, открыв дверцу кареты, вышел и сказал тоном, увы, напоминающим господина Прюдома:

– Значит, вы не хотите, чтобы я уезжал… Ну что же, я останусь!

И он вернулся в Тюильри.

Тем же вечером королева вызвала Ферзена к себе в будуар.

– Дорогой Аксель, теперь король хочет уехать. Он дает вам полную свободу рук, целиком полагаясь на вас…

Это бегство было делом трудным, деликатным и опасным: необходимо было найти деньги, фальшивые паспорта, карету, лошадей, кучеров, охрану, провизию; нужно было договориться о смене лошадей по дороге, вывезти королевскую семью из Тюильри и доставить ее к границе.

Аксель, совершенно счастливый от мысли, что он может спасти любимую женщину от опасности, принялся за дело… с помощью своей любовницы Элеонор Салливан.

Дело в том, что страстная натура молодого шведа не могла довольствоваться платонической любовью к королеве, и уже больше года он состоял в связи с Элеонор Салливан, девушкой «с прошлым».

Вот как описывает ее Эмиль Боманн:

«Родившаяся в Лукке, в провинции Тоскана, Элеонора Франчн сделала карьеру, достойную самого Казановы. Ее отец был портным и одновременно танцором городского театра. В двенадцать лет она дебютировала как балерина; потом вышла замуж за Мартини, одного из своих партнеров. Она танцевала в Венеции, где ее увидел герцог Вюртембергский. Он безумно влюбился в молодую балерину, похитил ее и увез к своему двору в Штутгарт, сделав своей фавориткой. Она родила ему сына и двух дочерей. Потом герцог бросил ее, и она уехала, оставив ему детей. В Вене она танцевала перед Иосифом II и свела его с ума. Тогда императрица Мария-Тереза изгнала ее из города. Элеонор начала путешествовать по Германии, переезжая из города в город. В Кобленце она попалась на глаза королевскому министру шевалье д'Эгремону, и он увез ее в Париж. Там она некоторое время вела довольно жалкую жизнь, ей даже пришлось выйти на панель, чтобы не умереть с голоду. Немного позже она познакомилась с неким господином Салливаном, англичанином, который женился на ней!. Вместе они отправились в Индию, где он нажил огромное состояние. Но там Элеонор встретила Квентина Кроуфорда, младшего сына большой шотландской семьи, брата сэра Александра Кроуфорда, когда-то очень известного парижского повесы. Квентин воевал в Восточной Индии против Испании, а потом стал председателем крупной компании в Маниле. Он был богаче Салливана, да и характер у него был более легкий. Элеонор позволяет похитить себя (хотя вернее было бы сказать, сама толкает его на похищение). Они возвращаются в Париж, взяв с собой одну из дочерей Элеонор от герцога Вюртембергского, и поселяются в Клиши, в доме Руйе д'Орфей».

Именно тогда Ферзен и становится любовником неукротимой итальянки. Любовное искусство и опыт, накопленный ею в течение бурной жизни, так богаты, что молодой швед забывает с ней на некоторое время королеву…

Элеонор достала для Акселя часть денег, необходимых для организации побега королевской семьи. Ее сожитель, мистер Кроуфорд, сделал для Людовика XVI английский паспорт.

Элеонор не ограничила свою помощь деньгами. Под именем русской дворянки госпожи Корф она отправилась к каретнику Жану-Луи и заказала огромную берлину, которая могла вместить и монархов, и свиту.

Мастер немедленно приступил к работе, а любовница Ферзена, под именем баронессы Корф, отправилась в русское посольство за паспортами для Людовика и Марии-Антуанетты.

Подготовка заняла несколько месяцев…

БУРНАЯ БРАЧНАЯ НОЧЬ КАМИЛЛА ДЕМУЛЕНА

У Камилла никогда не было чувства смешного.

Литуан ПЕРРО

Пока мастер Жан-Луи трудился с утра до вечера в своей мастерской над каретой для спасения королевской семьи, неистовые журналисты с каким-то пьянящим чувством вседозволенности старались ввергнуть страну в кровь и огонь. Одним из самых отчаянных был Камилл Демулен, выпускавший газету «Французская и Брабантская революции». Между тем этот памфлетист вел такую жизнь, которая наверняка удивила бы его читателей, узнай они правду.

Утром, не успев даже встать с постели, он писал резкие, полные ненависти, напыщенные статьи; после обеда, обходя кафе, возбужденно требовал смерти для роялистов, тюрьмы для личных врагов, оскорблял Лафайетта, призывал поджигать дворцы и называл себя «фонарным прокурором»; но, когда наступал вечер, он возвращался домой, ложился в постель и плакал, как влюбленный школяр…

Всю ночь этот кровавый журналист, писания которого заставляли дрожать всю Францию (и Брабант), этот памфлетист, писавший: «Хватит сантиментов, станем Брутами, а если понадобится, и Неронами», – этот человек заливал слезами постель и стонал: «Люсиль! Люсиль, жизнь моя, сердце мое, я люблю тебя…» – и терзал подушку.

Уже два года Камилл, не переставая рыдать, ждал, когда господин Дюплесси согласится отдать ему руку своей дочери…

Два года он делал все, чтобы стать знаменитым и доказать свою значимость отцу Люсиль. Добиваясь этого, он забирался на столы и оттуда призывал людей к убийствам, писал статьи, как будто вышедшие из-под пера одержимого…

В августе его усилия были наконец вознаграждены: господин Дюплесси позволил Камиллу, о котором все теперь говорили, ухаживать за своей дочерью.

Обезумев от радости, журналист примчался в Бур-ла-Рен, где у семьи Дюплесси был загородный дом.

Увы, молодая женщина, романтичная по тогдашней моде, притворилась совершенно равнодушной и даже сухо оттолкнула его от себя, лишь бы испытать радость страдания…

Камилл Демулен вернулся домой в жалком состоянии. Отложив в сторону черновик статьи, в которой доказывал необходимость любить Родину всем сердцем и умирать за нее, как это делали спартанцы, он написал Люсиль печальное письмо.

«Ну что же, я склоняюсь перед своим несчастьем, я отказываюсь от надежды когда-нибудь обладать вами; слезы текут по моим щекам, и вы не помешаете мне любить вас. Пусть другие будут счастливы, видя и слыша вас. Небо любит их! А я, наверное, чем-то вызвал его гнев.»

К концу тон письма стал совершенно элегическим и отчаянным.

«Я хочу привыкнуть к мысли, что она никогда не будет моей, что она никогда не даст мне руку, что я никогда не буду отдыхать на груди Люсиль, никогда не прижму ее к своему сердцу. Останься один и смирись, несчастный Камилл, плачь остаток своей жизни, забудь, если сможешь, ее пение, ее игру на фортепиано, ее ласковые слова, ваши прогулки, ее письма и все те бесценные качества, которых ты не знаешь…»

Люсиль не ответила на это письмо, продолжая упиваться своими слезами. Начитавшись романов, она шла после обеда целовать дерево, на котором было вырезано имя Камилла, а вечером писала в дневнике все те слова, которые хотела бы сказать этому великому человеку, которого обожала.

«О, ты, живущий в глубине моего сердца, ты, кого я не осмеливаюсь любить, вернее, не осмеливаюсь признаться, что люблю, о, мой Камилл, ты считаешь меня бесчувственной. О, жестокий! Ты судишь меня, доверяясь своему сердцу, но разве твое сердце могло бы привязаться к бесчувственному существу? Хорошо же! Да, я предпочитаю страдать, лучше забудь меня. О Боже! Оцени же мое мужество. Кто из нас страдает больше? Я не осмеливаюсь признаться в этом даже себе. Я не хочу понимать, что чувствую к тебе. Ты говоришь, что страдаешь? О, я страдаю больше тебя! Твой образ всегда со мной, я ищу в тебе недостатки, нахожу их и люблю. Скажи мне, зачем все эти борения? Зачем я храню все в тайне даже от матери? Я хотела бы, чтобы она все узнала, догадалась, но не хочу говорить ей сама. О, пресвятое небо! К…., я дрожу, когда пишу первую букву твоего имени. Вдруг ты увидишь то, что я написала! Вдруг ты найдешь мой дневник? Ах, К…., должна ли я стать твоей женой?»

Госпожа Дюплесси, конечно, догадалась о тайне Люсиль. Однажды декабрьским вечером она рассказала обо всем мужу, и он со слезами на глазах дал согласие на брак.

Уже на следующее утро Камилл узнал эту радостную новость от своей бывшей любовницы [40]40
  В 1784 году он был любовником госпожи Дюплесси (см. т. 5).


[Закрыть]. Он кинулся к Дюплесси, вернувшимся на зиму в свою квартиру на улицу Турнон, и они разрыдались на груди друг у друга.

И Люсиль, с наслаждением терзавшая себя все эти четыре месяца, показала наконец свои подлинные чувства и кинулась на шею Камиллу.

На несколько мгновений журналист совершенно забыл о врагах революции…

Вечером, оставив работу, он написал письмо своему отцу:

«Сегодня, 11 декабря, наконец сбылись мои мечты. Счастье заставило долго ждать себя, но оно наконец пришло, и я счастлив, как только может быть счастлив на земле человек. Очаровательная Люсиль, о которой я рассказывал вам, которую люблю уже восемь лет, ее родители согласились на наш брак…»

Чтобы доказать господину Демулену, что счастье не приходит одно, Камилл сообщил отцу, что господин Дюплесси дает дочери сто тысяч франков приданого и столовое серебро на десять тысяч франков…

О, это состояние, эта любовь, надежда на счастливый семейный очаг уже изменили нашего революционера, превратив его в маленького, испуганного и подозрительного буржуа. В конце письма он добавил фразу, которая сильно удивила бы читателей его газеты: «Не навлекайте на нас ненависть завистников этими прекрасными новостями!..»

Свадьба состоялась 29 декабря 1790 года в Сен-Сюплис. Свидетелями Люсиль были Робеспьер и Себастьен Мерсье, свидетелями Камилла – депутат Жером Петион и Алексис Брюлар.

После церемонии кюре попросил новобрачного соблюдать отныне в его статьях уважение к религии.

Камилл с легким сердцем поклялся ему в этом перед шестьюдесятью свидетелями, собираясь, естественно, делать это только мысленно.

Я пришел туда не за тем, чтобы сказать «нет», – напишет он позже…

Священник долго превозносил достоинства улыбающейся невесты, которая была действительно очень хороша в своем розовом платье. Потом он обратился к Камиллу:

–…Вы внезапно стали знамениты в литературе, ваше имя останется в летописи революции…

Присутствующие увидели, как журналист побледнел и закусил губу. Робеспьер, стоявший рядом, толкнул его локтем и прошептал:

– Ну же, плачь, если хочешь, лицемер…

И Камилл разрыдался. Его примеру немедленно последовали все приглашенные, кроме, разумеется, Неподкупного, которого ничто не могло поколебать, даже сильное волнение…

Свадебный ужин состоялся на квартире, которую молодые супруги сняли в доме № 1 по улице Французского Театра (сегодня это дом № 38 по улице Одеон), на первом этаже.

Было много смеха и песен, а за десертом развеселившийся Робеспьер полез под стол, чтобы, по обычаю, снять с новобрачной подвязку [41]41
  Эта подвязка находится в музее Лаона. Вышивка выцвела, но еще можно разглядеть незабудки, сердечки и двух голубок, держащих девиз: «Соединим наши жизни».


[Закрыть]…

Кто бы мог тогда предсказать, что через два года все шестьдесят гостей этой свадьбы исчезнут, а самый галантный гость отправит на гильотину двух супругов?

* * *

Если верить близкому знакомому журналиста, его свадебная ночь была очень бурной.

«Как только ушел последний приглашенный, – пишет Антуан Перро, – супруги, торопясь воздать должное природному желанию, бросились в спальню с таким пылом, что уронили картину и раскололи на части кресло.

Люсиль разделась. Ее возбуждение было так сильно, что она разбила вазу, стоявшую на камине. В то же мгновение Камилл, нервничавший не меньше жены, неловким движением ноги разорвал брюки» [42]42
  Антуан Перро. Камилл Демулен и дантонистки.


[Закрыть].

Но эти мелочи не остудили пыла влюбленных, они кинулись на кровать и предались смелым ласкам.

Природа заговорила…

Увы! Камиллу пришлось нелегко: кровать была такой узкой, что ему приходилось одной рукой опираться об пол, чтобы довести дело до конца. В конце концов они просто упали на пол, съехав по покрывалу.

Несмотря на это досадное происшествие, супруги страстно желавшие друг друга в течение долгих двух лет, не остановились.

Пылая страстью, они проявили такую изобретательность, такую акробатическую ловкость, что внезапно кровать рухнула со страшным грохотом…

Уже занимался рассвет, когда усталые и счастливые Камилл и Люсиль уснули в совершенно разгромленной комнате.