Текст книги "Очень опасная игра"

Автор книги: Гэвин Лайл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4

Целых одиннадцать дней погода оставалась хорошей, и нам удалось провести обследование зоны в шестьсот квадратных миль, прежде чем самописец магнитометра опять задурил и стал рисовать одни грязные каракули.

Я отвез прибор в Рованиеми и поручил Микко приводить его в чувство, а сам целый вечер возился с графиками магнитометра и сцинтиллометра, стараясь выяснить, не попался ли нам никель.

Я не специалист по горному делу, но умею достаточно хорошо разбираться в графиках и в состоянии определить, пролетал ли я над горой, состоящей на девяносто процентов из никеля, или же в этом районе абсолютно ничего не было. Подтвердилось последнее.

Графики и крупномасштабную карту я упаковал, предполагая отправить их рейсом в 6.45 на «Дакоте», чтобы теперь могла огорчаться и компания «Каайя».

Утро я провел, делая покупки. Разыскал дробовик 12-го калибра, прошедший через руки как минимум пятнадцати владельцев, за 27 500 финских марок – чуть больше тридцати фунтов. Изготовлен он был в Лондоне, и продавец пытался втолковать мне, что некогда то ружье принадлежало английскому лорду-спортсмену. Он понапрасну терял время, демонстрируя свое красноречие: просто это была самая дешевая двустволка в лавке. Что еще можно было сказать о дробовике? Стволы казались прямыми и ударники щелкали, когда я нажимал курки. В том, что оно не рванет мне в лицо, убеждали следы недавнего пользования им. Финны не держат ружей, как, впрочем, и всех других вещей, если не намерены ими пользоваться. Затем закупил для Хоумера все в соответствии с его списком и ближе к полудню вылетел его навестить.

За прошедшие двенадцать дней я пять раз садился на озеро, но ни разу не обнаружил каких-либо признаков его присутствия там. Правда, искать я не ходил. Теперь большая часть обследуемого района находилась южнее Вариойоки – и в разговорах с Микко даже не упоминал об озере.

Не по какой-то особой причине, а просто из-за смутного ощущения, что, поделившись с Хоумером своей тайной, я должен хранить и его тайну.

Особых резонов считать, что у него имеются секреты, у меня не было, по-видимому, просто в силу каких-то обстоятельств он вынужден был удалиться в пустынный уголок Финляндии – скорее из желания оказаться подальше от людей, нежели поближе к медведям. Перед отлетом я зашел на почту в Рованиеми. Для Фредерика Уэллза Хоумера там ничего не было.

Стоило мне сделать круг над его хижиной, как через десять минут после моей посадки он уже был у озера.

Хоумер вышел из сосняка в охотничьей куртке со вставками толстой кожи на плечах, защищавшими ткань от трения ружейного ремня, в саржевых бриджах, охотничьих ботинках и, разумеется, с «Парди-300». Я помахал ему рукой и крикнул:

– Как дела? Не возражаете, если я перекушу с вами?

Он улыбнулся так, словно действительно рад был меня видеть, и сказал:

– Буду очень рад, сэр. Пойдемте в мою резиденцию.

– Ну как вам хижина?

– Вполне нормально, сэр. Кое-где пришлось проконопатить мхом от сквозняков и дождя, но срублена она на совесть. Тут добротно строят.

– Отлично.

Я уже выгрузил на берег коробки с продуктами. Он распаковал их, рассортировал и отложил две.

– Захватим эти, если вы не против мне помочь.

– Сочту за честь.

И тут я, вспомнив о своем приобретении, полез обратно в «Бивер».

– Что вы думаете об этой штуке, имея в виду, что пользоваться ею будут только в исключительных обстоятельствах?

– Вы из него стреляли?

Я отрицательно покачал головой. Он взял ружье, легко переломил его, заглянул в стволы, щелкнул замком, немного повертел его в руках, попробовал навскидку. Еще раз проделал все снова, затем кивнул:

– Весьма надежное оружие, сэр. Для меня немного длинновато ложе, ружье явно делалось для человека с более широкими плечами, но должен сказать, вам оно как по заказу. Конечно, вы не сможете как следует его почувствовать, пока не обстреляете, но, думаю, в экстремальной ситуации оно вас не подведет.

В экстремальной ситуации мне однажды уже довелось оказаться, и в весьма серьезной, вспомнилось мне. Забрав ружье, я сунул его обратно в кабину, после чего мы подхватили по коробке и зашагали к хижине.

– Совсем забыл спросить, – спохватился я, – как дела с антимедвежьей кампанией? Я переброшу вас еще куда-нибудь, если ошибся насчет этого места.

– Вы доставили меня точно куда надо, сэр. Я встретился с тремя и добыл одного.

– Что же произошло с двумя другими?

– Первой была медведица, сэр, а ко второму я не смог подобраться достаточно близко, чтобы стрелять наверняка.

После этого мне оставалось только умолкнуть и сосредоточиться на своем ящике.

До хижины мы добрались минут через двадцать. Ее, должно быть, построили лет пятьдесят назад. Простой квадратный сруб из полуошкуренных сосновых бревен, рубленных внахлест. Скат крыши образовывали те же самые нетесаные бревна, плотно проложенные мхом, который теперь разрастался по собственной прихоти. Дверь находилась на лицевой стене хижины, окно – на противоположной. Прочее благоустройство зависело исключительно от самих обитателей.

Хоумер проследовал в дальний угол и принялся хлопотать возле ящиков, вернувшись затем ко мне с тарелками, столовыми приборами и примусом. Вдоль стены справа на подстилке лежал свернутый стеганый нейлоновый спальный мешок защитного цвета; сложенные под окном один на другой четыре чемодана служили столом. Единственным нововведением в хижине за двенадцать дней его пребывания здесь были вбитые в стенку над спальным мешком крючки для ружей.

– А где же добытый вами медведь? – полюбопытствовал я. – Может, хотите, чтобы я отвез шкуру для выделки? Пару раз я делал это для других охотников.

– Я не храню трофеи, сэр. Это моя особенность. Я считаю, что животное, особенно такое благородное, как медведь, заслуживает быть должным образом похороненным.

– Так вы его похоронили?

– Да, сэр. Вы знаете, что лапландцы, убив медведя, совершают особый обряд, обращаясь к отлетающей душе животного с просьбой простить их. Они охотятся ради добычи, пищи и одежды. Естественно, у меня цель иная. И я не испытывал необходимости в каких-то искупительных церемониях. Простите, вы, должно быть, знаете о лапландских обычаях гораздо больше меня, сэр.

Я ничего подобного о лапландцах прежде не слышал. У местных жителей не было необходимости прибегать к моим услугам. Хоумер же, по всей видимости, всего лишь начитался книжек о Лапландии. Но каким образом, черт возьми, можно убедить приятелей в своем клубе, что добыли медведя, если его шкура не лежит у вас в кабинете перед камином? Может, он не придавал этому значения или просто не нуждался в доказательствах? В конце концов я все-таки поверил, что одного-то медведя он точно подстрелил.

Я еще раз огляделся в хижине. На одном из штабелей коробок были аккуратно сложены стопкой футляры из темно-зеленой конской кожи, явно изготовленные на заказ. Здесь они служили их хозяину подставкой для бритвенного прибора. Наверху красовался несессер из темной свиной кожи и футляр с парой так называемых «армейских» расчесок для волос, прозванных так, вероятно, за то, что обладали едва ли не двойным количеством ненужных причиндалов и требовали гораздо больше усилий, чем нормальные. Вопреки укоренившемуся во мне за долгие годы отвращению к любому вынюхиванию и подсматриванию, я приоткрыл крышку несессера. Обычная безопасная бритва стоимостью в три шиллинга, крем для бритья, зубная щетка, помазок с ручкой из слоновой кости, украшенной двумя толстыми серебряными пластинами. Может ли серебро окисляться в воде? Скорее всего нет, раз этот тип пользуется украшенной им кисточкой для бритья.

Я занялся изучением натуры Хоумера по принадлежащим ему вещам. Таким путем можно многое проведать о человеке, если только знать точно, на какие предметы следует обратить внимание. Пока что единственными ориентирами служили Сент-Джеймс-стрит и лесная глушь. Но при более внимательном рассмотрении личность Хоумера оказывалась куда сложнее. У него все было самое превосходное, самое изысканное. И это все, что можно было сказать о его вещах. Они не несли на себе печати личности владельца. Да он и не пытался придать своим вещам некую индивидуальность или личностный характер. Но в то же время он отнюдь не казался эдаким закоренелым холостяком, который лепит свои инициалы на все и вся.

Я вышел наружу. Хоумер разжег печку, и теперь открывал консервы.

– Надеюсь, вы не против трапезы на свежем воздухе, сэр? – спросил он. – Я пользуюсь противомоскитной пастой.

– Я тоже. Здешние комары не являются переносчиками малярии, но кровопийцы отъявленные. Одну вещь вы не упомянули в своем списке, но я ее все-таки привез.

Из кармана брюк я извлек бутылку шотландского виски в форме фляжки. Хоумер улыбнулся и отрицательно покачал головой:

– Боюсь вас огорчить, сэр, но я не пью. Вы же не смущайтесь, если не возражаете, могу предложить вместо стакана консервную банку.

Я пожал плечами и налил себе обычную для ленча дозу.

Хоумер приготовил тушеную солонину, печеные бобы, красный перец, после чего последовали консервированные персики и кофе из кофейника, видимо, уцелевшего во время гибели Помпеи.

Мы ели молча. Я управился первым и, закуривая, судорожно придумывал, о чем бы мне таком заговорить нейтральном, наподобие: «Хорошая погода, верно?», или «Черт побери, как это вам удалось так разбогатеть?» – когда он сказал:

– Вы, кажется, обмолвились, что еще не стреляли из вашего ружья?

– Так точно.

– Полдень – самое время. Не желаете спуститься к озеру попробовать?

– С огромным удовольствием.

Я допил виски. Он сложил чашки и тарелки в парусиновое ведро с водой, снял со стены ружье и патронташ для дробовика. Я взял коробку с пустыми банками, и мы двинулись в путь.

Пока я доставал ружье из «Бивера», Хоумер выбрал плоскую скалу, которая вдавалась в воду.

У меня было несколько собственных патронов, и я их зарядил, прежде чем он успел предложить свои. Хоумер захватил с собой все, что было у него для дробовика. Потом поднял обрубок высохшего дерева.

– Не возражаете, если будем стрелять по этой мишени? Может, предпочитаете, чтобы вначале попробовал я?

– Но я сам выбрал это ружье. Давайте уж ему позволим рвануть мне в лицо, – возразил я.

Он кивнул и забросил деревяшку в воду ярдов на тридцать. Я напомнил:

– Я говорил вам, что должен быть в городе до захода солнца, не так ли? – Вскинул ружье и спустил курок.

Прошло немало времени с тех пор, как я стрелял в последний раз, и теперь поймал себя на том, что, вместо того чтобы целиться, впился глазами в мушку и ждал ее рывка. В результате продолговатое пятно взбаламученной воды оказалось гораздо дальше мишени. Я покосился на Хоумера. Он сосредоточенно вглядывался в круговорот от дроби, словно пытаясь что-то вычислить. Я вскинул ружье и выстрелил еще раз.

Теперь заряд накрыл деревяшку, рассыпав по воде вдоль линии выстрела рябь с расходящимися кольцами.

Хоумер кивнул и сказал:

– Кучность неважная, но я уверен, это то, что надо. Оно… оно, как я полагаю, будет очень эффективно на расстоянии, которое вас интересует. Конечно, вы стреляли прежде, сэр, мне это очевидно.

– Очень давно, далеко отсюда и в несколько иную цель.

– Можно я? – спросил он, и я передал ему ружье, не забыв переломить стволы.

Он перезарядил его, я бросил банку в воздух, и он сшиб ее на лету. Запросто, как бы играючи. Не было ничего сногсшибательного в том, как он это сделал, ничего такого, что можно было бы назвать стилем стрельбы. Стиль – это для сцены. Настоящий охотник просто прицеливается и стреляет.

Я бросил вторую банку, он сбил и ее тоже. Я спросил:

– Где это вы так набили руку? У вас в Вирджинии?

– Так точно, сэр. – Он вернул мне ружье и в свою очередь подбросил банку. Я выстрелил, когда она оказалась на подходящем расстоянии. – Так получилось, что я из семьи, владевшей некоторым количеством земли.

– Теперь ее нет?

Я передал ему ружье.

– Мои родители умерли, сэр. Теперь земля принадлежит мне.

– Вы рассказывали, что проводите время, охотясь и путешествуя. А книги вы не пишете – об этом или о чем-нибудь еще?

– Нет, сэр, я не пишу книг. Я люблю только охоту.

Он сделал пару выстрелов.

– Достаточно категорично заявлено, – заметил я, – сам я не нахожу в ней особой привлекательности, но кто знает…

– Вы принципиально против охоты, сэр?

Я быстро взглянул на него, так как эти слова прозвучали непривычно резко в его устах.

– Я? Нет. Я просто никогда не думал об этом.

Он поспешно кивнул:

– Естественно. У всех находятся для размышлений вещи поважней. Жизнь, которая тратится на охоту, особой ценности не представляет.

– Сожалею… – пробормотал я. – Я не имел в виду…

Он не был раздражен или рассержен. Он просто стоял и внимательно вглядывался в даль поверх озера.

В перерывах между нашими выстрелами вокруг царила мертвая тишина. Ветра не было, и вода лишь плескалась у подножия нашей скалы, не забрызгивая ее. Вдоль берега росли ели – тощие доходяги, чудом извлекавшие скудное пропитание из каменистой почвы; изредка встречались уже погибшие деревья серовато-зеленого цвета, покрытые чем-то вроде грибовидной плесени и ожидавшие зимы, чтобы окончательно свести счеты с жизнью.

– Я вам даже завидую, сэр, – мягко заметил Хоумер. – Трудно поверить, что стать пилотом вам было написано на роду. Скорее всего, это ваш собственный выбор. У меня же никогда не было возможности выбирать. Как оказалось, мое появление на свет было обусловлено необходимостью в будущем управлять большим куском Вирджинии и некоторым количеством недвижимости.

Может, я и вправду стал пилотом по собственной воле, но никто и не предлагал мне альтернативу в виде половины Вирджинии. Однако я предпочел умолчать об этом.

Между тем Хоумер продолжил:

– Я обнаружил, что такая жизнь для меня не представляет интереса или я просто не приспособлен к такой жизни. Так что, когда родители умерли, у меня уже не было необходимости делать вид, что меня это хоть в малейшей степени интересует.

– Вы все продали?

– Нет, сэр. Мне повезло – моя сестра вышла замуж за человека, который по призванию стал специалистом в этом деле. И я предоставил им всем заниматься.

– А сами отправились охотиться.

– Вот именно, сэр. – Он неожиданно улыбнулся. – Полагаю, что для домашних я являюсь источником дополнительных хлопот.

– Где вы еще успели побывать?

– В самых обычных местах, где доступна игра по-крупному. В Африке, где есть львы, носороги, водяные буйволы, слоны и некоторые виды крокодилов. Затем в Индии и в Непале – там тигры; на Аляске меня интересовал кадьяк – североамериканский бурый медведь. Ну и еще в Южной Америке. В Англии, естественно, я был совсем недолго.

– Можете назвать какого-нибудь зверя, на которого вы еще не охотились?

Он слабо улыбнулся:

– Из животных, входящих в категорию так называемых «опасных», – нет, ну, исключая, конечно, змей и все подобное.

– Отстрел медведей, видимо, завершает этот список? Что дальше?

Хоумер уже не улыбался.

– Трудно сказать, сэр, – тихо проговорил он. – Мне кажется, я завершаю дело своей жизни. – И передал мне дробовик.

– Берите свое ружье, – сказал я, – и начинаем очередной раунд.

Он не проявлял былого энтузиазма, вероятно опасаясь, что его отличная стрельба может быть расценена мною как бахвальство. Но если он и впрямь так искусен в стрельбе, я с удовольствием буду смотреть.

– Идите вперед, – сказал я и снова закурил, пока он заряжал ружье и доставал из коробки банки.

– Я буду бросать, – предложил я, – а вы стреляйте.

Попасть в летящую банку из тяжелого ружья не так-то легко, как это происходит в ковбойских фильмах. Поразить ее при резком изменении траектории – таком, как произойдет, если я попаду в нее из дробовика, – в тысячу раз сложней. На это способен один стрелок из миллиона.

Я взглянул на Хоумера, желая убедиться, что он меня понял. Он одарил меня равнодушным невинным взглядом и передернул затвор.

Я бросил банку, и он неожиданно сказал:

– Ваш выстрел.

Я чертыхнулся, выстрелил и попал. Банка сбилась со своей дугообразной траектории. Он вскинул ружье, повел его за целью какую-нибудь долю секунды и выстрелил – банка снова рванулась в сторону.

Один из миллиона.

Дробовик у меня был опущен, поэтому я выстрелил от бедра. Банка замерла на мгновение в воздухе и рухнула в воду. Эхо выстрелов прокатилось по озеру подобно хлопкам двери в другом конце барачного коридора. Клочки дыма от выстрелов висели между нами. Мы скалились через них друг на друга.

В стрельбе было нечто прекрасное, очень простое и задористое. Вы попадаете или промахиваетесь. Неудача, старина, или чертовски хороший выстрел – и вы можете пить чай с герцогиней.

Жизнь должна быть такой.

Я сказал:

– Чертовски хорошая стрельба.

Он ответил:

– Уверен, никогда не видел такого выстрела с бедра.

– Это мой трюк для пикника. – И мы оба опять осклабились.

Эхо затихло, дым рассеялся и растаял, рябь от банок на озере разгладилась. Я сказал:

– Отлично, мы оба молодцы. Не слишком многие люди, посвящая всю свою жизнь чему-нибудь одному, достигают вот такого совершенства!

Он ответил абсолютно серьезно:

– Я часто задаюсь вопросом, сэр, как бы я сам ощущал себя под огнем. Если бы какой-нибудь лев или медведь вдруг принялся стрелять в меня. Я понимаю, главная трудность при стрельбе таится в прицеливании, и человек, как правило, стреляет излишне поспешно.

Я уставился на него:

– Разве не происходит то же самое, когда вы подпускаете медведя на два десятка ярдов?

– Я так не думаю, сэр. Ведь у вас всегда есть эти два десятка ярдов форы, которой нет, когда вступает в дело пуля.

Он освободил затвор и отвел его назад. Гильза выпрыгнула и зазвенела, катясь по скале.

– Может быть, но я не стал бы пытаться выяснить это, – посоветовал я.

– А вам приходилось бывать под огнем, сэр? – быстро спросил он.

– Что? – возмутился я. – С какой стати?

– Мне казалось, что вы служили в королевских военно-воздушных силах, сэр. А судя по вашей стрельбе от бедра, я решил, что вы обучались там ведению огня из армейского стрелкового оружия.

– В королевских воздушных силах подобных тренировок нет. Это всего лишь трюк для пикника, – парировал я.

– А… – протянул он и снова кивнул, словно это все объясняло и он вдруг вспомнил про такой пикник, где можно было научиться подобной штуке.

Глава 5

Атмосфера школьных каникул развеялась без следа. Наша пальба и болтовня стихли, и озеро опять стало торжественноспокойным. Ощущение одиночества, свойственного Северу, обволакивало нас подобно легкому дуновению холодного ветерка. Деревья, казалось, были поглощены собственными думами, а мы представляли собой всего лишь тихий шепот на дне колодца, которого никто не слышит.

Подойдя к краю скалы, я сбросил пустые гильзы в озеро и долго следил, как они, подобно золотым рыбкам, медленно погружаются в воду, когда вдруг увидел нечто.

Это был крест. Квадратный крест, обрамленный белой полосой. Затем набежала рябь, и я принялся крутить головой, стараясь его разглядеть. Рябь постепенно исчезла, и крест обрел четкую форму – старый крест Люфтваффе.

Я слез со скалы, направился к «Биверу» и извлек из него резиновую лодку… Хоумер удивился, притащил свое ружье и дробовик.

– Могу я чем-нибудь помочь, сэр?

– Думаю, там, под водой, самолет. Если хотите, можете помочь грести.

Я спустил лодку на воду и греб, стараясь удерживать ее в пяти ярдах от скалы, затем позволил ей дрейфовать и лег лицом вниз, стараясь не двигаться. Хоумер орудовал веслом. На дне озера я разглядел контур какого-то продолговатого предмета, слегка заросшего водорослями.

Затем я увидел скалящийся череп. Абсолютно белый и чистый среди ила и грязи, которые скапливались на дне. И зубы были белыми и ровными, за исключением одной стороны, где неожиданная пустота создавала впечатление кривой ухмылки. Видно, он пребывал здесь достаточно долго, если научился находить в этом мире что-то забавное.

Лодка медленно дрейфовала. Я видел узкое пространство между стенками кабины, заиленные круги приборов на панели, бесформенный куль тела, или, вернее, то, что от него осталось, поблескивающую белую кость у нижнего края куртки и голову, возлежащую на его коленях. И это совершенно естественно, если сидеть несколько недель, месяцев или лет – не важно, сколько минуло, – пока рыбы достаточно не осмелеют, чтобы начать растаскивать вас по кусочкам.

И коль скоро рыбам некуда спешить, а они очень дотошны, то со временем вряд ли найдется убедительный повод голове оставаться там, где ей полагалось бы быть. Пройдут еще годы, и умиротворяющее мягкое илистое покрывало озерного ложа накроет все и все вберет в себя.

Я поднял голову. Скала, с которой мы стреляли, находилась немного впереди и чуть в стороне. Крест, который я увидел сначала, скорее всего, был нарисован на конце крыла. Я прикинул, как самолет был расположен относительно берега, затем опять взглянул вниз.

Мы сдрейфовали на несколько футов к одной стороне самолета. Теперь я мог различить длинную прямую линию фюзеляжа, большой горб кабины с крышей, напоминающей теплицу, и сразу за ней другой крест между буквами «J» и «О».

Я помахал Хоумеру – мол, греби обратно, – и он переместил лодку к кабине. Задний люк был открыт, и обрывки лестницы свисали как водоросли. Пока нас снова сносило течение, опять мелькнула белозубая кривая ухмылка, но обращенная уже не ко мне, а только к небу, где не было рыб.

Я снова выпрямился и вытер лицо рукой.

Было мокро и холодно.

– Я должен был узнать, – пробормотал я, – я должен был узнать…

Затем я вспомнил о Хоумере, который терпеливо и внимательно следил за мной. Я взял у него весло, указывая, куда следует смотреть.

Я греб взад-вперед, пока он вглядывался в останки самолета, потом направил лодку к берегу.

Хоумер задумчиво, словно смиряясь с увиденным, заметил:

– Я полагаю, сэр, это немецкий самолет и, вероятно, он лежит здесь больше семнадцати лет.

– Вынужденная посадка на лед, – кивнул я. – Озеро было замерзшим, он проскользнул по льду и врезался в скалу. А потом, когда лед растаял, пошел ко дну.

Хоумер вопросительно приподнял бровь.

– Вы пришли к такому заключению на основании увиденного?

– Это «Мессершмитт-410». Человек в нем – сержант-пилот Клебер. Он поднялся с взлетной полосы Люфтваффе в Ивало 26 марта 1944 года и, по-видимому, с тех пор считался без вести пропавшим. А мы с вами впервые обнаружили сегодня его останки.

Хоумер внимательно смотрел на меня. Его вежливая мина была непроницаема. Если он и полагал, что в голове у меня завелся короед, то не в его обычаях было заявлять об этом.

Я направил резиновое суденышко к берегу.

– Я встречался с человеком из аэропорта Ивало, у которого сохранился тогдашний журнал прилета и вылета самолетов Люфтваффе. Кто-то же должен был его прибрать, когда вышибли немцев. Помню, что видел запись об этом полете: тип самолета, опознавательные индексы, имя пилота. В графе прибытия отмечено: «Пропал без вести».

Мы вылезли на берег. Хоумер спросил:

– Как получилось, что вы запомнили именно этот рейс?

– Я разыскивал того пилота. Дело в том, что человек, которым я интересуюсь, мог оказаться на борту этого самолета. Он единственный в те дни отправился в полет с пассажиром инкогнито.

– Я не заметил никаких признаков присутствия второго человека.

– Он был там. Задний люк открыт, и лестница спущена. Ни один пилот не полетит на самолете с открытым люком и болтающейся лестницей. И сам пилот… Он мог погибнуть при такой посадке, только если бы разбил вдребезги самолет о скалу. Вы заметили, у него отсутствует часть челюсти?

Хоумер кивнул.

– Такое может произойти, если пассажир с заднего сиденья приставит пистолет к затылку пилота и спустит курок. И это очень похоже на пассажира, который меня интересует.

Хоумер задумчиво проговорил:

– Очень неспортивный выстрел.

Пришел мой черед уставиться на него. И вероятно, я сделал это не столь деликатно, как он. Но он на меня не смотрел. Он смотрел вдаль, вероятно, стараясь себе представить, что произошло восемнадцать лет назад.

– Да, – кивнул я, – и впрямь неспортивный выстрел.

Хоумер вернулся к действительности из своей дали, улыбнулся и сказал:

– Вы думали, что ваш знакомый… пассажир… мертв?

– Да, думал так шестнадцать лет. А надо было продолжить поиски.

– Он может быть все еще жив?

– Надеюсь.

– Он был вашим боевым товарищем, сэр?

– Нет. Если быть абсолютно точным, мне всегда хотелось его убить собственноручно.

Хоумер только чуть заметно кивнул, как бы в ответ на собственные мысли, и больше к этой теме не возвращался.

Я открутил клапан резиновой лодки, выпустил воздух и свернул ее.

– Ну, ладно, я закругляюсь. Вернусь дней через десять – двенадцать с таким же грузом. Правильно?

– Это будет очень любезно с вашей стороны, сэр. Я выпишу чек.

Он полез за чековой книжкой.

– Не беспокойтесь, сделаете это в следующий раз.

Но он все-таки вручил мне второй стодолларовый дорожный чек. Я поблагодарил его и спрятал чек в карман.

– Кому-нибудь что-нибудь передать?

– Да нет, сэр. Спасибо, что вы наведались ко мне. Я получил огромное удовольствие от общения с вами.

– И я тоже.

Я собрался было идти, но вдруг остановился и спросил:

– Кто-нибудь знает, где вы находитесь?

– Обычно меня отыскивают. – Он чуть застенчиво улыбнулся.

– Хорошо, предположим, кто-то будет вас разыскивать и выйдет на меня. Что в этом случае я должен говорить?

– Почему вы спрашиваете меня об этом, сэр?

Я и сам этого не знал. Вероятно, потому, что я не представлял себе, как человек, обладающий немалым куском мира, может надолго исчезнуть из него неизвестно куда. И потому еще, что его решение как можно дольше оставаться в никому не ведомом месте предполагало, что кто-то непременно будет его разыскивать. Я неопределенно покачал головой.

– Если честно – не знаю, но все-таки, что мне говорить в этом случае?

– Я предпочитаю держать всех в неведении на этот счет. Разве что в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств… Тут я полагаюсь целиком на ваше благоразумие.

– Да-а, – неуверенно протянул я.

Такая ситуация была для меня подобна бомбе в кармане и какого-либо выбора мне не оставляла.

Я кивнул, махнул на прощанье рукой и пошел к «Биверу». Когда я захлопнул дверь кабины, возникло странное чувство возвращения в привычный мир. Но я еще не сознавал, что уже с ним расстался.

Оглянувшись назад, я увидел мелькающую среди деревьев приземистую фигуру Хоумера с винтовкой на плече, несущего последнюю из привезенных мною коробок с продуктами.

Я знал, что дюжины других пилотов и, может быть, пара дюжин белых охотников и проводников в разных уголках мира умели с ним общаться и беседовать. Это мог быть единственный возможный вариант общения с Хоумером. Стоять, стрелять по очереди по пустым банкам над гладью озера, а потом уходить прочь со странным чувством возвращения к реальности, наблюдая, как всего в нескольких ярдах от тебя он шагает среди деревьев в какой-то другой мир.

Среди прочего Хоумер отличался тем, что был богат. Но главное отличие было гораздо глубже и состояло в том, что Хоумер был совершенно одинок. Впрочем, в Арктике все чувствуют себя одинокими и именно поэтому в частности нас так туда влечет.