Текст книги "Тайна покинутой часовни"
Автор книги: Гейл Уилсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Помедлив, Мэри молча кивнула.
Уже давно стемнело, только тонкий месяц изливал серебристый свет на землю.
Мэри коснулась ладонью рукава Ника. Кончики ее пальцев были по-прежнему перепачканы соком ягод, собранных, казалось, целую вечность назад. Его пальцы, длинные, загорелые и беспокойные, сжали ее кисть. В лунном луче слабо блеснуло кольцо с фамильным гербом, которое носил Ник. Заметив блеск, он снял кольцо и надел его на средний палец Мэри.
– Отнеси его моему отцу, если... Мэри кивнула.
– Я люблю тебя, Мэри Уинтерс, – прошептал Ник. – И всегда буду любить. Для меня ты дороже жизни.
Она вновь кивнула.
Тонкие пальцы сжались на его предплечье, она потянулась, чтобы коснуться губами его небритой щеки.
– Да сохранит тебя Господь, – шепнула она и отступила, позволяя исполнить другие клятвы, взывающие к его чести.
Ник вскочил в седло ловким и привычным движением. Под тяжестью седока жеребец заплясал. Придержав его, он коснулся горячей рукой щеки Мэри, а затем, пришпорив коня, галопом поскакал в сторону Лондона.
Долгую минуту Мэри стояла в тени часовни, прислушиваясь к затихающему стуку копыт. Наконец, когда ее окружила тишина, она повернулась и вновь вошла в часовню.
Заря, алые лучи которой проникли сквозь стекла витража, застала Мэри у алтаря. Солнце позолотило спутанные кудри девушки, лежавшей на лестнице, ведущей к алтарю. Она заснула после долгих ночных часов, проведенных в неустанных молитвах за Ника Стэнтона.
Глава первая
Февраль 1822 года
– Когда вернется папа? – Мальчик бережно укладывал обратно в коробку ярко раскрашенного деревянного солдатика в красно-синем мундире королевского конногвардейского полка.
Мэри Уинтерс, сидевшая в кресле у окна, сквозь которое в комнату лился тусклый свет уходящего зимнего дня, подняла голову, оторвавшись от вышивания. Прежде чем ответить, она отвела взгляд и отложила иглу.
– Может быть, сегодня. Смотря какие будут дороги.
– Хорошо бы он привез мне еще одного солдатика! – мечтательно протянул мальчик.
– Будь желания лошадьми... – негромко напомнила ему Мэри начало поговорки.
– ... тогда все нищие разъезжали бы верхом, – закончил мальчик.
Ему давно следовало понять, что не стоит тешить себя напрасными надеждами, подумала Мэри. Из своих многочисленных деловых поездок отец никогда не привозил сыну подарки. Игрушечного солдатика ему подарила сама Мэри.
Ей уже минуло двадцать пять лет, красота юности давно отцвела, из хорошенькой девушки она превратилась в миловидную женщину. Такой цвет лица, как у нее, был не в моде, да и сложение ее не пришлось бы по вкусу ценителям красоты, предпочитающим округлые формы. Блестящие темные кудри Мэри безжалостно зачесывала назад и прятала под кружевным чепцом.
Ее платье из коричневой саржи было лишено каких бы то ни было украшений и скрадывало очертания тела. Только синие глаза помогли бы ей снискать благоволение светского общества, попасть в которое, впрочем, она не стремилась. Мэри уже давно перестала мечтать об иной жизни. И, может быть, когда-нибудь...
Тут она решительно отмахнулась от воспоминаний и взялась за иглу. Если бы солнце зашло попозже, она сумела бы закончить работу уже сегодня. В отсутствие хозяина дома жизнь в нем текла гораздо более гладко. Мэри и ребенок довольствовались теплом камина и беседами, вспоминали об ушедшем лете. Никто ни к кому не предъявлял требований. Изнуряющее напряжение исчезало. Споры утихали.
Мэри вновь устремила взгляд на ребенка, склонившегося над игрушкой, и на миг зажмурилась, с ужасом ожидая возвращения хозяина. Казалось, никакими словами невозможно убедить этого человека, что его предложение неприемлемо. Мэри зябко поежилась и, хотя в комнате было тепло, плотнее закуталась в наброшенную на плечи шерстяную шаль. С ее губ сорвался вздох, и мальчик услышал его. Пухлые детские губы сложились в обаятельную улыбку.
– Что с тобой? – спросил он, пристально глядя на нее.
– Темнеет, у меня устали глаза. Мальчик потупился, водя пальцем по позолоте мундира солдатика.
– С тех пор как умерла мама, ты не любишь, когда он возвращается сюда, – произнес он.
Замечание ребенка застало Мэри врасплох, и она растерялась, не зная, что ответить.
– Ты ни в чем не виновата, – успокоил ее мальчик. – Иногда и мне не хочется, чтобы он возвращался.
Конечно, отец был слишком суров с ребенком, объясняя это тем, что возлагает на него большие надежды. Ее протесты обычно не помогали. Во время последнего наказания Мэри еле сдержалась, до крови прикусив язык, хотя мальчик не издал ни звука, съеживаясь от ударов трости.
– Не надо так говорить, – мягко упрекнула она, отложив вышивание и проведя ладонью по мягким, как шелк, волосам мальчика. – Он твой отец. И ты должен любить его. – Она понизила голос до шепота.
Малыш потупился, уставившись на игрушку, которую по-прежнему держал в руках. Худенькие плечи поникли, он молчал.
– Пожалуй, пора пить чай, – ласково произнесла Мэри. – Ты проголодался? – Она улыбнулась, и мальчик кивнул. – Вот и хорошо. Я тоже. По такому случаю мы сможем полакомиться сливками и лепешками.
Детские пальчики вновь прошлись по мундиру солдатика. Отблеск огня в камине играл на кудрях малыша, и они казались почти такими же золотистыми, как шевелюра гордого деревянного вояки.
Хозяин дома вернулся, когда уже совсем стемнело. Мэри заставила себя дождаться его, поддерживая огонь в камине.
Маркус Трейвик был преуспевающим торговцем – разумеется, по меркам того округа, где стоял его прочный кирпичный дом. Этот дом был выстроен по чертежам самого хозяина, не доверявшего выписанному из Лондона архитектору, потому его вид не доставлял никакого эстетического наслаждения, свидетельствуя об отсутствии вкуса.
Мэри сама отперла тяжелую дубовую дверь и впустила Маркуса в дом. Кроме нее, никто из слуг не жил в доме. Черную работу обычно выполнял седовласый солдат, потерявший на войне руку. Он был просто счастлив, получив это место.
Мэри подозревала, что Маркус нанял Боба Смитерса не из человеколюбия или патриотизма, а лишь потому, что увечье солдата в какой-то мере оправдывало жалкую плату, назначенную ему. Всю остальную работу по дому охотно и с благодарностью выполняла Мэри Уинтерс.
– Брр! Ну и холодно же нынче! – произнес Трейвик, стряхивая снег со шляпы на чисто вымытый пол прихожей. – В такую ночь хороший хозяин не выгонит из дому и собаку.
Мэри не ответила, помогая ему снять пальто и расправляя его на вешалке, чтобы просушить. За годы, проведенные в этом доме, она уже привыкла, что отвечать на замечания хозяина не обязательно. Торговец и не ждал ответа, и ничто не нарушало привычный порядок возвращения его домой. Потому Мэри молчала – из уважения к заведенному ритуалу.
Избавившись от верхней одежды, Трейвик прошел в гостиную, к желанному теплу камина. Стоя в дверях, Мэри наблюдала, как он вытянул загорелые руки над приветливым пламенем. Краснота обветренной кожи была заметна даже в полутемной комнате. Маркус Трейвик никогда не надевал перчаток и называл слюнтяями мужчин, которые носили их.
Мэри дождалась, когда Трейвик повернется к ней, и спросила:
– Вы позволите мне уйти, мистер Трейвик, или вам нужно что-нибудь еще?
Иногда вечерами он просил принести ломоть хлеба с сыром, в другой раз – стакан крепкого портвейна, графин которого хранился в буфете. Бывало, он просто отпускал ее, и в таких случаях Мэри с благодарностью стремилась улизнуть.
– Нет, Мэри, спасибо.
Она повернулась, чтобы уйти, но он вдруг заговорил вновь, и тугой бутон страха, который Мэри носила в себе последнее время, распустился, вызвав тошноту.
– Я хочу лишь услышать ответ на свой вопрос, который ты, должно быть, уже успела обдумать.
Мэри помедлила минуту, овладевая собой, прежде чем вновь повернуться лицом к мужчине, стоящему перед камином. Этот разговор возобновлялся на протяжении двух последних месяцев, и ее ответ оставался одним и тем же. Но Трейвик всегда делал вид, что ей необходимо время, чтобы как следует обдумать его предложение.
– Я не могу стать вашей женой, мистер Трейвик. Мне казалось, вы уже поняли это.
– Ты живешь в моем доме, Мэри. По округе уже ходят слухи.
– Сплетники рады любому поводу посудачить и послушать друг друга. Я живу в вашем доме уже больше шести лет, сэр. Я – гувернантка вашего сына.
– Это так, – подтвердил Маркус Трейвик, и его толстые губы насмешливо зашевелились. – И тем не менее, – не останавливаясь, продолжал он, словно не слыша ее возражений, – в этом же доме жила моя жена, пока не скончалась два месяца назад. Когда она была жива, повода для сплетен не находилось. Но теперь все изменилось – надеюсь, ты это понимаешь.
Мэри Уинтерс держала в объятиях хрупкое, как тростинка, тело Абигейл Трейвик, когда та испустила последний вздох. Здоровье у нее отняли слишком частые выкидыши и опухоль, словно в насмешку выросшая у нее в чреве вместо ребенка, о котором так мечтала Абигейл. Единственным исходом этого роста могла быть смерть.
Абигейл Трейвик, давно ставшая немощной, а перед смертью лишенная возможности даже встать с постели, умерла так, как жила – тихо, в обществе Мэри Уинтерс и светловолосого мальчика, который часами просиживал у нее в ногах на одеяле.
Втроем они потихоньку болтали и смеялись, замолкая сразу же, как только мистер Трейвик возвращался из своих частых деловых поездок. Мэри с мальчиком удалялись в уют натопленной детской, спасаясь от звуков, всегда сопровождавших возвращение хозяина.
– Мне нужна жена, Мэри, а мальчику – мать. Тебе решать, хочешь ли ты занять это место.
Ему нужна женщина, способная удовлетворить потребности его плоти, и не какая-нибудь, а именно она, Мэри! Об этом она давно уже догадалась. Впервые Трейвик стал оказывать бесстыдные знаки внимания еще до смерти жены – словно невзначай касался ладонью руки Мэри или бедра, призывно улыбался, окидывал ее жадными взглядами.
Однако он не прекращал супружеские визиты к Абигейл – даже тогда, когда она окончательно исхудала и лежала изможденная и бледная. Мэри знала, что происходит во время этих визитов, видела свидетельства его страсти – темные пятна на теле умирающей женщины, о которой она заботилась, нежно омывая истощенные руки и ноги и одевая ее в красивые ночные рубашки перед очередным приездом мужа.
Наконец, когда Мэри собралась с духом и задала давно мучивший ее вопрос, Абигейл отвела глаза.
– Он мой муж, – негромко ответила она. – Таков мой долг. Я не могу отказать ему, Мэри. Это его право.
Мэри Уинтерс кивнула, заботливо укрывая тонкую, как соломинка, руку теплым одеялом.
– Ты же знаешь, Мэри: стоит мне подать знак – и от желающих не будет отбоя, – напомнил Трейвик, заставляя ее вернуться в настоящее, к вопросу, на который она не могла ответить согласием.
Он говорил правду. Трейвик был состоятельным торговцем, еще не старым, рослым, крепким. Брак с ним для старой девы Мэри Уинтерс, по мнению окрестных жителей, был бы блестящей партией. Даже багровое лицо Трейвика и его рачьи глаза грязноватого оттенка не отпугивали женщин, горевших желанием стать хозяйкой дома, в который Мэри вошла шесть с лишним лет назад.
За эти годы бразды правления постепенно перешли из хрупких пальцев Абигейл Трейвик в сильные руки Мэри. И теперь она не могла даже представить себе, что здесь появится другая женщина. Немыслимой ей казалась и необходимость воспитывать мальчика вместе с другой женщиной. Вряд ли между новой женой Трейвика и Мэри установится дружеское взаимопонимание, как это было при Абигейл.
– Можешь уйти или остаться. Тебе решать, Мэри, – продолжал Трейвик. – Это твое право. Но если ты предпочтешь остаться, тебе придется стать моей женой, иначе...
– Я должна уйти? – с ужасом переспросила Мэри. Неужели он хотел сказать, что...
– Вряд ли другая женщина захочет делиться с тобой своими обязанностями по дому, как делала Абигейл. Ты же знаешь, ее здоровье оставляло желать лучшего, но другая...
Он не договорил: намек был ясен – без слов. Любая другая женщина наверняка пожелает стать в доме полновластной хозяйкой и взять на себя не только домашние хлопоты, от которых Мэри отказалась бы с радостью, но и воспитание ребенка.
– А как же Ричард? – осмелилась спросить она. Этот вопрос тревожил ее больше остальных. Она увидела, как толстые губы Трейвика растянулись в понимающей улыбке.
– Неужели ты думаешь, что я забыл про Ричарда, Мэри?
– Даже если вы женитесь вновь, Ричарду понадобится гувернантка. Молодой жене вряд ли захочется самой воспитывать ребенка от предыдущего брака.
– Особенно если у нее будут свои дети, – добавил Трейвик.
Об этом Мэри не подумала. Все эти годы она знала, что находится во власти Трейвика, и вместе с тем понимала, что Абигейл Трейвик никогда не произведет на свет сына, о котором мечтает ее тщеславный муж.
Супруги Трейвик поженились за пять лет до того, как в их доме появилась Мэри. За это время на кладбище выросло восемь холмиков с надгробными камнями, на которых была начертана фамилия Трейвик. Малыши рождались мертвыми, но каждый раз, вынашивая их, Абигейл расцветала от счастья, уверенная, что уж на этот раз она подарит мужу долгожданного наследника. Навязчивое желание Трейвика иметь сына, который унаследовал бы его фамилию, стало спасением для Мэри.
– И кроме того, – продолжал он, – Ричард уже подрос. Пора отправлять его в школу.
– Он еще ребенок, – возразила Мэри, но тут разгадала намерения хозяина: избавиться от мальчика, которого он согласился назвать своим шесть лет назад, и заменить его родным теперь, когда смерть больной жены развязала ему руки. Мэри могла бы стать его новой женой и родить ему сыновей, а заодно позаботиться и о Ричарде, но...
– Решай, Мэри. Ты согласна стать моей женой и по-прежнему жить здесь, в этом доме, который ты наверняка привыкла считать своим? Согласна заботиться о Ричарде как о родном сыне?
В последнем вопросе вновь прозвучал саркастический намек. Упоминать об истине вслух было незачем – оба знали о ней. Мэри отдала Трейвику своего сына, а взамен он позволил ей жить в этом доме, заботиться о ребенке и женщине, которая охотно поверила, что ей наконец-то удалось выносить и в положенный срок родить живого малыша.
Абигейл Трейвик питала к Ричарду безграничную материнскую любовь, но была, достаточно великодушна, чтобы делиться «своим» сыном с тоненькой молчаливой девушкой, которая поселилась под крышей ее дома и со временем стала ее единственной подругой.
– Вы же знаете, я не могу оставить Ричарда, – произнесла Мэри.
– Тогда и думать не о чем. Я буду снисходительным мужем, Мэри. Ты же знаешь, Абигейл не заслуживала лучшего обращения.
Мэри вспомнились громадные синяки и шум, который иногда долетал до ее комнаты. Почему она все-таки колеблется? Ведь ей и без того пришлось пожертвовать слишком многим. Осталось лишь капитулировать физически. Мэри охотно вынесла бы любые муки, только бы защитить своего ребенка. Достаточно было просто молчать, чувствуя, как в темноте над ней нависает тело Трейвика...
И вместе с этой мыслью к ней вернулись воспоминания о лесной поляне, о красивом и сильном теле человека, которого она любила целую вечность назад. О полутемной часовне, где она произнесла клятву, соединившись с ним вечными узами.
– Не могу... – прошептала она.
Рука Трейвика с тупыми короткими пальцами вдруг легла на щеку Мэри. Ладонь была мягче, чем ее руки, давно загрубевшие от грязной работы. Но Мэри и в голову не приходило роптать на судьбу: она была благодарна уже за то, что у нее и мальчика есть еда, теплая одежда и крыша над головой, защита и от зимнего ветра, и от жестоких сплетен. Трейвик не скупился: несмотря на свою неотесанность, он исправно выполнял условия сделки.
– Подумай хорошенько, Мэри, – посоветовал он, медленно проводя пальцами по гладкой белой шее до плеча, вкрадчиво касаясь большим пальцем груди.
Мэри с трудом сдерживала дрожь. Заметив это, Трейвик понимающе улыбнулся.
– Как следует подумай о том, чего ты хочешь. И о том, чем ты согласна пожертвовать. Ричард вряд ли сумеет свыкнуться с суровыми школьными порядками. Их не всякий выдержит. Я даже слышал о ребенке, который повесился. Говорят, он был слишком впечатлительным. Но если бы у Ричарда появились братья, пожалуй, я согласился бы нанять домашнего учителя.
Мэри молчала, смело глядя в глаза Трейвику и покорно принимая его ласки. Очередная улыбка хозяина показалась ей зловещей.
– Не забудь подбросить дров в камин, Мэри, – напомнил он и грубо сжал ее плечо.
Затем он взял с буфета хрустальный графин с портвейном. Не оборачиваясь, она слушала, как его шаги затихают вдалеке, у двери комнаты, которую прежде занимала Абигейл.
Только после того, как хлопнула дверь, Мэри позволила себе расслабиться и глотнула воздуха, словно задыхающийся бегун. Она подошла к камину и засмотрелась сквозь пелену слез на золотистые языки пламени. Опомнившись, она сморгнула предательскую влагу.
Отец часто уверял Мэри, что каждому отпущено ровно столько страданий, сколько он способен вынести. Впервые в жизни Мэри Уинтерс задумалась о том, хватит ли ей решимости и сил, чтобы преодолеть и это испытание.
Ее разбудил холод, и она съежилась, пытаясь согреться. Должно быть, огонь в камине потух, сонно подумала она и попыталась укрыться старым стеганым одеялом, но наткнулась на что-то теплое, живое и вскрикнула.
Казалось, ей привиделся страшный сон. Руки Трейвика, подобные огромным красным паукам, шарили по ее телу. Одна ладонь поползла вверх, огромное колено втиснулось между ее ног, рука проникла под подол ночной рубашки, холодя разгоряченную сном кожу бедер. Мэри хотела закричать, но вовремя остановилась: Ричард, спящий в соседней комнате, может испугаться.
– Нет! – прошептала она, отталкивая незваного гостя обеими руками. Она с силой сжала ногами его колено, но тут же поняла, что ей не удастся остановить его губы, тянущиеся к груди. Трейвик сжал губами ее сосок, и Мэри в испуге повернулась на бок, пытаясь сбросить массивное тяжелое тело. Неожиданное движение застало Трейвика врасплох, и эта маленькая победа придала Мэри силы и решимости. Он не имеет никакого права прикасаться к ней!
Свободной рукой он обхватил ее запястья и запрокинул ей руки за голову. Вторая рука под тканью рубашки неумолимо двигалась к цели.
– Нет! – повторила она.
– Тише, Мэри, – прошептал он, касаясь губами ее щеки. От него пахло вином и потом.
– Не надо! – взмолилась она и напряглась всем телом, пытаясь оттолкнуть его.
– Ты разбудишь ребенка! – хрипло предостерег он. Трейвик вновь нашел ее губы и просунул между ними язык. Мэри содрогнулась от тошнотворного привкуса вина. Язык Трейвика был большим и сильным, как и его тело, и Мэри чуть не поперхнулась. Между тем пальцы Трейвика продолжали исследовать потаенные местечки ее тела, причиняли боль, впиваясь в нежную плоть бедер. Это была не ласка, а пытка. Мэри вспомнились синяки и царапины, не сходившие с хрупкого тела Абигейл.
Вместе с мыслью о собственной беспомощности к ней вдруг явились непрошеные воспоминания о пальцах Ника Стэнтона, с нежным благоговением скользивших по ее телу. Но то, что происходило с ней сейчас, ничем не напоминало любовь. Это было оскорбление, и Мэри поняла, что, даже если о случившемся никто не узнает, ее до конца жизни будут терзать угрызения совести – за то, что она нарушила клятву. «Пока смерть не разлучит нас...»
Она с силой прикусила язык Трейвика, ворочающийся у нее во рту, ощутила привкус крови и желчи, подкатившей к горлу. В рот, наполненный смрадным дыханием Трейвика, ворвалась живительная струя воздуха.
– Нет! – громко произнесла она и решительно дернулась, не позволив ему завладеть тем, что принадлежало другому. – Уходите отсюда! – велела она. Внезапно пальцы Трейвика на ее запястье разжались: боль от укуса заставила его ослабить захват. Приставив ладонь к груди Трейвика, Мэри оттолкнула его, согнула ноги в коленях и попыталась сбросить.
Удар, который пришелся по носу и губам Мэри, был почти беззлобным: Трейвик нанес его, словно пытался прихлопнуть назойливую муху. Но его сила была так велика, что Мэри оцепенела. Она вновь почувствовала привкус крови – на этот раз ее собственной, сочащейся из разбитых губ. Боли она не ощутила, но потрясение заставило ее вскрикнуть. Еще никогда ее никто не бил.
Ни Мэри, ни Трейвик не услышали скрип отворившейся двери.
– Что ты делаешь с Мэри? – донесся с порога возмущенный голосок Ричарда.
Руки Трейвика замерли. Приподнявшись, он машинально оглянулся через плечо.
Неужели он ударит ребенка? – с ужасом думала Мэри, отчетливо представляя взметнувшуюся в воздух трость. Паника придала ей сил, и какой-то первобытный инстинкт выживания подсказал, что делать. Она вскинула ноги и нанесла удар ступнями в грудь Трейвику, отбрасывая его в сторону.
Трейвик не ожидал нападения, однако он оказался более ловким, чем можно было предположить, и каким-то чудом ухитрился встать на ноги. Но равновесие он не удержал и неуклюже попятился в тщетной попытке выпрямиться.
Женщина и ребенок молча наблюдали, как Трейвик повалился навзничь, в сторону камина, в который Мэри подбросила дров перед сном. Он с силой ударился головой о край каминной доски и рухнул затылком прямо на камни перед очагом.
От удара его голова подпрыгнула, и щека его очутилась на черной железной подставке для дров. По спальне распространилась вонь паленых волос и кожи.
Ошеломленная неподвижностью Трейвика, Мэри не сразу поняла, что означает этот запах, но вскоре опомнилась, спрыгнула с разворошенной постели и упала на колени перед камином. Схватив за волосы, она с трудом оттащила грузного мужчину подальше от раскаленного металла, задыхаясь от усилий.
Ее мозг сверлила единственная страшная мысль: она совершила преступление! Убила человека, и не просто человека, а хозяина дома, приютившего ее и ребенка. Склонившись над массивным телом Маркуса Трейвика, задыхаясь от запаха паленой кожи и волос, наполнявшего холодную темную спальню, она вдруг почувствовала прикосновение детской руки к плечу.
– Он умер? – спросил мальчик.
– Не знаю, – прошептала Мэри. Она и вправду не знала, как объяснить ребенку то, что он увидел.
– Если бы он не упал, я бы ударил его и убил, – яростно выпалил Ричард, и Мэри, в первый раз подняв голову, заметила, что он сжимает тонкими пальчиками ручку кочерги из детской. – Я отомстил бы за тебя!
От любви у Мэри перехватило дыхание, она схватила в объятия маленького воина, стоящего рядом.
– Не надо, – прошептала она, касаясь губами светлых кудрей, на которых играл отблеск огня. – Нельзя убивать людей, нельзя даже желать им смерти.
Ее постигла кара за гордыню! Она желала Маркусу Трейвику смерти, и ее желание исполнилось. Такова плата за ее грех. А может, за все грехи, думала Мэри, крепко прижимая к себе Ричарда и не зная, за что еще ей придется платить.
