Текст книги "Рутгерс"

Автор книги: Гертруда Тринчер

Соавторы: Карл Тринчер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Характерно при этом отметить, что Ангевич просил у т. Лосьева дать обещание за т. Рутгерса ничего не предпринимать против Лоханского и его, Ангевича, за сокрытие этих планов от заводоуправления в течение свыше года…

Этот факт дает нам возможность предполагать, что имеются еще планы, проекты, лабораторные испытания, разведки и другие весьма ценные материалы относительно Кемеровского района и химического завода, до сих пор скрытые от АИК Кузбасс… Кой-какие материалы относительно Кемерова мы видели в Кольчугинском рудоуправлении, но не могли их получить, несмотря на наши неоднократные просьбы и на обещания возвратить их нам…

2. Второй факт, о котором мы хотим довести до сведения комиссии, заключается в следующем: накануне пуска химзавода, в конце января, в подшипниках трансмиссии здания дробилки и подшипниках турбогенератора был обнаружен песок, который грозил не только значительными убытками, но и задержкой пуска завода…

Таких фактов можно было бы привести много. Например, о пожаре в Южной шахте, когда загорелись в двух разных местах опилки внутри обшивки».

Работа комиссии была закончена. О ее выводах Растопчин доложил на заседании Сибревкома. Он оглашал пункт за пунктом, и в каждом показатели работы АИК оказывались выше показателей Кузбасстреста: выше средняя производительность труда по руднику, выше рост производительности труда каждого горнорабочего, выше заработок горняков, значительно лучше финансовое положение и обеспечение материалами.

Противникам колонии во главе с Шалдуном возразить было нечего, они молчали. Против предложения комиссии о передаче АИК Южного района и Гурьевского завода выступил лишь управляющий Кузбасстрестом Бажанов. 22 августа Сибревком вынес свое постановление по докладу комиссии СТО:

«…АИК удалось создать вполне жизнеспособную хозяйственную организацию и надлежащие условия для дальнейшей успешной работы…

Достижения в области поднятия производительности труда, рациональной организации работ и конструирования аппарата и методов хозяйствования выдвигают АИК по сравнению с Кузбасстрестом на первое место.

…Признать целесообразным и экономически необходимым объединение Ленинского (Кольчугинского) и Южного районов с Кемеровским. …Признать целесообразным передачу Ленинского рудника в ведение АИК…»

Члены комиссии собираются обратно в Москву. Прощаясь, Растопчин говорит Себальду:

– Я за вас, товарищ Рутгерс, думаю, что ваша просьба о дальнейшем расширении АИК будет положительно разрешена в СТО.

18 сентября на заседании НК РКИ под председательством Янсона обсуждается доклад комиссии СТО. От ЦК РКП(б) присутствует старый член партии бывший шахтер Донбасса Семен Шварц. Он и горный инженер Фомичев поддерживают выводы и предложения доклада. А инженеры-«копикузовцы» молчат. На вопрос председателя Янсона они отвечают, что возражений у них нет.

В своем постановлении НК РКИ отмечает: «Несмотря на тяжелые условия, АИК в основном справился с поставленной задачей и, сохранив вверенные ему государством средства, создал устойчивую хозяйственную организацию, способную развернуться в опытно-показательное предприятие».

По отношению к Кузбасстресту выводы суровы. В них говорится о неправильном хозяйственном руководстве, о катастрофическом финансовом положении, о систематической невыплате зарплаты.

В решении записано: «…провести реорганизацию Кузбасс-треста на основе выделения и передачи АИК Ленинского района и Южной группы (с Гурьевским заводом), рассматривая эту передачу как первый шаг к установлению в Кузнецком бассейне единого руководящего центра».

И вот решение НК РКИ вынесено на обсуждение СТО. Докладывает Растопчин. Тут-то и выступил Шалдун. Он бросает одно за другим порочащие работу колонии голословные обвинения и заканчивает:

– Невозможно поручить АИК единое хозяйственно-техническое руководство в Кузбассе. От имени всех специалистов – членов комиссии я заявляю о нашем несогласии с партийным руководством комиссии. Оно не компетентно решать специальные технические вопросы.

Кржижановский колеблется. Доклад не вызывает у него сомнений. Но нельзя оставить без внимания заявление Шалдуна и мнение Бажанова. Кржижановский предлагает еще раз проверить данные, которые легли в основу доклада Растопчина. СТО назначает авторитетную комиссию: Куйбышев, Кржижановский и Рудзутак. Куйбышеву предложено предварительно лично проверить все материалы обследования, вынести свое впечатление о положении АИК и лишь тогда представить его комиссии, чтобы принять окончательное решение.

Отчеты, отчеты, резолюции, протоколы, личные высказывания… Куйбышев сидит у себя дома, разбирая документы. Враждебные хитросплетения, правдивое и лживое, аргументы «за» и «против». Как легко было бы решать, если бы можно было просто разложить: налево – друзья, направо – враги! Но где найти критерий, чтобы установить это? Шалдун и Федорович – решительные противники существования колонии. Бажанов – коммунист, но он крепко отстаивает свой Кузбасстрест, хотя дело там обстоит плохо. Шварц и Фомичев тоже коммунисты, и они за Рутгерса. И эти ясные убедительные отчеты самого Рутгерса…

От решения Кржижановского, Рудзутака и его, Куйбышева, зависит дальнейшая жизнь колонии. Как правильно решить ее судьбу? Первый год страна живет без Ленина. Трудно.

Груда бумаг раскидана на ярко освещенном столе.

Телефонный звонок.

– Товарищ Растопчин? Пожалуйста, приходите поскорее. Я как раз разбираюсь в кузбасских делах.

12 ноября СТО выносит решение: «Как первый шаг к объединению управления всем Кузнецким каменноугольным бассейном, передать управление Ленинским и Южным районами Кузнецкого бассейна, а также Гурьевский завод правлению Кемеровского района (АИК Кузбасс).

Фактическую передачу перечисленных предприятий в ведение правления Кемеровского района (АИК) произвести к 1 января 1925 г….» Вскоре после отъезда комиссии СТО Себальд поехал в Москву, сопровождаемый наказами «аиковцев»:

– Добейся расширения работ!

– Новых предприятий!

– Новых шахт!

Он едет, зная, что оставил в Кемерове тысячи борцов, жаждущих работы. Он борется за самостоятельность, инициативу, за живое участие масс в управлении и развитии их социалистического производства. Он осуществляет их волю, ему многого удается добиться.

Правлению АИК предоставлена возможность непосредственно обращаться к представителям: ЦК партии – Семену Шварцу, Госплана – Кржижановскому, СТО – Пятакову. Им троим поручено решать все вопросы, касающиеся колонии.

Утверждена хозяйственная самостоятельность колонии – прибыль от ее предприятий направляется только на ее расширение.

Главнейшей задачей АИК признано применение новых методов производства и введение новейшего технического оборудования.

Колония получает разрешение на беспошлинный ввоз товаров из-за границы, на приглашение высокооплачиваемых специалистов, на упрощенную систему уплаты налогов, на отмену частых отнимающих время инспекций.

И Себальд уверен – развитие колонии обеспечено.

Пока Себальд был в Москве, в Кемерове принимали гостей из-за границы. После окончания конгресса Профинтерна сюда приехал лидер английского профсоюзного движения Том Манн. По просьбе колонистов он сделал доклады о положении английских рабочих, о рабочем движении. Его страстные выступления вызвали горячий отклик не только среди колонистов, но и среди русских рабочих.

Остановился здесь и голландский журналист ван Бланкенш-тейн, сотрудник буржуазной газеты «Новый Роттердамский курант», приехавший ознакомиться с Советской Россией и изъездивший ее вдоль и поперек.

– Я занимаюсь международной политикой, – заявил он, – моя цель – наладить хорошие отношения между Голландией и Россией.

Статьи, которые ван Бланкенштейн опубликовал после возвращения на родину, говорили об обратном. Описывая успехи АИК, которые он не мог не признать, он напрямик высказывал мнение, что эти успехи возможны лишь благодаря самостоятельности правления колонии и полной независимости ее от советского рабочего законодательства.

Когда Себальд прочел эти статьи своего соотечественника, он ответил на них в голландской коммунистической газете «Трибуна». «Статья доктора ван Бланкенштейна, – писал Себальд, – является еще одним доказательством того, что буржуазный журналист не может писать о Советской России, не становясь при этом обыкновенным лжецом и болтуном».

Согласно постановлению СТО передача шахт Южного района и Гурьевского завода правлению АИК. должна была закончиться к 1 января 1925 года. В декабре 1924-го Ган, Пирсон, Бронка, главный бухгалтер колонии Дуглас и еще несколько административных работников АИК поехали в Южный район, чтобы на месте оформить прием. Здесь выяснилось, что положение во много раз хуже, чем можно было ожидать, Себальд получал от Бронки тревожные письма.

«Мы знали, что рабочим систематически задерживают зарплату, и предполагали, что часть задолженности нам, может быть, придется взять на себя. Но это еще далеко не все. Нам потребуется десять лет, чтобы пробраться через этот лабиринт цифр, пропасти непонятных данных, через горы обещаний и всего, что они еще придумают. Наши бухгалтера с их простой и ясной системой не доросли до хитросплетений бухгалтеров Кузбасстреста. Все здесь фикция и обман: добыча угля, договора, наличие машин, стройматериалов, сырья, выполненные и подлежащие выполнению заказы. И все это, очевидно, только для того, чтобы запутать нас и не дать делу сдвинуться с места.

И самое ужасное, просто невероятное, что эти негодяи три месяца не платили рабочим зарплату. И этот долг нам придется взять на себя».

– Проклятье, – ругался Себальд, прочитав Бронкино письмо. Его нервы были напряжены до предела. – Они режут нас без ножа. Но передача должна быть закончена к установленному сроку. Самое главное то, что АИК приходит к концу года с чистой прибылью в миллион золотых рублей. Мы рассчитывали употребить эти деньги на новые капитальные вложения. Теперь придется большую часть денег потратить на уплату долгов Кузбасстреста.

Пирсон вернулся из Южного района. Он обследовал подлежащие передаче шахты.

– Колоссальные запасы угля, – делился он с Себальдом своими впечатлениями. – Мы быстро приведем шахты в хорошее состояние. Но рабочие – смешные ребята. Они буквально показывали на меня пальцем. Куда ни пойду, слышу: «Вот богатый американец!» И дети называли меня так же. Правда смешно?

– Очень смешно, – горько поддакивает Себальд. – Я тоже нахожу, что это очень смешно. Рабочие ждут от нас, от богатых американцев, что мы немедленно выплатим им зарплату, которую им задолжали за три месяца.

Следом за Пирсоном приехали остальные «аиковцы». Они совершенно вымотаны.

«Да, теперь все это принадлежит нам, – думал Себальд. – Шахты, Гурьевский завод, уголь и сталь, заказы… и что еще?»

Вместе с главным бухгалтером Дугласом Себальд начал разбирать толстую папку документов. Чем больше они читали, тем явственней становилось, какие убытки они взяли на себя.

Дело было не только в невыплаченной зарплате. Сейчас стало очевидно, что Южный район стоял накануне финансовой катастрофы. Теперь она легла на бюджет АИК. К концу года колония шла с миллионом рублей прибыли. Хватит ли его, чтобы покрыть убытки, полученные в наследие от Кузбасстреста?

Часами сидят Себальд и Дуглас над бумагами, и все страшнее картина: в кассе не остается ни копейки, АИК Кузбасс разорен. В эту ночь Себальд не сомкнул глаз. На рассвете он написал Барте: «Продолжать работу здесь для меня равносильно самоубийству».

Наступил отчаянный холод. Днем, при ярком зимнем солнце термометр показывал минус 40. К ночи ртуть падала до 50 градусов. Части металлических сооружений, находящихся на улице, казалось, превратились в хрупкое стекло. Редкий день проходил без неприятностей – на морозе трескался металл.

Ледяная декабрьская ночь. Дымят коксовые печи. Четыре с половиной тонны мелко размолотого угля ползут в вагонетке по углеподаче к мощному бункеру, наполняющему печи. Резкое дребезжание. Сломалась ось ската вагонетки. Загрузка коксовых печей, а их пятьдесят, прервана. Надвигается беда – в пустых раскаленных печах расплавятся стены.

Срочно вызывают из дому руководителя механических мастерских. Работа ночной смены коксовых батарей остановилась.

– Сколько времени печи могут выдержать без подачи угля? – спрашивает ван Доорен у мастера печей.

– Три часа, может быть, четыре, если мы подадим воздух, но это предел.

Предел. Это как смертный приговор. Это значит – без угля печи погибли.

За работу, товарищи! Надо разгрузить вагонетку – четыре с половиной тонны угля. Демонтировать скат, отремонтировать ось. Нельзя терять ни минуты.

Ночная работа под открытым небом, а на дворе минус 50. Люди колеблются. Рабочий кодекс гласит: «При температуре минус 40 градусов любые сверхурочные запрещены».

– Товарищи, беда! Коксовые печи в опасности. Погибнет наша коксовая батарея. В нашем распоряжении только четыре часа, – убеждает ван Доорен.

«Коксовые печи… Наши коксовые печи в опасности… – летит от человека к человеку. – Скорей за работу! Товарищ ван Доорен, мы готовы».

В механической мастерской и у коксовых печей лихорадочная работа. Обязанности четко распределены. Через каждые 15 минут смена. 200 процентов добавки к зарплате и еще 100 процентов за ночную работу, если печи будут загружены через три часа. Но не это движет людьми.

Через два с половиной часа полная угля вагонетка двинулась на загрузку коксовых печей.

Это Кемерово – организованный, сознательный труд, беспредельная преданность русских и иностранных товарищей своей работе, чувство ответственности каждого за общее дело.

Уже на следующий день после своего отчаянного письма Барте Себальд совершенно забыл о нем и с головой ушел в работу. Надо было спасать положение АИК. Себальд немедленно сообщил о нем в Сибирский ревком и одновременно просил Государственный банк Ново-Николаевска срочно выделить кредиты для АИК. Было также важно, чтобы в Москве поняли, каким образом создалось такое тяжелое финансовое положение.

Ко всем бедам добавилось то, что Себальд лишился своей лучшей помощницы – Бронки.

Замученная изнурительной работой в Южном районе, потрясенная убытками, свалившимися на колонию, Бронка тяжело заболела. Возобновился туберкулезный процесс. Почувствовав себя особенно плохо, Бронка несколько дней пролежала в постели, а затем снова была на ногах и с неукротимой энергией взялась за работу. Никто не знал о ее нарастающей слабости, о лихорадочной температуре по ночам, пока при жестоком приступе кашля вновь не появилась кровь.

– Теперь тебе необходимо длительное лечение, – безоговорочно решил Себальд.

Бронку положили в томскую больницу. Через несколько дней врач сообщил:

– Положение больной очень серьезно. О скором возвращении на работу не может быть и речи.

Из больницы Бронку отправили в туберкулезный санаторий в Ялту.

Можно представить себе, как взволновало Барту письмо Себальда: «Продолжать работу здесь для меня равносильно самоубийству». Себальд не бросается словами. Разве это не крик отчаяния? Разве не должна она сейчас поспешить к нему? Неужели Себальд забыл, что семья готовится к отъезду из Томска? Ведь было решено, что Барта с Гертрудой возвращаются в Голландию, а Вим, закончивший Школу, должен ехать в Цюрих, чтобы поступить там в высшее техническое училище. Себальд обещал поехать с ними, чтобы в первый раз по-настоящему отдохнуть. А теперь такое, так непохожее ка его обычную бодрость и сдержанность, отчаянное письмо. Барта быстро собралась в Кемерово.

Ее приезд был для Себальда полной неожиданностью. И вот она стоит перед ним, с тревогой вглядываясь в его лицо.

– Себальд, ты обещал поехать вместе с нами в Голландию. Все подготовлено к отъезду. Твое последнее письмо. Я надеялась, что ты сейчас же приедешь.

Взгляд Барты становится все тревожней. Щеки Себальда глубоко запали, вокруг глаз легли темные тени. Его стройная фигура стала, кажется, еще тоньше.

«Мое последнее письмо? – вспоминает Себальд, и перед его глазами возникают слова, которые он написал, когда на него свалился финансовый крах АИК. Горячее чувство вины охватывает его. – Что за непростительную чушь пришлось прочитать Барте!»

– Прости, – тихо говорит Себальд, – я написал тебе что-то совершенно нелепое. Прости… Но теперь мне необходимо побыть здесь еще месяц-два. Сейчас середина февраля. Вы уезжайте, а я приеду в апреле. Самое позднее в начале мая буду в Голландии. Ты понимаешь, у нас трудное положение. Колония очень расширилась, и сейчас я здесь очень нужен.

– Да, Себальд, но и здоровый человек должен отдыхать, – тихо уговаривала его Барта. – Уже четыре года ты работаешь без роздыха, и при этом ты болен. Ты совершенно изнурен, это ясно по твоему лицу. – Барта замолчала, пытаясь скрыть подступившие слезы.

– Честное слово, обещаю, – уверял Себальд. – Я передам дела. Все уже налажено. В этом году мы обязательно поедем в отпуск. – Он вскочил, обнял Барту, закружил ее по комнате. – Ура! В отпуск! 1925 год будет годом наших больших успехов. Я просто немного устал от всех неприятностей. Но в конце апреля я буду с вами в Голландии. Ура!

При поддержке председателя Сибревкома Себальду удалось получить из Сибирского госбанка ссуду в виде векселей и кредита. На какое-то время колония выкрутилась из банкротства. Производственный процесс шел нормально, зарплата рабочим была обеспечена и ликвидирована задолженность горнякам Южных шахт. Более того, удалось даже повысить их заработок, так что их положение скоро должно было сравняться с положением шахтеров АИК.

А в это время против АИК готовился новый удар.

Качество кокса, поставляемого колонией уральским заводам, было безукоризненным, и АИК предлагала свой кокс по государственной цене – 32 копейки за пуд. Но когда начались расчеты, уральские потребители, среди которых было много ставленников барона Таубе, отказались платить по установленной цене, они потребовали штрафной скидки в 14 копеек. Себальд заявил протест. Тогда уральцы предъявили другое требование.

– Мы теперь постоянные потребители кемеровского кокса; наш представитель должен устанавливать цену вместе с правлением АИК.

Себальд решительно отказался.

Финансовое положение АИК по-прежнему оставалось напряженным, и Себальд был убежден, что помощи можно ждать только от Москвы. Он передал управление колонией присланному из Ново-Николаевска инженеру Калнину, которого СТО назначил его заместителем, и в марте выехал в Москву.

Снова пришлось привести в движение все рычаги, чтобы добиться финансового оздоровления АИК. ВСНХ поддержал Себальда. Скидка в 14 копеек была отменена.

Пока Себальд в Москве с огромным напряжением добивался денег для АИК и разоблачал интриги и необоснованные притязания ставленников Таубе, Калнин в Кемерове самовольно заключил соглашение с уральскими заводами. Когда Фут сообщил об этом Себальду, его возмущению не было границ. Он сразу понял, каким огромным убытком обернется для АИК это соглашение.

В то же время стали прибывать взволнованные письма колонистов. Калнин ведет себя как диктатор, на каждом шагу тормозит работу иностранных специалистов.

«Калнин не хочет понять, что не он один, а мы все сообща чувствуем ответственность за успех дела, – писал Себальду Коос Фис. – Его администрирование и контролирование смешно и приносит непоправимый вред. По вине Калнина несколько лучших колонистов покинули колонию».

Предостережения, посылаемые Себальдом Калнину, все его указания на необходимость сохранить специфику колонии были напрасны. На одном бурном собрании в Кемерове колонисты вынесли резкую резолюцию против Калнина и отправили ее Себальду.

10 апреля 1925 года Себальд послал из Москвы официальное предупреждение, что он потребует отставки, если Калвин не изменит своего поведения.

«Я хочу еще раз подчеркнуть, что я за передачу АИК русскому руководству, – писал Себальд Сибирскому ревкому. – АИК должна, и, может быть, очень скоро, потерять свою самостоятельность и войти в общую систему советского хозяйства. Но необходимо сохранить специфику нашей организации: большую эффективность руководства при минимальном количестве административных работников. Сочетание ясности нашей статистики и контроля с новейшими производственными методами являются главным достижением нашей колоши. Я боюсь, – писал дальше Себальд, – что товарищ Калнин, стремясь возможно скорей превратить АИК в русское предприятие, вместе с водой выплеснет и ребенка и, несмотря на честность своих намерений, принесет больше вреда, чем пользы».

В Ново-Николаевске была создана комиссия, чтобы обследовать положение АИК. Секретарь губкома партии Косиор поддержал Себальда. Калнин был отстранен.

Наконец, несмотря на ярый протест Народного комиссариата финансов, удалось с помощью СТО добиться утверждения ссуды в 640 000 рублей. Себальд мог снова свободно вздохнуть: выплата заработной платы впредь была обеспечена.

Май 1925-го. Себальд готов в путь. Наконец он может – уехать из Москвы в свой долгожданный отпуск. Два месяца он проведет в Голландии вместе с семьей.

Поезд идет в Голландию. Себальд должен быть безгранично рад – первый настоящий отпуск после многих лет напряженной, хотя и полной успехов, работы. И Себальд доволен. Лишь одно удручает его: тревога за Бронку. Теперь ей, правда, лучше. Последнее письмо из санатория было бодрым, полным оптимизма. Она понравится непременно. Они снова будут вместе работать в АИК, ставшей теперь большим предприятием.

С каким живым участием она, больная, реагировала на каждое его сообщение! «Когда я немножко поболтаю с тобой, я чувствую себя лучше, – писала она. – Воздух здесь чудесный, но еще мало солнца. Я рада, что при всех обстоятельствах ты сохраняешь свой ум и бодрость… Между прочим, твое письмо в Совнарком было, как всегда, блестящим». Как она радовалась, что в колонии дела решительно двинулись вперед!..

АИК… Но Себальда уже увлекает новая мысль – Тельбесс. Об этом плане Себальд думал и раньше, но, теперь он приблизился, назрел.

Себальд хорошо помнит разработанный до революции проект создания металлургического комбината в районе реки Тельбесс, где имеются богатые залежи железной руды и угля.

Этот проект заинтересовал Себальда еще в 1918 году, когда он работал в московских архивах во время своего первого приезда в Россию.

«Теперь настала пора осуществлять его. Теперь, когда к нам присоединены Южные шахты и Гурьевский завод, надо делать следующий шаг. Мы продвинемся дальше на юг. Возникнет огромный индустриальный комплекс – уголь, химия, руда, сталь».

Ты опять мечтаешь, Себальд? Едешь отдыхать из России в Голландию и мечтаешь так же, как тогда, когда вез из Италии в Россию свой план создания АИК.

Первые дни отпуска прошли как во сне. Ничего не надо делать, тебя никто не ждет, можешь отдыхать или читать, болтать с Бартой или играть с Гертрудой, можешь совершать длинные прогулки или снова лежать, еще раз перечитывая письма сыновей из Швейцарии.

«Сколько же я уже здесь? Сегодня четвертый, нет, пятый день, что я дома, в Амерсфорте. Только теперь понимаю, как необходим мне был покой, отдых. И дважды в день новая обязанность – впрыскивание инсулина». «Сахарная болезнь, недостаточный вес», – сказал врач. А Себальд только усмехнулся:

– Право, Барта, я чувствую себя просто замечательно.

Шесть дней прошли незаметно. На седьмой пришла телеграмма из Москвы. «Главный врач ялтинского санатория телеграфирует: состояние Бронки безнадежно. Фут».

Себальд немедленно выехал из Амерсфорта. Туда, к солнечному берегу Черного моря.

Бронка ждала его, и это ожидание привязывало ее к жизни. Когда Себальд приехал, она встрепенулась, глаза заблестели, голос стал ясен. Казалось, что жизнь подошла к ее постели и спугнула смерть. Широко будущее, полны радости грядущие дни.

– Рассказывай, Себальд, рассказывай. Кемерово, Гурьевен, а теперь Тельбесс… Уголь, руда, химия…

Три недели Себальд провел у Бронки. Его присутствие давало ей силу, и Себальд уже начинал надеяться: Бронка поправится. Ее железная воля, ее неиссякаемая жажда жизни должны взять верх над болезнью.

Бронка спит. Она ровно дышит. Мирно и спокойно ее лицо, кажется, даже улыбка тронула губы. Что ей снится? Дни, наполненные работой? Раскаленный кокс, белый дым, рвущийся к небу? Я лечу с ним. Прощай, Себальд, прощайте, товарищи! Еще одно: я хочу прочитать вам телеграммы из стран всего мира, на всех языках. Вас приветствуют рабочие всего мира. И Варшава приветствует вас, моя Варшава. Прощайте, товарищи…

Приступ кашля. Горячим фонтаном кровь хлынула из горла. Бронка скончалась у Себальда на руках.

Ее похоронили в Ялте. На могильной плите высечены слова: «Железная воля, золотое сердце».

13 июня 1925 года в «Известиях» был помещен некролог. «Бронислава Корнблит родилась в Варшаве в 1891 году… Она принимала активное участие в организации Автономной индустриальной колонии Кузбасс с начала ее основания и до последних дней, когда она была оторвана от работы тяжелой болезнью. В Кемерове она была заместителем главного директора и одновременно административным руководителем – две должности, которые, пожалуй, никогда не занимала женщина в тяжелой промышленности. Она была исключительно способным и энергичным человеком. В день ее похорон были получены телеграммы от многих товарищей и групповые, которые посылали последний привет боевому другу – Бронке, как ее называли в Кемерове…»

Большая семья колонистов тяжело переносит утрату Бронки, порой несдержанной, но всегда отзывчивой, забывавшей о себе ради работы.

Инженер Струйк 8 июня пишет в Амстердам своему брату Дирку: «Неукротимой энергией, умением добиться осуществления поставленной цели Бронка сыграла значительную роль в развитии нашего предприятия. Для Рутгерса лично это также большая потеря. Она не просто почитала, а почти боготворила его».

Бронки нет. Себальд потерял самого близкого помощника и друга. Отпуск и лечение прерваны. Возвращаясь из Ялты в Москву, Себальд думал сразу поехать в Голландию, чтобы все-таки отдохнуть.

Но в московской штаб-квартире Борис Фут рассказывает: в Кемерово вновь выехала комиссия СТО под председательством Растопчина. Ее задача – обследовать, как идут дела на принятых АИК шахтах Южного района и на Гурьевском заводе.

– Разберутся без тебя, поезжай отдохнуть, – уговаривает Себальда Фут, – ты ведь болен.

– Не могу, я должен быть в Кемерове. Я ненадолго. Встречусь с комиссией, договорюсь обо всем, налажу, что нужно, и уеду. Я и Барте обещал, что скоро вернусь и буду основательно лечиться.

Себальд уезжает в Кемерово. Дела здесь идут неплохо. В Южных шахтах добыча угля растет. Комиссия признает успехи АИК, хотя в самом Кемерове развитие производства несколько замедлено в связи с освоением новых объектов.

Два месяца Себальд упорно работает, старается все предусмотреть и организовать так, чтобы в его отсутствие работа шла без перебоев.

Своим заместителем он оставляет Лосьева. В помощь ему организуется совет: в него входят руководитель технического бюро Струйк, инженер-строитель Неметц, главный бухгалтер Дуглас.

Теперь как будто все. В сентябре Себальд выезжает в Москву. И здесь приходится задержаться – обсуждается новый, увеличенный бюджет. АИК. Наконец бюджет утвержден. Теперь можно решиться на длительный отпуск. В конце 1925 года Себальд уезжает в Голландию.

С Кемеровом поддерживается постоянная связь. Письма колонистов полны бодрости. Добыча угля значительно возросла, пущена вторая коксовая батарея, из-за границы приехали новые квалифицированные инженеры и техники.

Есть и неприятные известия: Лосьев недостаточно крепкий администратор, он не всегда умеет ладить с иностранцами…

Ничего, добыча угля продолжает расти, заработок рабочих повышается, у горняков Южных шахт он уже достиг уровня кемеровцев.

«Кузбасский бюллетень» в Нью-Йорке систематически публикует материалы о новых и новых достижениях кемеровцев.

Но больше всего радует Себальда, что «аиковцы» воодушевлены планом строительства Тельбесса, о котором он рассказывал им, еще будучи в Кемерове. Да, теперь настала пора осуществлять его. В газете «Советская Сибирь» уже напечатана большая статья Себальда. Помещая ее, редакция сообщала:

«Настоящая статья принадлежит перу американского инженера, организатора и руководителя АИК Кузбасс. Редакция обращает особое внимание читателей на эту статью, в которой объективно освещены проблемы сибирской металлургии».

Себальд писал:

«…Настоящий момент является для Сибири самым подходящим для вступления полным ходом на путь своего развития. Она имеет вполне разработанный план строительства Тельбесского завода… дающий возможность немедленно продолжать строительство…

…По моему мнению, надо отделить план Тельбесса от других подобных планов Сибири, Урала и юга России. Работу необходимо вести совместно с АИК Кузбасс, имеющей много экономических преимуществ и организованную группу американских рабочих и техников…»

Здоровье Себальда не улучшается. Он откровенно пишет Котляренко и Футу о том, что не хотел бы вновь взять на себя всю тяжесть управления АИК. Сейчас, когда все налажено, когда перед колонией хорошие перспективы, самое подходящее время передать ее управление в другие руки. Пусть будущий руководитель АИК сначала поработает его заместителем, а потом, когда войдет в курс дела, останется на его посту.

В феврале 1926 года Себальд возвращается в Кемерово. Лосьева переводят в Ново-Николаевск. По рекомендации Пятакова СТО назначает Себальду нового заместителя – Коробкина.

Крупный административный работник Донбасса, коммунист, бывший партизан – все говорило в пользу нового заместителя. Его непременное условие – взять на новое место работы свой донбасский штат специалистов – принято. В апреле 1926 года Коробкин со своими специалистами приезжает из Донбасса в Кемерово.

Себальд старательно вводит его в курс дела. Коробкин внимательно прислушивается ко всему, уверяет, что ему понятна специфика колонии, что он, конечно, сохранит всю организационную структуру АИК, ее систему статистики и учета.

Через два месяца совместной работы Себальд считает, что его заместитель достаточно подготовлен.

Снова Голландия. Себальд продолжает лечение, но мысли о Кемерове не оставляют его. Подробные письма идут в Москву к Котляренко и Футу, в Кемерово – к старым соратникам и друзьям. И в Амерсфорт редкий день не приходят конверты со штампами Кемерова и Москвы. Пишут Струйк, Дуглас, Схемергорн, Коос Фис, Фут. Их письма все больше начинают вызывать тревогу. «Коробкин не выполняет ни одного данного вам обещания… Коробкин разваливает всю организацию…» И все письма кончаются одним и тем же рефреном: «Товарищ Рутгерс, если возможно, приезжайте… Приезжайте поскорее… Приезжайте немедленно!»